Таня дочитывала последнюю страницу романа с весьма креативным титулом «Запретная любовь». Она сидела на табуретке, выставленной ею на газон перед открытой задней дверью своего киоска мороженого, спиной к ней.
- Девушка, - раздался раздраженный голос какой-то покупательницы, которая сверлила Танину спину сквозь окошко киоска. – Девушка! – на октаву выше пискнула нервная дама.
- Ну что! – огрызнулась Таня надломленным голосом и нервно развернулась на табурете. Лицо ее было мокро от слез.
Она закрыла книгу, бережно, словно живую кошечку, положила ее на табурет и подошла к окошку.
- Не ну что, а работать надо, - проскрипела старушка, - пломбиру мне.
Какой дурак назвал это вкуснейшее мороженое пломбиром? Оно названо в честь французского города Пломбьер-ле-Бен, где, наверное, и было придумано, но тогда так и нужно было его называть и у нас. В русской же семантике слово пломбир означает клеймо, штамп, апробацию, а в русском менталитете ассоциируется не иначе, как с зубным врачом и, понятно, болью.
- Если у тебя горе какое, - жестоко продолжала брюзжать карга, заметив заплаканное лицо Тани, - то нечего тогда тут торчать и портить людям настроение своими соплями. Я вот жалобу напишу на тебя куда надо.
Ну чем же еще заниматься тем, что стоят двумя уже ногами в могиле, как не портить жизнь тем, кто еще ходит по земле, тыча в глаза уходящим своим здоровьем и как бы крича, что жизнь, тем не менее, продолжится и без них. Ведьма, явно издеваясь, расплатилась горстью медяков по 50 и 10 копеек, будто разбила свинью-копилку. «Чтоб у тебя все зубы повыпадали от твоего мороженого», - незлобно, а лишь по-детски обиженно буркнула Таня и шмыгнула носом, когда Бастинда удалилась. Девушка уперлась локтями в прилавок, положила головку на кулачки и с тоскою посмотрела на улицу. Понедельник. Сегодня кассы не жди. Дети разъехались из города на каникулы, работный люд на работе, да и температура сегодня не выше двадцати. Только молодые мамки да вот такие старые перечницы. Нулевой день. А тут еще этот роман с традиционно по-русски плохим концом. Сто раз клялась себе Таня не читать больше этих слезливых поделок. Но своего романа в жизни как-то не сложилось, так хоть прожить чужой…
Почему не сложилось? А шут его знает. Она хоть имела фигуру, что называется, на любителя - эдакий налитой мячик с весьма аппетитной попкой, дынной грудью и весьма даже сексуальным животиком, но личико имела аккуратное, симпатичное и даже с тонкими чертами. Любителей на такую конституцию, против расхожего мнения, на поверку, весьма даже немало. Глаза же ее были зелеными и сверкали восторженностью зеленой бутылкой на полуденном солнце. Она была не по современному клише весьма романтична и, как оказалось, такое сегодня не в ходу (а может и не было никогда в ходу ни на Руси, ни где еще на земле). Она влюблялась сразу и всем сердцем, а уже на втором-третьем свидании начинала говорить о детях, уютной семейной жизни, дачке с жасмином и крыжовником, ну и все такое, что действует на юношей, как дуст на тараканов. Отец, что души в ней не чаял, сам был романтиком и воспитал в ней это ее несчастье не нарочно, а просто собственным примером. Теперь-то таких, как были ее родители, пар нету…
- О чем грустит юная красавица, - раздался приятный баритон.
Перед окошком стоял солидный мужчина в белой профессорской бородке, с теплыми и веселыми глазами какого-нибудь учителя пения (так оно потом и оказалось).
- Не знаю, - восприняла Таня эту фразу не как формулу участия, а как участие искреннее. - Прочла роман дурацкий, где все погибают от любви, а тут еще и старушка наехала, сказала, что нажалуется. И так-то работа копеечная, еще жалоб мне не хватало. Выпрут - найду другой такой же киоск, но разве это жизнь?
Мужчина оперся локтями в светлом летнем своем пиджаке о внешнюю часть прилавка киоска и заглянул в Танины глаза. Таня замерла, как под гипнозом. Прошла минута или больше?..
- Закрывайте свою лавочку. Я вас отвезу на озеро. Купаться сегодня прохладно, но зато там очень красиво, а вам сейчас, как нельзя кстати красота и умиротворение или, как сказал поэт - покой и воля.
- А как же…, как же киоск, хозяйка? Вы очень добры, но я так не могу, не имею…
- А я вас нанимаю на работу с окладом…, скажем, в сорок тысяч в месяц.
Таня получала здесь на круг в хороший сезон тысяч пятнадцать, да и то только летом, но такое предложение от незнакомца, который еще минуту назад тебя даже и не видел, и ничего о тебе не знает… Таня, как и положено благовоспитанной провинциалке, не на шутку перепугалась.
- Что будете брать? – выпрямила она спину, давая понять, что разговор окончен.
- Я уже сказал что мне нужно, Таня, - ошарашил он ее знанием ее имени. Бэджа у нее ведь не было, точнее, валялся где-то, но она его никогда не цепляла.
