Мозаика жизни заурядного человека. Книга вторая

                Книга вторая

                Растем, братцы, растем
                ( даже лопух, и тот растет)



                Назначение

              После защиты диссертации в 1972 году я развернул бурную деятельность по разработке ВСЧ узлов в микроисполнении, в том числе входных преобразователей плотности потока СВЧ энергии (ППЭ). Основная идея была  в полном изменении принципа построения прибора. Раньше прибор по измерению ППЭ представлял собой комплект антенн, которые как бы собирали сигнал, распространяющийся в пространстве, далее входное устройство СВЧ измерителя, то есть преобразователь, в котором размещен элемент, поглощающий эту СВЧ энергию и, наконец, отсчетное устройство, регистрирующее реакцию этого элемента. Идея была в том, чтобы вывернуть “желудок” измерителя наизнанку, то есть элемент, поглощающий СВЧ мощность, вывести наружу. Пусть сигнал СВЧ поглощается датчиком, распределенным в самом пространстве, а далее отсчетное устройство. Исключается куча металлических узлов, включая антенны со своими сложными частотными характеристиками. Появляется широкополосный прибор, Вот этот, распределенный в пространстве датчик в виде веера пленочных термопар и был предметом разработки. Второй моей задачей было создание цеха микроэлектроники на заводе РИАП. Для этой цели я сманил из специализированного института по СВЧ узлам под названием “Салют” восемь специалистов. Они то и выполнили основную работу.
              Если говорить сегодняшними словами, рейтинг мой рос, что не замедлило сказаться на моей дальнейшей деятельности. Меня вдруг вызвал зам директора по кадрам Сизов и сказал:
              – К тебе высокие гости приехали.
              Я вышел. Действительно, меня встретил бывший секретарь райкома партии, а ныне директор того самого крупного института “Салют” Панкратов.    
              – Павел Павлович, я хочу поговорить с вами о вашей дальнейшей работе. Пойдемте, посидим в моей машине, прокатимся.
              – Хорошо, поехали.
              Мы приехали на одну из тихих улиц Дубенок. Разговор шел о том, чтобы занять пост главного инженера этого института. Я попросил две недели на обдумывание. Когда я вернулся на РИАП, меня опять таки вызвал заместитель директора завода и сходу ошарашил еще одним предложением:
              – Пока вы катались с Панкратовым, я переговорил с Василием Павловичем (это наш директор завода) так вот мы решили предложить тебе должность главного инженера СКБ завода РИАП.
              – А как же начальник СКБ Матвеичев?
              – Не беспокойся, с ним мы этот вопрос утрясем, он возражать не будет.
              Я еще раз попросил две недели. В “Салют” я решил проникнуть втихаря от директора, попросил одного из знакомых заказать мне пропуск и вошел туда, где меня пока не ждали. Задача была познакомиться с начальниками основных отделений института. Везде представлялся любопытствующим начальником отдела мелкого технического образования – СКБ  завода РИАП.
              В основном мне ребята понравились, но было какое-то ощущение излишней свободы, которой они были представлены. Поразил меня начальник отделения технологии полупроводниковых структур доктор химических наук Фролов. Он с энтузиазмом вдалбливал мне новейшие достижения его отделения. В отделе фотолитографии он показал мне систему с координатографом, укрепленном на специальном отдельном фундаменте. 
              – Вот здесь мы получаем отверстия размером в доли микрона.
              – А зачем? – задал я глупый вопрос
              – Как зачем – он с усмешкой взглянул на дилетанта.
              – Какую конкретную задачу вы решаете этим достижением?
              Дилетант задавал явно глупые вопросы.
              – Как какую? Решение самой этой задачи уже достижение в современной технике.
              – Это мне понятно, но все-таки, у вас есть конкретное задание по созданию устройств, которые вы хотите изготовить с помощью этого техпроцесса?
              Мы говорили на разных языках. У меня сложилось такое впечатление, что Фролов занимается фундаментальными исследованиями, игнорируя практические задачи прикладной науки. В цехе изготовления тонкопленочных и полупроводниковых микросборок частного применения, я увидел целый ряд так называемых “чистых комнат”. Из разговора с техническим руководителем цеха Леркой Макшановым, моим однокурсником, выяснилось, что высокие достижения в части создания технической базы цеха, увы, пока почти не используются. “Чтобы эту команду высококвалифицированных специалистов” – подумал я – “выстроить в единый строй для решения поставленных практических задач, надо во-первых, самому быть высококвалифицированным специалистом, а во-вторых, надо очень много и долго потрудиться ”
              Я отказался, но отказался не по этим причинам. Основная причина была  в том, что у меня в СКБ были свои интересные задачи. И пусть они выполнялись во сто крат меньшими ресурсами, но это были мои работы, я был в них влюблен и другой работы, не дай Бог административной, мне было не надо. Так я стал главным инженером СКБ РИАП. Увы, мои мечты по поводку творческой работы потребовалось несколько отложить.
              Наше небольшое СКБ было насыщено таким большим количеством тематики, что могло в этом плане конкурировать с более крупными разрабатывающими предприятиями, вроде института. Одним из таких направлений было направление разработок генераторов шумов. Начальником лаборатории, в которой проводились эти работы, был Лукин Сергей Иванович. Это был очень своеобразный человек. У него внутри, на мой взгляд, созрела очень большая, злая собака. Ему все не нравилось. Выполнять, например, распоряжения директора СКБ о направлении работников на сельхозработы и другие, несвойственные работы, он категорически отказывался, в связи с чем был единственным обладателем двадцати выговоров. Сергей Иванович был когда-то ведущим специалистом ГНИПИ, но, по каким-то причинам, застрял на уровне начальника лаборатории и превратился в человека “а я против”, после чего его тихонечко сплавили из ведущего предприятия главка в только что организованную тихую обитель – СКБ РИАП. Его творческая жизнь не удалась, и это его бесило. Так уж устроен мир. Глядя на Сергея Ивановича, так и хотелось сформулировать “и воздастся вам по результатам трудов ваших, а не по надеждам и воздыханиям”.
              Технический проект по новой разработке Сергей Иванович успешно проскочил случайно. Когда я попытался разобраться в ходе разработки, я увидел такую путаницу, от которой у меня голова кругом пошла. В отчете по техпроекту – одно, на практике – другое, в техническом задании по образцам – третье. Образцы, изготовленные для приемки Госкомиссии, ни в какие рамки не лезли, метод, заложенный Сергеем Ивановичем в основу прибора, не обеспечивал технические характеристики, заданные техническим заданием. Выяснилось, что заместитель главного конструктора Станислав Иванович между делом изготовил макет, используя традиционный метод, и этот макет худо-бедно можно было довести до положительного финиша. До Госкомиссии оставался один месяц, а работа в таком расквашенном состоянии. Я позвонил своему давнишнему знакомому еще по работе в ЦНИИ-11 Спицину Виктору Георгиевичу, главному инженеру Каунасского института. Этот институт был головным в отрасли по разработке источников радиошумов. Я объяснил ему ситуацию, попросил его направить к нам своего специалиста, председателем комиссии с рекомендацией принять работу со сколь угодно большим количеством замечаний и рекомендаций и обещал до передачи документации заводу изготовителю провести доработку.
                И вот Госкомиссия приступила к работе. Председатель – тот самый специалист из Каунаса. Лоялен. Но в процессе работы комиссии вдруг возникли  непредвиденные  обстоятельства. Сергей Иванович все делал для того, чтобы провалить работу. Он все время ввязывался в препирательства с председателем, тот приходил ко мне утрясать вопросы. Но Сергею Ивановичу не нравилось даже то, что вопросы снимались благодаря чьему-то вмешательству и помощи. Он создавал все новые и новые склочные ситуации с членами комиссии. Наконец, председатель пришел ко мне, заявил, что в такой ситуации он работать не может и готов сформулировать отрицательное решение комиссии. Мне пришлось снова позвонить Спицыну Виктору Георгиевичу.
              – Так что у вас?         
              – Виктор Георгиевич, председатель на пределе. Сергей Иванович измотал его напрочь. Я очень прошу, вдохните в председателя еще чуточку оптимизма. Чуть, чуть осталось.
              – А сам чего не вдохнешь?
              – Так ведь я стараюсь, но мне помощь нужна. Вдохните, пожалуйста.
              И он вдохнул. И работа продолжилась.
              Когда по вине Сергея Ивановича ряд приборов, используемых для контроля параметров испытуемых приборов, оказались не аттестованными в Центре Стандартизации Госстандарта, я договорился с работниками Центра, срочно загрузил приборы в  Запорожец Льва Елина, начальника бывшей моей лаборатории. Елин выполнил задачу, а потом доложил.
              – Пашка, я сказал Лукину, какого черта я везу кучу приборов в своем хилом Запорожце, когда у тебя, мол,  у проходной стоит своя Волга? И ты знаешь, что он мне ответил?   
              – Что?
              – Я не дурак, драть свою машину для общественных целей.
              – Спасибо Лева. Обещаю, что это было его последнее философское изречение в качестве руководителя.
              Работа была принята с замечаниями. Я пригласил к себе Сергея Ивановича и спросил:
              – Сергей Иванович, где бы вы хотели продолжить свою плодотворную деятельность?
              – На вашем месте – ответил он.
              – Это место уже занято. Если у вас нет других предложений, то я сделаю свое. Вы пойдете в лабораторию разработки бытовки ведущим инженером.
              – А если я не пойду?
              – Тогда вы пойдете искать работу.
              – Это почему?
              – Потому, что у вас двадцать выговоров, а этого вполне достаточно для увольнения.
              Все, что было сделано Сергеем Ивановичем по генератору шумов, было выброшено. Главным конструктором был назначен Станислав Иванович, его бывший заместитель. В течение трех кварталов он в бешеном темпе разрабатывал нужную модификацию прибора. Это было начало моей трудовой деятельности в качестве главного инженера. Мечты о творческой работе пришлось на время отложить. Дальше, больше. Меня все дальше уносило от работы, которую я любил и в которой что-то понимал. Ишь ты! Приятную работу ему подавай, знакомую и интересную. А ты попробуй повозиться там, где ни черта не понимаешь. Есть одно волшебное слово в современном лексиконе “Надо, Паня, надо”.   



