То стремительно, то резко останавливаясь между огромным залом дворца и балконной балюстрадой, двигалась фигура. Складки одеяний метались на ветру – будто это ветер двигал фигуру по мозаике пола. Плащ распускал свои крылья за спиной своего хозяина вспыхивая пурпуром при каждом выходе на солнечный балкон. Перемещавшийся в пространстве мужчина был уже несколько преклонных лет, однако крепким с совершенно не приметной постороннему глазу печатью старения на челе, представавшей скорее чертой зрелости, которую он переступил, видимо, даже не придав этому никакого значения. Волосы, подстриженные несколько короче, чем это было принято на тот момент среди лиц его круга, слегка трепыхались на сквозняке, но сияние этих русых волос добавляло баллы в пользу его привлекательности. Несколько укороченная линия прически являла миру высокий в надбровными возвышенностями лоб в волнообразных зарослях. Кожу подсушивало суховатым горным ветром, несущим, раскалившийся за сегодняшний день под нещадно жгущим землю солнцем воздух предгорий.
Все свое нетерпение и тревогу человек вложил в движение. При каждом выходе на балкон его взор цепко охватывал окрестности, откуда видимо он ожидал то ли гонцов, то ли других каких знаков. При этом золотой орнамент плаща переливался, захватывая в свои сети солнечные лучи, немилостиво жгущие землю. Но тем не менее, судя по нараставшему напряжению, ни разу, взор его не был удовлетворён. Горные хребты в зелени елей, диких орехов и мирт ласкали взгляд миром и спокойствием, однако человека нельзя было обмануть – он знал именно оттуда идет грозовая туча, которая тянет за собой кровавый след. Столь же кровавый как пурпур на плаще, что бьет воздух за его плечами. Это видение крови не давало остыть его впечатлительной натуре.
Они уже здесь. Враги, вторгшиеся в его владения – владения царя Кодра. Аттика легла пред ними незащищённой, почти слабой. И виноват в этом никто другой, как сам её владыка. Это он оказался столь безрассуден, что проморгал момент подготовки к вылазке дорийцев. Да, эти беспощадные воины уже насилуют его народ, его страну, его воздух. И царю было трудно дышать, чувствовать горечь напасти в каждой струе воздуха, в каждом блике солнца на перилах и белом мраморе лестниц и колонн. Фигуры богов, кажется, столь же осуждающе смотрели на метавшегося между ними властелина.
Ты был безрассуден. Ты упивался властью и роскошью. Ты любил женщин, нежные вина, горные странствия, тебе поклонялись, тобой восхищались и ты забыл. Да, ты забыл, что мир не принадлежит тебе всецело. Там есть вражда, нищета, голод, тщета. Вероломство, измена, зависть. Там много чего намешано в этом нектаре из жизни и смерти. Ты царь – ты всего на всего царь – казалось, подчеркивали боги. И взгляды их столь же неумолимы, как твой, когда ты на своё усмотрение казнишь, или милуешь, когда ты к кому-то благосклонен, а к кому-то немилосерден.
Эти глаза богов не давали покоя царю: о, боги, только вы и знали: сколь часто мною преступались различные условности – но я действовал в интересах государства, казалось, желал напомнить царь, то есть он и напоминал мысленно об этом своим судьям. Но видимо, что-то давало им право не соглашаться с такой точкой зрения, царь. То ли твои прегрешения на весах правосудия качались мало уравновешенные доблестью, то ли это просто прихоть вдохновила богов подвергнуть Кодру и его народ испытанию войной. Так факт был на лицо: то есть он с минуты на минуту должен был предстать перед растерянным царём, в виде его собственного тайного советника, отправленного за установлением истинных масштабов бедствия, постигшего страну.
Личный советник царя был человеком непубличным, неприметным и его мало знали в стране – тем легче было ему проникнуть тайными путями и узнать интересующую царя информацию о намерениях и передвижениях врагов по территории Аттики. Гела был смолоду осмотрителен, сметлив и немногословен. А долгая служба у Кодра и подавно усугубила эти черты – он превратился в молчаливого, легкого на подъем, не привередливого странника по стране и близлежащим территориям, цепко подмечающего и практически мгновенно реагирующего на любые изменения в настроениях жителей страны, в намерениях соседей, предзнаменованиях с небес. В силу своего миропонимания Гела считал, что знаки с небес равносильно влияют как на живое, так и на не живое: допустим, на погоду: дождь ли, жара ли, громы или молнии рассекают горизонт у него на пути. Для Кодра Гела стал уже давно чем-то большим, чем слуга, или советник – царь и сам не приметил, как мнение Гелы сделалось его собственным. Своему тайному агенту аттильский властелин верил как себе. Но надо отдать должное и царедворцу – он никогда не применял доверие своего господина в разрез с его интересами. Геле хватало и тех возможностей для собственного достойного образа жизни, которые ему открыло его положение и образ жизни.
