Рубежи книга стихов

   Олег ДЕМЧЕНКО
 

               


     РУБЕЖИ




             Москва

      Советский писатель

                2009

ISBN   978-5-265-06419-6
-               

ББК 84 Р5         
   Д-31
 
               
            
               

    









В ПРЕДГОРЬЕ КАВКАЗА


*    *    *
         Светлой памяти моего деда
          Ивана  Борисовича Чернозубова

Родился я в селе Самашки,
Когда была тепла земля.
Шмели шумели сквозь ромашки,
Как будто пули Шамиля.

Вершинами интеллигентно
Белел соседний Дагестан,
И речка Сунжа, как легенда,
текла в таинственный туман.

И тем таинственным туманом
Я душу всю заполонил:
Был дед казачьим атаманом,
Героем гор мой  прадед был.

Я б не склонялся к этим темам,
Но всё ж меня над тем селом,
Наверно, лермонтовский Демон
Коснулся на лету крылом.

Год пятьдесят седьмой... Чечены
Вернулись - началась резня.
“Аллах Акбар! “ - кривые тени
От них бросались на меня.

Жить стало там невыносимо.
Мы уезжали навсегда,
Я только помню, мчались мимо
Поля, селенья, города.

Мне было года три-четыре.
Объятья нам раскрыла Русь.
Но с той поры я, словно Мцыри,
Домой к себе куда-то рвусь.

И все ищу какой-то бури,
Какой-то доли неземной
в краю, где скачет в чёрной бурке
меж гор громадных прадед мой.



ПОДКУМОК
                Дочери

Вы видели речку в предгорье - Подкумок?
Когда с гор потоками схлынут  снега,
Пудовые камни он катит, угрюмый,
вгрызается грязной волной в берега.

Бывает,  подмоет обрыв высоченный,
и рухнет огромная глыба, как гром.
- Почти полдвора себе срезал скаженный -
ругался отец, опасаясь за дом.

Шло лето. Подкумок притихшим казался -
входил в свое русло, коряг не тащил;
задумчиво, саблей сверкая казацкой,
о берег песчаный теченье точил.

И к августу он становился прозрачным,
местами не речка, а просто ручей.
Зато из глубин бочагов его  мрачных,
сгибая бамбук, я таскал усачей.

А осенью выйду на берег пустынный,
присяду на камень и думаю всласть
у отмели, пахнущей рыбой и тиной,
что молодость с вешней водой пронеслась,

что небо прохладной повеяло грустью,
что листьям осталось не долго кружить,
что хочешь, не хочешь, а катится к устью
моя непутевая быстрая жизнь.

И вот, что  еще я однажды подумал
под шум журавлино журчащей воды,
что сам я похож на бегущий Подкумок,
в который  вторично уже не войти;

что слишком обманно его мелководье:
весной не удержат поток берега,
и в омуты темных раздумий уводит
осенней порою любой перекат.
            


*     *      *

Война
костей немало
наломала
и разминулась
за семь лет
со мной,
оставив едкий запах аммонала
над черною воронкою лесной.

Подбитый танк…
Не сдвинется он с места -
сквозь гусеницы травы проросли.
Из каски перевернутой немецкой
с жужжаньем выбираются шмели.

И луг цветущий майским пахнет мёдом.
Не пули ночью свищут - соловьи…
Но всё ж не говори о мёртвом -
не трогай раны старые свои.

Одни с войны пришли домой со славой,
другие -  на чужбине полегли.
А нам она досталась
миной ржавой,
которую сапёры не нашли.

…Друзья бежали в рощу за грибами
и вдруг -
рвануло в гулкой тишине!..
Всей школой
мы стояли над гробами
и думали
всей школой
о войне.


*      *      *

Мы в детстве были чистыми, как боги, -
В душе поляны светлые цвели!
Когда мы шли к реке, босые ноги
едва касались утренней земли.

Жужжали пчелы в поле над гречихой
и нежно медом веяла весна,
она была счастливою и тихой, -
совсем недавно кончилась война.

Травой веселой заросли воронки,
ржавела над могилою звезда,
и пели в звонком небе жаворонки
о том, что нам доступна высота!
   

*     *     *

 Я припомнил детство,
что давно забылось,
оттого и сердце
радостно забилось.

...Жаворонок в небе,
в поле жеребенок;
в  переспелом хлебе
крики перепелок.

А за полем - речка,
а за речкой - поле.
Я бегу с уздечкой,
мне легко на воле!

Как легко на воле
плакать и смеяться,
с диким ветром в поле
счастьем обменяться!

Обменяться счастьем  -
и в простор ковыльный
на  коне умчаться
по дороге пыльной!..


ОТЕЦ

Отец согнулся  - шуршит, строгает,
ворчит устало - судьбу ругает.
А то забудется, поет чуть слышно
у верстака, под белой вишней;
отложит в сторону свои рубанки,
достанет гвозди из ржавой банки,
брусок обструганный
с бруском сбивает
и за работой
все забывает...
Июньский ветер сирень колышет.
Смеётся батя, мол, всё бывает!
А в волосах его снежок колымский
который год никак не тает.


*      *      *   
   
Мать мне нарвала в саду нашем сливы.
Спелые...
Как я их в детстве любил!
Может, и был я  в те годы счастливым.
Может, и был...

Может быть,  жил на земле не напрасно.
Я невозможного вечно хотел.
Жизнь эта, видно, и вправду прекрасна,-
верно, я в спешке ее проглядел!

Вспомню, бывает, перроны, вокзалы...
Вижу былое - до боли,  до слез!
Может,  «люблю» ты, прощаясь, сказала  -
ветер признанье, навеки, унес!

Хватит об этом!
Ведь все промелькнуло,
все прошумело, как бурный  поток...
Мать поседевшая робко вздохнула:
 - Что ж ты не кушаешь
сливы,
           сынок?


*      *      *

В предгорье Кавказа
давно устоялась
прозрачная, тихая  осень.
Отчетливо дальних  вершин
проступают  косые штрихи.
Окликнешь ушедшее лето -
и  гулкое эхо 
твой  голос  разносит
по  выцветшим склонам,
по руслу  умолкшей  реки.

В лесу облетевшем
просторно, прохладно  и  тихо ...
В  раздумчивой грусти
прошел не одну я,
наверно, версту.
Боярышник выспел,
поспела  давно облепиха,
а тёрен морозца заждался -
он  вязнет во рту.

Тепло ускользает,
и листьев рассыпанных горстка,
как ласточек стайка,
взовьется на гаснущий свет,
летит торопливо
до синих вершин Пятигорска
и дальше, и дальше -
за летом растаявшим вслед ...


*     *     *

Потемневшая  баня, сарай –
все как в детстве:
все тут  помню, люблю все до боли!
Но зачем я об этом? Продается наследство  -
братья требуют выплатить доли!

Здесь не жили они, а как плакали, пили,
поминая то мать, то отца!
Но  потом протрезвели, меня торопили  -
с нетерпением ждали конца!

Говорю я:  «Ну, вот ваши деньги.
Забирайте...»
В пустой тишине:
 «Что ж вы сделали, деточки, детки»? -
голос матери  слышится мне.


*      *      *
               

Брат играл мой на гармони,
а ее лишь только тронь, -
и вперед рванутся кони -
под копытами огонь!

И серебряные звуки
из-под клавиш полетят!
Расторопно рвутся руки
птицу-песню удержать!

А её полет размашист,
а мелодия легка, -
расцвели в мехах ромашки
как широкие  луга!

Даже тянет ароматом
из распахнутых лугов,
где у каждой из ромашек
пять счастливых лепестков…

Я хочу туда обратно!
Заросли травой пути -
ни села я там, ни брата
ни родни не смог найти.

Лишь нашел избу гнилую.
А вокруг - печальный вид…
Вспомнил песню удалую
и поник -
душа болит…


*      *      *

Постарел я – все мне снится
детства радостный родник.
Я к нему опять приник –
пью и не могу напиться.

И прозрачные стрекозы
к чистым струям так и льнут!..
А проснусь – невольно слезы
на ресницы набегут…





СЛАВЯНСКОЕ ПОЛЕ
 



*     *      * 

Страна моя!
Великая Россия!
Очнись –
ты в колдовском, тяжелом сне!
Захочешь крикнуть –
и не хватит силы,
и задохнешься  в страшной тишине.
Вперед  рванешься –
неподвластны ноги,
рванешься в бой –
и не поднять руки.
И  все пути, и все твои дороги
ведут неотвратимо в тупики!
Опять в яругах волки стали рыскать,
опять вокруг звучит чужая речь.
И голову, шальную, богатырскую,
тебе снесли соломинкою с плеч.
И чужеродцам власть твою раздали,
и города твои разделены,
и женщины здесь больше не рождают,
и гибнут  без войны твои сыны ...

    

               
*      *      *

Теперь все видят свет свободы явной,
а у меня в квартире лампа в 40 ватт
да на столе солдатик оловянный, -
такой наивный, новенький солдат.

Он молчалив.  Мне перед ним неловко,
как будто все - пустая болтовня!
Стоит он смирно, на плече - винтовка, -
он ждет приказа, жаждет он огня!

Присяге верный, горестный молчальник,
он рад служить ... А я уже устал.
Я взял его и, раскалив паяльник,
расплавил олово - и чайник запаял.

Солдат, солдат, попал ты в переделку ...
Сижу у печки, пью горячий чай.
Трещат дрова, устроив перестрелку,
летит дымок, как чьи-то души в рай.

И мысли все уносятся куда-то  -
к тем разоренным русским рубежам,
к тем новобранцам, мальчикам-солдатам,
которых стыдно убивать врагам... 



*     *     *

Там, где бор штормил - одни опилки.
Не споткнись – пеньки  торчат вокруг.
Ночь придет – осколок от бутылки
светляком оборотится вдруг.

Не тянись к нему  -  поранишь пальцы.
Доброты в проезжих людях нет:
эти проходимцы, постояльцы,
натворят непоправимых бед

Им-то что? Загнать бы подороже
кубометры, горы сосняка!..
Милостыню просит подорожник -
вся в прожилках трудовых рука.



СВЯТЫНИ

Когда народ плюет в свои святыни,
прольется горе горькою рекой:
нагрянет мор, и закрома пустые
откроет смерть костлявою рукой.

И на страну слетятся иноверцы
со всех сторон, как стаи воронья,
и вздрогнет  разум, оборвется сердце
от наглых криков, подлого вранья.

Чтобы не жить среди руин в пустыне,
чтобы друг друга нам не убивать,
не отвергайте отчие святыни:
другим, - поверьте, - больше не бывать!


ЗАБЫТЫЙ ХРАМ

Ступени замшелые в оспинах.
Торчат из расщелин ромашки...
Зашел я и галки - о Господи! -
вспорхнули, черны как монашки.

И ветер, тревожный и резкий,
внезапно рванулся наружу.
А строгие древние фрески
сквозь вечность глядят прямо в душу.



МИТИНГ НА ТВЕРСКОМ

     «Боже, как грустна наша Россия!» 
    А.С.Пушкин при чтении первых глав «Мертвых душ»

Здесь все кричат:
Ноздрев и Плюшкин,
и Собакевич здесь кричит...
Лишь Александр Сергеич Пушкин,
склонивши голову, молчит.

Сплав обомшелой царской меди,
мы все пришли к твоим ногам.
Каких еще трагикомедий
не приходилось ставить нам?

Сквозь сон глухих веков, наверно,
ты  слышишь нас на том краю
свистящей бездны, где навечно
закован в музыку свою.

Ты слышишь ропот одичанья?
Ты слышишь гром грядущих дней?..
О, командор! Твое молчанье
все тяжелей и тяжелей.
 


СВОБОДА

«Все можно! - прокаркал злодей,-
Свобода пришла - веселитесь!»
И с криками в души людей
несметные бесы вселились.

Отключены свет и вода-
все можно! - и стыд забываем,
и режем свои провода,
и братьев своих убиваем.

Наркотики, водка и СПИД
идут на страну, как цунами...
Сказал мне сосед-инвалид:
«Мы все скоро станем бомжами».

Сосед матерится и пьет,
грозит костылями кому-то,
зовет обнищалый народ
опять собираться в коммуны.

Опять горемычная голь
за вилы возьмется, возможно.
Какая великая боль
вот в этом веселом «Все можно!»

«Все можно!» - ликуют воры.
«Все можно!» - визжат проститутки...
И смех из трущобы-дыры
порою доносится жуткий.


*     *      *

Их темное дело, их шапки горят.
"Чем хуже, тем лучше, "- они говорят.