                Педагогика

              После защиты кандидатской диссертации в 1972 году я поступил на работу по совместительству сначала на четверть ставки, потом на полставки доцента кафедры Конструирования и технологии радиоаппаратуры. Проработал я так до 1987 года и ушел, когда времени для этого у меня, в то время уже у директора СКБ РИАП, стало не хватать. Основная работа была настолько напряженная, что я читая лекции по радиоматериалам по четыре часа подряд вечерникам и заочникам, отдыхал на этих лекциях и очень удивлялся, когда тот или иной доцент жаловался:
              – Устал сегодня, две лекции подряд прочитал.
              На экзаменах я разрешал пользоваться технической литературой и, более того, даже сам приносил несколько книжек для студентов. На выбор. Студенты уже знали мою привычку, выслушав ответы на билетные вопросы, продолжать беседу по всему курсу.
              Запомнились и шутливые моменты. Однажды девушка, отвечая на мой вопрос, назвала явление в ферромагнетиках магнитоскрипцией. Я посмотрел на нее и сказал:
              – Магнитоскрипция – это у вас в стуле, а явление называется магнитострикцией.

              Однажды я должен был принять экзамены у группы из двенадцати человек. Староста группы, как самый смелый и ответственный человек, вошел в аудиторию и поставил на экзаменационный стол бутылку коньяку и бутылку шампанского. Я не смутился, попросил старосту поставить бутылки на подоконник и не уходить до тех пор, пока сдадут экзамены все до одного его товарищи. С двумя девчонками пришлось довольно долго разговаривать. Я задавал им серию вопросов, они напряженно изучали литературу, отвечали и получали следующую серию вопросов. Часа за четыре они таким образом проштудировали 50-70 процентов курса и я, наконец, поставил им по трояку. Потом я позвал старосту, вручил ему бутылки и сказал:
              – Бутылки здесь стояли для того, чтобы вы были спокойны в успехе. Теперь же они пригодятся вам для снятия стресса. Погода хорошая, идите на откос.
              – Пойдемте с нами Павел Павлович.
              – Не могу. Во-первых, не пью, во-вторых, низзя – я преподаватель, в-третьих, низзя – я главный инженер предприятия.
              Довольные ребята гурьбой отправились обмывать удачную сдачу экзамена, расслабиться. Думаю, если бы я был с ними, расслабиться бы не получилось.

              Однажды ко мне подошел секретарь парткома завода РИАП Буланкин.
              – Поставь трояк одному моему протеже.
              – Нет вопросов. Поставлю. Пусть подойдет.
              Подошел. Я дал ему книгу и сказал:
              – Прочитай всю и приходи. Получишь трояк.
              Пришел. Я взял книгу, открыл первую по тексту страницу. Спросил:
              – О чем это тут?
              Ответил. Я перевернул книгу, открыл одну из последних страниц.
              – А тут?
              Тут он не знал. Не знал он и тут, и тут, и тут. Я отослал его снова читать.
              – Начинай теперь с конца – напутствовал я его.
              После несколько таких подходов взъерошенный блатной студент отвечал почти на все вопросы. Создавалось впечатление, что он выучил учебник наизусть…местами. Я, как и обещал, поставил ему трояк… По блату.


                Господин профессор

              Через несколько лет работы по совместительству в ГПИ  в качестве доцента кафедры Конструирования и Технологии Радиоаппаратуры я узнал основных корифеев радиотехнической науки в этом ВУЗе. Одним из них был профессор, назовем его Смоленский. Скрыть истинную фамилию профессора побуждает меня пикантность ситуации, происшедшей с ним.  Это был невысокого роста человек, плотного телосложения, вышесреднего возраста, с лицом Черчилля. Когда он проходил мимо, его лицо заставляло окружающих прекратить броуновское движение, выстроиться  в ряд и почтительно пронаблюдать прохождение господина профессора. Настоящий Черчилль когда-то говорил, что когда входил Иосиф Виссарионович Сталин, непроизвольно появлялось желание встать. Так вот, когда проходил профессор Смоленский, хотелось вскочить, построиться и скорчить почтенную рожу.
              Однажды, в теплый воскресный майский день на Верхневолжскую набережную высыпало множество празднично одетого народа. Утомленные прошедшими зимними морозами, люди вдыхали свежий весенний воздух, и весеннее настроение побуждало их улыбаться и подставлять под солнечные лучи счастливые лица.
              Я вдруг увидел, как, по тротуару, сгорбившись, степенно вышагивает маленький Черчилль с таким сверхсерьезным выражением на лице, что люди останавливались и пропускали его как небольшого размера корабль, раздвигающий направо и налево все, что встречалось на пути. Шел он, слегка сгорбившись, наклонив туловище вперед, скрестив руки за спиной, почти так же, как это делают конькобежцы.  Прогулочный шаг его чем-то напоминал гусиную поступь. Голова его была выдвинута вперед, нижняя челюсть – тоже, взгляд устремлен прямо, мимо оторопевших прохожих. Он шел, как солидный гусь, выбрасывая вперед то одну, то другую ногу.
              Особенностью внешнего вида этого величественного корабля было то, что у него напрочь были расстегнуты все пуговицы на брюках, а поскольку, как я уже сказал, шел он, нагнувшись корпусом вперед, место на брюках, которое должно быть застегнутым, расхлебянилось настежь. Он шел, и народ расступался перед ним, не решаясь подойти к нему и сказать о непорядке в его туалете. Так он профланировал от памятника Чкалову до поворота на Сенную площадь, сохраняя чувство достоинства, не догадываясь, что его достоинство тоже вот-вот готово было прогуляться на свежем воздухе.         


