ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
СНОВА БЕЗ НЕГО
Я ПЫТАЮСЬ ПОНЯТЬ МУЖА
О, вещая душа моя!
О, сердце, полное тревоги,
О, как ты бьёшься на пороге
Как бы двойного бытия!..
Это стихи — «молитва» Фёдора Ивановича Тютчева.
Фёдор Тютчев тяготел к политическим событиям, сам занимал государственные посты, до глубокой старости (или — до самой смерти) переживал из-за несовершенства императорского правления в России. В 1868 году он писал брату: «Все они более или менее мерзавцы, и, глядя на них, просто тошно, но беда наша та, что тошнота наша никогда не доходит до рвоты».
Тютчев считал себя не поэтом, а политиком. В стихах он выражал все мучившие его сомнения; его поэзию можно определить, как хронику его жизни, в них переживания: как общественного деятеля, отклики на революционные и иные события в мире и в России; и все его влюблённости. Писал для себя и не торопился печатать стихи. Некоторые из них были опубликованы через много лет после его смерти.
Раздвоенность душевной жизни Тютчева, «сто Толстых» в одном Льве Толстом, уязвлённое самолюбие и себялюбие Бунина... Мне всё это понятно, потому что подобное наблюдала я у своего супруга — безусловно, очень одарённого человека.
«Двойное бытие» — суть их пребывания на Земле. Одно бытие — творчество; другое — личная жизнь; можно добавить и третье бытие — жизнь всего мира.
Лев Толстой в романе «Анна Каренина» так характеризует Алексея Александровича Каренина: «Всю жизнь свою Алексей Александрович прожил и проработал в сферах служебных, имеющих дело с отражениями жизни. И каждый раз, когда он сталкивался с самою жизнью, он отстранялся от нее»?
Не реальность, а отражение жизни! Если люди творческих профессий испытывают нечто подобное, это многое объясняет в их программе жизни. Их можно назвать «не от мира сего».
Фёдор Тютчев влюблялся и влюблялся, уходил от жён, снова женился или состоял в гражданском браке... В книге «Три судьбы» Анатолий Горелов называет влюбчивость поэта «плотской жадностью». Какая точность определения! И изящная.
Такой же плотской жадностью был одержим и мой Дмитрий.
Может, мужчины творческих профессий, перебегая от одной женщины к другой, не только утоляют свою плотскую жадность, но и таким путём ищут успокоения нервов? Наверняка, они испытывают то же самое, что любовник леди Чаттерлей: «Момент входа в тело женщины был моментом чистейшей тишины и мира для него».
Плотская жадность, восхищение женщинами у моего Дмитрия, особенно в молодые годы, проявлялась ярко, и , можно сказать, помимо воли. А, может, и не «помимо».
Вспоминаю, как вскоре после нашего свадебного вечера к нам в гости пришла моя двоюродная сестра. Моложе меня, не полная, а... сочная. Даже я, женщина, видела, какая она вся — от макушки до пяток — сексуально-аппетитная.
Дим-Дим не мог отвести от неё взгляд, суетился, сыпал остротами и в порыве чувств-с-с позволил себе вольность — прикоснулся к её круглому, с ямочкой (та ямочка — природный шедевр) плечу. Не знаю, что думал Дмитрий о её грудях, коленях, прикрытых тонким шёлком. Может, как мужчины в рассказах Ивана Бунина: «какие полновесные бёдра, как полновесно лежат её колени, какая лира зада?».
Перечитывая произведения Бунина, я стала обращать внимание не только на сюжеты, язык рассказов, объединённых под общим названием «Тёмные аллеи», но и на то, что выделяют у женщин бунинские герои, обуреваемые сексуальным желанием.
«Полновесные бедра»... Какие же они?
В «Словаре русского языка» С.И. Ожегова слово «полновесный» — имеющий полный нормальный вес; в переносном смысле — это сильный, тяжёлый, значительный, внушающий доверие. А у Владимира Даля «полновесный» упоминается со словами «червонец» и «дурак».
А вдруг, потому и называют русский живым языком, что возможны самые невероятные словосочетания? Ничего плохого в этом нет.
Думаю, что Иван Алексеевич Бунин просто интриговал своих читателей. Вот в рассказе «Генрих»: «Талия у неё была тонкая, бёдра полновесные, щиколки лёгкие, точёные». Писатель играет словами. Мне это нравится. Правда, есть некоторое несоответствие. Талия тонкая и щиколки точёные — это подходит к молоденькой дворяночке. А полновесные бедра — скорее присущи упитанной крестьянке. Но кто будет обращать внимание на такие детали, если речь идёт о горячей любви, сексе в поезде и трагическом конце!
Прочитав о породистых щиколках (Иван Бунин употребляет именно «щиколки», но можно и «щиколотки», что чаще встречается в нашей речи), я стала рассматривать свои ноги, а именно то, что в «Толковом словаре живого великорусского языка» Владимира Даля описано, как «костяной горбок над ступнею, по обе стороны, у сустава». Да, у себя ничего тонкого, породистого, лёгкого я не нашла. Обычный костяной горбок. Впрочем, мужскому глазу виднее.