Ищи их свищи под землею в аду.
Ан вот они все, как один, на виду!

С экранов глядят и с публичных газет.
Как призраки: тронь - и простынет их след.

Тут шутит, наверное, сам сатана .
Куда подевалась, скажите, страна?

Попробуй припомни, кто родом ты, чей?
Броди, как потерянный, в мраке ночей.

Закроешься дома - стоит у дверей
и просит напиться толпа упырей.

"Имейте же совесть!"- они говорят
и в двери железным прикладом стучат.
               
   

         
ТЕРАКТ В МЕТРО

 6 февраля 2004 года

Взорвалась дьявольская сила-
враз весь вагон разворотила!
Тела людские - на куски!
И запах серы ...  боль тоски...

А те, что чудом уцелели,
вдыхая горький смертный смог,
бредут по черному туннелю,
и кровь ручьем течет у ног.

Я опоздал на полминуты
на этот поезд - повезло.
Пускай и вас, друзья, минует
такой кошмар, такое зло!

Страшнее нашей нет  привычки!
Закону преданный народ
смиренно  дремлет в электричке,
что в преисподнюю идет.


*     *     *

Промчалась осень, как татары по Руси:
обугленные, чёрные деревья,
и колесо тележное в грязи,
и птиц последних долгие кочевья,
и запустенья русских деревень,
и заблудившийся в глухом тумане день,
и безысходный тихий-тихий дождь -
везде тоска, везде одно и то ж…
Уйди! Умри под нищенской рогожей! -
все это вызывает дрожь,
как у коня, идущего под нож,
когда он чует гибель всею кожей.


.


РУБЕЖИ

На выход посмертного сборника стихов
 А. С. Зайца («Вся жизнь», М.,изд «Вагриус», 2004)

Вот поэт -
Анатолий Семенович Заяц.
В этой книге стихов 
слышен плач окарины.
Он в последние дни, 
смертной мукой терзаясь,
дотянуться хотел до родной Украины.

А страна, как и он, -
вся синела рубцами!
Все под нож -
от столицы  до дальней станицы!
От Курил до Карпат
пролегли между нами,
как надрезы по телу, больные границы.

Рубежи, рубежи -
незажившие раны.
Зашумело враждою славянское поле,
и ударило  горе
в перекрестие рамы,
и душа содрогнулась от боли.

Один режет поэта,
другой - государство, -
все ножом по живому, все больно...
Анатолий Семеныч,
Вам небесное царство,
на земле Вы всего натерпелись.
Довольно!

Как живется теперь Вам 
в заоблачной куще?
Что останется нам 
от  былой Украины
в этой жизни  болезненной,
быстротекущей?
Только Ваши стихи,
только плач окарины.


КОХАНА

Стало слышно в потёмках далёкий ручей.
Всё весеннею силой наволгло…
От столичного шума, от подлых речей
отдохнуть я приехал сюда ненадолго.

Твоя хата тут с краю, и ты  молода, -
как вот эта весна, засветилась невестой.
То ли вишня цветёт, то ли это фата,
то ль качнулась в окошке твоем занавеска.

Выходи в переулок, кохана моя, -
я тебе подарю черевички!..
Украина!.. До боли родные края!
Позабытые Богом кулички.

То, что было нам близко, теперь далеко.
Но пока делят Крым, делят Раду,
сад сбежал, как на кухне твоей молоко,
белой пеной в овраг сквозь ограду.

Соловейко запел где-то возле ручья.
Как свежа гроздь сирени тугая!
Выходи за калитку, кохана моя!
Что делить нам с тобой, дорогая?



МЕДАЛИ*

«За мужество» медали на помойку
свалили возле киевской горы, -
отдал приказ бандеровец какой-то,
в чиновниках засевший до поры.

Героев многих не нашли награды.
Но час пробьёт - поднимется народ:
история, как ржавая граната,
ещё в руках предателей рванёт.

* Примечание автора:   стихотворение написано  на основе реального случая


В МЕТРО

Грохочет мусоропровод-
московский метрополитен.
Вот поезд снова полетел
во тьму кромешную вперед.

Мы как в аду. А где-то там
с мигалкой мчатся шевроле -
навстречу Кремль и светлый храм!..
А мы во тьме, а мы... в земле.



МЕТЕЛЬ

Метель - по всей России!..
Эк, намело - по грудь!
Снега летят косые
и некуда свернуть.

Гляди, собьются  кони-
задаром сгинешь вдруг....
Как при Наполеоне,
снега свистят вокруг.

Снега летят, как стрелы,
как сонм стрибожьих стрел!
И ружья поржавели,
и порох отсырел!

Нет прежнего задора,
фанфар померкла медь.
Морозец гренадеров
дерет, как злой медведь.

До Франции едва ли
когда-нибудь дойдут,-
сугробы их завалят,
их волки загрызут!

Их с честью не схоронят,
не  примут небеса,-
голодные вороны
им выклюют глаза!

А вслед за ними фрицы
разрозненной гурьбой
бредут, понурив лица,
дорогой древней той.

По всей Руси останки
разбросаны врагов.
Примерзли насмерть танки
среди больших снегов.

А нынче - хоть покайся-
глухая сторона
рубильником Чубайса
отключена сполна.

Бескрайняя Россия,
метель заносит путь, -
снега летят косые
и некуда свернуть.



*     *      *

Умер фронтовик в своей квартире
с холоду и голоду... Примерз
к полу... Вот такие вот картины,
вот такой диагноз и прогноз.

Все у нас давно поотбирали,
скоро будут воздух продавать!
Ветерана ломом отдирали,-
это легче, чем отогревать.

А метель мела на всю катушку.
нету сил в телеэкран смотреть:
шепелявит в микрофон старушка,
что надежда только лишь на смерть,

что в войну намного было легче,
что тогда не мерзла так страна...
Как ей объяснить, что нам на плечи
навалилась новая война?

Фронт незрим и мерзкий враг невидим,
мрет народ спокойно, без стрельбы.
Кажется, зимой, куда ни выйдешь, -
не сугробы всюду, а гробы.

Голосуйте, голосуйте, люди,
верьте в лохотроны и успех,
только не забудьте, как в Усть-Куте *
умер этот русский человек.

   
* Примечание автора:   стихотворение написано  на основе реального случая, произошедшего в этом городе в 2003 году.



*     *      *

Средь нищеты, смеясь, пирует тварь –
в том механизме черт завел пружины.
Но ты очнись -
и в колокол ударь
и разбуди победные дружины!

И в шлемах -  наподобие ракет,               
полки восстанут, и, врагов смятенных
повергнув в ужас, полыхнет рассвет
над Русью грозной от щитов червленых.

Сверкнув штыками, под Бородино
поднимутся убитые солдаты,
и оборвутся подлое кино
и смеха идиотского раскаты.

На полуслове смолкнет депутат
проплаченный, прокрученный, проклятый…
И во весь рост поднимется сержант,
как в сорок первом, и пойдет с гранатой…


*      *      *

Я вышел прочь... Ручей журчал в овраге.
Ночь с каждым шагом делалась черней.
И начали мерещиться во мраке
кривые рожи суетных чертей.

Я в них узнал политиков знакомых,-
они делили доллары и власть,
чтобы потом на основании законном
спокойно насосаться крови всласть.

- О Господи! Когда же прекратится
весь этот шабаш? - произнес я вслух.
И грянул гром! И я перекрестился.
Разверзлась твердь - и все исчезло вдруг.


*       *       *
 
                “Все расхищено, предано, продано,
                Черной смерти мелькнуло крыло”
                Анна  Ахматова.

Поля, травой заросшие, а в них - дорога дальняя.
Селения заброшены - страна многострадальная.

Все предано, все продано,
                крылом  взмахнула  смерть.
Готов ли ты за Родину сегодня  умереть?

Путей нет к отступлению, - куда ни бросишь взгляд,
в нас першинги нацелены...  А может быть, - летят!

А вслед - в ботинках кованных каратели идут
(не  в НАТО ль застрахованы коттеджи всех иуд?)

Не зря мы деньги тратили, -  кричит их вся урла, -
и вправду демократия на землю к нам пришла.

Все  предано, все  продано,
                крылом взмахнула смерть.
Готов ли ты за Родину, братишка, умереть?

Взлетает пыль с обочины - пыль фронтовых дорог.
Под нами - гробы отчие, над нами - только Бог.


ЖУРАВЛИ

Промчалось лето и растаяло вдали
раскатистым, веселым, звонким эхом.
И вот  летят над Русью журавли,
а вслед за ними - все заносит снегом.

От мертвых пастбищ и суровых вьюг,
преодолев последнюю усталость,
умчатся птицы на счастливый юг,
а я один среди полей останусь.

Лишь на прощанье прямо в душу мне
они с небес обронят голос грустный,
и, нарастая в гулкой тишине,
он зазвучит тоскливой песней русской.

Но грусть пройдет и радостно весна
вонзит в снега лучи свои косые!
И вот тогда, воспрянув ото сна,
раздольно рассияется Россия!

И вскрикнешь ты: "Над нами журавли!
Как широко раскинуты их крылья!
Над вольными просторами земли
они летят почти что без усилья!

Они поднялись высоко в зенит,
они летят на родину в сиянье!"
И голос русский, вздрогнув, зазвенит
мелодией любви и ликованья!
 
ГОДОВЫЕ  КОЛЬЦА
      
    Лирический цикл

 «ВЕСНА, ВЕСНА,
СКАЖИ, ЧЕГО  МНЕ  ЖАЛКО?
КАКОЙ МЕЧТОЙ ПЫЛАЕТ ГОЛОВА?»


*     *     *

Ах, весна не обидела -
распахнулась душа!
Верба в луже увидела,
как она хороша!

За оградою простенькой
мир прекрасен, широк.
Свежестиранной простынею
отдает ветерок.

И колеблются отблески
от воды -
на ветвях,
на обрыве, на облаке,
на счастливых словах.

И предчувствие нового
возникает в груди,
и смотрю я взволнованно:
что же там -  впереди?




*      *       *

Еще сыро в лесу от сугробов последних,
еще прошлое с вьюгой возьмет и придет,
но уже распускается слабый подснежник –
и уходят сомненья под треснувший лед.

Сходят с долгим туманом былые невзгоды,
и смеется и плачет взбурливший ручей.
Словно вешние воды, пронеслись мои годы
суматошных тревог, сумасбродных речей.

Все ушло. Только снова опрятный подснежник
расцветает, весне улыбаясь во сне…
Ветер чувств налетает, веселый и нежный,
веет свежестью в тихой лесной стороне.

Веет первым теплом синева небосвода.
Возвращаются легкие стаи гусей,
возвращается радость бескрайней свободы…
Лишь любви не вернуть улетевшей твоей.


*     *     *

Улыбнулась весне красна-девица
и заплакала, глупая, вдруг
на сугреве, где каждое деревце
так и рвется к теплу из-под рук!

Не печалься, красавица милая,
твои слёзы, как в марте капель, -
ведь зима несусветная минула,
улеглась под сугробы метель.

Ничегошеньки мне не рассказывай, -
грусть исчезнет твоя, наконец,
и про счастье, на ветке раскачиваясь,
песнь исполнит весёлый скворец!


*       *       *

Туманы  тихо снег съедают,
кричат охрипшие грачи,
сугробы с хрустом проседают,
и просыпаются ручьи.
А ночью  долго будет хлюпать
густая, мутная вода,
как девочка, что сладко любит,
и одинокая звезда
над грязной площадью, над рынком
когда сгустятся тишь и мгла,
остроугольной, тонкой льдинкой
уколет сердце,
как игла.


 
*      *      *

Капель сегодня плотницкой артелью
бесперебойно принялась стучать!
И солнце  - вдребезги!
И блики по апрелю
расплесканы!
И некогда скучать!
 
Подтаял снег – 
и  потянуло тесом!
Нет сил в  квартире тесной усидеть!
Мне б на стропила –
в облаке белесом,
под небесами, топором блестеть,

чтоб, как струна тугая при  настройке,
бренчал бы гвоздь, вбиваемый в бревно.
Весна –
веселье,
новоселье,
новостройка!
Весна –
свободы терпкое вино!




*     *      *

Воробьи раскричались под окнами:
"Тает снег! Тает снег! Тает снег!"
И запахло березами мокрыми,
стало небо над крышей синей.

И ушел я, закрыв математику,-
сколько можно уроки учить! -
в ближний лес, где цветет мать-и-мачеха,
где ручей под корягой журчит,

где сползают сугробы весенние
неохотно с нахмуренных круч.
А на сердце такое веселие, -
прикоснулся к нему теплый луч!