                Вечный студент             

              Уже, будучи главным инженером СКБ РИАП, я по старинке с интересом контролировал работу отдела микроэлектроники, где был когда-то начальником. Народ там был, как и везде разный, но некоторые товарищи особенно выделялись своими индивидуальностями. Володя Рождественский – инженер по фотолитографии – отличался безудержным энтузиазмом. Он всегда что-то программировал и никогда ничего не доводил до конца. На работе у него всегда было много прожектов, и требовалась определенная настойчивость, чтобы заставить его делать то, что надо. И он делал. И хорошо делал. Там же, где он решал самостоятельные задачи, все, как правило, погибало под громадьем прожектов. Например, как студент физфака ГГУ, он добрался таки до защиты диплома, но, увы – получил двойку. Ко мне пришла делегация из отдела.
              – Павел Павлович, помогите. Затюкали человека.   
              Председателем комиссии по приемке дипломов был мой знакомый, начальник отделения НИИИС Лев Николаевич Тюльников. Когда-то он был начальником отделения в ГНИПИ, а я – секретарем партийной организации этого отделения. Приходилось разбираться в той жесткой обстановке подсиживания и засиживания, которая была создана не без его участия, и которая отличалась тем, что там больше занимались взаимоотношениями, чем работой. Я, как человек в жестких ситуациях спокойный, когда успешно, а когда и безуспешно выполнял, роль кота Леопольда. Причем, обе противоборствующие стороны всегда были мной недовольны, поскольку я почему-то, разобравшись в ситуации, не принимал именно их сторону. Моей же целью всегда было снять накипь пустого противоборства, обнажить объем чисто рабочих задач, сунуть туда правых и виноватых и поздравить всех с окончанием успешных поисков путей решения этих задач.
              И вот я в ГГУ. Продолжается работа комиссии по приемке дипломных работ. Ко мне выходит Тюльников.
              – Привет, Паша. Чего ты пришел?   
              – Вы завалили одного моего инженера. Чего можно придумать?
              – Рождественский что ли? Так он сам себя завалил. Я еще ни разу не встречал человека, который не понимает вопросов. Ему вопрос, а он опять про шилишпера.
              – Понятно, понятно. Я знаю Рождественского, как свои пять пальцев. Вопрос в другом – что можно сделать? Повторить защиту можно?
              – Теперь этот вопрос может решить только декан.
              – А где найти декана?
              – Декан не пришел. Пришел его заместитель.
              – Здравствуйте – обратился я к нему – Владимир Рождествеский уже давно учится на вашем факультете. Если оставить его еще на год, боюсь он бросит все и мы потеряем специалиста.
              – А он специалист?
              – Да, своеобразный, но специалист. Дело свое знает неплохо.
              – Вы, Павел Павлович, правильно отметили, что он давно у нас учится. Насколько я себя помню, он все время здесь учится.
              – Ну и что? Вам это нравится?
              – Вы знаете, в определенной степени, да. Это как неотъемлемая часть факультета, амулет что ли. Факультет существует пятнадцать лет, и, мне кажется, все эти годы на нем учится Рождественский. Сначала – на очном отделении, потом – на вечернем. А теперь, на заочном.
              – Так и что?
              – Что, что! Привыкли мы к нему, вот что. Уйдет Рождественский, что будет с факультетом?
              Шутка мне понравилась, но все-таки мы договорились повторить защиту.
              – Только не сейчас. Немного погодя. Надо подготовить профессорско-преподавательский состав к утрате – продолжал шутить зам. декана.
              Через некоторое время Рождественский защитился, получил диплом инженера-физика и покинул факультет. Факультет был в трауре.


                На Мытном рынке
          
              Где-то в середине семидесятых я, молодой главный инженер, с пятеркой в кармане, зашел на Мытный рынок и вспомнил, что дома нет моркови и что именно морковь заказывала мне моя жена Галочка. Вот они – бойкие торговые ряды. Чего только нет! ( Во, фраза! Чисто русская. Правильней было бы сказать “чего только есть”). Все есть. И морковь, конечно, тоже есть. Я вытащил свою пятерку, попросил взвесить мне моркови на целую трешницу. Взвесили. Я повернулся, и уже пошел было домой, да вспомнил: “А два рубля?!”
              – Эй, хозяйка, сдачу давай. 
              – Какую еще сдачу?
              – Я тебе пятерку дал, а ты мне моркови на трешницу. Два рубля давай.
              – Ты че, забыл что ли? Я ж тебе дала.
              – Послушай-ка, тетя, может ты кому, чего-нибудь и дала, только не мне. Кончай шутить, давай два рубля.
              И тут женщину разнесло такой бранью, что я даже подумал “а не уйти ли мне от этого шума. Черт с ними, с двумя рублями”. Но перспектива добираться до Канавина, где я жил, без копейки в кармане удержала меня от этого необдуманного поступка.
              – Послушай, женщина, я серьезный человек, видишь – в шляпе и в очках – неужели ты думаешь, что я стал бы тебя обманывать?
              Но женщина еще больше распалялась.
              – Вот что, тетя, будешь матом лаяться, на штраф налетишь, понятно?
              – Люди добрые – взвыла продавщица – поглядите на него. Ишь ты, шляпу надел! Очки напялил! Вон каки зенки налил! Да держи ты, подавись этими двумя рублями!
              Я взял два рубля и ушел, сопровождаемый  многоэтажнозначительными восклицаниями рассерженной продавщицы. Сел на Черном пруду на трамвай N 1 и поехал к себе домой на улицу Совнаркомовская. Не проехав и одной остановки, я сунул руку в карман, вынул рубль из тех двух, что лежали в кармане, собрался, было заплатить три копейки за трамвай. “Стоп! Это ж не тот карман!” Сунул руку в другой карман, там тоже два рубля! “В этом кармане два рубля и в этом два рубля?! Откуда? Мать честная! Выспорил!” На остановке Лыковая дамба вышел и побежал по Свердловке к рынку. Подхожу к прилавку. Продавщица аж глаза вытаращила.
              – Что?! Опять?!   
              В руке рассвирепевшая женщина держала здоровенную свеклину, приготовленную для взвешивания. Я понял, что если я сейчас поведу себя неправильно, то этой не взвешенной еще свеклиной женщина взвесит мне чуть пониже полей моей черной шляпы, после чего эту шляпу некоторое время будет трудно одевать на голову.
              – Опять, опять, тетя. Не волнуйтесь, пожалуйста. У меня к вам вопрос: вы в дальнейшем будете верить серьезным мужикам в шляпах и в очках?
              – Ни…ког… да!
              – И напрасно. Вот вам ваши два рубля с моими глубочайшими извинениями. И прошу вас: верьте, пожалуйста, мужикам в шляпах и в очках, если, конечно, они серьезные.
              И я пошел домой. Уже подъезжая на трамвае к моей остановке,  я обнаружил, что в порыве глубокого раскаяния, я оставил сетку с морковью на прилавке у обиженной женщины.      


                Антисемит

              Я вообще-то человек простой и к эфиопам отношусь беспристрастно. Хорошо работает эфиоп, значит хороший эфиоп, плохо работает – плохой эфиоп. Но вот с Гуревичем Евгением у меня произошли некоторые разногласия. Взяли мы его на работу для организации новой лаборатории САПР, заниматься автоматизацией процессов разработки радиоизмерительной техники. Гуревич сразу же окунулся в работу и через пару дней принес мне проект автоматизации механического цеха завода.
              – Стоп, стоп, стоп. Евгений, не туда потопал. Нам в первую очередь надо автоматизировать процесс разработки печатных плат. Производством пусть другие занимаются. Поспорили, поругались, но я настояла на своем.
              – Грамм полезного дела дороже тонны фантазий – сказал я ему.
              Начался подбор кадров. Смотрю подготовленный список для приема на работу и вижу: программист Шамсонов, программист Фрухт, математик Альтшулер и так далее.
              – Слушай Евгений. Почему у тебя в списке одни фрукты: математики да программисты. А кто оборудованием будет заниматься?
              Снова начали спорить. Спор кончился тем, что я сам нашел ему заместителя по оборудованию татарина Исакова Равиля Абдулбяровича. Взрыв возмущения.
              – Что нос воротишь? Отчество Абдулбярович не нравится? Зови его Абдулбяковичем или Надулбяковичем. Ему все равно. Он работу любит, а на твое отношение к его отчеству ему наплевать.
              И я утвердил ему в качестве оператора ЭВМ чеченку. Он снова возмутился. Возмущался он до тех пор, пока его лаборатория не превратилась в многонациональное образование. Однажды он явился ко мне в кабинет и заявил:
              – Вы, Шаров, антисемит. 
              – Это что это? – говорю – тебе что, Советский Союз не нравится, как воплощение дружбы народов разных национальностей, культур и вероисповедания. 
              – Вы, товарищ Шаров, против моей национальности, поэтому и антисемит.
              – Послушай, Евгений, извини, но я не знаю точной формулировки, что такое антисемит, но сдается мне, что не я, назначивший тебя начальником лаборатории, а ты, собирающий команду по национальному признаку, и есть этот самый антисемит. Что же касается меня, то для меня – и я повторил ему слова о моем отношении к эфиопам – хороший эфиоп тот, кто хорошо работает, а плохой тот, кто плохо работает. 