Непревзойдённый мастер сравнений французский писатель Оноре де Бальзак, если бы ему пришло в голову описывать женские щиколки, возможно, написал бы «тонкие, изящные, как у газели».
А бунинская «лира зада» меня просто сразила. В фильмах по телевидению голые женские попы мелькают часто. Как раз шёл фильм «Любовные приключения леди Гамильтон». Леди поворачивается спиной - точно, видны очертания музыкального инструмента — лиры.
Ай, да мастер! За одно это объединение совершенно разных по «жанру» слов Ивану Алексеевичу Бунину надо было дать полновесную премию. Пока больше я ни у одного писателя подобного описания женского зада не встречала.
Жаль, что никто из современников не спросил, как в голову Бунина пришло такое сравнение. Или его осенило, когда он рассматривал какую-нибудь картину с пышнотелой красоткой? Или залюбовавшись живым голым задом, вдруг хлопнул себя по лбу и воскликнул: «Эврика! Да это же лира!» Чрезвычайно талантливо.
«Тютчев не разочаровывался, никого не отвергал, — пишет Анатолий Горелов, — он всем оставался верен, он всего лишь истово утолял свою непрестанную жажду любви к женщине. И обогащался, и изранивался любовью. После смерти Денисьевой (четырнадцать лет эта женщина была его «незаконной» женой — автор), безутешный, немощный старик, он, к стыду детей и к собственному отчаянию, вновь влюбился, в баронессу Услар. Ибо одна лишь смерть могла угасить в нём жажду жизни».
Жажду жизни или жажду услаждать и наслаждаться женщиной?
Судя по всему, Тютчев был деликатным человеком. Поэтому, вновь влюбляясь, он не унижал своих любимых. И в этом его талант.
А мой-то, Дим-Дим пепел оставлял.
Иван Бунин, женившись на Вере Муромцевой и чувствуя себя счастливым, в один из дней их свадебного путешествия сказал жене, что «поэт не должен быть счастливым, должен жить один, и чем лучше ему, тем хуже для писания...».
Скорее, в этом вся правда для мужчин творческих профессий. Хотя существует и сермяжная правда — если творческий человек голодный, неухожен, если ему некому показать то, что он написал, нарисовал, снял, смонтировал, изваял, откуда стимул, силы? До поры до времени, возможно то бунинское «чем лучше ему, тем хуже для писания».
А когда пообтреплются воротнички на сорочках, оторвутся пуговицы, желудок изъест язва от плохого питания? Женщина (жена, любовница, мать, сестра, соседка и т.д.) — тыл, гавань для самого гениального в чём-то мужчины. И спорить с этим бессмысленно.
Спасибо Анатолию Горелову. Точно определил мужской блуд — «плотская жадность».
Никаких аналогий между почитаемым мною Тютчевым и моим бывшим супругом Дмитрием не провожу. По-своему оба талантливы. Оба — хорошие жеребцы. В Федора Ивановича можно было влюбляться лишь за одни его стихи. Например:
В разлуке есть высокое значенье:
Как ни люби, хоть день один, хоть век,
Любовь есть сон, а сон — одно мгновенье,
И рано ль, поздно ль пробужденье,
А должен наконец проснуться человек...
Жизнь этого поэта, как ни странно, помогла мне понять моего первого-второго мужа. Своего ума не хватило, а очень хотелось понять метания супруга от одной женщины к другой; объяснить это только кобелизмом я не считала правильным.
«Чувства тоски и неудовлетворённости всю жизнь преследовали Тютчева, — пишет А. Горелов. — Человек могучего интеллекта, неукротимых страстей, Тютчев не признавал бога, ибо никак не мог смириться с его неразумием: существуй бог как творец мира, он не допустил бы такой несуразности, как «мимолётность» человеческого бытия, человеческого сознания. И если «смысла нет в мольбе», то человек сам себе бог, и он должен в полную силу просиять во мраке окружающей его бездны...».
И ещё у Анатолия Горелова: «Погружение в сон любви является попыткой хоть катаклизмом чувства отгородиться от всеобщих катаклизмов мироздания».
Фёдор Тютчев женился второй раз по страстной любви на Эрнестине. И, продолжая любить её, воспылал страстью к Е.А. Де¬нисьевой — ровеснице одной из его дочерей, определённой на обучение в Смольный институт. Там он и увидел впервые девушку на двадцать три года моложе его (в одном из рассказов Бунина есть поговорка: «Любовь заставляет даже ослов танцевать.»). Елена Денисьева стала его «незаконной» женой, потому что у него была и законная. Елена родила троих детей. В разгар любви к ней Тютчев пишет стихотворение, в котором обращение к Эрнестине:
Не знаю я, коснётся ль благодать
Моей души болезненно-греховной,
Удастся ль ей воскреснуть и восстать,
Пройдёт ли обморок духовный?