Потеплели на сердце проталинки,
блики солнца вспорхнули к лицу!
Что же я улыбаюсь, как маленький?
Что ж я плачу в прозрачном лесу?
   

*      *      *

Весна!
Все двери распахните настежь,
сто тысяч разменяйте по рублю
и  бросьте вверх! -
голубоглазой Насте
вчера сказал я, что ее люблю!

И  сразу вдруг -  ударили капели,
зазеленела первая трава, 
и облака  поплыли, полетели,
и, размечтавшись,  прозвенел трамвай!

Мир покачнулся -
и расцвел от счастья!..
А дел всего-то -
нет, не прекословь, -
что мне в ответ чуть улыбнулась Настя,
чуть приподняла удивленно бровь.



*      *      *

Было многое в жизни потеряно,
было все - и тоска и метель.
Только снова в березовом тереме
разбивается в брызги капель.

В прошлогоднем пальтишке приталенном,
вся в улыбчивых бликах воды
ты стоишь у размытой проталины,
согревая дыханьем цветы.

У тебя от сережек орешника
на щеках зажелтела пыльца...
И качается рощица вешняя,
и касаются ветви лица.

Помнишь, так же цвела мать-и-мачеха?
Помнишь, так же сиял небосклон?
Помнишь, милая, тихого мальчика,
что мечтал, что в тебя был влюблен?

Не молчи, улыбаясь растерянно:
было все - и тоска, и метель ,
только снова в березовом тереме
разбивается в брызги капель.

Заблудилась душа безутешная -
нет ни края весне, ни конца!
И качается рощица вешняя,
и касаются ветви лица...

   
 
*     *      *

Сбил верстак я под хмурой сосной, - 
на сугроб талый сыплются стружки.
Чуть повеяло теплой весной -
и  холмов  зачернели горбушки.

И рубанок шуршит: “ Хороша
будет новая легкая лодка!"
Ну, так что ж, не боли ты, душа,
коли нас разлюбила красотка!

Рукавом вытру льющийся пот,
и глаза лишь немного  прищурю,
вижу, туча из солнечных сот
тянет мед, позабыв злую бурю.

А вокруг-то все радо весне!
Вот и первая сонная муха,
на недавно обсохшем бревне,
греет спину весь день, как старуха.

И строгаю я, жарко дыша, -
разморила всех нынче погодка!
И рубанок шуршит: "Хороша,
хороша будет легкая лодка!"

Улыбаются лужи весне!
И хоть места не сыщешь, где сухо,
все так чудно окрест!.. Как во сне,
пенье птиц долетает до слуха...




ВОРОБЕЙ

Отступили буйные метели,
распушились ветки мокрых ив.
Серый, как солдат  в шинели,
воробей обрадовался: «Жив!»

Перенес, лохматый, стужу стойко: 
тает  снег, трава кой-где видна, -
и расхорохорился он бойко -
вот-вот вскрикнет весело:
                - Весна






*     *      *

Ну, вот и весны мы с тобою дождались,-
черемухой пахнет, землею, дождями...
Опять я люблю, и опять я волнуюсь,
как будто вернулась счастливая юность.
За окнами месяц заманчиво светит.
А выйду-
                обнимет меня теплый ветер!
Обнимет и что-нибудь скажет такое,
что станет легко.   
                Но не будет покоя...   


*     *      *

Забрёл я в серый лес в апреле -
ещё и заспан он  и глух.
В нём запах отбродившей прели,
сырой земли тлетворный дух.

Овраг почудился могилой,
давно забытою, гнилой,  -
и снова жизнь предстала
милой,
необычайно дорогой!


*     *      *

Тропинки высохли. Сосед
налаживает свой велосипед:
перевернув его, подтягивает спицы.
И тренькают они, словно синицы,
звенят приятной вестью: "Нет зимы!"
И теплый дух исходит от земли.
На ветке высунулся клейкий лист улиткой...
Сосед задумался и, как слепой - с улыбкой,
все струны спиц перебирает -
мелодию как будто подбирает,
вливаясь в общий радостный оркестр...
И все звенит, и все поет окрест!



ВЕТЕР

Распахнув мои сени,
прямо в  комнату ветер
с  ароматом сирени
залетел на рассвете.

Залетел  после грома,
все развеял печали
и умчался из дома
в просветлевшие дали.

Занавеска качалась,
сердцу радостно было -
просто мне показалось:
это ты заходила.


*     *      *

Веселый май!
Черемуху  ломай
или в метро букет сирени
внеси, девичий взгляд поймай –
и запоют в душе сирены:
«Веселый май! Веселый май!»

Дороги высохли, покрылись  пылью.
Едва  качнётся теплый ветерок –
и полетит любовь на крыльях
в широкий мир
через родной порог!

А что искать в бескрайнем этом мире?
Куда лететь?..
Конечно, к ней!
Конечно, прямо к милой!
К ней – к ненаглядной лапушке моей!

И пролетев, как сон, под облаками,
черемухою, вишней прошуршать –
и всю ее осыпать лепестками,
и всю ее,
как есть,
расцеловать!




*     *      *

Твой дом, как корабль,
                уходил по балконы
                в  деревьев зеленое море,
черемуха  бурно цвела,
   словно пена в кипящей волне за бортом,
и ветер в распахнутой раме
                вздувал, будто парус,
                упругие шторы,
и  мы с тобой плыли,
          не ведая даже, что будет потом.
Мы плыли, мы были с тобой
                в неизведанном мире, -
что было  - то было уже позади,
с настенных картинок слетая,
                амуры бренчали на лире
и стрелы пускали,
        и сладкую боль ощущал я в груди.
Сверкало из бездны. И  мы с тобой были
одни во вселенной,
               и палубой пол уходил из-под ног,
и ночь нас бросала друг к другу!..
                В какую такую мы плыли
кромешную даль -
               я уже разобраться не мог.
Но как бы то ни было,
                ангелы пели нам гимны
и слабые руки твои
         тихой лаской мое остужали лицо,
и я лишь одно понимал:
         нам с тобой будет сладко погибнуть,
мы вместе навек -
      неразрывно случайных событий кольцо.
А утром  - ты помнишь? -
             к нам пчелы в окно залетали
и пахло черемухой…






*      *       *

Светает... Разгорается восток,
и каждый миг волнует все сильнее
и соловьев предутренний восторг,
и аромат качнувшейся сирени.

Спросонок у калитки тополя
лепечут что-то нежное березам,
и веют теплой сыростью поля,
и капли с листьев падают, как слезы...            












«ЕСТЬ ЧТО-ТО ПРЕКРАСНОЕ В ЛЕТЕ,
А С ЛЕТОМ  ПРЕКРАСНОЕ  В НАС» ...



ГРОЗА


Мир опрокинулся –
                дубрава наизнанку,
И облака разорваны грозой,
И каждый куст –
      оборванный
                изгнанник,
согнутый в три погибели,
                и злой                               
внезапный,
                вперемешку с пылью ветер,
деревьям руки выворачивая,
                рвет
кривые кроны накренив,
                и вертит
газет обрывки
                и ревет,
разгневанный, огромный…
Вдруг над домом
Сквозь оторопь
                и судорожную дрожь
Сверкнуло –
                и с внезапным громом
Обрушился
                тяжелый,
                шумный  дождь!
Реви, гроза!
                Лупи по крышам!
Рви на куски
                осточертевший мир!
Наотмашь воронов
                хлещи по крыльям!
Ты – мой восторг!
                Ты – мой кумир!
Переверни все,
                перепутай!
Бей в стены,
                в стекла,
                в медные тазы!
Я чувствую себя
                над этой смутой
неодолимым
                демоном грозы.
Подвластна мне
                громовая стихия:
взмахну рукой –
                и тучи в перекос,
и стихнет дождь,
                и вам прочту стихи я,
в которых пеньем птиц
                заслушался Христос.


*   *    *

Душа открыта, словно степь, -
ей нет конца и нет начала.
И что-то хочется мне спеть
родное, полное печали.

В душе степная тишина,
в душе степные ароматы,
и всходит полная луна
из ковылей, грозой примятых.

В моей душе такой простор
для воли и степного ветра,
что если б руки распростёр,
то полетел бы я, наверно!

И тишина, и высота,
и воля вольная, и ветер!..
Душа сияет, как звезда,
и хочет вновь любить и верить!


 ДАЧНЫЙ САМОВАР

Кто окликнул дни моих каникул,
светлою рукой в окно махнул?
В медной чашке варят землянику,
не смолкает пчел протяжный гул.

Смолкою душистой веют сосны,
в небе нестерпимо-яркий шар!
Рассиялся, радостнее солнца,
на твоей веранде самовар!

Генерал какой!
Его начистил
кирпичом наш дед -
блестят бока.
Привкус мела, аромат смолистый,
в синеве, как в детстве, - облака…

Тоненько в лугах звенят цикады -
или это чай уже вскипел?
Угольки трещат - или по скатам
хор сухих кузнечиков запел?

Травостой запах горячим чаем,
и горит, потрескивая, жар;
и кипит упруго и серчает,
весь в медалях, круглый самовар!



ЛИВЕНЬ

Скоро, скоро хлынет ливень!
Тополиный вьется пух.
В легком, трепетном порыве -
радость детская, испуг!

Все в смятенье, все в тревоге!
Капли кое-где  летят,
пыль летит в лицо с дороги,
листья влажно шелестят.

Ветер с привкусом полыни
тянет  за душу в полет.
А веселый дождь как хлынет,
как сорвется,  как польет!

Льется, льется ливень летний
на деревья, на меня
и нахлестывает плетью
распаленного коня!

Льется, льется теплый ливень,
льется, льется с высоты!..
Все спокойней,  все счастливей
рощи, травы  и кусты...
               





КОЛОДЕЦ В ДЕТСТВЕ

Загляну во мрак колодца -
сердце падает в нутро
холодеет и колотится,
как на проводе ведро.

Глубь зыбучая такая
тянет за душу ко дну,
в сладком страхе потакая,
окунуться в тишину.

Сруб гнилой вздыхает сыро...
Я отпряну сам не свой-
и увижу солнце мира
у себя над головой.

 
*     *      *

Лил дождь  беспощадно...
Разбухла земля, захлебнулась.
Река, как нечистая сила, неслась,
срывая мосты и плотины.
Теченьем быков волокло, ломая хребты им.
Крестились старухи: “ Илья одурел! “
И гром оглушительный падал
на головы прямо,
И молния  мрак разрывала,
и снова -
земля содрогалась.
Деревья бурлили, всю ночь беспокоясь...
И выросли травы  за сутки по пояс,
и радуга встала!..
И гром, поворчав в темных тучах устало,
ушел, как лохматый,  сердитый медведь.
И начало все зеленеть!..
На полках монет позабытая медь,
хомут, рукомойник, обломок весла -
все-все зеленело без меры!
У сельского милиционера
горошина из свистка проросла!
И нас потянуло в леса -
                за грибами.
Мы шли, улыбаясь.
Поляны подсохли  и веяли медом,
и  день  показался счастливейшим годом,
и  я выдыхал удивленно:
- Марина!
Смотри, как  от  солнца сомлела  малина,
как  бурно пестреет вокруг разнотравье!
Здесь вольная воля!
Ну, разве не прав  я?
...Ребенок родится - глаза голубые
и русый, как август.
О, как мы любили!
Как сладко  не спали ночами!
И жизнь вся была
еще только вначале!..




*     *      *

Смотри, как смеется солнце,
как ласточки вверх летят
со свистом сквозь синие сосны -
в звонкий зенит наугад!

Хочется руки вскинуть,
за ними вслед полететь
в небо синее-синее
и сверху на землю глядеть.

Не надо, милая, плакать,
не надо лишних слов.
Я подарю тебе платье,
сотканное из цветов,

чтоб, легкая, ты летела
за ласточками вослед
и, как луга, шелестела
веселому лету в ответ!



ЛЕТНЯЯ НОЧЬ

Сырая тень легла на  склон покатый,
туман внизу покрыл поля окрест,
лишь золотой вдали, в лучах заката,
еще пылает колокольни крест.

Крадется по оврагам сумрак синий...
Уходит суета дневная прочь ...
Перекрестись и  попроси  Отца  и  Сына
благословить на отдых эту ночь ...

Смеркается... Дворы давно оглохли.
Давно угомонились воробьи.
Уткнулись в землю жаркую оглобли,
и конь губами сено ворошит.
               