На данный час царь был томим именно ожиданием встречи со этим своим подданным, со своим ближайшим верноподданным, незаменимым добытчиком сведений и слухов. Где-то по миру гуляли сейчас его глаза и уши, подмечая все, что царь мог и хотел знать.
Нетерпение его росло сообразно щемившему его душу осуждению богов, затаивших свои намерения под высоким бездонно-чистым небосводом – но как не был прозрачен и невинно–прекрасен купол небес над дворцом, Кодр чувствовал – это обман. Тень немилости скользит по его полям, оливковым рощам, виноградникам. Вино этого года обещает быть горьким. Как ни теплы и ласковы лучи солнца над его домом. Как ни наливают ягоды и фрукты нежнейшими ароматами и соками жизни земля и небо. Как ни стараются неутомимые дикие пчёлы подсластить своим мёдом и молочком пищу народа - тень скользит по полям его родины. Внезапно Кодру замер. Доверившись свои думам, он пропустил момент появления на дороге всадника. И вот по белой мраморной лестнице, только сейчас замеченный, к нему торопился спешившийся посланец.
Гела приметив, что царь остановил на себе его взгляд, склонился в поклоне и приветствовал своего господина.
Царь, как ни жарко было в помещении, почёл за лучшее покинуть открытое пространство - боясь, что сведения им полученные попадут ещё кому-то в уши. Тайный советник прошёл вслед.
Как ни пропитана была его кожа пылью, как ни отдавала запахом уставшего тела его одежда – ему пришлось подчиниться и скрыться в душных стенах дворца, хотя наипервешим желанием Гелы была прохлада и свежий ветер, обдувающий слипшиеся от долгой дороги волосы и грудь.
Царь занял место на одной из белых мраморных плит, установленной в глубине зала между скульптурами Деметры и Посейдона. Когда Гела почтенно во второй раз склонил свою светлую голову перед владыкой, то заметил в руках царя веер, несколько более нервно теребимый им, чем можно было бы думать, глядя на обманчиво спокойную позу. Гела поправил съехавшую на бок при поклоне пряжку на груди, и всем своим видом показал, что готов отвечать на вопросы царя.
Казалось, последний не очень-то уверен, хочется ли ему узнать правду о положении в его государстве.
Царь взмахнул пару-тройку раз перьями, резко захлопнул веер и приказал:
- Говори.
- О, царь. Поручение твоё исполнено, несмотря на трудности, вставшие на пути выполнения, - как и всякий знающий себе цену человек, Гела не преминул напомнить о своих талантах и способностях в достижении цели, а так же истраченных усилиях.
Речь советника не порадовала. Последствия вторжения обещали быть ужасными. Ни аттильское войско, ни народ не были готовы к такой вооружённой компании. Враг захватил северные земли врасплох. Уже во всю шли грабежи, насилие, кровопролитие. Отряд посланий на перехват врагу оказался столь малочисленным и слабым, что никто не выжил при столкновении, как не пытались местные крестьяне помочь своим солдатам. Сейчас неприятель стал лагерем, уже прибрав к рукам пятую часть земель. Перекрыв пути сообщения с северными и западными дружественными странами - соседками. Поддержки просить было не у кого: так как не представлялось возможным начать переговоры о военной помощи из-за отрезанности территорий Аттики от возможных союзников.
Кроме того – враг направил достаточно большой отряд на юг на захват серебряных рудников. А это грозило серьезным кризисом и недовольством знати, что резко ослабило бы поддержку царю в ведении военных действий. Прекрасно понимая, что такого рода недовольства поспособствовали бы усилению враждебно настроенных Кодру местных его недругов, царь чувствовал шаткость своего положения. Внутренние беспорядки и внешнее вторжение - это такое испытание, которое совершенно не готовая к подобным неурядицам страна, выдержать однозначно не могла. На карте стояли будущее царя, его детей, его народа. В глубине души Кодру был немало возмущен – он, по своему, много сделал для укрепления, как страны, так и созданию безбедного существования народа. И все ж таки целиком положиться ни на кого не мог. Велика была вероятность измены со стороны ближайшего окружения. Ослабленная его правлением тирания все ж таки существовала в умах местных самых крупных владельцев и не давала им покоя. Их доходы и жизнь могли бы быть еще более обеспеченными и значительными. И зная алчность и непримиримость своих неприятелей, что в самой Аттике, что за её пределами Кодру не мог не понимать: эти две реки непременно сольются и половодье смоет и его лично и его сыновей. Такого не могло допустить ни его сердце, ни его разум. Столько лет – и всё напрасно. Никогда.
Веер, теребимый в руках, резко был переломлен надвое.