Но если бы душа могла
Здесь, на земле, найти успокоенье,
Мне благодатью ты б была —
Ты, ты, моё земное провиденье!..
Вполне допускаю, что и мой Дим-Дим, влюбляясь в какую-нибудь очередную леди, когда немного проходил любовный (сексуальный?) угар, думал обо мне.
Как точно даёт Тютчев, на мой взгляд, определение любви — «обморок духовный». Сама была долго в подобном обмороке. Обморок или духовная кома — ходишь, ешь, работаешь, делаешь сотни мелких важных и не очень важных дел каждый день — и словно во сне, в тумане, в ослеплении.
У крепко любивших и разлюбивших пробуждение сопровождается сильнейшим разочарованием: «И этого человека я любила (любил)?» Испытала разочарование и я. Только я «лечилась» по-другому; не пыталась снова окунуться в любовный угар, чтобы забыться.
Дмитрий тоже был во многом неудовлетворён своей жизнью и устройством мира. Его томили тайны Космоса, происхождения человека, появления огромных каменных скульптур на острове Пасхи, следы внеземных цивилизаций в горах, тайны смерти и жизни после смерти...
С возрастом он становился всё более мнительным и ещё сильнее неудовлетворённым своей жизнью.
Может, потому он и метался от женщины к женщине, как и Тютчев, чтобы отвлечься оттого, что его мучило? И ему нужны были обмороки духовные?
Но женщинам-то каково, если судьба сталкивает их с такими «неудовлетворёнными»!
Мне бы тоже хотелось заняться переустройством мира. Да времени на это никогда не было. Мужчинам не нравится рутинная работа — каждый день надо делать одно и то же. Но кто-то же должен делать эту рутинную работу!
Как говорит Маленький принц в сказке Антуана Сент-Экзюпери: «Встал поутру, умылся, привёл себя в порядок — и сразу же приведи в порядок свою планету».
Быт — стопроцентная рутина. Если не мыть, не чистить, не пылесосить, не стирать, то скоро вся Земля превратится в огромный клоповник и станет «шариком» из (простите) дерьма. К желанию женщин чистить кастрюльки до блеска, пришивать оборочки на шторы, убирать пыль влажной тряпкой и прочему такому — нужно относиться с уважением и пониманием. А ещё у дам менструации каждый месяц, беременности, роды, выхаживание детей...
На обустройство Вселенной у них нет ни сил, ни времени. И выбор у них один: или весь мир или мир кастрюлек. А если и женщины начнут отгораживаться от всеобщих катаклизмов катаклизмом чувств? Будет полный бедлам!
Бедлама не будет, так как человеческому обществу нужна гармония. Вот Некто или Нечто и поддерживает её.
Лев Толстой в старости осуждал любовную лирику Тютчева. Его секретарь свидетельствовал: «Льву Николаевичу была противна всякая порнография, всякое смакование половых отношений в поэзии, в живописи, в разговорах. Так, он порицал стихотворение Тютчева «Последняя любовь...»
И что здесь за порнография?
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
Свои грехи некоторые мужчины не признают и не видят. Сначала они вдоволь кушают мяса и всего прочего скоромного, а потом демонстративно переходят на кашки. В молодости они делают детей не только с законными жёнами, но и с разными сочными молодухами-крестьянками. А «наевшись» и этого, призывают к непорочным отношениям между мужчинами и женщинами.
— Я не могу простить себе то, что ты несчастлива, — говорит Алексей Вронский Анне.
— Я несчастлива? — сказала она, приближаясь к нему и с восторженною улыбкой любви глядя на него, — я — как голодный человек, которому дали есть. Может быть, ему холодно, и платье у него разорвано, и стыдно ему, но он не несчастлив. Я несчастлива? Нет, вот моё счастье...
Взгляд её зажёгся знакомым ему огнём, она быстрым движением подняла свои красивые, покрытые кольцами руки, взяла его за голову, посмотрела на него долгим взглядом и, приблизив своё лицо с открытыми, улыбающимися губами, быстро поцеловала его рот и оба глаза и оттолкнула.
Это сцена из романа «Анна Каренина». Ах, Лев Николаевич, любили вы лукавить. Не порнография, а истинная эротика эти ваши слова «приблизив своё лицо с открытыми, улыбающимися губами, быстро поцеловала его рот»; куда более эротично, чем стихи Тютчева.
Если бы на теле «половых» грешников ставили бы какое-нибудь клеймо, то тела бы многих джентльменов были бы полностью клеймёными. И мой бывший супруг был бы хорошо разукрашен такой своеобразной татуировкой.
Когда Дмитрий, выписавшись из больницы, стал приходить в наш с сыном дом, мы говорили с ним обо всём. Кроме секса. Было видно: не стоит уже его благословенный член. Даже если бы он и встал, то вряд бы Дим-Дим выдержал хоть один сексуальный сеанс. Половой акт — тяжёлая работа для мужчины. Даже молодым для полноценного исполнения полового акта нужны здоровье и силы.
