11 ГЛАВА. Миг, когда рушится мир.
Чтобы не передумать в последний момент, свои сумки я сразу отнес к Мире. Но весь вечер провел на лавке у ограды общежития, щелкая семечки, которые в обычной жизни терпеть не мог. Но это занятие немного успокаивало и отвлекало, и придавало хоть какой-то смысл моему сидению на лавке. Я смотрел на ребят, которые разводили костер напротив общаги на небольшом пустыре, на девчонок, что присоединились к ним. Но мой взгляд как магнитом притягивала деревенская улица с домом Некишева наискосок. В душе нарастало напряженное ожидание. Я не верил, что мы не попрощаемся. Было страшно от мысли, что он может быть просто в отъезде…
Девочки разругались со своими парнями и гордо прошествовали в свою половину дома. Я нервно перебирал черные бока семечек, выискивая крупные, меня уже тошнило от их жирного вкуса, но оставить их – значит взорваться от переполнявшего меня отчаяния.
Шумной веселой стайкой снова выпорхнули студентки, помахивая ракетками для бадминтона.
- Пошли с нами, поиграем! – громко позвала меня Ольга, их заводила, дружащая с Киром, таким же ведущим в компании парней. Позвала и победно посмотрела в сторону костра, словно устроила небольшую, но чувствительную месть.
- Так темнеет уже, - откликнулся я.
- Ничего, справимся.
Она замедлила шаг, за ней как по приказу остановились все девочки и принялись рассматривать меня. Сегодня, в тайной надежде на встречу с парторгом я впервые переоделся в самую провокационную одежду, что была у меня в сумке. Она не была сшита мамой подобающим образом, просто стала мне мала – и спортивные шорты и майка облегали меня так, как мне было надо. Я, вероятно, стал похож на одного из тех комсомольцев-спортсменов в белых спортивных трусах и белом верхе со старых плакатов, что призывали к здоровому образу жизни.
- Так здесь деревья, - поднял я голову.
- А мы вон там играем, - Ольга указала на единственный чистый участок от деревьев, что был ровно засыпан мелкой речной галькой - площадку перед парторговским домом.
Конечно, я согласился. Даже если бы сейчас была полночь, я бы пошел…
Мы играли часа два, пока еще видели воланчик. Я отыграл в паре почти со всеми. Был на удивление активен и весел. Легко отшучивался на содержащие подвох вопросы девчонок «не холодно ли тебе в таком виде?», «это какая-нибудь специальная теннисная форма?» А на такие фразы Ольги, как «конечно, с такими ногами можно и в шортах ходить, вот у Кира ноги такие заросшие…», я успокаивал всерьез расстроившуюся девушку: «что ты хочешь, Кир брюнет, а я блондин, зато он выше меня на голову». В наступившей полутьме хорошо было видно лишь меня в белой одежде, подскакивающего, перегибающегося, дотягивающегося до неожиданно возникающего из темноты воланчика…
Когда стемнело совсем, за студентками пришли забеспокоившиеся парни, неприязненно посмотрели на меня и увели своих возлюбленных к костру.
Из-за забора раздался тихий свист. Я резко развернулся.
Некишев, опершись на ограду, поднимал вверх большой палец, оценив мою игру и наряд. Затем он кивнул на заднюю сторону своего двора, где за забором иногда встречались мы - разговаривали, но на большее не решались ни разу. Там росли густые кусты и высокая некошеная трава, в их густой тени нас было практически не видно, а вот люди бесшумно бы к нам не подобрались.
Я направился туда едва не бегом, уже жалея, что на мне настолько видная в ночи одежда.
- Ты чего сегодня сладкий такой?
Сергей пробрался по траве ко мне и сразу обнял, уткнувшись усами в шею. - Специально что ли для меня оделся?
- Конечно, весь мир вокруг тебя крутится, - улыбнулся я, принимая ласки.
- Я видел: и девки от тебя без ума.
- Они всегда от меня без ума… - шептал я, вмиг разделяя с ним желание.
- Так пользуйся этим… - отвечал он.