- Откуда вы знаете мое и…
- А вы разве не слышали, что имена детям даются на небесах, а родители, сами того не ведая, просто повторяют нашептанное им ангелами-хранителями их детей. Имя человека, - это его судьба и всегда, если уметь читать, начертано на его лбу. Ваша судьба не в окошке киоска, поверьте мне, - снова заглянул он своими серыми колдовскими глазами в ее. – Я и есть ваш ангел-хранитель. Я вас и назвал.
Таня закрыла киоск и села на пассажирское сидение серебристого Мерседеса. О чем она, такая несмелая и застенчивая, такая восторженная и чеховская думала? Да обрыдла ей ее жизнь, это киоскерство, эти хамы-покупатели, это… отсутствие любви…. Женщина рождена для любви, а вовсе не для мороженого, и в какой-то момент даже самая кроткая овечка может превратиться в тигрицу, потому, что природу нельзя обмануть. А тут все как-то сошлось в одну точку – слезливый, напридуманный какой-то недалекой писательницей роман, злая ведьма с пломбиром и медяками и добрый волшебник с сорока тысячами в месяц. Они сидели рядышком на одеяле перед тихой водой прозрачного озера и смотрелись папой и дочкой, выехавшими за город на пикник по случаю ее совершеннолетия, хотя ей было уже двадцать два. Но ведь она была еще девственницей…
Девственным и волшебным был и пейзаж. Солнце стояло над озером мутным бледным желтком, с трудом пробиваясь через зыбкий, в синеву, белок облаков. На востоке, черными краями чугунной сковородки над городом нависла индиговая туча, но она просто красила, оттеняла горизонт, делая купол неба объемнее, осязаемее, жарче. Казалось, она вовсе не собиралась приближаться. Печальные молодые ивы не собирались, будто посудачить, девичьими группками, как это случается по обрывам рек, а стояли вдоль берега по отдельности, как бы грустя и плача каждая о своем, окунув свои зеленые локоны в прохладу озера и окруженные лишь маленькими кудрявыми подростками-побегами, словно детишками. Жемчужные лилии распахнули настежь сокровенные свои чрева, будто ища, призывая неспешное к любви солнце в свое лоно, Тихое, приютное желание – вот что выражал этот пейзаж. В глазах Тани снова стояли слезы.
- Как красиво, Иван Маркович, прошептала Таня. – Спасибо вам за это.
- Зови меня просто Иван, - прилег Иван Маркович на локоть так, что лицо его оказалось около ее обнаженного плеча. Она была в черной открытой майке. Он потянул носом воздух и глаза его подернулись известным мужчинам туманом. – Пока на вы, если тебе трудно еще говорить ты, но не надо отчества, прошу. У меня другой отец. Конечно, между нами лет тридцать, но что стоит эта разница…. Посмотри. Этим кувшинкам месяц от роду, этим деревьям десять лет, этому озеру двести, этому небу вечность и все живут в мире и гармонии, потому, что так угодно Господу, Танюша.
Голос его звучал завораживающе, волшебно. Таня будто впадала в какой-то сладкий сон, будто сама становилась частью этого пейзажа, этой гармонии вечности и божественной, нечеловеческой любви. Он вовсе теперь и не казался ей старым. Таня обернулась, ласково улыбнулась, погладила его по густым седым волосам, тоже прилегла на локоть напротив него и лица их оказались совсем рядом. Он снова окунул свои глубокие серые глаза в ее зелень и… губы их слились в долгом и страстном поцелуе. «Ванечка…», - простонала она.
Очнулась она от холода, что проникал в нее прямо от сырой земли. Она ничего не помнила. Как она здесь, зачем она здесь… Черная туча, что еще недавно красила горизонт, висела теперь над озером мрачным прокурором, не проливая пока ни капли гнева, но это ожидание грозы казалось еще тягостнее, потому, что Таня чувствовала, что совершила что-то ужасное, что-то непоправимое. Она села, огляделась и сразу все вспомнила и поняла. Цветастая ситцевая юбка ее валялась в двух метрах справа и чернела обильным пятном крови, между ног ныло, а трусов вообще нигде не было видно. Ни Мерседеса, ни одеяла, ни учителя пения… Таня уткнулась лицом в колени и горько но тихо заплакала. Это не было истерикой изнасилованной девушки, это была тоска куда более глубокая, чем обман. Это все она сама. Это именно она так страстно ждала любви, это именно ей во сне и наяву являлись сказочные принцы, один другого краше, это она желала, желала, желала… И… она это получила.
Сказки на то и сказки, чтобы быть сказками. А быль?..
А быль в том, что теперь у Тани двухгодовалый мальчонка, уже бегает, но пока не говорит. Что-то долго не говорит, но зато уже здорово рисует (для ребенка, конечно). Таня стала мудрее. Во-первых, она больше не читает романов; во-вторых, обида ее на этого, с неба или из-под земли явившегося учителя пения, переросла в благодарность; ну и, в-третьих, ее отца, который дочку, конечно, сразу же и простил, атакует его сослуживец. Лишь чуть моложе его, но клянется оберегать Таню до конца своих дней. Таня счастлива.
Кого тут винить? Глупый роман «Запретная любовь»? гнусную старушку? призрака в профессорской бородке или может волшебное озеро?..
Таня счастлива и это главнее всего.
4 июля 2011 года