Гела вздрогнул от неожиданного поступка царя. В полном молчании царь поднялся и прошел ближе к колоннам – ближе к свежему ветру с полей своей страны. Не оборачиваясь, спросил:
- Есть что-то ещё.
Пред этим советник ещё колебался: стоит ли говорить с царем о столь щекотливом вопросе, но брошенный в угол испорченный веер, придал решимости:
- Да, царь. На обратной дороге я тайно ночью проник к Евклии.
Спина царя напряглась. Это имя уже давно было под запретом. Евклия – долгое время была возлюбленной Кодра, столь же долго она верой и правдой блюла его интересы, помогала советами, была его опорой в конфликтах с местной знатью, но царь был царь, и когда у него возникло желание к юной нежной обаятельной Сафо, то Евклия была отвергнута. Правда из круга придворных бывшая сподвижница исключена не была, но, разумеется
бывшие враги Кодра и самой Евклии отыгрались на беззащитной опальной брошенной женщине на всю катушку. Ирония, презрение, пренебрежение – довели бедняжку до полного изнеможения. Немилость легла тягчайшим грузом на ещё вчера прекрасное и гордое личико. Кто ты – когда ты никто. И можешь быть мишенью для всех врагов бывших и всех врагов будущих. О, царь. Кто ты пред богом, и кто простые смертные пред тобой.
Евклия покинула дворец униженной и одинокой, совершенно нищей, с израненной невзгодами душой.
На выезде из города, как доносили соглядатаи, Евклия воздела руки к богам и прокляла и Кодру и его дворец.
С этого момента её имя ничего кроме ненависти в сердце царя не вызывало.
И вот он слышит:
- Евклия.
Его проклятье, его наваждение, его самые тяжелые сны, немилость богов, неудачи в жизни – все теперь слилось для царя в этом слове. Слава в бесславии. Так он понимал сейчас этот рок, рок нелюбимой женщины.
Но наши враги знают и видят о нас больше чем наши друзья. Они ждут возмездия и расплаты. Они надеются и верят, иногда только и живут этой надеждой на этот день, этот час, этот миг. Я отмщен – боги на моей стороне. Евклия, найдя своё последнее пристанище на этой земле, не смирилась, она собирала все слухи, все знаки, которые могли дать ей утешение на расплату за погубленную жизнь. Этим то и воспользовался смышлёный Гела. Большая часть самых точных и проверенных сведений была им получена у отторгнутой царской возлюбленной. Сейчас она подсказала дорийцам имена местных врагов царя. Она же надоумила их пройти на юг и отрезать серебряные рудники от доступа. Помни меня царь. Я была в твоей жизни. Помни, нежась в постели с Сафо, помни, принимая военный совет, помни, проклинаемый недругами, помни о своем предательстве и вероломстве.
- Можешь идти, - глухо ответил господин, отпуская советника.
Оставшись наедине, царь вышел на балкон. Ветер был всё ещё сух и неприятен. Итак, война. Неожиданная, незапланированная, ненужная. Война, смявшая как ненужный листок, его планы, его желания, угрожающая его потомкам, всему чего он добивался в столь тяжкой борьбе за власть и богатство. Итак……
- Итак, о, боги, вы не на моей стороне.
Несколько дней царь не покидал дворец. Советоваться было не с кем, война не сулила ничего хорошего. Одиноко бродя между неприступных и, видимо, непримиримых в своем решении отнять у него власть, а возможно и жизнь белых великанов, Кодру наконец решил получить совет жрецов.
Хотя со жрецами у него были натянутые, как тетива лука, отношения – выбора не было. Только жрецы могли теперь быть ему полезными.
Царь переоделся, что бы меньше привлекать к себе внимание, и, взяв в спутники одного из воинов, выехал в сторону Дельф.
- Я имел всё – и это под угрозой. Я прогневил вас, о, боги.
Однако по на всем протяжении дороги боги не давали царю никаких знаков своего присутствия. Молоко у встречных крестьян было все таким же приятным на вкус, вино таким же хмельным, виноград сладким. Только в победу над врагом люди не верили. Ходили слухи один не вероятнее другого. Коварство и кровь сеялись в землю Аттики.
Подобное рождает подобное. Кровь должна была родить кровь. Кому как не ему об этом знать.
Конь медленно поднимался в гору. Но всадник не погонял животное: пусть всё идёт как идет. Ему нужно время на раздумье. Крайне нужно. В горах ему всегда дышалось привольнее и легче. Он любил горы, холод горных рек, он многое любил в этой жизни. Он верил, что избран богами для великих дел, что заслужил свою жизнь: все, что у него было – дело его рук, его ума, его мудрости. Интриги и козни, расставляемые врагам, были списаны на интересы государства, народа и детей. Брошенные женщины не вызывали уязвлений совести, разве что Евклия…и, неожиданно, в порыве неприязни к этой золотистой головке, царь довольно больно стегнул коня. Бедное животное, поскользнулось, и, сбившись с ритма, чуть не упало не передние ноги.