Но однажды... Уже не помню, каким путём в разговоре мы свернули на эту тему. Он уходил, я его провожала. Стояли в прихожей.
— А мне совсем не хочется... О женщинах не думаю.
И это он — мне? Как сестре! От неожиданности я рассмеялась. Потом рукой прикоснулась к его груди и легонько похлопала. Это могло означать одно: теперь ты не не хочешь, а не можешь. Я-то всё помню. После нашего развода я прикоснулась к нему так интимно, получается, через несколько лет. И ничего не почувствовала? Нет, что-то было, было, было…
Наш разговор в прихожей напомнил мне стихи И. Бунина:
Мне крикнуть хотелось вослед:
«Воротись, я сроднился с тобой!»
Но для женщины прошлого нет:
Разлюбила — и стал ей чужой.
Так что жить с мужчинами творческих профессий очень непросто. Не важно, кто они — Толстые, Бунины, Тютчевы, Пушкины, или такие, как мой Дмитрий — «советского разлива».
Они талантливы. Жёнам посвящают стихи и другие литературные и нелитературные меморандумы.
Но жёнам достаются их творческие и половые депрессии и импотенции, безденежье, геморрои, измены, нравоучения, витание в облаках, откуда они взирают на нас, как боги, ничуть не смущаясь этому, не по рангу занятому трону.
В конце концов, многие перестают метаться и признают то, что уже доказано предшествующими поколениями им подобных: каждому даются определённые возможности и выше крыши не прыгнешь. Не прыгнет и тот, кто не должен прыгнуть. Можно спорить с этим, нигде не записанным, законом, но он есть.
Поразительное признание Ромена Гари (роман «Обещание на рассвете»):
«Вместо того чтобы в силу своих возможностей жонглировать пятью, шестью, семью шарами, как все выдающиеся артисты, я лез из кожи, стараясь приспособить к жизни то, что в лучшем случае могло быть лишь темой для песни. Моя жизнь была слепой погоней за чем-то, к чему толкало меня искусство, но чего не могла дать жизнь. Я давно уже перестал быть жертвой своего энтузиазма и, если я всё ещё мечтаю превратить мир в счастливый сад, то теперь-то я знаю, что это из любви не столько к людям, сколько к садам».
Как точно сказано: «жертва своего энтузиазма»! Многие из нас становятся такими жертвами. Одни — во имя искусства, другие — политики, третьи — славы, четвёртые — амбиции, пятые — плотской жадности...
Кстати, замечательный писатель Ромен Гари покончил жизнь самоубийством. Влюбился, но без взаимного чувства со стороны дамы. Его жаль – сделал глупость.
Я ЖАЛЕЮ СВОЕГО СУПРУГА
Жалею, как личность. Как мужчину. Прошло много лет после его смерти. Я старею и мудрею. Пока мы жили вместе, трудно было понять и оценить, как он влиял на меня, и что я брала от него. Каждодневная жизнь требовала не философских раздумий, а делать то, что надо было сегодня, сейчас. Для длительных размышлений не было времени и сил.
Молодость потому и протекает так быстро, что человеку приходится в относительно короткий период выполнить огромное количество важных для его становления дел, занять свою нишу на отведённой для него территории на планете, определиться с профессией, друзьями, любовью... Он в потоке жизни. И когда его прибивает к берегу Мудрости, он удивляется: «Как быстро пробежала жизнь!»
Теперь я понимаю, почему люди пишут мемуары. Рассказывая о себе, о близко знакомых, они анализируют, сравнивают, отшелушивают второстепенное и выделяют главное... Хотя куда нам без сиюминутных мелочей! Никуда от них не деться.
Я, Анна, все рассказываю о своих переживаниях, обидах, нанесённых моим первым-вторым мужем. А у него же были свои обиды. Обижался за что-то на меня, его жену — это понятно. Редкий случай, когда мужчина и женщина, влюбившись, живут до глубокой старости. Хотя и в таких семьях не обходится без ураганов, слёз, взаимных упреков, измен.
Не верю, что у супругов за сорок-пятьдесят лет совместной жизни не бывает глобальных потрясений (в личных отношениях). Просто один из них более терпелив. Случается, супруг или супруга терпят разные выходки другого, лишь бы не было развода. Что ж, каждый по-своему «бьёт блох», как выражаются французы.
Что мы знаем о переживаниях людей, с которыми проживаем бок о бок десятки лет? Мало чего. То, что они рассказывают, или что мы пытаемся домыслить, наблюдая за ними. Да и то обо всём судим на свой манер, в силу своей компетентности, душевной развитости.
В романе Николая Чернышевского «Что делать?» некто «Отставной медицинский студент» пишет Вере Павловне:
- Каждому довольно трудно понять особенности других натур; всякий представляет себе всех людей по характеру своей индивидуальности. Чего не нужно мне, то, по-моему, не нужно и для других – так влечёт нас думать наша индивидуальность; надобны слишком яркие признаки, чтобы я вспомнил о противном». Конечно, это мнение писателя.