    
                Приз для завода РИАП

              Первый блин всегда комом. Блины бывают разные. Некоторые стоят несколько сотен тысяч рублей штука теми до…р…революционными деньгами, когда средняя зарплата в Стране была порядка 200 рублей. Такой блин для завода РИАП выпекался  под шифром “ПРИЗ” нашим  СКБ РИАП, теперь уже самостоятельным предприятием. Главным конструктором этого деликатеса был Владимир Павлович Хилов, а, поскольку на Хилове висело еще и административное бремя, главным исполнителем работы был Владимир Алексеевич Прунин. Под шифром “ПРИЗ” разрабатывался первый в стране серийный измеритель напряженности сильных электрических и магнитных полей. Одной из особенностей этого прибора была, так называемая, изотропность входного детекторного устройства, то есть он должен был в любом положении одинаково реагировать на уровень излучений с разных сторон. То есть его не надо было направлять на источник излучения, чтобы измерить уровень этого излучения. Кроме того, прибор должен был работать при любых температурах от -30 до +50 градусов по Цельсию. Первый нежданчик преподнес нам Прунин, когда при лабораторных испытаниях образцов в преддверии Госкомиссии обнаружилось, что сферическая изотропность антенного зонда, зафиксированная при нормальной температуре, при минусовой температуре превращается в какую-то абракадабру.
              – Володя, ты обеспечивал подбор диодов при монтаже антенны? – обратился я к Пронину.
              – Конечно, Павел Павлович, я что – безграмотный что ли?   
              – А как ты подбирал эти диоды? 
              – Как, как? Чтобы изотропность получить.
              – А ты не пробовал отобрать диоды, крайне отличные по характеристикам?
              – А зачем? Тогда изотропность не получится.
              – Ну и как ты думаешь, будет действовать монтажник в цехе? Тоже выбирать диоды будет?
              – Наверно. 
              – Да нет, Володя, никто нам этого не позволит. Надо произвести отбор диодов с крайне разными характеристиками, но отвечающими требованиям технических условий на них. И с этими, разными диодами прибор должен работать.
              – Должен, но не будет.
              – А если не будет, тогда все это надо, Володя, выбросить в хлам и начинать разработку сначала.
              Пришлось подключить к исполнению работы более квалифицированного инженера Володю Островского, прежде, чем получилось то, что было нужно. Но на горизонте у нашего нового направления разработок появился новый опытный противник в лице директора завода РИАП Кусакина Александра Мамедовича, моего бывшего одноклассника, а потом иногда и одноквасника. Кусакин, ознакомившись с новым нашим направлением работ, понял, чем это ему грозит. Во-первых, надо сооружать метрологические камеры с обеспечением безопасной работы в них. Во-вторых, ему предстоит осваивать тонкопленочную технологию совершенно новых СВЧ узлов, и в- третьих, серийность этих приборов предполагалась не столь высокой, как ему бы хотелось. Все это лишние затраты в ущерб экономики завода, которому нужен был вал, а не пляска технического состава вокруг уникальных новинок.
              Так или иначе, на предварительных испытаниях на испытательной базе завода, наши приборы в камере тепла превратились в блин, с которого я начал этот небольшой рассказ. Кто-то забыл во время выключить камеру. Она и врезала по нашим творческим достижениям. Пришлось подготовить еще три образца, не зря меня считали перестраховщиком – запасные образцы были заранее подготовлены. И снова цикл испытаний. Теперь в камере влаги произошло какое-то чудо. Все узлы нашей конструкции покрылись белым налетом. Приборы были забракованы. Мы направили пораженные узлы в институт химии. Анализ показал воздействие химически активных веществ. Кто-то плеснул на наши приборы шайку реактивов. Приборы и скукужились. Это ведь не та шайка, которая используется в банальной парной. Пришлось нам в третий раз готовить образцы. На этот раз я выделил двенадцать ведущих инженеров для того, чтобы они по очереди в течение месяца торчали у испытательных камер, не отходя от них ни на минуту. На этот раз пронесло. Но комиссия, активно подогреваемая представителями завода, накатала в акте кучу замечаний. С этими замечаниями мы предстали с Хиловым перед новым главным инженером главка Спицыным Виктором Гергиевичем, тем, когда-то главным инженером Каунасского института, котрый спасал меня в начале моей руководящей деятельности от моего же взбесившегося разработчика Лукина Сергея Ивановича.
              Мы с Хиловым приехали в главк и, ожидая своей очереди на экзекуцию, прикидывали ситуацию. А ситуация была не веселая. Дело в том, что отбиться от обвинений можно было легко, но впоследствии мы все равно не смогли бы внедрить в производство этот прибор, так как ни на заводе, ни в Метрологических Центрах Госстандарта не было метрологических средств для проверки параметров антенн прибора. Эти средства в виде камер, в которых создавались сильные электрические и магнитные поля, разогревающие до высоких температур то ли отвертку из стального ферромагнетика, то ли диэлектрик, были только у нас. И уж никакие уговоры не заставили бы завод приступить к выпуску малой партии этих метрологических средств, для обеспечения всех, кому они  потребуются для поверки наших измерителей.
              Я предложил Хилову так построить разговор, чтобы Спицын рассвирепел, врезал нам по выговору и, на волне этого возбуждения, записал заводу выпуск партии этих метрологических камер. Начался разговор.
              Мы обреченно признавали свои ошибки и, когда разговор грозил нам за все про все устное порицание вышестоящего товарища, я как бы невзначай уронил.
              – Сделаем, Виктор Георгиевич, все сделаем, и даже метрологическое обеспечение приборов подготовим.               
              – Причем тут метрологическое обеспечение?
              – Дело в том, Виктор Георгиевич, что ни на заводе, ни в Госстандарте нет средств поверки этих приборов. 
              – Как нет? Как же вы параметры обеспечили?
              – А у нас есть макеты и согласованная методика.
              – У вас есть, а ни у кого нет! Значит, вы телегу впереди лошади пустили? Ну, ладно, Хилов, а ты то, Шаров, уже опытный человек. Как можно заканчивать работу без метрологических средств?
              – Исправим, Виктор Георгиевич.
              – Нет уж! Теперь я вас исправлять буду! Подготовьте в три месяца рабочую документацию на эти камеры, присвойте им шифр по группе П1- и заявите на Госкомиссию, Будем внедрять параллельно с прибором на заводе РИАП. Ясно?
              – Ясно, Виктор Георгиевич.
              – Объявляю вам обоим по выговору. Подготовьте решение совещания, покажите мне и в канцелярию. Свободны.
              – Спасибо, Виктор Георгиевич.
              И, мы, улыбаясь, выскочили из кабинета. В коридоре мы плясали. Что касается меня, то выговор этот был у меня первым в жизни, и, как показала дальнейшая производственная деятельность, единственным, но я до сих пор горжусь им больше, чем теми наградами, поощрениями, которые сопровождали эту деятельность. И на фоне поощрений, и даже государственных наград он, этот выговор, выделяется яркостью и своеобразием способа в  достижении цели.   