- Проклятье. Неприятности это и твоих рук дело, злобная завистница, - в сердцах воскликнул царь.
Да великий царь – она страшно виновата перед тобой. Она была услышана богами. А возможно и не только она, и не богами. Смирись, но что ты можешь знать о смирении.
Смирись – ты у цели. Величественен и благороден храм оракула. Ты готов узнать вердикт судей?
Дельфийский Оракул – Кодру: Дорийцы не завоюют Аттику, если погибнет её царь.
Грянувший гром, не поверг бы царя в большее удивление. Ты сам своими ушами слышишь свой приговор. О, боги. О, царь.
Кодр смотрит на солнечных зайчиков, неподвижно висящих на стенах, на солнечные лучи, пробивающие слегка пыльное пространство, на пылинки сверкающие резкими вспышками в глубине храма.
- Горе мне с небес. Первый из первых в своем царстве - я стану последней жертвой врагов.
Но кому же жалоба твоя, властелин? Ты уверен, что услышан? И нужно ли тебе сейчас, что бы тебя услышали?
Асимметрия храмового пространства нарушает симметрию душевного спокойствия. Больше ничего не желают сказать тебе здесь. Ты свободен. Впрочем, как и всегда. О, жрецы. Кто безжалостен сейчас боги, или вы. Никому больше не нужна твоя жизнь – кроме твоего народа и твоих сыновей. Медленно царь покидает священное место.
Столь же медленно выходит из храма и направляется в обратный путь. Пройдя мимо своего коня, он начинает спуск в долину. Слуга, почтительно держась на расстоянии, ведет лошадей.
- Прогневал богов я своей безмерной властью. О, Боги! Как можно было поставить на весы мою жизнь и жизнь моего народа. О, Боги!
Эти колеблющиеся чаши весов преследуют своим видением царя.
Вон те облака похожи на чаши весов правосудия. Только они уже статичны и уравновешены – медленно плывет в небесах твоя судьба. Там в выси под белыми кручами кружат вороны. Легко, словно они родились в этом небе, словно это только им принадлежат небеса, круг за кругом стая чертит птичьи свои знаки. Они ближе к богам царь, чем ты, даже в дни своего высшего взлёта. Да они ближе. Царь принимает решение, садится в седло, и уже более уверенно спускается вниз.
У него много дел. Кодр любит, когда дел много, он любит жизнь и любит, когда всё рядом движется и живёт. Сейчас у него будет разговор со старшим сыном. Потом с младшим. Совет он соберет потом. У него ещё есть это потом, он снова сам себе господин и царь им. Но есть в этом потом боль. То есть она не сформирована пока в пространстве, но как ни крути: должна будет возникнуть. Сафо. Горячая волна придаёт царю сил. Он уже думал иметь ещё одного ребёнка. Его и этой девочки – отнявшей у него любовь небес и благосклонность богов. Нет, не родится твой сын или дочь. Ещё жива Евклия, помнящая тебя день и ночь, уже встала заря возмездия. Нет, не родится твой сын или дочь.
-Отец.
Медонт весь в напряжении. Суматоха и опасность витают в залах дворцов царя. Медонт храбр, смел и прекрасен. Его старший сын. Его гордость. Один из тех ради кого царь готов отдать свою жизнь. Медонт уже знает, что получено предсказание от Оракула. Но пока не оглашено. Он уверен в своих силах, чтобы то не было – он готов помочь отцу и стране, он - старший. Он никогда не осуждал своего отца, как бы ни несправедливы и незаслуженны были упреки или наказания с его стороны в отношении сыновей ли, приближенных ли, попавших в немилость. Он любил мать, и не любил Евклию, отнимавшую у него возможность общения с отцом. Он любил красавицу Сафо, и одновременно не любил её, но уже из любви к матери, из- за изгнанничества нелюбимой жены, Медонт и его брат были лишены отцом любви своей родительницы. Из-за того, что мать стала затворницей в далёкой башне на краю страны у моря. Никем, неуважаемой и не чтимой. Жена царя, о которой не принято говорить, ибо среди серых бесприютных скал прошла и её молодость, и красота, и жизнь. Но и Евклия на сегодня - бывшая возлюбленная, которую нельзя упоминать, а ведь есть ещё и другие: возлюбленные, существовавшие когда-то, друзья, которые были принесены на алтарь борьбы за власть и богатство.
- Сын. Боги огласили свой приговор: либо погибну я, либо погибнет моё царство.
Взгляд сына замирает:
- Но, отец, как же так суров приговор? Есть ли вероятность, что жрецы или ты неверно истолковали знамение.
Кодру бы и самому хотелось ошибиться, забыть, не знать, но уже слишком поздно. Это где-то записано в анналах: «если погибнет её царь!»