Мгла  тяжелеет, как рыбачьи сети.
День отшумел. Все тонет в пустоте.
Кусты, как расшалившиеся дети,
притихли вдруг в глубокой темноте.

И благостная чистая прохлада
в долину опускается - на дно.
Дохнуло духом глинобитной хаты.
Уютно стало. И  совсем темно...

Спит степь душисто-душная от зноя,
сверчок тоскливо в тишине поет...
Но долгое  томление покоя
мне все равно покоя не дает, -

от лунного, таинственного света
волнуюсь я и что-то жду в тоске
из тех пространств, где остывает лето,
мелькнув звездой падучей вдалеке.


*    *    *

Ночь спустилась. В кювете окурок
дотлевает упавшей звездой.
Потянуло с пригорков бурых
мятой смятой и резедой.

Стихли судороги дороги
и прислушиваются, тихи,
к дальним шорохам на огороде
лопоухие лопухи.

И в домах погасают окна...
Вот померкло твое окно –
стало грустно и одиноко,
и пустынно, и так темно...


НОЧНЫЕ ЦВЕТЫ

Цветы под луной лоснились,
цветы при луне росли
и низко к земле клонились,
тяжелые от росы.

О чем-то они просили,
но лес оставался глух.
А утром - цветы скосили
и стал некрасивым луг.

И  долго поляны снились,
исполненные красоты,
где, грустно склоняясь, молились
заплаканные цветы.



СТАРЫЙ ДОМ

Слегка подрагивает дом,
когда проходит поезд.
Писатель в старом доме том
слагал  о прошлом повесть.

Жужжит оконное стекло,
в шкафу звенит посуда.
А  в доме тихо и тепло –
везде следы уюта.

Но подступает к сердцу мрак
и тишина из переулка,
едва затихнет товарняк
в ночи, сырой и гулкой.

В сознанье плавают стихи,
как рыбы в тесной верше,
и различаются шаги
людей, давно умерших.

Нет в старом доме никого,-
и тишь стоит в нем ровно…
И слышно, как скрипят его,
навечно высохшие бревна.

Здесь явь загадочней, чем сны,
и веет Русью древней,
и звездной россыпью полны
за рамами деревья.




*      *      *

Жизнь  ускользает, как  меркнущий свет, -
смотришь ей вслед, а ее  уже нет.
Ветер подует, прохладен и нежен, -
слушаю долго  я шелест черешен    
и становлюсь, как ребенок, безгрешен.
Буду во тьму, забываясь, смотреть, -
мне и от счастья легко  умереть.
Не умереть а, скорей, растворится
в отчей земле
и навеки с ней слиться -
стать ее колосом,
                дикой травой,
тихо прохожим
                кивать головой ...





*     *      *

Кажется в июне
По лесной тропе
Радостный и юный,
Я шагал к тебе.

Ты меня любила
Женщин всех нежней,         
Только отбродила
Брага этих дней.

Сгинула в тумане
Молодость давно -
Пью воспоминаний
Горькое вино.

Сердце согревают
Чувства прошлых лет
И в гостях бывают
Те, кого уж нет.



ПОСЛЕДНЕЕ  СВИДАНИЕ

Здесь мы с тобой встречались в мае,
когда вокруг черемуха цвела.
Уходит  лето, с грустью понимая,
что и любовь от нас навек  ушла.

Лишь мы отсюда, словно погорельцы,
уйти не можем - тянет нас сюда...
Тоска такая - хоть ложись на рельсы!
Но в прошлое не ходят поезда.

Склонила ты лицо - как будто ищешь
кольцо свое венчальное в золе ...
Что делать нам на этом пепелище?
Остановились...
И  молчим во мгле...




ПРОЩАЛЬНОЕ

Зачастили дожди, затяжные, косые.
Все грустней у тебя, все задумчивей взгляд.
Скоро с вихрем по всей, по широкой России,
как глухая молва, прошуршит листопад.

Скоро в рощи багряная осень нагрянет
и сугробы листвы вдоль дорог наметет,
и увязнут березы в глубоком тумане,
и всю ночь будет ветер стучать у ворот.

И ты вспомнишь про летнее светлое счастье
и про нежность, которой никто не вернет...
Оттого так нам больно с тобою   прощаться,
оттого так тоскливо гудит пароход.































«ЧТО ТЫ РАНО, ОСЕНЬ,
В  ГОСТИ К НАМ ПРИШЛА?
ЕЩЕ ПРОСИТ СЕРДЦЕ
СВЕТА И ТЕПЛА!»


*      *      *

Развеселое, милое лето, прощай!
Пробежало ты девочкой
                в светло-малиновом платье.
А теперь всюду бродит такая больная печаль,
что мне кажется, дождик
                следы твои ищет и плачет.
И цветы улыбаются грустно 
                и гаснут, как звезды к заре,
и летят журавли
                над притихшею черной деревней,
и хотят от нашествий холодных ветров,
                что становятся злей,
золотою листвой на Руси откупиться деревья.
Скачут сытые кони,
                и слышится цокот копыт -
или это в саду осыпаются спелые яблоки?..
Наяву ли, во сне? –
                я стрелою татарской убит,
все растоптано, сорвано, смято, разграблено.


*     *       *

Осенние синицы на задворки
летят, перекликаясь в тишине.
Все веселей сорок скороговорки,
все неизбежнее, все ближе снег.

И все  прозрачней над равниной воздух,
все призрачнее  глушь березняка ...
И опустевшие вороньи гнезда
в сквозных ветвях видны издалека.

Все глубже гулкой осени колодец:
позвал друзей - откликнулись леса!..
И  тиной пахнут днища старых лодок,
и отдаются в небе голоса...


*     *     *

Наверно, у нас все по-старому:
к зиме заготовили дров,
и к вечеру мама усталая
с работы заходит во двор.

Успеет по дому все сделать,
сходить к роднику за водой.
А ветер тихонько застелет
крылечко листвой золотой.

Мать шалью окутает плечи
и смотрит на дождь из окна
и слушает долго, как в печке
растет бормотанье огня.

И верит с несмелой улыбкой,
что в нашем опавшем саду
скрипучая всхлипнет калитка,
и я осторожно войду.


БАБЬЕ ЛЕТО

Веет прохладой с просторов осенних,
ясные дни устоялись давно.
Листья последние тихо осели
в светлых аллеях  на темное дно.

Отшелестела пора золотая,
смолкла, погасла –  стоим средь руин.
Вкрадчивый ветер неслышно вплетает
в пряди твои седину паутин.

Что ж из любви нашей, милая, вышло?
Веря обманчивым ласкам тепла,
ты, как вот эта опавшая вишня,
всё перепутав, опять расцвела.





*    *     *

Тебя назвать бы надо Ефросиньей.               
Скажу: “Прощай, я больше не вернусь!”-
и полыхнут  глазища  синью,
а в них -  промчатся косяки гусиные,
всплеснется светлой Ладогою Русь.

Тебе бы  шли рябиновые бусы
да из бересты легкий туесок,-
и волосы твои по-русски русы
и на губах малины  алый сок.

Любимая, ты -  Лада, ты -  лебедушка...
А я... да что там обо мне!
Осталось мне сложить ладони лодочкой
и кликать свое счастье  в тишине.

Но только эхо вдалеке откликнется,
но только упадет осенний лист.
Пришла вечерняя заря-калинушка,
и лес молчит,  загадочен и мглист.

Прощай, родимая. Все песни спеты,
ушло тепло в чужбинные края,
и улетело с ласточками лето,
а с ним - и молодость веселая моя.

Прости, прощай, хорошая, любимая.
Будь счастлива. Я больше не вернусь.
Но встречусь ли с березкою, с рябиной ли,
тебе, далекой, грустно улыбнусь.



ГЕОРГИНЫ

Наступают ненастные дни,
отцветают в саду георгины,
благородные, как герцогини, -
высоки,  величавы, стройны.

Средь багряных и бархатно-красных,
не касаясь их к дому пройду.
Мало дней остается им ясных
красоваться в опавшем саду.

На комки размокающей глины
осторожно снежинки летят.
Свои лица склонив, георгины.
слез стыдясь, на меня не глядят.

Сколько горести в их доцветаньи !
На тебя так похожи они!
Я им тихо шепчу: “ До свиданья ”.
Но аллеи безмолвно грустны ...


ОСЕННЯЯ СИРЕНЬ

Легкая, счастливая усталость -
отошли тревоги и беда,
отбурлила, стихла, устоялась
в берега вошедшая вода.

Можно из реки теперь напиться -
видно каждый камешек на дне.
Стало равномерно сердце биться -
та же ясность божия во мне.

День короткий тянется так долго,
будто специально для меня,
чтобы разглядел я, как наволгла
гроздь сирени белой у плетня.

Осень - время светлого прозренья.
Прошлое пришла пора понять,
но душа изломанной сиренью
расцвести пытается опять.


*    *    *

Поспела давно облепиха.
Шагаю, сгребая листву.
Прохладно, просторно и тихо
в пустом облетевшем лесу.

Приятная, светлая осень -
гуляй, улыбайся, дыши! -
но  что-то неслышно уносит
навеки она из души.

Я  понял, о чем при дороге
молчит, облетая, ветла.
И мне стало время дороже.
Как мало осталось тепла!

Последняя бабочка в поле,
последний цветок в полусне!..
И сердце застыло от боли -
и грустно и радостно мне.

Смотрю я на  берег родимый,
куда не вернусь никогда,-
далекою струйкою дыма
ушедшие тают года...



*     *     *

Прошелестят холодные дожди,
и листопад, невидный за домами,
вздохнет и, как последнее  «прости»,
размоется и скроется в тумане.

На лес посмотришь - обомрет душа!
В прогалинах пустых гуляет ветер.
И  лист, на хлипком прутике дрожа,
еще надеется, еще во что-то верит.


*     *     *

Деревенька  дачная
стихла, опустела.
Все давно уехали –
никого не жди.
И кольцо дверное
снова поржавело,               
и приходят в гости
лишь одни  дожди.

За окном все глуше
шорохи и вздохи, -
в них я различаю
грустные слова.
И живу я вроде
на краю эпохи,
на пороге  -
горькая,
мокрая листва.


*     *     *

Ушел в тайгу я, проклятый тобой,
и заблудился – третий день блуждаю!
Бреду сквозь дождь и вдруг перед собой -
не чудится ль? - зимовье различаю.

Дверь распахнул - на полке соль,
пшено и спички мне оставил кто-то...
И отступает понемногу  боль,
а за окном  - бушует непогода.

Там ночь и смерть, а здесь - дрова поют!..
Нет, доброта людская не убудет,
хотя порою близкие не ждут
и  думают о нас чужие люди.


ПОСЛЕДНИЙ ВОЛК

Холодный дождь, холодный мрак.
Последний  волк не  рад судьбе, -
забиться б в глушь, залечь в овраг,
забыть навечно о себе.

И голод мучает, и страх.
Дохнула мгла из-под горы, -
вон там, вон там, - в шести верстах,
слышны по запаху дворы!

За полем хрипло лает пес,
дыханье слышится коров
и лошади жуют овес,
и пахнет жаркая их кровь!

Волк настораживает слух, -
он повернуть уже не прочь,
но сзади лес предзимний глух -
и волк завыл протяжно в ночь.

Завыл, завыл ... И вой летел
в провалах ночи по реке,
и страшным плачем став, слабел,
теряясь эхом вдалеке.



*     *     *

Осень. Шиворот-навыворот
шубы у дубов,
и никак уже не выровнять
перепуганных ветров.
Все они, как кони, - к пропасти!
Вырывают повода!
Все они, как вихри  в лопасти
самолётного винта!
Что же мне, листочку малому,
в безнадёге пропадать,
полупьяному, усталому
в бездне ужаса летать?

Осень серая, огромная.
Сколько сырости и слёз!
Осень страшная, бездомная…
Стылых сумерек наркоз.
Всё несется, всё качается,
всё кружится на ветру!
Кто как может, так спасается,
прячась в щель или в нору.
Только мне, листочку малому,
в безнадёге пропадать,
полупьяному, усталому,
в бездне ужаса летать.

Дайте мне немного отдыха,
помогите, господа!
Вам зачтется всё, что отдано, -
близок, близок час Суда!
Но в ответ проклятья слышаться
да церковный перезвон…
Неземной какой-то силищей
я над миром вознесён!
Что же мне, листочку малому,
в безнадёге пропадать,
полупьяному, усталому
в бездне ужаса летать?


ВСТРЕЧНЫЙ ВЕТЕР

В лицо мне хлещет  встречный ветер,
и осень льнёт к окну вагона,
и снова надо ждать и верить,
но мир в огне весь, мир в агонии.