- Не интересно… с тобой… с тобой классно.
Он щекотал поцелуями шею и щеку, подбираясь к губам. Его ладонь крепко охватила мой обтянутый тканью зад. Видимо, долгое наблюдение за моими прыжками и откровенным флиртом с ровесницами возымели свое действие - выдержка изменила ему на этот раз: он завелся с первой минуты, шептал мне всякие глупые нежности, называл котенком, бельчонком - всем зоопарком, и неконтролируемо терся о мои шорты напряженным пахом.
Если я хотел сказать о том, что уезжаю, то не смог. Лишь ничего не значащие слова звучали между поглаживаниями, стонами, ощупываниями и проникновениями нахальных пальцев. Я подавался навстречу сам, насаживаясь на них, и моя неожиданная активность, пришедшая на замену уступчивости, только распалила мужчину.
- Как будем? – хрипло спросил меня Сергей. – На траве? Я не планировал, ничего не захватил с собой.
- Стоя.
- Получится?
- А почему нет? - засмеялся я.
- Тогда разворачивайся.
Угол был, конечно, неудачный. Не для моего удовольствия, во всяком случае. Но это было совершеннейшей мелочью по сравнению с самой близостью, с нежностью, со страстью…
- Что ж ты сегодня сладкий такой? – повторил Некишев, отдышавшись. - Аж ноги дрожат, так ты меня выжал всего…
- Не знаю, - грустно сказал я.
Послеоргазменный отходняк не принес с собой состояние покоя, как это случалось раньше. В душе стойко обосновалась тоска. Казалось, что навсегда унесу с собой память вовсе не о члене внутри себя и даже не о ласковых губах, а о той теплой уверенной ладони, что лежала сейчас на моем боку.
- У тебя баня топится? Торопишься?
- Топится, - серьезно сказал Некишев. – Прогорело, наверное, уже всё. Да брат веркин приехал, старший. Сейчас он к теще, матери своей, ушел. Как вернется – помыться хотели.
- С водкой? То-то, я смотрю: вечер – а ты ни в одном глазу. Ждешь баньку?
- А чего ее ждать? Вот с тобой бы я пошел в баню… А с шурином чего? Попариться да выпить. Говорить даже не о чем.
- Почему?
- Надоело. Я теперь о тебе каждую свободную минуту думаю, так что некогда мне говорить.
Его горячая ладонь сильнее прижала меня к нему.
- Да и завтра рано утром надо в Сковородино скатать, билеты для кое-кого взять железнодорожные. Так что много пить не буду… ехать далеко.
- Для Андреевны?
- Для нее. Знаешь уже?
- Ага.
Мы помолчали. Не стал я портить ему хороший семейный вечер в кругу семьи, с баней и водочкой. Он, поди рад, что шурин на вечер сгладит их семейные неурядицы. Если же Вера вызвала родственника приструнять своего благоверного, то подливать масла в огонь и вовсе не стоило.
- Иди уже. А то совсем впустую топил, и жена хватится, еще сюда прибежит.
- Пойду, - он оторвался от меня. - И ты иди быстрее, а то промерзнешь в своих коротких штанишках.
Сергей ушел.
А я ревел. Просто стоял и… Боялся сесть на траву – штаны-то белые. Вот я всегда такой, черт побери, жутко практичный. И вещи лишний раз поберегу, и в Москву поеду через нехочу, только потому, что за жилье платить не придется. Даже сгущенку и ту открыл и съел. Зря покупал что ли? Хотя чувство было такое, что виновата лишь она одна во всем.
А теперь ему ничего не сказал. Зачем? Чтобы он меня отговорил? Незачем. Всё - попрощались.
Но со слезами сделать ничего не мог. Так долго ревел, что еще час после успокоиться не мог – всхлипывал судорожно. Пришел в общежитие глубоко за полночь. А когда бы я еще туда явился с такой опухшей рожей и в идиотских своих «коротких штанишках»?