Голос властелина твёрд:
- Нет. Сын, я слушал своё сердце. Я верю жрецам. Либо я – либо народ.
По мозаике на стенах скользит солнечный луч. Сколько в этом году солнца. Сколько?
Медонт в силу молодости и кипучей энергии в жилах не верит в такой безапелляционный суд над судьбой его отца.
- Отец, возможно, есть способ отложить исполнение столь сурового приговора. Я готов выйти на поле брани и сразиться с любым из их воинов.
Сын, сын – знал бы ты, где те, кто принимает решения и где то поле брани. Но Кодру приятно, что сын любит его. Что он достоин своего отца и той роли, которую он отвёл ему в дальнейшем.
- Нет, мне не нужна напрасная жертва, - голос не выдает волнения плоти за свой конец. - Тем более моего сына. Я сам приму вызов судьбы. Да, я уже принял решение. Дабы впредь столь суровые боги умилостивились – я буду последним царём Аттики.
Медонт почувствовал холодок в душе. Час от часу не легче:
- Как же ты желаешь лишить меня страны и народа? При этом погибнуть сам и обречь меня на скитания по чужим странам? И ведь есть ещё Андрокл. Почему ты не хочешь принять мой план?
- Нет. Я подумал о вас мои дети. Сын, я отдам жизнь и за тебя, что бы в дальнейшем ты был столь же велик и уважаем своим народом. Но я пойду на хитрость: ограничу твои права и введу для тебя новый титул. Отныне ты будешь именоваться архонтом. Пусть у богов не будет зависти к царям земли. Пусть их власть будет столь же безгранична, как и ранее, и не будет даже тени подозрения, что есть что-то стремящееся перейти им дорогу. Да не будут рождаться сомнения в соперничестве за славу у народа.
После разговора со старшим, столь удачно разработанный план победы начал уже своё осуществление в душе Кодра. Царь в своем седле, на своем коне. Медонт ушел успокоенный и уверенный в своем будущем. Это придаст ему сил. Это не даст сломаться сыну.
Царь смотрел на север. Там, где-то ещё далеко, но его смерть уже шла ему навстречу. У них было назначено свидание.
- Отец.
Младший стоял за спиной. Что сказать этому – ни царства, ни власти – сейчас ему нельзя ничего дать, ни отделить часть страны, ни подыскать какой-то другой путь. Этот пойдёт сам. Только свою силу, ещё довольно большую он мог завещать сыну.
- Ты мой сын. Помни об этом всегда. У меня есть враги. Медонт наследует власть и тем самым будет защищён. Но тебе мне дать не чего. Они не преминут начать твою травлю, так как на первых порах брату будет не до тебя. Они столь же безжалостны, как и боги. Потому как через них боги и проводят свои планы в жизнь. Они не оставят тебя в покое, хотя я надеюсь смягчить этот удар судьбы.
Царь замолчал. В небе стояла огромная полная луна. Все было напоено её светом. Полумрак и лунное сияние делали мир бесконечным.
- Принеси вина.
Отец и сын пригубили терпкие напитки. Не смотря на жестокий удар судьбы, вино было всё так же чарующе ароматно и жизнеутверждающе.
- Тебе лучше уехать. Вероятно, - и тут впервые после Дельф голос ему отказал.
- Отец….
- Иди, я всё сказал.
Прощание не получилось столь возвышенным, как планировал в сердце своем Кодр, и царь принял решение впредь окаменеть в душе своей, ибо дальше он понял: может быть хуже. Он вдруг впервые испугался – может быть его оставила твердость, и поселилось малодушие?
А луна была так же несносна, как и солнце. Дались тебе эти небеса. О, боги. Зависть это ваша, или возмездие?
Сафо. Нет. Не зачем мне доводить до встречи. Что было – то было. Что не дали нам – то не дали. Еще много дел впереди. И Кодру больше никогда не увидел своей последней возлюбленной. Ни к чему.
Совет прошёл на удивление спокойно. Уверенность царя передалась его подданным. Даже враждебно настроенные члены совета в открытую не выступили, хотя Гела поговаривал о попытках начать переговоры с неприятелем о взаимодействии. Но север было за горами, а царь рядом. И сие было чревато. Зная руку царя.
Новый день принес новую заботу. Возведение старшего сына в звание архонта.
В одинаковых пурпурных плащах расшитых золотом отец и сын предстали перед народом. После церемонии возведения в сан, после недвусмысленных взглядов недругов – не выжил ли, наконец-то, из ума их правитель, после ликования толпы, облагодетельствованной дарами по случаю празднеств, царь продолжил приведение в исполнение своего стратегического плана.
Кодр, выйдя к народу, был громогласен и уверен в себе:
- Сегодня мною принято решение покинуть пределы страны. Моя царская власть на время моего отсутствия переходит к моему сыну – архонту Аттики.
