Абрам Алексеевич Р. преподавал в одном из вузов Харькова политэкономию. Он был старый большевик, участник минимум двух войн и вполне правоверный советский доцент. Но его дочь и зять увлеклись сионистской идеей, долго пребывали в «отказе», наконец, добились разрешения на выезд – и поселились в Израиле.
Будучи вдовцом, Абрам Алексеевич женился вторично, а у этой его жены сын тоже стал израильтянином. Стариков потянуло к детям.
Дело было, однако, задолго до горбачёвской перестройки, и их желание уехать, да ещё и в «хитрое» государство, обставили принятыми в то время оскорбительными процедурами. Например, неизбежно предстояло старому партийцу быть исключённым из «родной партии». Он, правда, попросил парторга дать ему рекомендацию для перевода из КПСС в Компартию Израиля, но тот посмотрел на него как на ненормального и сказал, что это никак невозможно, потому что невозможно никак. Желание коммуниста уехать, хотя бы и по семейным обстоятельствам, из Советского Союза считалось серьёзным антипартийным поступком, и персональное дело провинившегося полагалось рассмотреть на партийном собрании. Но то ли устав КПСС, то ли какая-то специальная инструкция предусматривали возможность сделать это и в его отсутствие, если он сам о том письменно попросит. Кому охота предстать перед судилищем? Конечно, Абрам Алексеевич такое заявление написал. Как через много лет (в 1990-м) предстояло написать и мне.
Но ведь всё-таки ему очень-очень хотелось узнать, кто как себя на собрании вёл и кто что о нём говорил. Поэтому на другой же день Абрам Алексеевич отправился в гости к своему закадычному приятелю и сотруднику, которого давайте здесь назовём – доцент Портной. Может быть, вам как понимающему человеку будет достаточно лишь прочесть такую фамилию, чтобы понять: этот доцент тоже был еврей.
Взойдя по знакомой лестнице, Р. постучался в знакомую дверь. Открыл её хорошо знакомый ему молодой человек – сын хозяина квартиры. Обычно приветливый, вежливый, он на этот раз взглянул на пришедшего безумным взглядом – и вдруг разразился бранью, в потоке которой угроза спустить пожилого, степенного и грузного гостя «с вот этой вот лестницы» была ещё не из самых резких…
– И у тебя ещё хватило наглости явиться в наш дом?! Убирайся вон!!! – кричал Портной-сын обомлевшему от неожиданности другу семьи. Того больше всего поразило, что мальчик обращается к нему на «ты»…
* * *
Эту историю рассказали мне два человека: двоюродная моя сестра, состоявшая в свойствЕ со второй женой Абрама Алексеевича, и наш с ним общий знакомый. Рассказали кое в чём по-разному. Сестра утверждала, что доцент Портной, несмотря на многолетнюю дружбу с доцентом Р., был вынужден (то ли по долгу партийной совести, то ли страшась за собственную судьбу) - заклеймить ренегата-эмигранта, клюнувшего на удочку сионистов. По другому рассказу, этот Портной, преодолевая естественный страх и рискуя своей политической репутацией, стал убеждать товарищей-коммунистов в том, что причины переезда их коллеги отнюдь не идеологические, а семейно-бытовые. Так или иначе, душу Портного разрывала борьба между долгом и совестью, а также, в обоих случаях, беспокойство за свою судьбу: как расценят его поведение в коллективе? Как к нему отнесётся друг? И что скажет начальство?
Переволновавшись, доцент Портной вернулся на своё место, сел на стул и… умер.
Не уличайте меня в краже чеховской концовки в рассказе !Смерть чиноаника. Просто жизнь, оказывается, не так уж разнообразна! Особенно в одной, отдельно взятой стране.
----------
Далее - "Сага о харьковских тепловозах. http://proza.ru/2011/07/04/669