                Встречи с Тимофеем Михайловичем

         Когда самый грамотный руководитель в Министерстве, начальник нашего шестого главка Андрущенко Владимир Григорьевич ушел работать заместителем министра, на его место заступил Виктор Георгиевич Спицын, мой хороший знакомый еще по работе в ГНИПИ. А вот главным инженером главка пришел Лоторев Тимофей Михайлович, бывший до того главным инженером одного из лучших наших заводов, Курского завода “Маяк”. К нам пришел главный инженер, прошедший школу организации производства и умеющий разбираться в людях. Когда он начал разбираться с работой НИИ и КБ, он начал с самого маленького СКБ – СКБ РИАП. Я ехал к нему на встречу со своими планами и достижениями, и слегка переживал по поводу его возможного отрицательного отношения к разработчикам. Дело в том, что между инженерно-техническими работниками заводов и институтов была большая разница в скорости вращения. На заводе задач было много, много, и решать их надо было быстро, быстро, чтобы не завалить план. План – деньги. Деньги – благосостояние. А вот разработчики толпой тыркались вокруг одного разрабатываемого прибора или системы по два-три года и выдавали его в производство с нежданчиками, вроде новых конструктивных решений и технологических процессов, которые надо было в поте лица осваивать, и которые тормозили при освоении ритм работы производства, и доставляли руководству завода массу неприятностей.
              Я прекрасно понимал настрой нового главного инженера главка, как производственника, понимал я и то, что принимаю первый удар на себя. Ничего не поделаешь – я к этому привык. Я также понимал, что пройдет энное количество времени и мнение Тимофея Михайловича о разработчиках изменится, но сейчас, сейчас он мне вмажет. Я довольно бодро начал рассказывать Тимофею Михайловичу о тематике СКБ, о законченных и начатых работах, показывать графики, таблицы.
              – Хватит, хватит, не все сразу – прервал меня Тимофей Михайлович – я еще с вашими работами буду знакомиться. Вы вот что скажите, а какова у вас выработка в рублях  на человека?
              Для меня вопрос был неожиданным. Я прикинул и назвал сумму.
              – Да вы же ничего не делаете, Шаров! У нас на заводе в пять-десять раз выше.
              И тут я сделал непростительную ошибку.
              – Тимофей Михайлович, разве можно путать кислое с пресным?
              – Что?!             
              – Так ведь на заводе регулировщик до двух десятков приборов в месяц выдает. Сколько комплектации уходит? А у нас за год три образца и вокруг куча народа.
              – А я об этом и говорю. Кислое с пресным?! Да вы знаете, что вы бездельники. Кандидатские да докторские диссертации защищаете. Живете за счет рабочего класса и ходите в сторублевых ботинках.
              Я поднял на уровень стола ногу в ботинке на резиновой подошве.
              – Тимофей Михайлович, дороже пятнадцатирублевых не ношу.
              Это была вторая ошибка. Тимофей Михайлович обожал дисциплину.
              – Вы где находитесь? В цирке?! 
              Я вытянулся в струнку и вытаращил глаза, но встать не успел. Это его еще больше разозлило.
              – Шуты гороховые, а еще кандидаты наук!
              Прошло время. Тимофей Михайлович зауважал разработчиков, стал активно заниматься с ними планированием, развитием тематики, но меня он запомнил, как отрицательного персонажа. Я умышленно не докладывал ему о том, что в объединении “Кварц” нашему СКБ не достается ресурсов для технического перевооружения. Не достается, потому что СКБ РИАП в объединении было самое небольшое предприятие. А не докладывал я об этом главному инженеру главка, потому что, узнав об этом, он вместо того, чтобы вмешаться и навести порядок, чего доброго, просто ликвидирует с таким трудом достигнутую нами  самостоятельность, да и забросит нас на какой-нибудь завод в качестве отдела. Это означало бы конец разрабатывающей деятельности, так как руководство любого завода не преминуло бы раскидать научно-технические кадры СКБ по горячим точкам производства. Что же касается разработок для пополнения тематики завода, то эти разработки заводы получали от разрабатывающих НИИ и КБ бесплатно и с большим неудовольствием. Не рассказывал я Тимофею Михайловичу и о том, что и без этих выделений на капитальное строительство, мы развивали нашу техническую базу, пользуясь особенностями хозяйствования. Руководители крупных подразделений объединения “Кварц” (ГНИПИ, Завод РИАП, Завод им Фрунзе, КБ “Квазар”) к концу отчетного периода ломали распухшие головы по поводу невыполнения плана капитального строительства, включая и перевооружение. Я улавливал момент и помогал этим бедолагам растратить отпущенные деньги на перевооружение по заранее подготовленным заявкам и счетам поставщиков. Проходило время, и на совещаниях директоров НИИ и КБ Тимофей Михайлович к своему удивлению обнаруживал, что техническая вооруженность СКБ РИАП начинает опережать передовые предприятия главка. На очередном рассмотрении плановых показателей на следующий год Тимофей Михайлович увеличивал мне план перевооружения. Он советовал мне, какие средства автоматизации внедрить, где что взять, каких показателей следует добиться, и, если бы я признался ему, что утвержденный им напряженный план не подкреплен ни одним рублем, он бы, наверное, внутренне перевернулся, вывернулся и поперхнулся, настолько это было бы для него неестественно.
              Еще смешнее сложилась ситуация, когда в результате новых решений правительства по хозрасчету, мы вдруг выскочили на первое место по средней оплате труда, обогнав и КБ “Квазар” и, даже, ГНИПИ. Я разработал систему хозрасчета, по которой главный конструктор разработки распоряжался всеми финансами по разработке, кроме накладных расходов. Он выдавал технические задания исполнителям, смежным отделам, включая механиков, конструкторов и технологов, с указанием объемов работ, сроков и стоимости в рублях в соответствии с согласованной ранее калькуляцией.  Исполнители и руководители подразделений были захвачены личным интересом. Количество договорных работ росло в течение отчетного года, росла соответственно  и зарплата. Я лично, с учетом квартальных премий, тринадцатой зарплаты и выслуги стал получать тысячу рублей в месяц (по договору с трудовым коллективом я получал в три раза больше средней зарплаты), а программист Письменный наступал мне на пятки. Тимофей Михайлович, а он к этому времени был уже начальником главка, воспринимал нашу высокую среднюю зарплату, как феномен, и подозревал меня в непонятно пока каких махинациях. А махинация была одна – хозрасчет, доведенный до конкретного исполнителя.
              Однажды, на совещании директоров, Тимофей Михайлович предложил переводить лучших конструкторов заводов в НИИ и КБ для проведения разработок с одним условием, чтобы они по окончании разработок возвращались на завод и внедряли свои достижения в производство. Директора, зная жесткий характер Тимофея Михайловича, помалкивали, полагая, что все это все равно погибнет, когда дело дойдет до дела. А меня черт дернул, я встал и сказал:
              – Тимофей Михайлович, уж больно это круто. Давайте пока сделаем так: лучшие конструктора заводов пусть приходят к нам один раз в квартал, посмотрят, что мы наделали, поправят нас с учетом технологических трудностей, а потом вернутся. По окончании  главный конструктор разработки пусть идет на завод и доведет прибор до принятия Госкомиссией опытной партии и снова вернется на свое рабочее место разработчика.   
              Тимофей Михайлович послушал, послушал, посмотрел на меня, а потом, чтобы не погубить в словопрениях поставленный им вопрос выдал следующую формулировку:
              – А вы бы, Шаров, помолчали. У вас ведь рыло не в пуху. Оно уже в щетине.
              Все, громко хохоча, дружно согласились с Тимофеем Михайловичем.