Так, мы лишь умозрительно можем понять чью-то физическую боль. Как ни сочувствуем, но боль других не чувствуем.
Например, мужчина (даже мужчина — акушер-гинеколог) никогда не сможет понять боль, которую испытывает женщина при схватках, родах. И при аборте. Замечу, что обезболивание и кратковременный наркоз в советских «рядовых» гинекологических отделениях во время абортов начали применять в начале восьмидесятых годов прошлого столетия. Как всегда, в числе последних стран, где разрешены аборты.
А до этого выдирали из матки у бедных женщин всё вживую, и это напоминало экзекуцию провинившихся в чём-то перед государством. Поскольку контрацепция, то есть предупреждение нежелательной беременности, была практически на нуле, было от чего нашим сударыням избегать сексуальных отношений с мужьями.
В перестроечное время (кто не знает — это последние десятилетия двадцатого века) были популярны телемосты между Москвой и столицами зарубежных стран. Это тогда одна из советских дам сказала: «А у нас вообще секса нет!» Или что-то подобное. Долго пережёвывали газеты, юмористы (и до сих пор жуют) это заявление, смеялись.
Над кем смеялись? Над собой. Та женщина, наверное, была пуританкой (все мы в советское время были пуританами; в переносном смысле — люди строгой, как правило, показной нравственности), ей казалось, что неприлично обсуждать интимные отношения вслух. Это первый вариант её заявления. И второй — может, она забыла, что такое «заниматься любовью». И дело не в её муже или любовнике. Может, именно однажды сделанный аборт без обезболивания навсегда отбил у неё охоту «спать» с мужчинами? Ведь появляется же водобоязнь у людей, которые однажды тонули. И разные другие фобии, вызванные острейшими переживаниями.
Супруга французского писателя Виктора Гюго рожала несколько раз. При последних родах она едва не погибла. По её желанию с того времени они перестали «заниматься любовью». У Гюго была «законная» любовница, о которой знала жена.
По поводу боли. Это было в годы моей юности. Заболел зуб и я пошла к стоматологу. В кабинете принимали два врача. В соседнем кресле сидела молодая пациентка. Как я поняла, у неё было что-то сложное — дама-врач долбила ей надкостницу. Женщина стонала и дёргалась. А стоматолог без ноты сочувствия в голосе недовольно говорила: «Неужели так больно? Терпите, вы мешаете мне работать. А меня ждут другие пациенты».
Через какое-то время я снова пришла к стоматологу. Теперь в соседнем кресле сидела... та дама — зубной врач. По всей видимости, у неё были проблемы, по щекам женщины бежали слёзы, она стонала. Коллега её успокаивала. А я вспоминала её пациентку, боли которой она не чувствовала.
Мы не способны (не из-за своей черствости) понять ни физическую, ни душевную боль других.
Думаю, что ни одна женщина не способна понять душевный мир мужчины. Ни одна! Самая образованная, любящая, милосердная, наблюдательная. Ни одна! И ни одного! И ни один мужчина никогда не поймёт женщину!
Просто мы разные — мужчины и женщины.
Мы:
два разных полюса Земли,
две разные группы крови,
две религии,
два разных государства,
море с солёной водой и озеро — с пресной,
горькое и сладкое,
холод и жар,
белое и чёрное...
Сосуществование мужчин и женщин можно назвать «модусом вивенди», в переводе с латинского языка — образ жизни; условия, делающие возможными хотя бы временные нормальные, мирные отношения между двумя сторонами, когда при существующих обстоятельствах невозможно достижение постоянного или длительного соглашения (такое объяснение дано в «Кратком словаре иностранных слов»).
Этот факт нельзя игнорировать, с ним надо считаться.
В своё время мне так хотелось понять Дмитрия (и вообще — особенности противоположного пола), что я стала собирать информацию об отличительных признаках мужчин и женщин. Их уже накопилось немало. И они показывают (а это ведь выводы учёных), что мы разные.
Что я знала о переживаниях моего супруга? Что-то знала.
Конечно, я всегда была в курсе его рабочих дел. Успокаивала, когда он бесился, если не принимали его очередной фильм (немой вариант или уже полностью готовый), когда заставляли бесконечно переписывать дикторский текст, если срывались съёмки — из-за неготовности объектов, непогоды, запоя оператора, отсутствия денег на экспедицию... А когда он стал рисовать — переживаний хватало и по этому поводу.
А разве он не страдал оттого, что он, образованный человек, имеющий прекрасную, востребованную профессию, не пьющий, как алкоголик, не может на все свои заработки прилично содержать семью из трёх человек, включая его самого? Ещё как страдал!
Или он мог спокойно слушать, как я рассказываю, сколько каждый день стою в очередях? И не за чем-то особенным, а за элементарными продуктами или вещами.