Я так обозлился тогда на свой наряд, в котором почувствовал себя эдаким мальчиком-пионером пока стоял рядом с простым и спокойным Сергеем, что не помню, чтобы хоть раз в своей последующей жизни оделся как-то провокационно или нелепо…
Ранним утром мы с Мирой и Викой стояли на обочине той самой дороги, что и привела меня на мотоцикле сюда.
Мы ждали Алексея. Он пошел будить мужика, который обещал подкинуть нас до Джалинды.
Машиной был москвич, но мы вполне комфортно разместились на заднем сидении, поскольку ни я, ни мои подруги большими формами тела не отличались. Хоть Мира и стремилась нас разделить, но Вика хитростью пролезла между нами. В свете рассказанного мне вчера об особой расположенности девочки ко мне, мне было немного смешно от ее соседства и чуточку неприятно. Но о ней я думал меньше всего. И мысли и моя душа остались там – в деревне. Я думал, что никогда больше не увижу Сергея. Но я ошибся. Судьба подарила мне еще один несравненный миг, словно последний прощальный поцелуй.
Мы проехали полпути до Джалинды, как водитель негромко сказал: «Парторг застрял, поломка что ли?» Рядом с ним на пассажирском сидении как-то странно крякнул Алексей.
- Остановиться? – озадаченно спросил у него водила.
- Нет, - быстро ответил геодезист. – Мы итак опаздываем. А следующий поезд – экспресс, на него билетов наверняка нет. Ты же только до Джалинды нас подбрасываешь. На обратном пути и поможешь, если сам не справится.
Он мельком глянул на всех нас на заднем сидении.
Машина неслась мимо по пыльной дороге.
На обочине в лучах поднимающегося туманного солнца стоял неприкаянный зеленый уазик, а рядом с ним - Некишев.
У меня не возникло лучшей идеи, как шире открыть окно и помахать ему рукой. Вике ситуация показалась очень веселой, она высунулась из-за моего плеча и активно замахала ладошкой.
- До свидания, Сергей Владимирович! А мы все уезжаем!
Наш водитель все же притормозил.
- Здоров, Сергей Владимыч! Серьезная поломка?
- Движок чего-то…
Некишев растерянно перевел взгляд с водителя на меня. Я немного прикрыл окно, потому что не знал, что и говорить. Да... он не ожидал, что я уеду так неожиданно.
- До свидания! Уезжаем! – еще раз радостно крикнула Вика, оглушив меня.
- Поехали, - поторопил Алексей, почему-то не здороваясь с Сергеем, видимо, считая, что если тот заодно с Андреевной, то не стоит и прощаний.
- Я на обратном пути тебя подцеплю, не скучай, позагорай здесь, - насмешливо сказал парторгу наш водитель, также не оказывая больших почестей начальству. – А мож, еще кто проедет.
Он газанул, и Некишев остался в клубах пыли и в моей памяти таким – растерянным, оглушенным. Он напомнил мне меня самого – беспомощного в созданной руками богов ситуации, и не к кому бежать, и некому жаловаться… Даже машина и та предала его в нужный момент…
…
Несмотря на мое убийственное настроение, погода не поддержала меня - день выдался отличный. Все шло удивительно гладко: мы быстро нашли попутку из Джалинды, прибыли на вокзал вовремя и удачно сели в проходной поезд, что направлялся до самой Москвы. Вот так просто, опять же без фанфар и светопреставлений судьба разделила меня с моей первой любовью. Проложила между нами многие сотни километров и не оставила адресов… Пункт D., Сергею Некишеву. «Я вам пишу…» Эх…
Впереди нам предстояло четверо суток пути.
Сначала мы были в разных вагонах: я и Алексей – в одном, а Мира с дочерью в другом, но после проводники что-то решили, и мы воссоединились в одном купе полным составом, что привело в неописуемый восторг Вику.
Каждую минутку в отсутствие дочери и мужа Мира уделяла тому, чтобы убедить меня, что «ОН» недостоин меня, и надо уже перестать ходить с похоронным видом.
На следующий день мы проезжали Байкал.