Если кто-то и понял, что произошло в тот день перед царским дворцом, то только Гела. К этому времени он уже навёл справки, и то, что было сказано царю наедине Дельфийским Оракулом, стало и его знанием. Авторитет жрецов был велик и предзнаменования их были своего рода координаторами в направлении местной деятельности. Советник царя не мог не учитывать, насколько его будущее тесно связано с будущим господина. Он не мог остаться в неведении относительно планов Кодры. Многие бы оплатили такие сведения, но неприметный царедворец, с непонятными толком поручениями и обязанностями, никому не был интересен, и мог оставаться наедине со своими мыслями.
Когда восторженный и гордый собой новоявленный архонт зашел к отцу, чтобы вместе идти на пиршество по случаю его возведения во власть, Кодр был уже далёк мысленно от своего сына и дворца. Он отказался от возможности ещё раз лицезреть своих царедворцев, военачальников, домочадцев. Немало тем самым удивив сына, который уже начал чувствовать вкус власти на своих губах. Отказать себе в удовольствии быть первым среди равных? Пусть и в последний раз..... Кодр несколько возмутился духом на такое поведение сына, но вспомнив, что предстоит его мальчику, когда он останется один, а хищнические взгляды будут следить за каждым его шагом, да и потом ещё ему не известен результат всего предприятия, как и сам замысел богов далёк от ясности.
Медонт, в конце концов, проникся настроением отца. Ему стало несколько стыдно, что он на радостях забыл об участи своего родителя:
- Куда же ты направишься, отец? Где ты хочешь принести себя в жертву Богам?
Можно ли было считать это самопожертвованием, задумался вдруг Кодр. Спасу ли я хоть кого, оборвав ниточку жизни. Ведь у него не было гарантий. Напротив, он знал не мало случаев не верного толкования двусмысленных ответов, полученных в Дельфах, когда получаемый эффект был прямо противоположным ожидаемому. Есть ли у тебя выбор?
Кодр прошелся перед статуями богов, поглаживая бороду и пытаясь заглянуть в холодные пустые глаза. Но мрамор был холоден. Хладнокровен. Абсолютно. И холод его не был холодом лунного света, он был холодом смерти. Кодр вернулся к сыну:
- Я не покину страну. Но при всём притом, у меня нет намерений разглашать свой план, дабы врагом не был подслушан этот разговор. Однако помни, сын, все, что я сделаю дальше - я сделаю от имени Богов во имя жизни моих детей и страны.
После этого Кодр, в одиночку покинул дворец. Проехав довольно далеко в горы, он свернул с тропинки, еще некоторое время правил наугад конем под прикрытием ночных теней. Затем спешился, привязал коня к дереву. Невдалеке в дупле старого засохшего ветвистого дерева им был оставлен его новый наряд. Переодевшись дровосеком, царь углубился еще несколько в лес: там его поджидал местный крестьянин с молодым осленком навьюченным вязанками дров. Ни слова ни говоря, он рассчитался за всё с хозяином и так же молча направился по каменистому ущелью вниз. Хозяин подождал, пока луна получше осветит поляну, внимательнейшее пересчитал полученные деньги, остался доволен сделкой и, больше не выглядывая во тьме странного покупателя, направился в противоположную сторону.
Бывший царь проделал довольно лёгий переход на север. Иногда останавливаясь на ночлег. Иногда обедая на встречных торжищах. Иногда отвечая на усмешки, что везет свой хворост так далеко: там и своего такого добра навалом. Конец пути, тем не менее, встал пред ним в виде неприятельского военного лагеря. Кодр не стремился привлекать к себе внимание, боясь быть узнанным. На посту охрана не стала досматривать ни погонщика, ни скот. Один из стражников неопределенно махнул продавцу дров рукой: туда, мол, со своими ветками, потерял тут же к дровосеку всяческий интерес.
Кодру продвигаясь по лагерю, замечая, как поживились на его территории враги, как хорошо они были подготовлены к войне, как сильны их солдаты и доспехи, только где-то глубоко в душе проклинал незваных гостей.
Интереса к его товару было мало. Правда, спустя какое-то время небольшая группка воинов оценила его товар, и он был продан за условленную сумму. Кодру отнес вязанки в указанное место. И вернулся к покупателям. Дорийцы больше не обращали на крестьянина своего внимания. Некоторое время, понаблюдав за ситуацией, дровосек подошёл поближе и сильно замахнувшись, бросил полученную оплату в голову одного из воинов. Воцарилась тишина. Может это умалишенный? – витало в воздухе. Но взгляд Кодру был ясен. Оскорбленный воин выхватил топор из рук нападавшего. Кодру несколько раздосадованный, что так дёшево отдает свою жизнь, вспомнил, что за его спиной в дерево воткнут серп, обманным жестом ему удалось выхватить оружие для самообороны. Оно было хлипким, даже по сравнению с топором. Но выбора уже не было. Уходя из жизни, царь решил прихватить с собой кого-то из врагов. Слишком бессмысленной предстала пред его глазами такая глупая смерть.