                Братик   

              У меня есть братик Юрий Павлович Шаров, на четыре года моложе меня. В этом году, буквально на днях ему исполнилось еще только семьдесят лет. Как старший брат я, естественно, всегда вникал в его текущие дела. Надо сказать, что братик мой, в отличии от меня, спокойный, размеренный, как будто тяжелый на подъем, но в какую бы мы игру с ним ни играли, то ли это шашки, то ли карты, где требуется сообразительность, то ли настольный хоккей, где требуется быстрота реакции, он всегда меня обыгрывал. Но там, где я проходил через лабиринты жизненных ситуаций и оказывался у цели, он по непонятным причинам застревал на полдороге. Я, не имея никаких природных данных, ушел в конькобежный спорт, не бросал это занятие, пока не были исчерпаны до конца те, невысокие возможности моего организма. Братик, будучи в юные годы не крупным пацаном, пошел в классическую борьбу, и, когда вскоре бросил это занятие, к нашим отцу и мамаше чуть ли не с мольбами приходил тренер братика, рисуя родителям прекрасные перспективы Юрия в спорте. По словам тренера, такие самородки встречаются редко, и надо во что бы то ни стало вернуть его в спорт. Но, по каким-то внутренним, противоречивым соображениям, братик бросил заниматься борьбой в самом начале своего спортивного пути. Я поверил словам тренера только тогда, когда сто килограммовый братик пришел после службы в армии, поднял меня своими ручищами и сказал:
              – Ну, здорово, брательник.
              Но это было потом, а раньше была его попытка поступить на радиофак Горьковского Госуниверситета. Так сказать, по стопам старшего брата. К сожалению, неудачная. Не пройдя по конкурсу, он очень расстроился и, как мне показалось, сломя голову подал заявление на прием в ракетное военное училище, размещенное в Тобольских казармах. Экзамены сдал на пятерки. Преподаватели училища были довольны своим молодым курсантом. А я переживал за него. С армией не шутят. Из офицеров просто так не уйдешь. Я пытался внушить Юрию, что лучше потерять три года в армии по призыву солдатом, чем попасть в опасную историю, если вдруг прозришь, что офицерская служба не твое призвание. Думай! Сейчас я виню себя за то, что пытался как-то воздействовать на брата. Может быть из него получился бы хороший военный. Человек должен сам решать свою судьбу. И он решил. На первом же курсе, на первых экзаменах он просто не отвечал ни на один вопрос. Преподаватели поначалу были в замешательстве. Последовали собеседования, но брат молчал. И тогда все стало ясно. Наказание последовало немедленно: двадцать суток гауптвахты и направление в какой-то штрафной полк, служить. Приходилось тяжело. Полк охранял какие-то секретные объекты. Спал братик по три часа в сутки. Но интеллект взял свое. Сначала братик стал писать стихи в местную газету и газету “Звезда”. Потом стал редактором местной газеты и, наконец, секретарем комсомольской организации дивизии. Пришел домой крепким бугаем, поступил техником в ЦНИИ-11, где я уже работал инженером, поступил на вечернее отделение радиофака ГГУ и женился. По окончании ВУЗа стал инженером и активно включился в создание стандартов частоты. Наш институт в этом вопросе выходил на передовые рубежи в мире. Задачей братика была разработка сложных систем многоступенчатых термостатов для этих стандартов.
              Когда я прошел все перипитии защиты диссертации, я поинтересовался отчетами братика и сказал:
              – Братик, материал хороший. Систематизируй и пиши “кирпич”.    
              – А как же аспирантура?
              – Аспирантура нужна, если тебе нужна помощь научного руководителя. Если не надо, то и не надо.
              – А как же защищаться без руководителя?
              – А формального руководителя найдем там, где будешь защищаться. А сейчас пока не теряй время, готовься.
              И братик начал готовиться. Вступил в группу соискателей для сдачи кандидатского минимума по иностранному языку и философии. Кандидатские экзамены по этим предметам – обязательные ступеньки в преддверии защиты диссертации. Началась работа, о которой никто из начальства не знал.
              И вот, старший инженер Шаров Юрий Павлович стоит в нерешительности у входа в кабинет главного инженера института. А рядом я. Соображаем. Главный инженер Фатеев Борис Петрович – очень энергичный, жесткий организатор, выходец из того отделения, где работал мой брат. Когда Фатеев был начальником отделения, у него хватало время на все, он решал все вопросы разработок, накачивал начальников отделов, секторов, доходя со своими рекомендациями до техников. Само собой, когда появлялось новое техническое решение, в качестве авторов выстраивалась вереница начальников рангами по убывающей, и часто бывало, что тот инженер, кто предложил это решение, оказывался где-то там, в районе телячьего хвоста. В этом, собственно, не было ничего удивительного – в разработки вкладывались большие государственные деньги, и труд по созданию новой техники по существу был общественным. Став главным инженером, Борис Петрович не оставил своего патронажа над отделением, где он раньше был начальником. Не удивительно, что благодаря высокому техническому тонусу в этом отделении, отделение это стремительно разрасталось и к описываемому моменту составляло, чуть ли не половину института. В этой ситуации было довольно опасно появиться со своим фолиантом, как черт из пробирки и просить его величество главного инженера института Бориса Петровича, чтобы он пристроил тебя на защиту на каком-нибудь научном Совете. Чего доброго, возмутится и тормознет защиту на неопределенный срок.            
              – Знаешь, братик, давай не будем пороть горячку, отложим. А я попытаюсь что-нибудь придумать.
              – Хорошо, отложим.
              И я придумал. В это время в институт приехал некий профессор Баржин из Харьковского военного училища. Я, через моего хорошего знакомого Воинова Бориса Сергеевича, вышел на Баржина и договорился о его встрече с братиком. Братик всучил ему проект диссертации и председатель Ученого Совета Харьковского военного училища, полковник, доктор технических наук Баржин, просмотрев диссертацию, согласился быть научным руководителем, сделал необходимые замечания и назначил срок предварительной защиты. Братик, окрыленный свалившейся на него удачей, заработал, как отлаженный механизм. Предварительная защита прошла на ура. Началась подготовка к основной защите. Надо было собрать штук двадцать отзывов Ученых Советов различных НИИ, КБ и ВУЗов. Тут я, недавно прошедший эти медные трубы, был весьма полезен. Один из отзывов должен был подписать главный инженер опытного завода нашего института Чернов Владимир Николаевич. На его производственной базе изготавливались термостаты различных стандартов частоты. Я принес ему отзыв. Надо сказать, что в основном на опытном заводе изготавливались небольшие по размеру термостаты для рубидиевых стандартов частоты, Сложных систем термостатирования водородных стандартов частоты, в разработке которых принимал участие братик, было изготовлено всего несколько штук.  Поэтому, прочитав отзыв, Волков спросил:
              – А что, разве и на термостатах можно защитить диссертацию?
              – Ты на чем сидишь? – спросил я.
              – На том же, на чем и ты, на заднице – ответил он.
              – А она на чем?
              – На стуле.
              – Так вот, на стуле тоже можно защитить диссертацию.
              – Почему?
              – Потому, что стул может быть разным, жидким, например.
              – А может быть запор – перебил меня Владимир Николаевич.
              – Нет, запор может быть у тебя. А стул может быть жидким, плетеным, деревянным, металлическим, крутящимся, мягким, электрическим и министерским. Представляешь, министерский стул – какая это прелесть, а?
              – Ну, хватит, хватит, убедил.
              Зато главный инженер Киевского завода, имеющий представление о простейших термостатах для рубидиевых стандартов частоты, и не имеющий этого представления о термостатах для водородных, сверхточных стандартов частоты, набросился на меня чуть ли не с кулаками. Я ушел от него, благодаря Всевышнего за то, что на моем месте был я, а не мой рательник. Брат бы расстроился и отказался от защиты. Я же – ничего, вышел от него, отряхнулся, подписал отзыв у третьего зама главного инженера, поскулив у него по поводу того, как не любит ваш начальник нас – Горьковчан, и спокойно уехал.
              Когда подготовка к защите была закончена, и братик получил число и месяц того момента, когда его будет заслушивать Ученый Совет Харьковского училища, когда “кирпич”, то есть диссертация был размножен в трех экземплярах, плакаты подготовлены, текст двадцатиминутного доклада был выучен наизусть, братик собрался ехать в Харьков. Но, увы, не зря же я говорил в самом начале, что братику фортуна всегда показывала для начала совсем не то место. Так получилось и в этот раз, за день до торжественного момента защиты братиком его диссертации пришло известие, что Ученый Совет Харьковского Военного училища (ХВКУ) закрыт Высшей Аттестационной Комиссией, как и многие другие Ученые Советы. Братик сник.
              – Ничтяк – подбадривал я его – прорвемся.   
              Я созвонился с главным оппонентом на моей прошлой защите Львом Петровичем Кучиным, полковником, доктором наук, профессором, зав. кафедрой, председателем Ученого Совета Харьковского Авиационного института. И мы с братиком поехали в Харьков.
              В кабинете Льва Петровича Кучина мы вручили ему один из предварительных экземпляров диссертации. Он полистал труд и на следующий день дал согласие быть руководителем этой работы и предложил готовиться к предварительной защите в Харьковском Авиационном институте(ХАИ). Прошло время. Подходил срок предварительной защиты. И вдруг! Известие! По рассказам знакомых из Харькова, холостяк Кучин Лев Петрович что-то там позволил непозволительное с какой-то из секретарш. Та на него телегу в партком, не балуй, чем попало, парткомики всполошились, и вот вам результат: нет в ХАИ полковника, доктора технических наук, профессора, заведующего кафедрой, нет председателя Ученого Совета Кучина Льва Петровича. Слинял… вместе с нашим экземпляром диссертации. Братик снова сник.
              – Ничтяк – сказал я ему – упорство и труд все перетрут.
              Сказано, сделано, и я начал зондировать ситуацию в Харьковском Политехническом институте (ХПИ). А там!!! Там, известный уже нам, Баржин, собственной персоной! Ушел из военного училища в ХАИ. Вопрос снова на мази. Баржин – руководитель, и пора готовиться к предварительной защите. И снова по-накатанному, предварительная защита принята на ура. Назначено время основной защиты.
              И вот она, основная защита. Все, кажется, в порядке. Ученый Совет ХАИ – совет высокого ранга, которому разрешена защита не только кандидатских, но и докторских диссертаций. Вот только, одна заковыка. Совет проводится последний раз, после чего закрывается решением ВАКа. А кворума нет и нет. А время идет и идет. Члены Совета явно игнорируют последнее заседание. Защищаться, как и принято, будут двое. Один – мой братик, второй – местный. Договариваемся с местным, который обеспечивает две легковых машины. И начинается работа. Ловим членов Ученого Совета по домам, по различным местам отдыха. Наконец, до кворума не хватает одного. Уже прошло полчаса ожидания. Высоконаучная публика начинает недовольно ерзать. Братик ходит по коридору взволнованный. “Неужели снова в тар-тарары?”
              – Ничтяк, братик, – успокаиваю я его – у нас в запасе есть еще один, последний вариант.
              – Какой?
              – А вот какой. Кто у нас руководитель в Высшей Аттестационной Комиссии СССР? Угрюмов! Так вот у нас есть еще одна возможность, возможность написать этому Угрюмову веселое письмо о том, что де мол мы послали диссертацию в один Совет – его по вашей Угрюмовской воле разогнали, направили в другой – тоже разогнали, и в какой бы Совет не попала наша диссертация, совет лопается, как мыльный пузырь. Потеряв надежду на реализацию нашего законного права на защиту диссертации, мы, уважаемый товарищ Угрюмов, высылаем эту диссертацию вам, в ВАК, и пусть вас разнесет в мелкие научно-интеллектуальные брызги. И не пугайте, пожалуйста, своей фамилией нас, рвущихся к высотам знаний, законопослушных граждан страны. Ну, как? Успокоил?
              – Успокоил – ответил братик.
              Вдруг нам сообщили радостную весть: один из отсутствующих членов Совета, подполковник такой-то, был замечен с сумкой, наполненной продуктами, на такой-то улице, переходящим в неположенном месте трамвайную линию, был задержан милиционером для разъяснений, но неожиданно отбит и захвачен одним из наших экипажей. У подполковника отобрали сумку с селедкой, запихнули в машину и наставили на него авторучку “господин профессор, нужно исполнять долг”. Кворум был обеспечен и Совет начал работу. Братик развернул свои плакаты и, в том числе, большого размера фотографию сложных систем термостабилизации, каких ученые ВУЗа видом не видели, слыхом не слышали. В выступлениях оппонентов и рецензентов прозвучали ласкающие слух предложения: а не присудить ли братику степень доктора технических наук? Это было опасно, так как, приняв такое решение, Совет мог спровоцировать отрицательное решение ВАК. Здравый смысл восторжествовал – братику присудили ученую степень кандидата технических наук.
              То ли руководство нашего института было оскорблено такой самостоятельностью братика, то ли оно просто не заметило события защиты, только братик как был, так и оставался ведущим инженером, и перевод его в старшие научные сотрудники с повышением оклада не предвиделся. И он ушел на эту, соответствующую его остепененности, должность на другое предприятие. Но это уже другая история.   