Я не стал смотреть на него. Байкал напоминал мне о покрытых соснами амурских сопках – картины из окна словно втыкали мне в сердце иглу. Это было настолько непереносимо, что я предпочел отвернуться от прохладных байкальских далей и уткнуться в книгу. Мира смотрела на меня возмущенно.
После и состоялся наш первый диалог, до того имели место лишь ее односторонние высказывания.
Алексей ушел в вагон-ресторан поинтересоваться меню и ценами. Недовольная Вика, которой так и не удалось расшевелить меня, одна смотрела на байкальские пейзажи из окна коридора. Она, видимо, уже жалела, что уговорила мать взять меня с собой… Я совершенно изменился за последние два дня.
- Какого же ты черта так переживаешь? – возмутилась Мира, оставшись со мной наедине. – Сердце кровью обливается. Зачем он тебе, ну скажи? Вот нашел о ком расстраиваться! Да таких козлов в каждой деревне…
- Почему ты так о Некишеве? – наконец не выдержал я ее необоснованных нападок. Кроме того, если она брезгует называть его по имени, то я не собираюсь уподобляться ей. Для меня это самое лучшее имя на свете!
- Чем Сергей Владимирович тебя не устроил? Тем, что у него с Андреевной хорошие отношения? Сколько лет она отдыхает здесь? Три, пять? Она не только с Некишевым дружит, но и с Русланом Борисовичем и с дядькой моим. Это тебя не коробит, Мира?
- Да я не о том…
- О том, что он карьерист? Приспособленец? Кто тебе это сказал - Краснощеков? Ты слушай его больше, он вообще всё с плеча рубит! – я разозлился. – То, что Некишев хвастун? Так у каждого свои недостатки. Бабник? Не приставал же он к тебе. Или приставал? Так что ж тогда… Чем он именно тебя-то задел? За что человека козлом называть? Меня лично все устраивает!
- Тебя устраивает?! Тебя... – у Миры не хватало слов от возмущения.
Я удивленно смотрел на нее. Казалось, что она сейчас взорвется от непонятных эмоций.
И она взорвалась:
- Они же ПОСПОРИЛИ на тебя! Как ты не понимаешь – просто поспорили! А тебя все устраивает - да?! Сидишь здесь – переживаешь…
- Кто поспорил?
Для меня даже колеса перестали стучать на стыках рельсов. Вокруг воцарился какой-то вакуум, в котором раздавался лишь голос Миры:
- Руслан Борисович и Некишев. Поспорили на то, что ты гомосексуалист, во всяком случае, потенциальный… Некишев сказал, что за бутылку хорошего коньяка ему будет вовсе не западло это доказать.
- Когда поспорили? – осипшим голосом спросил я.
- В тот же день, когда мужчины с Суздаля приехали...
Вот теперь мир точно должен был рухнуть.
12 ГЛАВА. Конец истории.
В тот момент мною еще не овладело желание остаться одному, чтобы предаться своим мазохистским переживаниям в полной мере. Оброненное Мирой обвинение я просто не принял на веру (да и кто бы поверил в такое?) - мне нужны были подробности. Недостаток информации заставил меня вцепиться в руку подруги, которая уже и не рада была, что начала тему.
Любопытная Вика, заслышав возмущенный голос матери, открыла дверь купе.
- Вика, выйди, у нас здесь взрослый разговор! – сказала ей мать.
На что девочка немедленно отреагировала.
- Выгоняете меня из собственного купе? И куда мне идти? – капризно спросила она.
- Вика! – Мира посмотрела на нее строго и спокойно, как умела только она. – Нам, правда, надо побеседовать, и тема тебе не интересна. Будь добра, подожди папу в коридоре!
Девочка так задвинула дверь, что я думал, что зеркало на нем разлетится вдребезги.
Я развернулся обратно к Мире.
Хотя последнюю минуту мы смотрели на Вику и ее кривляния, саму девочку я не видел. Ничего не видел. Перед внутренним взором вставали лишь поля, трава, разноцветные покрывала и рыжеватое поджарое мужское тело. Смешинки в серых глазах. Его рука, вжимающая в землю последнюю папиросу и тянущаяся за небрежно брошенной рубашкой…
- Рассказывай. Ты сама слышала?
