Витька Пуньков, по прозвищу Слива, родился и вырос в деревне. На сеновале. Может, поэтому он, чуть что: «Пап, пойдём траву косить на сенцо». Любил вкусный запах свежего сена и летом теплыми ночами спал на сеновале, в щели и дырочки подглядывая за ненасытным звёздным небом. Почему ненасытным? Это Витька так его назвал, и хранил своё определение в тайне ото всех, потому как считал себя поэтом. Стихи хорошо сочиняются, когда лежишь на спине, смотришь на небо в дырочках и звёздах и думаешь. Литературные образы, сравнения приходят сами собой.
Ненасытные вы бараны,
Звёзды милые вы мои…
Дальше этой любимой фразы стихотворчество не шло, но очень нравились строки, сочинённые от души. Это было и признание, и откровение, и ощущение того, что вот так никто не придумал, это родные строчки, роднулечки.
От других босоногих мальчишек Витька мало чем отличался. Хулиганить они не хулиганили, хоть и шустрые были все, как ёжики. У многих отцы пили, пили много, а вернее, всегда ходили пьяненькими и с вечным запахом перегара от самогонки проживали свою жизнь. Отец никогда от Витьки ничего не требовал, а только предлагал. Отцу можно было лапшу на уши вешать, и ничего. Он и к себе был не требовательным, и к другим тоже. Слово матери считалось законом, не послушаться нельзя. Скажет слово веское, как ломоть отрежет, и уже не повторяет. Поэтому Витька слушался её с первого слова.
Утром спит-посапывает Витёк, мать подойдёт, посмотрит. Жалко будить. Ножки тоненькие, все в цыпках, ручки, чёрные от загара, как плётки. Пусть поспит ещё. Погладит по голове и уйдёт к корове в загон. Через час-другой подойдёт к сыну снова, а его след простыл, убежал на речку с пацанами. И когда успевают договариваться!
Крапива добрая трава. Потому как стегают ею добрые материнские руки, не со злостью, а с любовью, слегка попугивая. Наберёт мать веник крапивы с идёт Витьку искать – на пруд или ещё куда на задворки. «Ви-ить-ка-а-а, иди молоко пить, живо!». Вбежит, как угорелый: «Смотри, мам, какие у меня бицепсы». Согнёт руку и тужится, показывая, как он окреп за лето. «Ладно уж, иди молоко пить, а то муха сядет. И себе под нос: «Тоже мне Иван Поддубный, весь в отца хиляк».
И всё бы ничего, но была в парне одна пламенная страсть, с детства. Любил он драться на кулаках за справедливость. Щупленький, как цыплёнок, а как вмажет в глаз, как наподдаст, словно петух, дрался, и повадки у него в бою были какие-то петушиные. Налетит – грудь вперёд, с криком, лицо перекошено. Как за революцию бился, справедливости ради.
Подрос, а вернее, вымахал Витька и отправили его работать в институт грузчиком. Место определили в общежитии. Как-то раз пришёл к ним в общагу парень. Парень как парень. С кулёчком жёлтых спелых слив. Сидит и ест сливы, а Витька картошку чистит. Начистил, нажарил с салом, сковородку на стол поставил и накрыл крышкой. В общежитии их жило трое работяг, те тоже из ближних деревень. Жрать охота, аж кишки все выворачивает наизнанку, но Витька не привык один есть, ждёт, когда соберутся парни. Пошёл с девчонками пообщаться из других комнат, чтобы время быстрее прошло. Вернулся – картошки жареной нет, крышка на столе лежит, вилка грязная валяется рядом. Выбежал во двор, а там этот парень, что со сливами приходил, на скамейке байки травит. «Вкусная у тебя картошка была…», - не успел договорить, как Витька ему вмазал. Завязалась драка не на жизнь. Парень тот драться не умел, лишь отмахивался руками и защищался, как мог. Витька же дубасил кулаками, как опытный боксёр. «За справедливость пасть порву!», - разъяряясь всё больше и больше, нападал на противника. Собрались любители поглазеть, подзадорить, посмеяться, полюлюкать.
Парень оказался сыном директора института. Не успел Витька первую зарплату грузчика получить, завели на него уголовное дело и посадили. Крепко засадили.
Вернулся Виктор совсем другим человеком. Смурным, озлобленным, затаённым. Осел в деревне и повёл себя как-то неадекватно. Белым днём у соседки тёти Дуси обтряс сливу и растоптал все плоды. Топтал он их увлечённо, рьяно, самозабвенно, будто втаптывал в грязь не сочные жёлтые дары природы, а человеческую душу. Потом взял топор и рубанул по шершавому стволу. Немного подумав, перешёл в свой сад и порубил две синие сливы. Яблони, грушу, вишню не тронул. Тётя Дуся выскочила во двор, ахнула и осела.
С тех пор повелась за Витьком кличка Слива. Добрейшая тётка Дуся простила ему всё, хотя так и не смогла понять, зачем он это сделал. Мать заволновалась, не тронулся ли умом сынишка. К бабкам водила, заговаривала, он молча покорялся материнским действиям, но видно было, что только из уважения.
Витька запил. Горько запил. Совсем ещё молодой, доводил себя до запоев, как видавший виды мужик. Стал воровать. В своей же деревне. Мать со стыда заболела и вскорости оставила его одного на этом свете. Похоронили её на сельском кладбище рядом с отцом.
Витёк женился. На хорошей, скромной и милой девушке Вере. Работала она в детском саду то ли поварихой, то ли нянькой.
Два сына – Лёха и Мишка – поровну переняли черты характера у родителей. Росли они скромными и доброжелательными, как мать, и с детства поворовывали, где что плохо лежит, как батя. Младший Мишка слыл натурой романтичной, выплёвывал стишки, как семечки. «Мам, посмотри на небо, на звёзды посмотри. Их там так много, просто жуть. Считай баранов, чтоб уснуть». Улыбнётся Вера, вглядываясь в тёмную гладь, усыпанную мохнатыми созвездиями, поднимет руку, чтобы на Мишкину голову положить, а его уже и след простыл.
О справедливости в семье говорить было опасно. Отец, как только кто посмеет заикнуться на эту тему, орал матом и становился похожим на соседского быка Борьку. Хватался за топор, потом остывал долго, как самовар. Мальчишки не могли понять, почему обо всём говорить можно, а как только об этом – гнев отца до исступления. Вера понимала, но не знала, как сказать сыновьям, поймут ли её.
Приближались выборы. Телевизор только и трещал о том, какие замечательные и заботливые люди стремятся к власти, чтобы помочь народу. Мишка вертелся на табуретке в ожидании футбольного матча. «Пап, когда переключать будем, пять минут осталось». Всё «пап», «пап» и «пап», любил он поговорить с отцом. «Пап, а ты за кого голосовать будешь, за какую Россию, справедливую или единую?».
В комнате сверкнула молния, гром загреметь не успел. На Мишку посыпались крупные капли дождя: «Да иди ты нА! Иди на кухню, говорю, мамке подсоби, две минуты осталось до матча».
Продолжение: http://www.proza.ru/2011/07/02/525