В завязавшейся потасовке Кодру был решителен. Терять ему было не чего. Он и пришёл за ней – за смертью. Ему даже удалось ранить врага в живот, но серп против топора не оружие. И воин, сбив нападавшего с ног, резким ударом отнял у царя жизнь.
До врагов не сразу дошло, что погибший в потасовке простолюдин – царь Аттики. Тем временем из столицы пришло сообщение, что правление в стране перешло из рук царя Кодра в руки его сына Медонта, именуемого отныне архонтом, а настоящий царь покинул страну в неизвестном направлении. Была объявлена награда за любые сведения об исчезнувшем в разгар боевых действий царе. И нашлось немало охотников получить это вознаграждение. Страну перевернули снизу доверху и обнаружили, что следы беглого царя потеряны во вражеском лагере. Тщательнейшее расследование указало, каким образом покинул этот мир последний из царей Аттики. Когда вести о гибели царя во вражеском стане достигли дворца, сын объявил народу правду. О самопожертвовании властелина во имя его народа.
Легенда о жертве царя пошла гулять по городам и селениям. Тем самым создав героический образ правителя, подняв у народа дух подвига, гордость за своего царя. Боги, узнав о таком жертвенно-мудром решении одного из правителей, пожелали освободить его народ от бессмысленного кровопролития и нагнали мор на завоевателей. Сраженные страшным недугом враги вынуждены были покинуть пределы Аттики.
А народ присвоил Кодру имя «царь-лесоруб».
Когда победа окончательно перешла к аттилам, его сыновья Андрокл и архонт Медонт задумались о будущем страны и не зная как верно начать правление, по очереди или разделив страну, решили прибегнуть к помощи всё того же Дельфийского Оракула. Младший, прошёл по пути своего отца, и направившись в Дельфы, получил ответ, избавивший его от всяческих сомнений относительно выбора своего пути.
Оракул – Андроклу:
- Тебе выпала участь основать новый город. А знаками указующими путь и место пусть будут: огонь, рыба и дикий кабан. Эти знаки ты должен обнаружить на месте свой высадки.
Обратный путь прошёл для Андрокла был с не мененее тяжелым сердцем, чем у его отца. Предсказания не было утешительным, не было обнадеживающим. А сулило только трудности, испытания, нужно было сдавать экзамен на зрелость. Ему не открылось царское будущее, богатство, слава, военные победы. Хорошо ли быть первопроходцем, основоположником нового города? Взять на себя ответственность за судьбы других, совершенно тебе не известных людей, которые возможно ещё и не рады, и не благодарны тебе за это будут. Человеческая благодарность вещь более скользкая, чем уж, выползший из реки на берег. И не всегда такая же безобидная как этот «желтоухий»: кому как не тебе, сын последнего царя Аттики, об этом знать.
Вернувшись домой, Андрокл посоветовался с братом, решено было не противиться волеизявлению богов. И на общем совете была объявлена воля небес.
Заложены корабли для переселения на новые территории. Желающих покинуть родину было не столь много, но тем не мене Андроклу удалось собрать необходимое количество крестьян и воинов, кое-кто из местной знати решился попытать счастья на новых землях, и караван судов вышел в море. На восток. Не ласково было Эгейское море к странникам, но у Андрокла нет дороги назад. Не спрашивай волю сильных мира сего, а спросив не противься. Напрасный труд. Твое мнение больше не имеет самостоятельной ценности, если оно ее, когда и имело. Дабы переждать бурю, встававшую на горизонте, корабли нашли хорошую гавань и бросили якоря. Места были незнакомыми, и Андрокл пока не уляжется шторм, решил сделать высадку на берег: обследовать лежащую перед ним землю.
Побережье было лесистым, но без признаков человеческой жизни. Разбившись на два небольших отряда, переселенцы пошли в разные стороны вдоль кромки воды. Все были оповещены, какие знаки им следует искать при переходе.
Андрокл, справедливо рассудив, что рыбу проще встретить у воды, не стал углубляться в лес. Но ни на берегу, ни в море рыб замечено не было. Шторм не порадовал дарами. После продолжительного блуждания по краю суши, на которую накатывали усталые теплые, уже успокоившиеся в своём буйстве, волны, после высматривания вдалеке какой либо связи со своим предзнаменованием, после бесед с крикливыми чайками и молитвы богам в вышине над пустынным берегом, Андрокл с отрядом набрел, в конце концов, на одинокий костер невдалеке от прибоя. Там где в море впадала местная речка Каистр, как пояснили на своем наречии встреченные местные рыбаки, была красивая коса дугой выступавшая в море.