- Слышала, - подтвердила женщина, внимательно глядя на меня через стол.
- Я имею право знать!
- Да, имеешь, – с сомнением произнесла женщина. – Поэтому я и рассказала. Чтобы ты забыл и вытер об него ноги так же, как и он об тебя.
- Об меня никто… Рассказывай все, что знаешь! Сказала А, говори и Б!
- Ну так, слушай! - угрожающе начала Мира. – Помнишь, когда приехали наши три богатыря из Суздаля, заявился Некишев? Куда ж без него… Он у нас социальный человек. Не может, когда соображают без него. Да ты же присутствовал сначала.
- Да, потом я ушел к себе.
- Они посидели и решили поехать на раскоп, но какое-то время было разброд и шатание. А всё от того, что именно тогда твой дядюшка и начал проявлять ко мне свое драгоценное внимание. А начал с того, что за столом поцеловал мне руку. Леша тогда просто усмехнулся. Зато наша царевна-Андреевна прямо вскипела на глазах, как чайник со свистком, и гордо вышла из комнаты. За ней отправился Виктор – грехи замаливать. Ситуация неловкая. Я тоже вышла – пошла во двор, искать Вику: она убежала - хотела показать приехавшему отцу что-то необычное и пропала. На дворе ее не оказалось, видимо, умчалась домой. Я вернулась, но в сенях задержалась... около зеркала. Интересно стало, чего Краснощеков нашел во мне. В комнате оставалось четыре человека: мой Леша, Дмитрий, Руслан и Некишев. Мой-то молчал, как всегда, да и бородач наш тоже. Но парторг с руководителем завели такую тему, что я вовсе решила не возвращаться. Думаю Паша, такие заскоки у мужиков возникают от безделья! И от спиртного с утра и до вечера! Азарт им нужен, видите ли, адреналин...
- Не отвлекайся, продолжай! – пресек я ее лирические отступления.
Я прекрасно помнил тот день.
Как я мог забыть первый наш поцелуй.
- Господи, я уже не рада, что и проговорилась! – вздохнула женщина. - Завел речь парторг, он поинтересовался, чего это у племяша Красношекова такие интересные повадки, голубоватые, бабские. На что Руслан ответил, что он ничего особенного не заметил, у него перед глазами сотни студентов проходят, каких только не бывает. На что Некишев заявил (учти, Павел, это не мои слова, а твоего душки-парторга!), что уж «он-то разбирается, где настоящий мужик, а где баба потенциальная». Руслан заржал тогда: «Рыбак рыбака видит издалека!» На что тот спокойненько ему и отвечает: «Это ты о моей всеядности? А по мне действительно все едино, лишь бы что живое в руках трепыхалось»…
Мира успокоительно похлопала по моей помертвевшей руке.
- Не обращай внимания на дурака, Паш. Чего от него еще было ожидать? Он же тебя не знал совсем… Всё? Может, не стоит продолжать? О чем тут говорить… итак все ясно.
- Говори, мне ничего не ясно.
- Так и сказал: «Давай поспорим на двести рублей, что я этого племянника быстро расшифрую». Ему Руслан: «Да оставь ты в покое мальчишку, пусть отдыхает. Или тебе неймется кулака Виктора отведать?» Кулака, говорит, не боюсь, а поспорить можно. «Ну, если тебе самому невтерпеж, действуй, только давай не на деньги сыграем, а на бутылку армянского коньяка. А то мне это дрожжевое пойло уже поперек горла встало». Леша мой тут проснулся и возразил, что вообще-то педагогическая этика не должна бы позволить Руслану Борисычу поддерживать такой спор. И получил ответ: «Не мой же студент. И вообще в его годы уже каждый ответственен за себя. Будет нормальным парнем – начистит Серёге морду». На том и остановились. Причем, заставили разбить руки именно моего Лешу.
- Он согласился?