Как-то я простояла (в прямом смысле — ибо длинная цепь людей находилась на улице) в очереди у филиала ГУМа на Севастопольском проспекте под дождём двенадцать часов. У сына развалились ботинки, и ему не в чем было ходить в школу, а отцовские не подходили по размеру. По-другому мы эту проблему решить не смогли, поэтому я встала в очередь, а муж, бросив свои дела, привозил мне бутерброды и чай в термосе.
Как мог он, кинорежиссёр, равнодушно смотреть на огромное количество несчастных своих сограждан, мокнущих под дождём, с номерами на руке? И свою молодую жену среди них. Это было слишком унизительно!
Он — кинематографист, по долгу службы, должен был прославлять могущество родного государства. И он — муж — ездил с термосом поддерживать свою жену, которая не могла, как матери из любого другого государства (даже так называемого социалистического), купить спокойно обыкновенные ботинки для ребенка.
Противоречие слишком сильное для того, чтобы человек с «тонкой» кожей его не чувствовал и оставил просто так. Муж не ходил на демонстрации (даже, когда это было обязательным), на митинги (впрочем, их практически не было), был осторожен в своих высказываниях в малознакомой компании. Когда однажды его пытались с киногруппой отправить в колхоз собирать картошку, он сказал:
- Если рядом со мной на поле будет секретарь райкома партии, я поеду.
Секретаря не было, и Дмитрий не поехал.
Наблюдая все эти противоречия «социалистического образа жизни», Дим-Дим страдал, бурлил, кипел, не спал, болел...
Вспоминаю, как Л.И. Брежневу присваивали звания «Герой Советского Союза» и «Герой Социалистического Труда». Было видно, что человек болен и уже не контролирует своё поведение.
Муж зеленел, наблюдая по телевидению эти сцены.
— Да не смотри ты это, — пыталась я отвлечь Дмитрия, — не рви себе душу. Ты же не можешь влиять на подобные события.
— Я ничего не могу. Прав был Пушкин, когда писал жене: «... чорт догадал меня родиться в России с душою и талантом».
— Если ты чем-то недоволен, возьми кусок ткани, напиши свой протест. Иди на Калининский проспект, там много людей. Пусть почитают. Может, найдёшь соратников.
— Я бы пошёл. Но у меня есть ты, сын, мать. Меня посадят в тюрьму, а как вы будете жить?
— Нам без тебя будет горько. А мне — ещё и холодно в постели. Но тебя же сжигает эта ярость. Я вижу, тебе нужна трибуна. Ты умный человек и прекрасно понимаешь, что, если у тебя появится трибуна, тебя будут слушать, но услышат лишь два-три человека. Так было. И так будет. Наживёшь лишь недругов. Перекроют кислород.
— Перекроют! Ещё как перекроют. За редким исключением, о правителях всех стран и народов, можно сказать словами Пушкина: «Ты ужас мира, стыд природы, / Упрёк ты богу на земле».
— Всегда были те, кому и при таком «стыде природы» жилось хорошо, а другим — плохо. Тебе плохо. И мне несладко. И что теперь? Отыгрываться друг на друге?
Может, нашими правителями так и задумывается: вызывать неприязнь, делать жизнь людей — их подданных — невыносимой?
— И что они этим добиваются?
— Вот мы с тобой о чём говорим? Не о нашем сыне, не о том, каким красивым бывает закат или восход Солнца... Кстати, когда ты смотрел последний раз на небо? На облака, окрашенные в розовый цвет, последними лучами солнца?
— Да ты что! Мне не до этого!
— Такими словами скоро ты и о нас с сыном будешь говорить. Не надо поддаваться на всякие удочки. Ты же не политик.
— Мне не дают делать то, что я хочу; говорить то, что хочу. Цензура видит запретное даже там, где ничего подобного нет. Наши цензоры — просто великие мастера, читают между строк, видят всякие несуразные ассоциации.
— Вот ты вспоминаешь всё Пушкина. А у Александра Сергеевича был цензором сам царь Николай Первый. Возомнил себя знающим поэзию. А Пушкин писал и писал... Это был мужественный человек. Учись! Тебе запрещают, а ты делай то, что считаешь важным. И воюй с теми, кто тебя не понимает. Не со всем государством, а с конкретными личностями, которые тебе мешают работать. Твоими снарядами будут фильмы, которые ты снимешь так, как захочешь.
— Да, жена у меня — Цицерон в юбке. Но ты права, дорогая моя Ан. Пошли они все в жопу.
Я расхохоталась.
— Прости, что я так выразился. Знаю, что ты не выносишь матерных слов.
— Мат не выношу. Но жопа — народное слово. Значит, приличное. Мне рассказала одна дама в Доме кино, что как-то Любовь Орлова назвала своего благоверного Александрова: «Григорий, вы - жопа».
— Не верю. Чтобы рафинированная актриса Орлова сказала такое рафинированному кинорежиссёру Александрову!
