Рано еще
... В двадцати километрах от районного городка с благозвучным названием Красная Лопатка находится станция Фавново.
Волею судьбы оказавшийся в этих раздольных лесных местах, я ожидал прихода поезда в гулком зале новенького вокзала.
В зале ожидания нас было трое. Издавая на удивление громкий стонущий храп, пожилой щуплый мужчина спал, самозабвенно раскинувшись на фанерном диванчике.
Ко мне подошёл молодой мужчина, который до этого сидел рядом со спящим и явно скучал. Начинается разговор.
Саша (так представился мой новый знакомец) немного похож на киноактера Черкасова, в молодости сыгравшего Александра Невского.
Бросив беглый взгляд на расписание, Александр внезапно произносит, кивнув на видневшуюся в узком окне привокзальную площадь: «Прошлой осенью на этом самом месте двое остановили и попросили закурить. Я и рта не успел раскрыть, как из рук у меня выхватили чемодан, да еще чем-то тяжелым по голове ударили. Потом оказалось, что это был стеклянный изолятор с электролинии. В больнице отлежался, но голова с тех пор сама не своя, затылок стал будто ватный и всё гудит, гудит».
После этих слов Саша осторожно дотрагивается до своего кудрявого затылка. Подожди-ка немного,— мягко и властно говорю я, выставив кверху ладонь левой руки.
В то же время завожу правую за голову собеседника, который воспринимает эти странные на первый взгляд действия почти как должное. Немного погодя чувствую правой кистью действительно нечто похожее на ватную оболочку черепа. В кончиках пальцев ощущается легкое жжение и покалывание.
Меж тем Александр продолжает повествовать о себе. Родился и вырос он в Ярославле. На Красной Лопатке у него семья. Жена — учительница. Сам трудится на лесозаводе. Словно в подтверждение показывает мне изуродованные, а отнюдь не облагороженные тяжким физическим трудом руки. Пальцы и ладони испещрены мозолями и глубокими шрамами.
У Саши недавно умер отец, брат сбит автомобилем. Даже не верится, что столько несчастий может на одну голову едва ли не в одночасье свалиться и на одну душу лечь.
Во время своей исповеди Саша достает из нагрудного кармана помятое письмо и читает: «Что ж ты все скитаешься? Не случилось ли с тобой чего? Почему пишешь редко, а если и пишешь, то словно недоговариваешь?»
Письмо это, конечно, от матери. Только подарившая жизнь пишет письмо, вопрошая и беспокоясь. Мы же, дети большие и малые, обязаны отвечать. За все ответ держать, как говорится. Через несколько минут самочувствие Саши заметно улучшилось, голова, стала ясной и свежей, прошла не только вяжущая тупая боль, но исчезло даже малейшее ощущение вялости и апатии. Мы оба рады.
В это время пробуждается спящий, встает и подходит к нам. Он слегка пьян. Бросив пару слов и оставив нам на попечение потрепанную сумку, ненадолго уходит. Через минуту появляется вновь, неся водку, хлеб, колбасу — обычный джентльменский набор» эпохи политэкономической реформации в России конца 20-го века.
«Михалыч», а именно так представился этот слегка помятый жизнью и бытом субъект, небрежно и даже вальяжно предлагает нам выпить.
Я отказываюсь, чувствуя полное нежелание не только подобного питья, но и пиши. Саша тоже оказал на удивление стойкое сопротивление.
«Михалыч», не дождавшись поддержки, выпивает сам, смачно закусив колбасой. Глянув на часы, я встаю, чтобы приобрести билеты и как раз вовремя, ибо за окном показался поезд, подошедший к перрону.
В сутолоке, если таковую могут произвести три человека, мы не берем, а едва ли не хватаем билеты. Вприпрыжку, почти волоча Михалыча, бежим к милосердно ожидающему нас поезду.
Составы, курсирующие по этой незначительной железнодорожной линии, действительно на удивление милосердны. Неспешен и даже неслышен ход этих пропахших угольком эшелонов, добродушны проводницы в полупустых зимних вагонах, щадящие (почти как диета) ревизоры. Милиционеры и то здесь какие-то улыбчивые и прощающие. У этого «экспресса» даже имя имеется. Кто-то его ласково «телятником» прозвал, кто-то грозно «Тарзаном», а однажды я услышал, как пожилая женщина весело окрестила его «Шуриком».
В вагоне Саша все-таки «раскрутился», приложившись к складному пластмассовому стаканчику.
«Михалыч» довольно улыбается, у него, как говорится, «рот до ушей». Кого-то он мне напоминает, но кого же?
Вдруг в голове словно красные титры промелькнули — Бельмондо.
—Саша,— восклицаю,— взгляни на Михалыча, да он же вылитый Бельмондо.
—Верно,—соглашается Саша,— он самый.
—А что,— вступает в разговор «Михалыч»,— я в свое время Щукинское училище окончил.
Что ж, в это легко поверить, такая у нашего весельчака улыбка, искренняя и в то же время словно «поставленная». Так начинающим музыкантам «руки ставят», а певцам голос.
Одна только мелочь портит облик блистательного «актера», а именно — бельмо. «Бельмондо» с бельмом как-то не вяжется.
Саша пристально смотрит на собеседника и замечает ему: «У тебя на веке что-то. Убери...»
«Михалыч» неспешно достает из кармана платок не первой свежести и небрежно протирает им... искусственный глаз, ловко извлеченный из глазницы.
Саша морщится и отворачивается.
«Михалыч» (уже язык не повернется назвать его Бельмондо) неуловимым движением вставляет «орган зрения» на место. Обычно нескупой и даже тароватый на язык
«Михалыч» роняет, не переставая улыбаться: «Глаз-то я в Венгрии оставил, в 1956 году».
Дальше расспрашивать у нас духу не хватило, хотя Саша тоже «хлебнул лиха» — в Афганистане, по его словам, прострелен навылет.
«Михалыч», вежливо предупрежденный стражами порядка, проходившими по вагону, убирает бутылку в линялую сумку и точь-в-точь некий живописный герой Бельмондо, вытягивается на вагонной лавке. Подошвы его видевших виды ботинок подбиты едва ли не жестью. Саша искренне изумляется при виде этой в самом прямом смысле «блестящей» детали экипировки попутчика.
А за минуту перед тем «Михалыч» восхищался, разглядывая Сашины руки, держа их в своих и словно примеряя. Ладони и пальцы молодого лесоруба словно задубели, залубенели, покрытые коркой мозолей и ссадин.
— Ну и лапищи у тебя, Сашка. Даже жуть берет. Прямо медвежьи. Не дай Бог тебя разозлить...
— Да ладно уж, полно тебе — сочным ярославским говорком ответствует Александр, однако рук не прячет. Гордится ими и правильно делает. Это же его «визитная карточка». С печатью труда.
Поезд понемногу сбавляет ход. Впереди мой родной город. Попрощавшись со спутниками, иду в тамбур, в котором плавает табачный дым и оттого за окном словно все плывет, колеблясь в предвечерних сумерках. Оттого и поезд наш словно не идет, а струится в ущелье между древесных стволов.
—Когда же остановка, скоро ли? — задаюсь вопросом. Словно в ответ на этот безмолвный вопрос один из подростков, находящихся в тамбуре, произносит: «Рано еще». В ответ на это мое сердце вспыхивает радостью
—Рано еще. Еще не вечер. Еще живет и будет жить Россия. Рано еще…
1996.