                Свидетель Шаров, улица Республиканская

              “Не догоню, так хоть согреюсь” – думал петух, преследуя курицу. Уже в достаточно солидном возрасте, когда я уже понимал тщетность попыток догнать, а для того, чтобы разогреться, достаточно было попытаться догнать мысленно, я ехал в автобусе мимо улицы Сусловой и любовался двумя весело беседующими красивыми женщинами. “мысленно догонял”.  Каждый вечер, оставляя машину в гараже кооператива в Верхних Печорах, я проделывал этот путь в автобусе до своей остановки на перекрестке улицы Ванеева и Республиканской.
              В тамбуре автобуса мучился вдрызг пьяный мужик среднего роста, довольно крепкого телосложения. Около остановки “улица Корнилова” к нему пристали двое парней и стали требовать билет. Тот начал шевыряться в карманах, но в это время автобус остановился, двери открылись, и парни силой вытащили пьяного мужика на тротуар. Когда автобус отъезжал от остановки, я увидел, что на подмогу парням бегут еще двое, а пьяный мужик отмахивается от нападавших на него парней.
              У меня в голове вдруг прояснился весь смысл происходящего. Зачем двум трезвым парням вытаскивать пьяницу из автобуса на остановке, не имеющей ни какого отношения к пунктам нахождения милицейских органов? Что это за помощники? А может быть, помощники бежали к остановке от близлежащего дома? Совершенно ясно, что это самые настоящие мародеры-стервятники, промышляющие легкой и мелкой наживой.
              Я вышел на следующей остановке и из близлежащей телефонной будки позвонил по телефону 02. Мне ответили.
             – Дежурный слушает.
            – Алло. Говорит Шаров Павел Павлович, проживающий по адресу Республиканская 27-17. Сейчас на остановке “улица Корнилова ” два парня вытащили из автобуса незнакомого им гражданина и потащили к домам по улице Сусловой. 
              Дежурный уточнил некоторые детали происшествия. Я сообщил, что буду ждать милицию на той остановке, где оно произошло. Вернувшись на эту остановку, я подождал минут пять и… вот она – моя милиция, которая меня стережет и, простите, бережет. Я сел в милицейскую машину, и мы въехали во двор между двумя домами. То, что представилось моим глазам, не укладывалось ни в какие рамки моих предположений. Пьяный крепыш, очнувшись от угара винных паров, укладывал в штабеля одного за другим противников. Двое уже лежали без движения, третий уползал с поля боя на карачках, а четвертый еще пытался увернуться.
              Помните анекдот? Один другого спрашивает: “Что это у тебя за фингал под глазом?”. А второй отвечает: “Да вот, мне хотели пинка дать, а я увернулся”. Так  вот этот четвертый судя по расквашенной физиономии уже раза три-четыре уворачивался, а счет только начинался. Милиционеры быстро прекратили это безобразие, покидали всю компанию в две машины и повезли. Не забыли прихватить и меня.
              В милиции к своему удивлению я понял, что крепыш как был до чертиков пьян, так таким и остался, поскольку, как самый главный подозреваемый в организации драки, с удивительной настойчивостью доказывал теперь уже милиционерам, что мол вот он – билет автобусный – в кармане лежит. Что касается мордобоя, то он проделывал его по-видимому на каком-то автопилоте, интуитивно устраняя вставшие вдруг помехи на его поступательно-спотыкательном движении домой.
              Побитые трезвые мужики представали во мнении милиционеров пострадавшей стороной. Один из этих пострадавших толкнул меня локтем и показал мне жестами, чтобы я не писал объяснения. Я все понял, подошел к майору милиции, попросил лист бумаги, написал на ней свою фамилию, имя, отчество, адрес проживания и изложил все, что я видел в начале боевых действий. Я не удержался и написал в конце свое предположение о том, что мальчики с разбитыми рожами есть не кто иной, как мелкие грабители, котрые на этот раз нашли неплохое приключение на свои сидячие места.
              Моя бумага, судя по всему, несколько озадачила милиционеров. Не верить-то мне было глупо – я сам их вызывал. Милиционеры что-то пообсуждали в закрытой комнате, потом один из них – сержант – вышел к нам и заявил:
              – Кто тут Шаров Павел Павлович, Республиканская, 27-17. Пройдемте?
              Глупость этого представителя органов милиции была безгранична. Я на некоторое время остолбенел. Потом я встал, зашел в комнату, где меня ждал майор и спросил его:
              – Товарищ майор, скажите пожалуйста какие органы, по вашему, представляет собой вот этот сержант?    
              – Как какие? Правоохранительные.
              – Тогда зачем он этим бандитам сообщил мой адрес, адрес единственного свидетеля?
              Повторив и разъяснив милиционерам все, что написал на бумаге, я пошел домой и все время думал: “Бывают же в природе органы так похожие по одежде на милиционеров!”