— За что купила, за то и продаю. Вроде бы, они куда-то ехали и муж — забыл в доме сумочку жены — супер-кино¬звезды. Вот тогда она и сказала, что он - жопа. Я вспомнила и засмеялась.
— Возможно, это сплетня. Хотя мы все — живые люди. А вот то, что Любовь Орлова всю их супружескую жизнь называла мужа на «вы», это я знаю давно.
— Я её понимаю. Это знак уважения. А, может, и для интриги. Актёры, по моим наблюдениям, большие выдумщики. Помнишь, к нам приходили в гости актёры Гуляев, Носик, Юматов, Хомятов? Весельчаки! Все молодые, успешные, любимые публикой.
— То было счастливое время. А теперь редко видимся. Стареем! Заняты работой. Они снимаются в фильмах, озвучивают героев зарубежных фильмов. Я занят своими картинами.
— Ничего вечного нет. Старая истина. Раньше вы все порхали, бурлили эмоциями. Теперь вы - не мальчики. Взрослые мужчины, имеющие семьи. Другая жизнь! И должны быть другие желания, поступки.
По-моему, человек должен быть немного хамелеоном; изменился возраст, условия жизни — он стал другим. Произошли изменения на работе — меняйся, приспосабливайся...
Иначе упадёшь с ветки, на которой сидишь, и тебя съедят более сильные. Или «съедят» обстоятельства. Многим людям не хватает гибкости. Не умеют или не хотят меняться. Слово «хамелеон» напрасно вошло в русский язык, как нарицательное. Уметь приспосабливаться к жизни, как это делает в природе хамелеон, большой талант.
— Ты действуешь на меня, Анна, как вода с мёдом — успокоительно. Слушаю тебя и думаю: нет, у женщин вовсе не куриные мозги. Ещё раз скажу: пошли они все в жопу! Кроме нас с тобой.
— Правильно. Ты их посылаешь, а они — те, кто есть упрёк богу на земле, посылают туда же нас. Но мы не знаем их проблем. Я никого не защищаю. И не на чьей-то стороне. Ты, я и сын — вот моё государство. И как мне бывает трудно решить все проблемы! А им каково, они ведь правят империями?
Я прочитала, какой потрясающий ответ дала Екатерина Вторая французскому философу Дидро:
«Господин Дидро, я слушала от вас с величайшим удовольствием всё, что вдохновляет ваш блистательный ум; но из всех ваших великих начал, которые я понимаю очень хорошо, можно составлять прекрасные книги, но не управлять государством. Вы забываете в ваших революционных планах различие наших положений; вы работаете на бумаге, которая всё терпит; она мягка, гладка и не останавливает ни Вашего пера, ни воображения, а я, бедная императрица, работаю на человеческой коже, которая раздражительна и щекотлива...».
Так что, слова и дела — это разные ипостаси.
Итак, с одной стороны, «плотская жадность» — как нечто неотъемлемое для Дмитрия, а с другой — насилие общества, в котором он жил.
Как полезно читать книги! До чего ты не додумаешься или чего не сможешь логично и чётко сформулировать, это сделает другой.
В книге актрисы Аллы Демидовой «Владимир Высоцкий, каким знаю и люблю» первый раз я прочитала о таком понятии, как «насилие общества». Демидова рассказывает, как играл Высоцкий Галилея: «Галилей Высоцкого был трагически осуждающий себя, гениальный искатель истины, он приходил к своему раздвоению не из-за старости, не из-за немощи и соблазнов плоти. Его ломает, насилует общество. Иногда власть оказывается сильнее разума...».
Впрочем, нет государства, где бы все (именно — все) люди не чувствовали в той или иной мере, по той или иной причине насилие официальной власти.
В предисловии к книге американского писателя Трумэна Кэпота «Голос травы» М. Тугушева пишет: «Американца Трумэна Кэпота волнуют важные общечеловеческие проблемы: он пишет о судьбе одиноких и страдающих, о разладе между мечтой и действительностью, о разрушающем душу влиянии несправедливости...».
Очень точно: душу разрушает несправедливость. И неважно, с какой она «спускается» колокольни: с государственной, семейной...
Однажды за столом семейства Толстых собралось много персон. Говорили о разном. Лев Николаевич спросил у племянницы Верочки, как поживают в их семье. Девушка рассказала, что свиньи подрыли яблони в саду и отец очень переживает. Все начали весело смеяться.
И лишь Лев Николаевич не увидел в случившемся ничего весёлого. Он сказал: «Да, да, вам всем это кажется, конечно, очень смешно, а на самом деле ничего нет в этом смешного, это — жизнь, а всё, что мешает жизни, очень тяжело!»
Устами великого писателя глаголет истина.
Женщинам легче отвлечься от мирового несовершенства. Каждый день их ждут кастрюльки, пелёнки-распашонки, носки мужа... Я утрирую. Но суть изначального предназначения женщины ясна, как день: семейный очаг. Как бы мы не сопротивлялись, а природа берёт своё. Не все представительницы прекрасного пола очагом занимаются, но подавляющее большинство нас к такому «непоэтичному» занятию тяготеет.