Полуразрушены березы,
полуразрушена Россия,
селенья, фабрики, колхозы…
Как флаги митинга - осины.

Срывает листья встречный ветер, -
и судеб сонм летит вдогонку,
их сила чертовая вертит
вслед за несущимся вагоном!

Кричу в провал пустой: «Прощайте,
друзья и недруги родные,
дрожат стихи о вас на сайте
небесной выстывшей гордыни!»

Прощайте, прошлые раздоры!
За всю тоску и боль на свете
пускай в распахнутых просторах
навзрыд трепещет встречный ветер!

*     *     *

Мне кажется,
я всем в толпе мешаю.
Иду, глазами тычусь наугад.
Не до меня! -
летучими мышами
торчат зонты,
прохожие спешат.
 
И  хлещет дождь –
невыносимый, частый!
Согнуло в три погибели  ветлу!
Да что там я?
Купите, люди, астры
у  девочки, замерзшей на ветру!



ЖУРАВЛИ УЛЕТЕЛИ ...

Окончена в поле работа -
никто до весны не придет.
Лишь пугало  средь огорода.
Кого оно, глупое, ждет?

Зачем оно осенью горькой
стоит на  холме ветровом,
как сторож - в сырой гимнастерке,
и  машет пустым рукавом ...


*     *      *

Захочешь жить, а жизнь прожита.
В полях, где колосилась рожь,
теперь осталось только жито
и никого там не найдешь.

И в доме нету ни знакомых,
ни милых женщин, ни родни –
исчезли с хором насекомых
при первом холоде они.

Проникла в сердце осень жизни:
к уюту тянет и теплу,
а если дождик мелкий брызнет, -
стекают слезы по стеклу.


*     *      *

Все в парке сорвано, раскидано,
как будто женщина ушла
в слезах, с упреками, с обидами…
И больше нет нигде тепла.

Не крылья – годы за плечами,
и тянет в тяжкий сон  берлог,
и так беспомощно печален
аллей пустынных некролог.

Среди деревьев этих черных
с любимой мы весною шли,
над головой звенели пчёлы,
и липы старые -  цвели!..


*     *     *

У осени плачевные дела,
и в парке пусто, словно в раздевалке,
с которой ты последнею ушла,
оставив номерок болтаться жалкий.

С утра темнеет. Все - теплу каюк!
Кричу в простор, как дурень на погосте:
- Эге-ге-гей! И я хочу на юг!
Хотя бы перышко мне сверху сбросьте…

Но тщетно – птицы гаснут, как во сне.
И все молчит: молчат поля, березы…
И не пойму я: то ли тает снег,
то ль по щекам моим стекают слезы.


*    *    *

Холодно.
Ночью, наверно,
первый грядет снегопад.
Как обнаженные нервы,
ветви неровно дрожат!

С радостью, с горем, с обидами
все по домам разошлись...
Брошены картами битыми
листья ...
Проиграна жизнь.












«СНЕЖНОЕ СОЖАЛЕНИЕ»


ПЕРВОПУТОК

Выпал снег -
веселый и невинный,
чистый, словно детская душа.
Он летел неслышно и наивно,
он всю ночь трудился не спеша:
складывал старательно снежинки,
вылепил под утро города,
где на всю окрестность ни тропинки,
ни души, ни звука, ни следа.
Улицы, окраины, овраги
начисто под утро замело.
Снег лежит,
как чистый лист бумаги, -
переписывай былое набело!


*     *      *

Посыпал снег  - 
легко и густо,
и всю окрестность замело!
Ещё вчера мне
было грустно,
а нынче -  тихо и светло.

Как будто я обратно молод,
как будто Бог, прочтя стихи,
за чистый ландышевый холод,
простил мне прошлые грехи.

А снег летит, летит в ладони
и от мороза так тепло!
И чувство в сердце молодое –
что делать? – снова расцвело!


*    *    *

Теплый мягкий, пушистый снежок,
хоть погладь, - точно плюшевый мишка!
И скрипит и скрипит сапожок,
и бежит, раскрасневшись, мальчишка.

Как светло в опустевших полях
за притихшею серой деревней!
Лишь чернеет заезженный шлях
да за речкой  сырые деревья.

И торчит из-под снега бурьян,
и кричат, пролетая, сороки,
что, наверное, скоро буран
заметет и кусты и дороги.



МЕТЕЛИЦА


Вот идут прохожие,
тихие, хорошие,
с  мельниками схожие,
я  и сам такой -
все мы припорошены
снежною мукой.

А вокруг метелица
крутится, как мельница,
все-все переменится
позабудь тоску -
мука перемелется
в белую муку!

Замело нас хлопьями
пухлыми, холодными,
позабылись хлопоты
суеты дневной,
крылья вихря хлопают
прямо за спиной!

Веселей, метелица!
Веселее, мельница!
Пусть все перемелется -
не видать земли!
Пусть все переменится,
пропадет вдали!

Пусть идут прохожие,
с  мельниками схожие,
тихие, хорошие, -
я  и сам такой! -
все мы припорошены
снежною мукой!


*    *    *

Снег валит - деревни не видать,
не найти тропинок поутру!
Буду здесь, тоскуя, зимовать,
как журавль, прикованный к ведру.

Буду чувства чистые таскать
из глубоких недр души своей.
Отпусти меня, моя тоска,
догонять высоких журавлей!

Все бело. Полей печален вид.
Разгулялась сельская метель.
Кандалами целый день гремит
над   колодцем старый журавель.

Но когда он закурлычет вдруг,
и, расплескивая воду из бадьи,
в небеса рванется из-под рук, -
сердце обрывается в груди!


*     *     *

Вьется вьюга, играя,
посредине двора,
а в потемках сарая -
сухие дрова.

Легких, звонких поленьев
в печь подкину - и дом
переполнится летним
позабытым теплом.

Печка жаром веселым
пышет - угли трещат,
а мне кажется, пчелы
над поляной  жужжат.

Мне мерещится, снова
ты проходишь со мной...
Пахнет смолкой сосновой,
земляникой лесной!


РОЖДЕСТВО

Я сегодня пленен тишиной.
Снегом ветки берез перегружены,
А снежинки летят и летят надо мной
И плетут свое легкое кружево.

Все в снегу –  старый кремль, монастырь…
Ой, зима, ты совсем не суровая!
Как веселый румяный снегирь,
По бульвару шагает суворовец.

Снег летит и летит в тишине,
снег летит осторожно, торжественно…
И трамвай, и огни, и герань на окне-
Все мне кажется  сказкой рождественской.


КОТ

Кто к нам в подъезд кота подбросил?
У входа в лифт в мороз большой
он трется об ноги, -  он просит,
чтоб взяли вы его с собой.

Мурчит, дурашка препотешный.
Как, бедолага, похудел!
Вот снизу вверх глядит с надеждой -
ну, кто из нас так не глядел?

А все идут, проходят мимо ...
Поднял я на руки кота:
«Пойдем ко мне, пойдем, родимый.
И у меня была беда.

С тоской разбуженною слажу, -
обид, мурлыка, всех не счесть».
Так говорю, а сам все глажу
его свалявшуюся шерсть.

*     *     *

Что стучишь в мое окно-
нет тебя на свете.
На дворе темным-темно,
воет зимний ветер.

Что же столько зим и лет
ты меня тревожишь,-
все равно сказать в ответ
ничего не можешь.

И уходишь в темноту
по дороге длинной
за последнюю черту...
А следов не видно.

Холодна моя постель,
печка прогорела
и проклятая метель
мне осточертела.

На дворе темным-темно.
Нет тебя на свете
и стучит  в мое окно
только зимний ветер...


*     *     *

Была больница, как пробел.
Безмолвье зимнее белело.
Я и заплакать не посмел,
пока любимая болела.

И тихо  врач к ней подходил
в стерильном ангельском халате,
и долго капли в склянки лил,
и растворялся вновь в прохладе.

А снег бесшумно,  как во сне,
летел    сквозь мертвый сад больницы,
где в наступившей тишине
скликались весело синицы.



СНЕГИРЬ

До свиданья, снегирь. Вот и кончились сроки
снеговой канители, морозной мороки.

Открывает просторы великие солнце.
Прилетел ты проститься ко мне под оконце.

Как мы славно с тобою, снегирь, зимовали!
Были хлебные крошки –
                всей гурьбой  пировали!
               
Я чуть свет поднимался на твой свист удалой.
Ты скакал по сугробам, как солдат молодой!

И навстречу друзья твои, малые птахи, -
нараспашку летят - в русской красной  рубахе!

А метель как завоет по выстывшим трубам!
Мол, сейчас я озноба поддам жизнелюбам!

Ну и что? Мы от родины не отреклись,
только крепче характером добрым сошлись.

Мы в беде научились беду забывать.
Было весело нам у окна горевать!


*     *     *

За зиму в печь  все брошены дрова.
Беру с земли последние поленья,
под ними, вижу, бледная трава, -
прижатая, она жила в томленье
в потемках долгих…  У меня в душе
вот так же чувство жизни истомилось,
придавленное болью.  Но уже
сквозят лучи из туч -
                как Божья милость.


*     *     *

Чужая жизнь - потемки,
в своей не разберусь:
какие-то поломки,
навязчивая грусть

Нам одиноко вместе,
все валится из рук,
и нет мне в доме места,
и пустота вокруг.

А ты глядишь из окон,
как снег метет зима,
как, вкручиваясь в кокон,
впадает в сон  земля.

Впадает в сон неясный.
Весной проснется вновь
и станет вдруг прекрасной,
как первая любовь.


*      *      *

Февраль - заржавленный замок.
Как золотой волшебный ключик,
проник в него веселый лучик -
и зазвенел воды поток.
И, наконец, с тягучим скрипом,
с тяжелым скрежетом, с трудом
открылась дверь -
             грачи по липам
веселый подняли содом!
И зазвенело, засинело и засияло вдалеке,
и снег сошел по косогорам,
и лед помчался по реке,
и птицы грянули вдруг хором,
и столько радостных цветов,
и столько бабочек красивых,
и столько нежных и счастливых
полузабытых вечных слов
навстречу выпорхнуло смело,
что стало на сердце светло!
Все закружилось, зашумело,
заулыбалось, зацвело.
И ты смотрела с недоверьем
на луг, березы и дома:
«Так вот, что за железной дверью
таила долгая зима!»


ПРОКЛЯТАЯ ЛЮБОВЬ

               
       ЖЕНЩИНА

      
Она
то вся благоуханна,
вся, как цветущий светлый май,
то притягательно туманна,
как темной бездны скользкий край.

Она
то плачет, то смеется,
то что-то грустное поет,
то вдруг змеею обовьется,
ужалит  сердце – и уйдет.

Не мы ли ей слагаем гимны,
кладем сокровища к ногам?
Мы за нее хотим погибнуть,
готовы ей воздвигнуть храм!

Не ей ли резкие проклятья
в лицо бросаем, дерзко злясь?
Потом цепляемся за платье,
потом роняем слезы в грязь.

Ты жив, иль нет –
ей все едино, -
как сон, уходит на заре,
оставив лепестки жасмина
у Господа на алтаре.


МОЛИТВА

По  минному полю  иду я.
Судьба моя - тонкая нить.
Но ты просишь Деву Святую
от смерти меня сохранить.

Ты в храме, где курится ладан,
где всходит торжественно тишь,
лицо наклонивши, как  ландыш,
у светлой иконы стоишь.

Ты молишься свято, как дети,-
и я верный путь нахожу:
всего в миллиметре от смерти
меж спрятанных мин прохожу.


*     *      *

Я когда-нибудь стану богатым
и всех женщин на свете куплю,
всех, которых любил я когда-то,
всех, которых еще я люблю.

Я в шелка их и в бархат одену,
чтоб веселыми стали они,
чтоб качались над ними сирени,
как счастливые  светлые сны.

Я дворец им высокий построю,
возле моря у мраморных скал,
чтобы звездною ночью сырою
теплый бриз их в палатах ласкал.

Чтоб к ним волны на камни ступеней
набегали - до пальчиков ног
и, оставивши кружево пены,
отходили, смывая песок.

Чтоб сквозь прутья железной ограды
к ним склоняясь тянулись цветы,
разливая вокруг ароматы
небывалой святой красоты.

Я скажу им:  - Царицы-рабыни!
Я  от светлой любви не устал,
пахнут груди у вас, точно дыни,
словно персики,  -  ваши уста!..