- Да все ж вроде шуткой было! Ну, кто всерьез мог подумать, что заядлый бабник не гнушается и мальчиками, или что ты влюбишься в этого рыжего проходимца... Некишев похохотал немного над своими же сальными шуточками и отправился в твою комнату: сказал, что пошел проведать, не убила ли там Андреевна Виктора - его будущего родственника. Ведь, коли он испортит мальчика, то, как честный человек, обязан будет жениться. Шуточки у него такие… Ну и все. Возвращаться я не стала, противно было до ужаса. Пошла домой. Вику по дороге встретила. Та даже об отце меньше говорила, чем о тебе: Паша, да Паша…
- И ты решила меня под свою опеку взять? - с горечью прохрипел я, опуская голову на скрещенные на столе пальцы.
- Это Вика, видимо, так решила, - через силу улыбнулась Мира. - А мне просто интересно с тобой было. Да и Алексей ничего против не имел: Вика и ему все уши прожужжала рассказами о тебе. Решил, что ж – первая любовь, а парнишка порядочный, ребенка не тронет, да и сам еще ребенок.
- Черт! - сказал я себе под ноги. Я желал быть взрослым и мудрым, а на деле оказался таким несмышленышем. – А почему ты мне сразу не сказала всего, Мира?..
- Язык не повернулся сказать о таком. Так ведь и оскорбить человека можно, решишь еще, что я сама всю эту гадость придумала от скуки. К тому же долгое время Некишева вообще на горизонте не было, вроде болел… Да и ты с утра до вечера на глазах, с Викой. А потом... Потом, поняла, что даже если скажу – ничего не изменится, надо просто отрывать тебя от него, увозить и всё.
За пределами купе раздались голоса. Дверь отъехала в сторону, на пороге появился Алексей.
- Вы чего это дочь выгнали? - удивился он.
- Разговариваем, - твердо ответила Мира. – И еще не закончили.
- А мне-то можно поприсутствовать?
- Конечно, Леша. Но Вике точно не стоит.
Алексей негромко что-то сказал девочке, потрепал ее по волосам, на что она нервно дернулась и снова отвернулась к окну вагона. Рыжебородый геодезист вошел в купе, закрыл за собой дверь и опустил свое грузное тело на сидение рядом с женой.
- Так о чем речь? – спросил он, рассматривая мое бледное лицо. Я предпочел спрятать его и снова опустил голову на сложенные на столе руки.
- Я про ваш спор рассказала.
- Про какой спор?
- Спор, что вы затеяли с руководителем и парторгом. На Пашу. Не делай вид, что не в курсе.
- А ты-то откуда знаешь?
- Да знаю уж… И про бутылку коньяка знаю.
- И кто в итоге выиграл этот спор? - низким голосом поинтересовался мужчина.
Я весь сжался в своем углу, настолько мне было стыдно и обидно. В теории хотелось вскочить, растолкать всех, достичь грохочущего тамбура и выскочить на полном ходу из поезда, но все тело было ватным и не слушалось меня. Мною овладела какая-то апатия – слишком много за последние дни я выложил эмоций. Последняя новость истерзанными нервами воспринималась уже как плохая шутка.
- Не делай вида, что и не догадываешься! - возмущенно сказала Мира. - Интересно, где Борисыч возьмет коньяк в деревне? И надеюсь, у взрослых мужиков хватит ума ничего не рассказывать Краснощекову! Не то тот и парторга пристукнет (ну, это давно кому-нибудь пора сделать!), так он и мальчику после житья не даст.
Я краем глаза наблюдал за реакцией мужчины.
Алексей смущенно потер рыжую поросль на своих щеках, с которой в ближайшие сутки собирался расстаться, сокрушенно посмотрел на меня и пробасил в ответ:
- Не кричи на меня, Мирочка, я, и правда, не в курсе… А ты слушала спор, что ли?
- Случайно, Леша.