Как-то в Москве была дочь Владимира Маяковского. Она американка, написала кучу книг о том, как женщинам бороться с бытом. Не читала ни одной ее книги, не знаю, переводились ли они на русский язык. Как не сделаться рабыней быта — об этом интересно было бы узнать. А зачем бороться с бытом? Бесполезное занятие. Как труд Сизифа. Что остаётся незамужней женщине? Писать книги на такую тематику.
В известной мере домашние дела, забота о близких не дают нам, женщинам, свихнуться от той же несправедливости, которая нас также гложет на каждом шагу.
Поскольку мужское нутро настроено на весь мир, дай только намёк — и они быстренько уже куда-то едут, летят, бегут. Осчастливливать народы!
У мужчин абстрактное мышление, им не хватает логики, чтобы понять: сначала надо навести порядок в собственном гнезде, осчастливить всех, кто в нём живёт, сделать счастливым и благополучным себя. А потом уже браться за благоустройство мира.
Лариса Долина поёт песню, в которой такие слова: главней всего — погода в доме; всё остальное — суета (эти мудрые слова принадлежат поэту Михаилу Таничу).
Не понимая подобных простых истин, мужчины мечутся, уезжают, переезжают, меняют профессии, женятся-разводятся; немалое их число жизнь тратят на то, чтобы найти себя. И не находят.
Мой супруг тоже метался. И ему казалось, что где-то на планете его усиленно ждут, именно там его поймут, и он будет счастлив так, как он понимал это состояние.
Отличительная черта русских — быть недовольным тем, что есть.
Иллюзия! Мир живёт сам по себе, и каждый из нас — сам по себе. Так было. Так и будет.
Показателен литературный пример маяты, описанный Вильямом Сарояном в повести «Человеческая комедия». Такой эпизод. Сыну бакалейщика чего-то хочется. Он попросил у отца яблоко. Тот выбрал самое красивое и большое. Ребёнок откусил и положил яблоко на прилавок. Потом попросил апельсин, конфету, банан... Отец выбирал самое лучшее. Но мальчик по-прежнему грустил, не радовался лакомствам.
В магазин зашёл покупатель и спросил, есть ли плюшки с изюмом. Плюшек не было.
Бакалейщик ответил покупателю, как Пророк:
— Яблоко, апельсин, конфету, банан... — пожалуйста, а вот плюшек нет. Это мой сын. Ему три года. Он не болен. Ему хочется много разных вещей. Он хочет яблоко. Хочет апельсин. Хочет конфету. Хочет банан. Разве я знаю, чего он хочет? Никто на свете не знает, чего он хочет. Хочет и всё. Смотрит на бога. Говорит ему: дай мне то, дай мне сё, но всё равно не бывает доволен. Вечно чего-нибудь хочет. Вечно несчастен. А что может сделать бедный бог? У него нет ничего, чтобы утолить печаль. Он дал человеку весь мир, солнечный свет, мать, отца, брата, сестру, дядю, родичей, дом, усадьбу, печь, стол, кровать, — бедный бог отдал всё, что у него было, но никто не стал счастливым, все, как ваш мальчик, который болен гриппом, говорят: дай мне плюшку, плюшку с изюмом...
Вот и моему – не моему Дим-Диму бог дал очаровательную внешность, силу полового члена, прекрасную профессию, коммуникабельность, маму, жену (не одну), ребёнка, возможность проехать по всем республикам Советского Союза...
А чувствовал ли он себя счастливым? Скорее, его счастье напоминало слоёный пирог: благополучно сдал фильм — счастлив; простой в съёмках — недоволен; увлёкся, отдался ещё одной женщине — счастлив, разочаровался или в нём разочаровались — подавленность...
Жизнь с таким мужчиной — своеобразный дивертисмент. Каждый день есть все жанры: ссоры и примирения, любовь и ненависть, уходы и возвращения, обиды и извинения, пылкий секс и длительное воздержание...
Многие люди слишком усложняют себе жизнь: «Я, моё дело, мой талант — главное. Все остальные должны плясать от восторга, что им позволено жить возле меня, дышать со мной одним воз¬духом».
Таких Владимир Леви называет «пупистами». Пуп земли — это я! И самим «пупистам» жить трудно — они «кушают» себя постоянно, без масла. И существовать рядом с «пупистом» отчаянно тяжело, грустно и не безопасно. Для здоровья.
Писатели нередко задают тон в жизни тех, кто читает их книги. Они даже могут заразить своеобразной душевной болезнью — когда человек пытается узнать, в чём смысл жизни.
Мы рождаемся и умираем. Кажется, что нет никакого смысла в этой жизни. На самом деле, всё так просто. Облегчать жизнь другим — разве это не смысл?
Но подавляющее большинство землян только и заняты всю свою жизнь тем, что ставят палки в колёса другим, то есть осложняют, а не облегчают.
Совет из Библии: уступай всем дорогу — и будешь первым.