*    *    *

Ты полюбишь меня - никуда ты не денешься,
лишь скажу одно слово тебе –  и придешь.
И опустишь глаза, и, стесняясь, разденешься,-
словно в темную бездну навстречу шагнешь -
и взлетишь выше звезд, и стотонные тени
отшатнутся от натиска вспыхнувших чувств,
со стесненным стенаньем обрушатся стены
от легчайшего
         соприкосновения уст!


*     *     *

Проносятся быстрые кони
в упругой горячей крови,
когда я целую ладони
и волосы глажу твои.

И глаз твоих, злых и раскосых,
Степная, тоскливая даль
в такие просторы уносит,
что прошлого счастья не жаль

Не жаль мне ни родины милой,
ни  лучших друзей, ни отца!
Ты слышишь, как с дьявольской силой
колотятся наши сердца?

Ты слышишь, как быстро несется
табун одичалых коней?
Никто от него не спасется!
Прильни  поскорее  ко  мне!

Вся жизнь пролетит кочевая 
с тобой -  и  забудется вновь!..
Как рана в груди ножевая,
проклятая эта любовь!
   

*    *     *

Май. Повсюду женщины с цветами.
Чувств нет вовсе разве у камней.
Да и ты ведь тоже не святая, -
ты приходишь по ночам ко мне.

Сумерки пахнут прохладой в сени.
Ты заходишь тихо, словно сны,
и приносишь аромат сирени,
запахи волнующей весны.

Шелком платья ты прошелестела,
не включая света, у окна,
и твое светящееся тело
надо мной восходит, как луна.

Вот они приливы и отливы,
всплески  океана бытия!
Не был я еще таким счастливым,
милая, любимая моя!


И ТЫ НЕ БУДЕШЬ ВНОВЬ ТАКОЙ

               
                1

В тебе таилось что-то летнее.
Я приходил домой усталый.
И ты как ласточка, по лестнице
ко мне, счастливая, слетала.

Ты пахла мятой и черемухой...
Ах, если б ведал твое прежнее,
я б в сердце
выстрелил без промаха -
в твое распахнутое, нежное!
 
Но соловей свистел всю ноченьку
над чуть приметною тропою.
Кто знал, что счастье быстро кончится,
что мы расстанемся с тобою?

               
                2



               
               
               

Она меня по-детски обнимала,
хотя совсем, совсем не понимала
и не хотела слушать никого,
И не могла никак забыть его.

Потупится. Молчит. Ломает спички.
Окликну - отвернется вдруг к стене
и вздрогнут плечи...
Все ее привычки,
все жесты
только в тягость были мне!
 
Любя другого, что она хотела?
И я порой, не выдержав, шалел
и ей кричал: «Куда же ты глядела?!»
И осекался...
И жалел ее, жалел ...

               
                3

Легко ли тебе быть замужней?
Грустна и покорна рука, -
лаская, тебя я замучил,
как дети лесного зверька.

В глаза твои гляну пустые:
Куда же одна ты пойдешь?
На волю тебя отпустил бы
да только боюсь, пропадешь.

                4

Забывчиво она посуду мыла
да чашку вдруг разбила -
            разлюбила...
И глаз своих она  уже не прячет -
с намокшей тряпкою в руках
             сидит  и  плачет...
               
               


               
               
                5

Тебя объяли б оторопь и робость,
в грудь холодок заполз бы, как змея,
когда б узрела ты, какая пропасть
разверзлась от тебя и до меня!

Но ты, накинув байковый халатик,
навстречу двери ночью  распахнешь,
вся тянешься ко мне,  и, как лунатик,
по краю бездны сумрачной идешь.


                6

И двери, скрипя, растворились,
и ты в темноте растворилась.
И крикнул тебе я: «Вернись!»
«Вернись», - повторили деревья,
«Вернись», - повторили поля.
Скрипели раскрытые двери,
впотьмах остывала земля…



                7



В эту ночь пусть погаснут огни 
                во всем городе,
Пусть затихнет движение,
                смолкнут случайные шорохи,
пусть разверзнется небо,
                обрушится гром!..
В эту ночь
                навсегда
                ты покинула дом...
На расколотом блюдце
                устало дымятся  окурки.
Все раскидано -
                детские платьица, куртки...
В эту ночь -
                все дороги расходятся врозь,
все во тьму сорвалось ...
                Ничего не сбылось!
...Открываю окно
                и смотрю я
                глазами сухими,
как не гаснут огни,
                как проносятся мимо такси,
как влюбленные
                скверами бродят глухими,
как тучи уходят,
                не выплакав страшной тоски ...
               



*     *      *

Твоя любовь гуляет по соседству.
Вчера сюда  ты приходила с ним.
Он вырезал ножом на клене сердце,
насквозь пронзенное копьем тупым.
И вы пошли...
Один в широком поле
тот клен стоял средь мертвого  жнивья
и  вслед смотрел, не выдавая боли, -
как я глядел когда-то на тебя.



*     *     *

Я пришел к пруду, закинул удочку,
камышинку срезал, сделал дудочку
и сижу, лады перебирая.
Песня льется грустная такая!

Льется чистой реченькой по камушкам,
а кому-то радостной покажется,
кто-то скажет: “Песенка счастливая -
у  нее мелодия красивая”.

Кто-то тихо скажет: “Эта песенка
в небо поднимается, как лесенка”.
Всяк ее по-своему толкует,
всяк над ней по-своему токует.

Ну да пусть!
Лишь только б ты, моя прелестная,
услыхала тоненькую песенку
и сказала б:
“В этой песне тоненькой
он тоскует обо мне, о Тонечке.
Его сердце в  темный омут брошено».
Приходи ко мне, моя хорошая!


СОСЕДСКОЕ ОКНО

Полночь –
одинокая, пустая.
Все уснули, только у окна
женщина склоняется устало, -
отложив шитье, сидит одна.

Ни о чем не думает, не плачет,
не играет больше в доброту
и тоски своей уже не прячет –
смотрит, смотрит, смотрит в пустоту.

Смотрит – ничигошеньки не видит,
будто бы ослепла навсегда,
Даже, если замуж она выйдет,
кто вернет ей прошлые года?

Сны идут - на цыпочках, тихонько.
Да проходят мимо, не дыша…
Ни любви, ни мужа, ни ребенка –
изболелась, выстыла душа.



*      *      *

Я очнулся ночью после пьянки,
и судьба шепнула: «Посмотри
карие глаза у кореянки,
предки у нее – государи».

В полутьме покачивались тени,
чуть мерцало древнее кольцо,
целовал я руки и колени
и ее прекрасное лицо.

Как случилось, что такой повеса
колдовское зелье пил в тоске?
Эта темноокая принцесса
опьяняла крепче, чем сакэ.

Сердце у меня рвалось на части
и хотелось плакать или петь,
и хотелось от любви и счастья
улыбнуться или умереть.

Позабыв о родине и доме,
я срывался в пропасть, не дыша.
И чернела ночь в глухом проеме,
как в страстях сгоревшая душа.


*      *      *

Не пойму, чего она хочет,
отчего угрожающе зла.
Точно нож на меня потихонечку точит –
исподлобья глядит из угла.

Все молчит, все копит обиды
неизвестно на что…
Я несу на груди
тяжкий камень  жизни обыденной.
«А не нравится, - говорит, - уходи!

Надо с женщиной быть повнимательней –
хрустали  и царства дарить.
Уходи, - кричит, - к чертовой матери –
больше не о чем нам говорить!»

Ну, куда ж я пойду из отчего дома?
Стар я стал, и родни уже нет…
Впрочем, сказочка эта давно знакома –
ей не первая тысяча лет.


*      *      *

Помнишь, как любила ты Петрова?
А Петров мужик-то был здоровый,
этакий быдластый, как горила...
Ты о нем мне часто говорила,
кружевами смахивая слезы
светлые, большие, как стрекозы.
А Петрову... Что до слез Петрову? -
Быть бы только живу и здорову,
только б заниматься велоспортом...
Ты тогда отделалась абортом.
А Петров, нажавши на педали,
укатил в неведомые дали...


*     *     *

Никогда меня и не любила
и не понимала никогда.
Сколько лучших чувств во мне убила,
не заметив даже,
без труда!

И сейчас
сидит, глаза сужая,
смотрит - и не видит ничего!
Точит ногти женщина чужая
молча среди дома моего.

Выйду покурить я ночью в сенцы,
бормочу под нос:
- Что за житье!
Вот наточит – и вонзит их в сердце,
прямо в сердце глупое мое!
         
 
      
*     *      *
               
Ты молишься? А, может быть, ты плачешь?
Нет-нет, сейчас хохочешь ты
и перед зеркалом прикидываешь платья,
и вертишься, и трогаешь цветы.

Я знаю, ты меня не любишь,
ты лжешь мне, ты смеешься надо мной
и дела тебе нет, что скажут люди,
что я один - совсем один! -  весной.

И если я с тоски пойду топиться
иль крупный банк ограблю до рубля,
ты все равно махнешь мне, словно птица, -
и улетишь в счастливые поля!


*      *      *

Коль нет, так нет. Прости нас, Боже.
Ты всё сгубила - больше не зови!
Не говорю: «Любовь ещё, быть может» -
и речи быть не может о любви!

Ты, подлая! Мученьем наслаждалась
моим. Ты всё лукавила, лгала:
то извинялась ты, то извивалась,
но ничего ответить не могла.

Ничтожная! Я так тебя любил!
Сокровища души своей растратил!
Зачем  тебя я сразу не убил?
Ты - розы, что развернуты в разврате!

Живи, как хочешь! Шведская семья -
твоя мечта. Хоть заведи три мужа,
но позабудь, пожалуйста, меня, -
где цвёл миндаль, там снег теперь и стужа.

*      *      *

Когда я седлаю гнедого коня
под клич боевого напева,
зачем ты так скорбно глядишь на меня,
славянская дева?

Век жил бы с тобою:
ты  солнцу сестра, -
как спелая рожь, твои косы!
Но сабля моя ненасытно остра,
остры наконечников осы!

Прости! Горизонта звенит тетива –
лечу я свистящей стрелою!
Прощай! Под копыта сырая трава
бросается вниз головою!

Что может быть слаще утехи любви?
Широкое чистое поле
да острая сабля в татарской крови,
да волчья несытая воля!









*     *      *

Сказали мне, она меня всё любит
бесповоротно -
не надеясь, не виня…
Забудут близкие, и отвернутся люди -
она одна  не отречется от меня.

Она мне о любви не говорила,
другие в верности клялись святой
и предали меня, и очернили
проклятьями и темной клеветой.

Она в мой дом - хоть так хотела! - не входила,
другие шли и заносили грязь.
Обворовав меня с улыбкой милой,
они со мною не прервали связь.

Она  тайком цветы в окно бросала,
они публично - мусор на порог.
Ей надо было  от меня так мало!
А им - чтоб отдал все, что только мог.

Ее сокровище на дне шкатулки -
заколка галстука, застежка от пальто,
что потерял я  в драке на переулке.
Она вам не отдаст их ни за что!

Где вы, мои принцессы, королевы?
Все с вами промотал я без труда.
Вы изменяли мне направо и налево -
она мне не изменит никогда!

В ее любви такое что-то давнее,
что исподволь волнует втайне кровь…
Единственное перед Богом оправдание -
ее любовь.




ВСТРЕЧИ С МАРГАРИТОЙ

      Из  лирического цикла


 
*    *    *

Я от тебя сегодня пьяный -
и кровь и мысли во хмелю,
и повторяю постоянно:
«Люблю тебя, люблю, люблю»!

Влюблен я! Все во мне мечтает,
все - как во сне!.. Летит метель в лесу,
но, кажется, весь снег сейчас растает -
лишь имя  я  твое произнесу!

Тебя увижу - руки, словно крылья,-
и сразу все мне  в мире по плечу!
Боюсь, что от малейшего усилья,
тебя коснувшись, - в небо улечу!

Но  ты смеешься: «Что с тобою, глупый»?
Я скоро все цветы в Москве скуплю.
Наверно, ты меня совсем не  любишь?
А  я люблю тебя, люблю!


*     *     *

Скажи мне, не из этих  ли полян,
пестреющих по склонам, ярче ситца,
стрижи скроили легкий сарафан,
в котором ты летишь ко мне, как птица?

Вскинь руки загорелые свои!
Едва они со мной соприкоснутся -
с любимых уст  лавиной соловьи
сорвутся и восторгами упьются!

Скажи мне, не из этих  ли озер,
таинственно-тенистых и глубоких,
напился чистой нежности твой взор,
моя любовь, мой ангел синеокий?