Улов этого дня жарился на небольшом огне. Андрокл пытался наладить диалог с аборигенами, но разговор не клеился. Никто не знал языка другого. В это время неожиданно от искры, которая вылетела из костра, загорелся сухой куст на периферии импровизированной стоянки, мало того, из вспыхнувшего сухостоя выскочил ни о чем таком не подозревавший, мирно спавший там, потревоженный кабан и опрометью бросился в лес.
Это предопределило судьбу переселенцев из Аттики. Быть городу заложенным тут. Устье реки Каистр, как место для будущего города, пришлось по душе и оставшимся и вновь прибывшим.
Тем самым было предрешено место будущего порта Эгейского моря – города Эфес.
Дикий кабан стал символом города, где ему позже и был установлен благодарным Андроклом памятник. Этому городу боги уготовили участь стать вторым городом в Римской империи по размеру и значению после Рима.
Спустя века город исчезнет с карт мира. Остатки красивейшего города античности - древнего Эфеса - будут скрыты под почти непроходимым болотом. И только лягушки станут полноправными хозяевами здешних мест.
Но сейчас ты стоишь на берегу, наблюдаешь за мельканием ласточек, слышишь шелест цветов сухостоя, кваканье будущих владелец этих красот, уханье филина в лесу, и думаешь, как сложится твоя судьба, привязанная к этой бухте. И не знаешь, что городу ты дашь имя своей будущей жены, изгонишь отсюда своих врагов, станешь поклоняться богине Артемиде, захватишь один из крупнейших островов Эгейского моря и погибнешь в битве, которою твои воины выиграют. За тебя. Твои потомки станут царями. Боги оказались на твоей стороне. Тебе, как и отцу удалось правильно понять богов, но твоя участь стала более счастливой, чем его. Участь сыновей, которых не предал собственный отец.
А преклонение перед ритуалом жертвоприношения, дань уважения этому кровопролитию, возможно, начиная с Кодра, предопределила и судьбу его младшего сына. Его богиней стала одна из богинь, которой приносились человеческие жертвы - Артемида. Храм этой девы стал величественнейшим чудом света. А пока процветал Эфес, время меняло облик всего, уносило одних богов, приводило новых. Капельками дождя смывалась пыль на городских стенах и листьях дерев близлежащих лесов, пыльца с цветов, время с эпох.
Со временем мастера города Эфеса во главе с Димитрием будут прославлять твой культ Артемида своими изделиями. Красота их серебряных храмов, достигнет многих стран и народов, и тогда придёт сюда один из апостолов и скажет:
- Делаемые руками человеческими не суть боги.*
И положит вражду меду верой Артемиды и верой Спасителя. Немалые волнения вызовет это противостояние в народе. На площади Эфеса, отрекшиеся от чародейства, принародно сожгут языческие книги. Другие схватят сподвижников Павла и приведут на зрелище.
Только вся эта неразбериха, захватив в смятение и понимавших в чем разногласия сторон, и просто так любопытствующих зевак, и любителей поживиться в местах столпотворений, доведёт дело до абсурда. Собрание станет совершенно неуправляемым. Кто, кому, за что и сколько должен потеряет всяческую ясность.
Павла ученики не пустят на площадь. И он не сможет пояснить, о чем собственно проповедовал все эти последние два года. Ремесленники храмов Артемиды, чтобы не лишиться работы и средств к существованию будут неустанно скандировать:
- Велика Артемида Ефесская!
Иудеи сделают попытку, через своего избранника, прояснить собравшимся смысл происходящего, но, одного того, что пред ними предстал:
- Иудей!
Хватит, чтобы окончательно запутать дело.
- Эфесские мужи, - наконец раздастся над собравшимся людом. – Какой человек не знает, что Эфес есть город поклонения великой богини Артемиды.
Столь простейший вопрос повергнет собрание в спокойствие. И в воцарившейся тишине прозвучит:
- В том нет спора.
- Тогда зачем вы привели сюда этих двоих, что и храм не обокрали, ни богини не хулили?
Растерявшееся собрание потеряет интерес к приведенным на площадь христианам.
- Если же Димитрий и другие с ним художники имеют жалобу на кого-нибудь, то есть судебные собрания и есть проконсулы: пусть жалуются друг на друга.
Димитрию, как и прочим мастерам, не было надобности жаловаться друг на друга. Так лихо был разрулен этот вопрос.
- А если вы ищете чего-нибудь другого, то это будет решено в законном собрании.
Да справедливости ради скажем, собрание было стихийным и одобрения властей не получило. Резюме было еще более доступным:
- Нет никакой причины, которою мы могли бы оправдать такое сборище.
Сказав это, блюститель порядка распустил собрание.
* - деяния апостолов 19.