- А почему решила, что Руслан Борисыч-то должен отдать коньяк? У меня другие сведения. Недели две назад он шуткой напомнил парторгу о споре, к слову пришлось. А тот повеселел так, сказал подождать с объяснениями, а через полчаса привез Борисычу коньяк. Хороший какой-то, с пятью звездами. Так и сказал: «Я ж честный человек – проиграл, так плачу! Отшил меня ваш Павлик по полной программе. Пидором ни за что назвал. Так что я перехожу обратно на баб - они сговорчивее. А ваш художник - нормальный парнишка, только изнеженный, будь моим сыном, я б из него человека сделал. Но это уже дело Виктора, и к спору не относится». Коньяка того я не успел попробовать… - расстроено закончил геодезист. – А что, все не так было?
Ответом ему послужило всеобщее молчание.
- Ну, - крякнул Алексей, - как бы ни было, да только Некишев коньяк принес! Так что давайте впустим уже сюда Викулю и забудем про этого парторга. Надоел он мне. Там в ресторане не слишком и дорого, Мира. Собираемся и пойдемте туда. Не дело четыре дня без горячей еды жить. И коньячка заодно выпьем. Да, Павел?
Я тяжело поднял голову с рук и кивнул. Поддержка мне сейчас нужна была, как воздух. Даже, несмотря на то, что Некишев меня не предал.
Мы сказали проводнице закрыть купе и вереницей направились в центр состава. Я шел сзади всех. Тогда я не мог еще мыслить трезво. Но оставшиеся в поезде дни разложили в моей голове все по полочкам.
Циничный спор на базе объяснял все. И неожиданный поцелуй мужчины в сенях, и тот, почти без выяснения моей ориентации, секс на берегу Амура. Парторг действовал напористо и неприкрыто для того, чтобы я оттолкнул, нахамил, послал его к черту. А я не сделал ничего из этого. Доверчивый, как олененок, я пошел в руки к первому же поманившему меня человеку. Следующей стадией было то, что видя мою сговорчивость, Некишев действительно заподозрил во мне потенциальную шлюху. И решил воспользоваться моими услугами с должным к этому отношением. И если бы я не поставил его на место в ту лунную ночь, наверное, отношение ко мне укрепилось бы именно такое…
С этим все было ясно.
А вот что произошло дальше?
Что говорило о том, что Некишев относился ко мне нежнее, чем к игрушке? К примеру, тот факт: он не только не хотел прерывать наших отношений, но и не хотел ничем омрачать их.
Ведь чтобы доказать свой выигрыш в споре, ему стоило просто создать ситуацию, когда кто-нибудь застал бы меня на коленях мужчины или в другой компрометирующей нас позе. И таких возможностей у него было хоть отбавляй. Но на людях парторг не сделал ни одного аванса в мою сторону. Он скрывал все до последнего, а в итоге пожертвовал дорогим коньяком, чтобы признаться в своем «опрометчивом» суждении на мой счет.
Никто теперь не скажет с уверенностью, что испытывал Сергей Некишев ко мне.
Я же не сильно ошибусь, называя его чувство любовью. Потому что ощущал ее.
Была в отношении Сергея и забота без насмешки – когда я обгорел на солнце, когда сильно порезался осокой на озерах, когда подвернул ногу, спускаясь со скал в одном из тех непролазных мест, где мы уединялись с ним. Он дважды ездил в Сковородино специально за акварельными красками для меня.
Было в его отношении и отческое наставление, когда он учил меня надевать наживку на крючок и снимать с него пойманную рыбу, или показывал, как вязать двойные узлы на леске; когда сердито фыркал на мое плавание по-лягушачьи, что я называл «брассом», и учил меня рассекать воду по-мужски – «кролем». Когда наставлял меня о жизни в будущем, которое начнется уже без него…
Была и несомненная нежность.
Его серые глаза излучали грусть и гнев, смех и боль, а вовсе не одну похоть. И никогда я не видел в их глубинах равнодушия. Так что его чувства были не настолько однозначны, как судит о них Мира. Её сведения заканчиваются лишь спором, я же знаю гораздо больше.
Только Мира может с твердостью утверждать, что парторг свободно вздохнул после отъезда навязчивого любовника. Я спорю с ней только по вопросу о своей навязчивости, а сам вспоминаю, каким потерянным выглядел Сергей, когда в последний раз провожал меня взглядом на лесной дороге – он переживал.