Зачем так шутишь весело со мной?
То ласточкой, то ласковою тенью
коснешься сердца невзначай весной,
то шаловливо шелестишь сиренью.

Скажи мне, не из этих  ли  лесов,
что тянутся, заглядывая в лето,
ты выбрала один из голосов,
поющих, словно сладостная флейта?

Рассмейся звонкой иволгой в лесу,
заплачь дождем среди лугов красивых!
Тебе природа русская к лицу,
в тебе поет весенняя Россия!

Не оттого ль в пространстве дальних стран
тоска прихлынет - и опять приснится
твой легкий, твой веселый сарафан,
в котором ты летишь ко мне, как птица!


*    *     *

Любимая, ты вся - душистый  мед,-
тебя, наверное, сбирали пчелы
в то время, когда луг  вовсю цветет
и лес взлететь пытается веселый.

Ты на исходе мая родилась
такою светлой, чистой и красивой,
что не могу я насладиться  всласть
впивая взгляд в тебя счастливый.

Мед- все слова  веселые твои
и молодость твоя  и поцелуи,
и эти взгляды, полные  любви,
и этих рук ласкающие струи.

С тобой  минуты  тянутся, как мед;
и льется, словно мед, твой русый волос;
и, словно мед, томительно течет
твой ласковый, густой и сладкий голос.


*    *    *

Стыдишься  ты своих  желаний -
горит в тебе их сладкий яд,
глаза пленительные лани
пугливо в сторону косят.

И с дрожью в теле, как от волка,
ты от меня летишь в леса -
прекрасней молодость на воле,
птиц веселее голоса.

Но ночью томною и  темной
покоя нету в тишине,
и  страх  горячий, неуемный
тебя опять влечет ко мне.

Подходишь, будто бы ручная, -
в моих ушах - от счастья звон!
Но только мгла спадет ночная,
исчезнешь ты, как дивный сон.
      

*    *    *

Я вижу в каждом миге
тысячелетий грусть,
исчезнувшие книги
читаю наизусть.

Я чую ход старинный
часов, что вечность ткут
из  тонкой паутины
томительных секунд.

Я слышу  каждый шорох
давно  прошедших гроз
и те слова, которых
никто не произнес.

Но ничего не значу
пред чудом красоты
и тихо сердцем плачу,
когда смеешься ты.



*     *     *

Зачем  такая  молодая
ты улыбнулась нежно мне?
Зачем, скажи мне, золотая,
являться стала ты во сне?

Зачем  в обман  твой сладкий верю
и без тебя грущу всегда?...
Не так ли осенью деревья
цветут под солнцем иногда?

Цветут не вовремя, не кстати,
цветут  напрасно. Боже мой!..
А ты идешь в душистом платье
и веешь в душу мне весной!





*     *     *

Маргарита, Маргарита,
стрекоза голубоглазая,
где все лето пролетала?
Говори, давай, рассказывай.

На каких была полянах,
из каких пила источников?
Отчего на пальцах тонких
у тебя пыльца цветочная?

Отчего ты веешь медом
и лесною земляникою?
Ты торопишься куда-то?
Тебя лето вновь окликнуло?

А когда с тобою будем
разговоры разговаривать,
у окошка синим вечером
ароматный чай заваривать?

Ничего мне не ответила,
промелькнула за террасою...
Маргарита, Маргарита,
стрекоза голубоглазая.



*     *      *

Я не знаю, что делать  с руками,
потому что, как птицы,  взлетают они
и летят к тебе прямо на плечи.
Я не знаю, что делать с  губами,
потому что всегда расцветают они,
                улыбаясь тебе.
Я не знаю,  что делать с глазами,
потому что смеются они, когда вижу  тебя.
Я не знаю, как сладить мне с сердцем,
потому что, как  маленький мальчик,
от радости прыгать оно начинает
при встрече с тобой.

Но ты слушаешь молча меня,
                опустивши ресницы,
но ты руки отводишь мои от себя
и болтаешь, бог  знает о чем -
о делах, о работе,
а потом говоришь: « Ну, пора», -
и уходишь как будто навечно,

Каждый раз ты как будто навечно уходишь
и мне хочется броситься
в лестничный темный пролет...
Но ты хлопаешь дверью -
в груди  обрывается сердце,
и руки мои опускаются сами собой,
и губы кривятся невольно, -
мне больно
и в глазах моих слезы стоят...
Только что тебе слёзы и что тебе сердце?
Что тебе одинокое звездное небо
И осенний пустынный простор?..


*     *      *

Как светло было в этой аллее весной!
Вишня так расцвела, что казалась невестою.
Сколько раз ты под ней целовалась со мной!
А теперь без тебя что-то стало невесело.

А теперь осыпаются  вишни в саду-
прямо под ноги катятся вишенки спелые!
Ты же мне обещала, клялась мне: «Приду!»
Кто целует сейчас твои рученьки белые.

Пролетело веселье, сады отцвели,
отзвучали запевки в лесу соловьиные
и кому-то достались - в небесах журавли
да еще вишни губ твоих - ягоды винные.

Обманули меня в темноте соловьи
Эх, любовь наша - песенка спетая?..
Осыпаются пьяные вишни любви,
осыпаются сладкие, осыпаются спелые...


*     *      *

В последние дни уходящего лета
ты шепчешь:
          «Мой милый, почувствуй скорей,
как мало осталось нам теплого света»!
И просишь, ко мне припадая: «Согрей».

И я, ненасытно с тобою целуясь,
пытаюсь утешить тебя невпопад.
Но знаю, что скоро в поселке вдоль улиц,
как темные слухи, пройдет листопад.

И осень охватит деревья разрухой,
закружит их листья - и бросит  в хмелю...
В последние дни, перед самой разлукой,
я больше тебя, чем вначале, люблю!


*      *     *

В Сокольниках осень…
Сквозь темную зелень
Пробилась в дубах вековых желтизна.
Пусты танцплощадки, замолкло веселье,
Березам притихшим приснилась весна.

И голос серебряный аккордеона
Охрип и рассыпался грустным дождем,
И мокрая, с голой верхушки ворона
Глядит с любопытством: «Куда ж мы идем?»

Ведут в глубину тишины тротуары.
Там листья багровые, словно в крови,
Там липы дуплистые, будто гитары,
Чуть слышно поют о прошедшей любви.

Ах, эти дуплистые, тёплые липы!
Прощаясь, они расшумятся опять,
И тем, кто услышал их тихие всхлипы,
На сердце нахлынувших слёз не унять.

Взлетающий лист вихрь внезапно подкосит, -
И он упадет к твоим туфелькам вдруг,
И выдохнут липы: «В Сокольниках осень!..»
Заплачут –  и выпустят счастье из рук…

*     *     *

Мы одни в огромном этом городе,
где легко друг друга потерять.
Что ж любовь не пересилит гордости,
что же мы с тобой молчим опять?

Неужель подсчет математический,
выгоды ты ищешь неужель?
Вот и все. Закрыл автоматически
поезд дверь – и укатил в тоннель.

Видно, разум сердце пересилил.
Ты куда уехала? Постой!
Мы с тобой одни во всей России!
… и свистит состав полупустой.


*     *     *

За мной метель, сожженные мосты,
разрозненные судьбы, боль разлуки
и маленькая-маленькая ты
из дальних лет протягиваешь руки.

О чем-то просишь... Но твои слова
суровый ветер в сторону относит...
Там, где стоишь ты - вешняя трава,
а здесь, прости, - сороковая осень.


*     *     *

Сумерки зимние,
сумерки синие,
сумерки снежные,-
тихие-тихие,
нежные-нежные.
Между березами, соснами, елями
счастье засыпано наше метелями,
будто бы жили с тобой мы
и умерли...
Тихие-тихие
грустные сумерки...


*     *     *

Холодно в постели, как в могиле.
Ночь в окне морозная темна.
Я проснусь и думаю  о милой.
Где теперь она?




*     *      *

Эх, любовь моя, - горькая, с промахом,
я впервые свиданью не рад.
Он тебя обломал, как черемуху!
Где твой свадебный, белый наряд?

На уме у него только доллары.
Да, решил он тебя разодеть,
но стесняешься ты, словно голая,
и не знаешь,  куда себя деть.

Вся какая-то ты непохожая
на любимую, милую ту…
Лишь глаза твои
вздрогнули, ожили
и опять  погасили мечту.

*      *      *

А я-то думал, ты со мной
сойдешь на станции Лесной,
там, где в глуши меж темных елок
затерян маленький поселок,
что мы пройдем поселок мимо
и углубимся в лес любимый,
найдем под елью двухсотлетней
сосновый сруб с верандой летней.
Я думал, ты войдешь в усадьбу,
зверье и птиц созвав на свадьбу,
и будут белки сквозь прорехи
тебе в подол бросать орехи,
и прибежит забавный ежик
и белый гриб к ногам положит,
колоду меда нам медведь
притащит, птицы будут петь,
и расцветут вдруг все цветы,
чтоб только улыбнулась ты.
Но ты живешь в квартире с  ванной,
ни я, ни дом мой деревянный
тебе, конечно, не нужны.
Так и живу здесь - без жены.
Дождливой ночью сплю и слышу,
как шишки падают на крышу,
как тяжело шумят деревья…
Ау, любовь! Ау, доверье!



*     *      *

На берегу наглаженном песчаном
я белую жемчужину нашел,
задумался, и стало мне печально
прибоя слушать шелестящий шелк.

Жемчужина морская – Маргарита…
Так имя переводится твоё.
В нём наслажденье роковое скрыто
и страстное страдание моё.

Как в раковину колкая песчинка,
под сердце ненароком ты вошла
и сладкой боли сделалась причиной,
и облик твой – слеза обволокла.

Я тосковал, любовь в груди таская,
я чувствовал тебя всегда в себе…
Любимая, жемчужина морская,
песчинка одинокая  в судьбе.
 

*     *     *

Когда увидел я твое лицо,
в моей судьбе день покачнулся черный,
и как оторванное  колесо,
жизнь  покатилась к черту!

Никто меня не мог остановить,
ни мать, ни бог - все в стороне осталось!
Я б докатился до решетки, может быть.
А ведь нужна была такая малость!

Когда с улыбкой ты к другому шла,
я пил и стекла бил и резал вены!
Но всколыхнулась горестная мгла, -
и воссияло вечностью  мгновенье!


*     *     *

То не ты проходила средь бархатных роз –
это бабочки тихо порхали,
это призрачных стайка стрекоз
просквозила в прохладные дали…

Тучи сдвинули брови и стало темно,
и я понял: не ты постучала в окно –
это осень холодная тонкою веткой
постучалась в стекло, это ветер …



ВМЕСТО ЭПИЛОГА


*     *     *

Вечерние сады, как  облака, клубятся
и яблоки росой мерцают звездно в них,
притихшим листьям сны  о поцелуях снятся
и длится целый  век любой счастливый миг.

Вечерние сады окутаны туманом,
в них сумерки таят небесные цветы,
вдохнув их аромат, смиряешься с обманом
несбывшейся любви, несбывшейся  мечты.

Вечерние сады - таинственные тени
и шелесты шагов  в пустынной тишине
тех, кто, уйдя навек в глубокий мир растений,
воскреснувшей  душой сияет в вышине.

Вечерние сады - в безмолвии прохлады.
В них, серебрясь, звенит неслышный днем  ручей.
И мне легко-легко, и ничего не надо -
ни клятв, ни теплых слез, ни трепетных речей.



*     *     *

               
Привстав на  цыпочки,
вся в серебристых звездах,
сирень, как девочка, глядит в мое окно
и что-то шепчет мне, лиловогроздая,
родное и забытое давно.

Послушаешь ее – и вспомнишь юность,
и вспомнишь милую  волшебницу свою.
Все пронеслось. Я больше не волнуюсь,
я больше не надеюсь, не люблю.

Но, словно наяву, былое снится,
свиданий соловьиные слова,
и ласточкой вспорхнувшие ресницы,
и глаз  необъяснимых синева...


*    *     *

Майский месяц светит, словно
уголовная  статья.
Что ты сделала со мною!
Бог один  тебе судья.

Был с тобой когда-то весел
а теперь запоем пью
и шепчу, башкою свесясь:
«Я  кого-нибудь убью».

Там, где горбится пивная
между  двух кривых берез,
о любви напоминает
у ограды запах роз.

Я дарил тебе  их много,
нынче грустно одному
и куда ведет  дорога
что-то сам  я не пойму.


*    *    *

Вот бреду я, усталый, с раскаяньем к Богу.
Тяжелей с каждым шагом на гору идти.
Да осилит идущий до храма дорогу,
да помогут архангелы в трудном пути!

Обошел я широкую грешную землю -
все дороги в небесные входят врата.
Восковую свечу в Божьем храме затеплю
тихо-тихо заплачет душа-сирота.

Я растратил любовь -
отдал женщине вздорной.
Все былое мое, словно пепел в  горсти.
И хочу я к иконе припасть чудотворной.
О, помилуй мя, Отче, спаси и прости!





*     *      *

Я с каждым днем все дальше от людей,-
уже слова мои им не понятны.
Все дальше я от их больных идей,
от их забот...
И не хочу обратно.

Что мне кричат - расслышать не могу,
что говорю - им  тоже не  понятно.
Не различить, кто там на  берегу,
не видно лиц  - расплывчатые пятна.

Пусть обо мне забудут навсегда.
Как хорошо порой хлебнуть забвенья!
Пускай не будет больше никогда
ни клеветы, ни слез, ни униженья.

Плыви, плыви, мой утлый плот,
я знаю, где-то есть земля другая,
где вспыхивает бабочек полет,
над белыми цветами угасая,

где птицы зерна прямо с рук  клюют,
где звери, как доверчивые дети,
где незнакомые тебя не узнают
и не обманут - ни за что на свете!








БЕЗ ТЕБЯ

Твое имя на мокром песке рисовал я -
волна его смыла...
Стало грустно, любимая, мне -
без тебя не имеют ни море, ни розы
 простейшего смысла,
без тебя я боюсь умереть в тишине.
Я кричал твое имя!..
А эхо его повторило.
Надсмеялось, видать, надо мной...
Если помнишь,
когда-то ты мне говорила:
«Все пройдет,
         все забудется скоро,
                родной».
Все проходит - легко, безвозвратно
                и быстро проходит:
и печали ушли, и снега пронеслись, и дожди....
Не проходит любовь,
                если только приходит,-
обещает свиданье
                и шепчет задумчиво: “Жди...”
Я искал тебя всюду -
                почти полпланеты изъездил.
Затерялся в тумане
                твой маленький след.
Вот  уж несколько лет
                от тебя никаких нет  известий,
вот уж несколько лет...
Вот и осень проходит по свету,
и плохо сейчас
                даже зверю.
Ветер дует,
            и  ставня скрипит и скулит, как щенок,
и мне кажется, что ты
                стоишь перед дверью
и взволнованно дышишь -
                не можешь нажать  на звонок.
Вышел  я -
                только ветер по саду гуляет,
и несет,
             на забор натыкаясь,
                ботву,
и грачиные гнезда
                в опавших дубах разоряет,
и, с земли поднимая,
                в лицо мне швыряет листву.
И хохочет, и плачет
                взбесившийся ветер,
и уже начинает
                быстрее, быстрее
                накрапывать дождь,
и становится страшно,
                становится страшно поверить,
что тебя не найду,
                что ты больше ко мне не придешь...



































ВСЁ КОГДА-НИБУДЬ КОНЧАЕТСЯ

      
*     *     *

Лист бледнеет, лист качается.
Упадёт он всё равно.
Всё когда-нибудь кончается -
деньги, молодость, вино.

Всё промчится, все расстанутся.
Если глубже посмотреть,
только песни и останутся,
да не мы их будем петь.


РЕПЕЙНИК

Родился под забором,
вблизи дорог, живуч,
репейник,
как разбойник, -
небритый, взгляд колюч.

Судьба его –  проклятье,
зеленая тоска.
Цепляется за платье,
как нищий у ларька.

Сорвут со злом репейник,
в грязь бросят –  вновь взойдет!
Что жизнь его?..
Копейка!
А он…
живет, живет…


 
*      *      *

Я во сне срываюсь в невесомость:
вскину руки-крылья – и лечу;
чувствую, легка, как ветер, совесть –
все смогу я сделать, что хочу!

Небосвод несется темно-синий,
ангелы беседуют со мной,
переполнен я небесной силой,
радостью какой-то неземной!

А проснусь, внезапно вниз низринут:
там дела темны и люди злы,
и, куда я ни пойду, незримо
вслед за мной влачатся кандалы.


ПОЭЗИЯ

Поэзия – стук сумасшедшего сердца
и гул проводов неясный в крови,
поэзия – исповедь перед смертью,
признание в невыносимой любви.

Поэзия – это ходьба по лезвию,
по углям пылающим - босиком.
Занятия нет на земле бесполезнее.
Поэзия – в горле ком!..

Поэзия – это прогулки над пропастью:
не окликай - лунатик идет
и тянется к звездам с детской робостью…
Поэзия – это во сне полет!

Поэзия – не игра воображения:
не виртуальный вычурный бред
Поэзия – преображение,
божественной истины призрачный свет.



РЕМЕСЛА

Хочу быть гончаром -
мять в пальцах глину
и обливать ее водой
и форму придавать кувшину,
вращая древний круг ногой…
Из глины создал Бог нас светозарный –
слепил от ног до головы и плеч.
Планета кружится, что круг гончарный,
и солнце тело пробует обжечь.

Хочу быть кузнецом –
горн над горою дальней
раздуть, все озарив окрест,
и молотом стучать по наковальне,
как древнегреческий Гефест, -
из раскаленного железа молодо
и мелодично  меч ковать.
И, наконец, швырнуть его,
                как молнию,
с небес под ноги, в лужу, – остывать!

Я с вожделением люблю ремесла.
Со лба стекает крупный пот.
Кто топором сверкает в небе, рослый?
Да это царь наш строит верфи – Петр!
В народе он ремеслам был обучен –
и государство городами приросло!..
Я с детства
          ненавижу белоручек
и страстно обожаю
                ремесло!

*      *      *

Потянет к жизни вдруг суровой,
тоски и горя не избыть,
когда душа, как пес дворовый,
по воле волком станет выть;

когда, с ума сходя от грусти,
стремясь за дикой стаей вслед,
о землю бьют крылами гуси,
и все пытаются взлететь…


ДИОГЕН

На шумных торгах площадей,
на митингах, в пути
ищу людей среди людей
и не могу найти.

В толпе безликой светлым днем
многомучительно молчу,
хожу с зажженным фонарем
и человека я ищу.

Не видно лиц, а рыл полно,
не слышно слов – повсюду рык.
Мне среди бела дня темно,
к насмешкам подлым я привык.

Все дураки теперь умны –
перстом указывают вслед…
Ищу страну среди страны,
которой больше нет.


*     *      *

О, кто вы, люди? Вы забыли.
Зря суетитесь на пирах:
вы - только горстка тленной пыли,
вы – рассыпающийся прах.

Забыли вы в своей гордыни,
что всем судья – лишь Бог один,
что станут грозные твердыни
ничтожным скопищем руин.

На вас однажды рухнут громы,
и через несколько веков
воскреснут мертвые фантомы
дотла сгоревших городов.


*      *      *

Сдать бы этот мир в починку –
все в нем, господи, не так:
небо кажется с овчинку
от больших кровавых драк.

Друг у друга мы воруем,
и друг друга предаем.
Жизнь никто не даст вторую.
Что ж мы так себя ведем?

Звон раздался с колоколен,
собирается народ…
Мир давно и страшно болен.
Кто же, кто его спасет?


*      *      *

Заблудился я уже
и, куда ни ткнусь –
                беда!..
Что же?
Волю дам душе –
брошу повода!

Верю, выйдет на огонь
и меня спасет!..
В темноте,
как чуткий конь,
путь себе найдет.







*      *      *

Ты говоришь, что высоко до Бога.
Ну что ж, сквозь испытания иди:
легко дается только то, что плохо,
а истина - великие труды.

Легко все достается только вору,
лишь у блудниц жизнь праздно весела,
а нас с тобой ведет дорога в гору,
она всегда до боли тяжела.

Но час придёт - Господь поступки взвесит,
и там, на чаше Страшного суда,
копейка милостыни перевесит
алмазами груженые суда.



*      *      *

Ещё неведомые знанья
таятся  в тёмной глубине,
в тенистой тайне подсознанья,
что не во мне уж, а  во вне -
в недостижимости вселенной...

И только в страшный шторм волна
на берег этой жизни тленной
порою выбросит со дна
прозренья камень драгоценный.
И вновь наступит тишина.



*      *      *

Уже затих вулкан, но горячи каменья,
разбросанные врозь на сотни мертвых вёрст…
Вся юность, словно взрыв, -
                ярчайшее        мгновенье! -
взрыв радостной любви, вулкана или  звёзд.
Ещё теплы цепей разорванные звенья,
и за моей спиной ещё дымится мост.
Обрушилась, как гром, стена долготерпенья -
и больше нет беды, и больше нет преграды,
вокруг передо мной открыты все пути…
Но почему теперь мне ничего не надо,
но почему теперь мне некуда идти?..


*      *      *
 
Звезда заходит, - посмотри, - за зданье, -
вглядишься – закружится голова! -
и поворачивает мирозданье
медлительные жернова.

И перемалывает все: за словом слово,
за мигом миг, за годом год…
И смертью отметается полова,
и жизнь рекою вечности течет…




*     *      *

Вступаю в сентябрьский, серебряный возраст -
что было, уплыло, пропало вдали,
и птиц улетающих тающий возглас.
тревожен…
Прощайте, мои журавли!

Нет, вас никакие ветра не удержат,
и листьям на ветках недолго висеть:
чуть что - и кружатся они безутешно
в последнем бостоне по имени «Смерть».

Мелькают, мелькают  безвольные листья.
Стою на ветру и смотрю я им вслед -
и мне вспоминаются разные лица,
которых со мною давно уже нет.

В саду загрустили холодные астры -
как будто их завтра положат на гроб…
И дождь хочет в вымерший дом достучаться,
и  сердце моё пробирает озноб!

Есть область, в которую не докричаться,
есть двери, которые нам не открыть…
Давайте же, люди, почаще встречаться,
давайте друг друга при жизни любить!



*      *      *

О годы, годы!
Все украли, как жульё!
И вот я нищ и ничего не прячу –
то, что я отдал, то теперь мое,
там где смеялся, нынче горько плачу.

Никто теперь не сможет мне вернуть
любовь, словно почтовую открытку.
Не мне луна осветит ночью путь,
не мне откроет девушка калитку.





НИТКА

Приду и брошу в спальню своё тело,
глаза закрою: «Дайте отдохнуть!»
Душа моя в пространство улетела,
дыхание едва колышет грудь.

Душа  - воздушный змей на длинной нитке.
Навстречу ветру ей лететь легко…
Забыв, что есть больницы, тюрьмы, пытки,
она трепещет в небе высоко.

О, как тонка натянутая нитка!
Отпустишь, оборвешь - наступит смерть…
Вся наша жизнь - нелепая попытка
куда-нибудь, скорее улететь.




СТАРОСТЬ

Все меньше друзей и все больше врагов,
все меньше вещей и все больше долгов

Вчера на базаре я продал кольцо, -
любимой на миг в нем сверкнуло лицо.

Я вспомнил ее, - и скатилась звезда,
как светлая юность моя, навсегда.





ЮНОМУ ТАЛАНТУ

Если станешь, не дай бог, поэтом,
твой удел -  за слово умереть.
Слава, почитатели – на это
лучше в  глупых грезах не смотреть.

Для тебя  - кинжал, петля и пуля,
яд змеиной, подлой клеветы.
Тюрьмы пред тобою распахнули
двери в хляби смрадной темноты.

Путь твой там, где больно, где пороки,
не цветы бросают под ноги – плюют.
И о том, что был святым пророком,
слишком поздно люди узнают.



СВЕЧА РАСКАЯНЬЯ

С наскока жил, рубил с плеча -
теперь мне очень плохо.
Гори раскаянья свеча,
гори во имя Бога!

Ты, будто жизнь моя,
                свеча,
неудержимо таешь,
мечом двуострым палача
над головой мерцаешь!

Стекает воск, словно слеза,
сквозняк колеблет пламя.
Я слышу в небе голоса,
и голоса - под нами.

Зачем я, грешный и больной,
жгу воск медовый в храме?
И машет тень передо мной
огромными крылами.





МЫСЛЬ
                «Всё мысль, да мысль».
                Е. А.   Баратынский

Теперь в стихах все мысль да мысль,
глубок ее могучий смысл,
для шумной публики не зрим.
Пускай в разврате тонет Рим,
но час пробьет – из недр она
пробьется силою  зерна,
взломает тупости бетон,
раскроет пламенный бутон,
зажжет померкшие сердца!..
Её же власти - нет конца!