…
Я был достаточно взрослым для того, чтобы понять, что меня взяли с собой в Москву не для того, чтобы утешать. Настало время, и я поймал на себе озлобленный взгляд Вики, уставший Миры, недоуменные пожатия плечами геодезиста и взял себя в руки. Они не были виноваты ни в чем, а я должен был отплатить за их участие. Возвращение в обычное свое состояние стоило мне большого напряжения, но оно окупилось сполна.
Белокаменная Москва была прекрасна.
Для своих москвичей и меня с ними заодно - она была радушна, для провинциала - величественна, для художника - необычайно интересна и исторична. Вместе с Лешей и Мирой я посетил огромное количество музеев и исторических памятников, скверов, храмов и церквей. Я был на Ваганьковском кладбище и Новодевичьем монастыре, мы ездили в Пушкино и на Воробьевы горы. Я ничего не рисовал, поскольку было некогда, но впитывал в себя, как губка, обилие впечатлений. Исходил своими ногами те места, где ступали самые великие люди нескольких эпох. Прикасался руками к камням монастырей, читал величественные эпитафии на памятниках, смотрел из окон Покровского собора на Красную площадь. Столица поразила меня, увлекла и заняла почти все мои мысли.
Вика по приезду в Москву как-то сразу отделилась от нас. В первый же день ее увлекла за собой шумная смешливая стайка подружек, и я практически не видел Вику весь свой московский период.
Мои новые друзья оказались необычайно гостеприимными людьми. И хотя мне не раз приходилось слышать о снобизме жителей обеих наших столиц, но имея в Питере родственников, а о Москве - настолько хорошие воспоминания, я с пеной у рта доказываю всем обратное. И вовсе не хочу, чтобы меня когда-либо разуверили в этом.
…
Моя love story осталась в глубине сердца и не раз позже оживала во мне. С течением стольких лет и всех событий, произошедших в моей жизни - а были и женитьбы и расставания, и вызов и смирение, и неожиданно протянутые мне руки врагов и подставы друзей – острые углы моих дальневосточных впечатлений сгладились. Осталось лишь удивительно теплое, солнечное чувство от первой моей любви и лета, от первого моего самостоятельного опыта.
Я ни разу не спросил у дядьки о Некишеве. Да и Краснощеков, обозленный моим самовольным отъездом из экспедиции, несколько месяцев не появлялся у нас с мамой в гостях. И лишь, помирившись с ним, я поинтересовался, как тогда уехала Светлана Андреевна.
- Андреевна? Это был тот еще спектакль. Парторг же ее подставил. А я предупреждал! Говорил: не слушай этого балабола: он с три короба наврет ради красного словца, а ты веришь ему… Так и получилось. Он билеты-то ей привез - ранёхонько съездил. Только вот машина у него сломалась на обратном пути, как раз на подъезде к деревне. Светлана рассчитывала, что он ее на Ниве своей увезет. До последнего бедняжка ждала, надеялась. Едва не опоздала. Как только уазик отбуксировали в село, парторг умудрился напиться так, что всё – в лёжку. Ты помнишь, чтобы он так надирался? Вот и я что-то не припоминаю… За руль сесть не мог, каково?! И что на него нашло? Короче, боялись - вообще сопьется.
- Не спился?
- Да не… Он мужик с головой. Понимает, что если с утра нализываться, как и весь тамошний контингент, то и будет, подобно местным трактористам, всю жизнь мордой в земле валяться. Он не для того всеми правдами и неправдами в люди выбивался. Так что недели ему хватило на блажь, потом опомнился…
Я кивнул. Опомнился и хорошо. Жизнь-то идет. Как и у меня.
На память о Пашке Волошине в далеком дальневосточном селе осталось несколько акварельных работ – на базе висят. А у меня, кроме многочисленных этюдов, есть нескольких карандашных набросков самого Некишева, а еще…
…мамины бусы и мой браслет из сердолика.