   
                Приглашение

              Если земля, по мнению древних, стоит на трех слонах, то это, в конце концов, оказалось фантазией древних. Но вот совсем не фантазией было то, что завод РИАП в свое время держался на двух столпах, на директоре Василии Павловиче Морозове, высоком, грузном, малоподвижном человечище чувашской национальности и не столько высоком, толстом главном инженере Копылове Викторе Селиверстовиче. Основным достоинством  обоих было умение управлять людьми. Оба они стоили друг друга. Иногда Виктор Селиветстович заходил  в кабинет директора, предупреждал секретаршу, чтобы никого близко не допускала к двери в этот кабинет, и начинался бой титанов. Секретарша выгоняла всех из приемной, потому что из кабинета директора раздавался такой грохот, ругань и брань, что слышать это посторонним было нельзя. Виктор Селиверстович отстаивал право на самостоятельные решения. Затем шум утихал, слышалось бульканье, покрякивание, почавкивание и из кабинета выходил довольный, улыбающийся Виктор Селиверстович. Он  не был пристрастен к выпивке. Зато у Василия Павловича была привычка, чтобы  на любом застолье рядом с ним на столе стояли во фрунт две бутылки водки или коньяку. Пил гранеными стаканами.
              Наше СКБ было в те далекие времена в составе завода РИАП и наша самостоятельность держалась на честном слове, данном директором завода РИАП директору СКБ Матвеичеву Борису Григорьевичу, бывшему до того секретарем райкома партии. Когда я, молодой главный инженер СКБ, в порядке учений по Гражданской обороне с группой сотрудников был направлен выездным директором в Княгининский район, где должен был подкорректировать размещение по деревням подразделений завода в случае особого периода (это значит, когда атомная бомба жахнет), я во-первых, зафиксировал опустевшие деревни с брошенными домами, а во-вторых, позвонил на завод, попросил Брылина Володю зайти к директору, пригласить его на контрольную проверку выполненной работы, а заодно и выпросить рублей пятьдесят материальной помощи для подготовки к этой контрольной проверке.
              Когда Василий Павлович приехал, мы очень быстро закончили формальности по работе и приступили к главному мероприятию. Рядом с Василием Павловичем выстроились две бутылки водки, и мы начали “употреблять” за особый период, то есть, простите, за то, чтобы его как можно дольше не было. За трапезой я стал поскуливать по поводу основного вопроса, который мучил меня последнее время.
              – Василий Павлович, не секрет что работа инженерного состава на заводе более напряженная и требующая быстрых решений, чем, например, у разработчиков. 
              Василий Павлович понимающе кивнул. А я продолжал:
              – Если создать разработчикам такую же нервозную обстановку, то они своими быстрыми решениями создадут черт те что, но только не то, что надо. Разработчик должен иметь время подумать. 
              – Ну, и что ты хочешь этим сказать? Пусть думают.
              – Я хочу сказать вам спасибо за то, что мы являемся единственным СКБ, если не считать группу в пятьдесят человек в Брянске, которое не пропало в круговерти срочных заводских задач.
              – А что? Есть пропащие?
              – Конечно. Я был на заводе в Махач Кале. Разговаривал с начальником СКБ. Так они уже забыли, когда занимались разработками. Они уже давно – подразделение сопровождения новой техники в отделе главного конструктора завода. Да и далеко ходить не надо. У нас в ГЗАСе тоже когда-то было сильное СКБ, и тоже пропало в задачах завода.
              – И как ты думаешь, почему?
              Конечно, Василий Павлович знал почему. Ему хотелось добраться до того, что мне собственно надо.
              – А потому, что предприятия разработчики, в отличии от зарубежных фирм, это отдельная группа предприятий с отдельным государственным финансированием. А заводы это отдельная группа, которой руководство главка преподносит новые разработки бесплатно, да еще платит деньги за подготовку производства при внедрении этой  новой техники. Да при этом у заводского руководства появляется дополнительная головная боль, так как объемные и экономические показатели падают. Вот и нет у руководителей заводов интереса, содержать разработчиков на своих штатах. Своих задач полно. А вот вы содержите.
              – И что вам не нравится?    
              – Да то, что содержите то вы нас с путами на ногах. Не разбежишься. Человека взять на работу – к вам, затраты какие – к вам. Без вас ни отдел кадров, ни бухгалтерия для нас пальцем не шевельнет.
              – И что ты предлагаешь?
              – А посадить нас на отдельного коня, вооружить мечом, чтобы мы, как Алеша Попович рядом с вами, Ильей Муромцем, общее дело делали, не испытывая затруднений. В план СКБ можно включить текущую модернизацию выпускаемой заводом продукции, разработку нестандартных автоматизированных средств. Мы получим возможность саморазвиваться.  От нас вам пользы гораздо больше будет.   
              Разговор прервался, когда две бутылки были выпиты, больше Василий Павлович не пил, он сел в Волгу и уехал. Но мина была заложена, и пришел момент, когда он согласился с нашим предложением и отпустил СКБ на свободу. Мы стали СКБ РИАП – самостоятельное предприятие в соответствии с приказом Министра. Конечно, моих заслуг тут было мало. Все сделал Борис Григорьевич Матвеичев.
              Но вот фундамент завода РИАП закачался. Василий Павлович лег однажды спать да с улыбочкой на устах и приказал долго жить, а Виктор Селиверстович был назначен директором одного из крупных заводов в городе Горьком, завода имени Ленина. Появились новые люди. Директором стал бывший второй секретарь горкома партии в городе Арзамас, Ермаков. Было тогда такое общепризнанное правило, направлять на ответственные хозяйственные посты бывших партийных функционеров. Арзамасский регион славился большими урожаями лука. С легкой руки какого-то шутника Ермакова прозвали луководом. Он не обижался, он знал себе цену. Ермаков был далек от радиоизмерительной техники, как Плутон от Созвездия Малой Медведицы. Поэтому, чтобы не плутать в дебрях новой техники, он поставил задачу подобрать себе главного инженера, который бы самостоятельно решал все технические вопросы. Главным инженером на заводе стал Михаил Яковлевич Широков, бывший начальник ОТК, отличающийся высокой рвением в борьбе за качество, гигантским трудолюбием и явным неумением организовать работу большого коллектива. Почти каждое утро начиналось оперативкой, на которой присутствовали все руководители цехов и отделов, Широков доставал пачку толстых тетрадей и начинал доскональный допрос, где какая деталь застряла. Поскольку этих застрявших деталей были тысячи, оперативка длилась иногда до обеда и, в связи с тем, что на ней застревал весь управленческий аппарат, в призводстве застревало все, что способно было застрять. Если его предшественник Копылов Виктор Селиверстович, механик по образованию, верил в людей, и дело шло, то Михаил Яковлевич, радист по образованию, никому не верил и все хотел сделать сам. Новый директор понимал, что надо что-то делать.
              Однажды, кому-то пришла не плохая мысль создать на заводе цех новой техники, с тем, чтобы наиболее квалифицированные рабочие готовили опытные партии новой техники, не мешая ритму выпуска вала. “Желание-то у меня есть” – сказал один из персонажей итальянского кино, с вожделением поглядывая на Софи Лорен. Дело в том, что возможности у этого персонажа иссякли. Так и у руководства завода РИАП появилось желание, но где его воплотить в жизнь? Места нет. Когда есть что, есть как, но негде, это ведь тоже трагедия. Кроме того, эпоха развитого Социализма породила еще один феномен, который можно было бы назвать “спихнизмом”. На заводе все поняли, что такой цех – это очень большая головная боль, и надо было эту идею на кого-то спихнуть. И как всегда в таких случаях, взоры всех сразу же обратились на нас, на СКБ. А, надо сказать, что вплоть до 1991 года, до того момента, когда почти вся оборонная промышленность полетела к чертовой матери, так вот, до 1991 года было принято держать науку на коротком поводке у производства. Выражалось это, в частности, в том, что все, в том числе и самостоятельные,  Специальные Конструкторские Бюро (СКБ) не имели на своих балансах производственных площадей. Площади принадлежали заводам. Исключением были только научные предприятия в статусе Научно Исследовательских Институтов (НИИ). СКБ обладало своим оборудованием, бухгалтерией, отчетностью за газ, свет, воду и так далее, но все это парило как бы в воздухе, располагалось на чужих площадях. Вот и решил товарищ Ермаков создать цех на площадях самостоятельного тогда уже, СКБ. Я быстро прикинул, и получилось, что цех этот должен быть приблизительно в два раза больше по площадям, чем наше СКБ. Главный технолог завода Станислав Иванович Сорокин добросовестно просчитал, получил, по-видимому, похожий результат, доложил этот результат Ермакову, чего-то они там пошушукались, и Ермаков назначил совещание на эту тему. На совещании он изложил суть задачи, обратился к директору СКБ Матвеичеву Борису Григорьевичу:
              – Как вы, Борис Григорьевич, смотрите на эту идею? Вы согласны с ней?
              Борис Григорьевич кивнул головой сверху вниз, обозначающее “да”. Он еще ни разу в своей жизни не делал у начальства движения головой, обозначающее “нет”. Он прекрасно понимал, что его мотание головой, обозначающее то ли “да”, то ли “нет” сегодня значения не имеет и на решение совета не повлияет. Его пригласили только для того, чтобы констатировать ему факт принятия решения. Сам же Борис Григорьевич прекрасно понимал, что все то, что здесь происходит, есть не что иное, как балаган. Как можно решением директора завода ликвидировать СКБ, созданное приказом Министра и имеющее в своем плане особо важные разработки? Я же проскочил на совещание вообще без приглашения. 
              – Станислав Иванович – обратился Ермаков к главному технологу – вы подготовили планировку цеха? 
              – Так точно. Подготовил. 
              – Ну, так покажите нам ее. Расскажите о размещении подразделений.
              – Не могу… 
              – Почему не можете?
              Ермаков явно был удивлен.
              – Так ведь тут Шаров сидит.
              Ермаков перевел взгляд на меня. Да, действительно, сидит. Послышался легкий смешок, потом совещание грохнуло со смеха. Когда смех утих, Ермаков, понимая в чем дело, все таки спросил с усмешкой:
              – А чего вы его так боитесь?
              – Так ведь он мою планировку вдрызг раскритикует.
              – А мы ему слова не дадим – пошутил Ермаков.
              Тем не менее, решение состоялось и, естественно, превратилось в пшик, а директор Ермаков кое-что намотал себе на ус.
              Вскоре, по-видимому, не без инициативы Ермакова, на заводе появилась партийная комиссия объединения с участием представителей главка. Рассматривали работу завода с акцентом на деятельность главного инженера Широкова. Всех руководителей расспрашивали о нем. Мне позвонил по телефону знакомый мне заместитель директора по кадрам объединения и попросил:
              – Павел Павлович, как бы вы очень кратко охарактеризовали главного инженера завода Широкова?
              – Кратко?
              – Да, буквально в двух, трех словах.
              И из меня неожиданно вылетело:
              – Очень ответственный, трудолюбивый дурак.
              Это было грубо с моей стороны, но по существу точно. Через некоторое время меня вызвал к себе Ермаков и предложил следовать за ним. Приехали в головное предприятие объединения, в ГНИПИ, явились к Генеральному директору объединения Гашину Владимиру Михайловичу. Тот сразу к делу.
              – Павел Павлович, как вы смотрите на то, чтобы вас назначили главным инженером завода РИАП? Вот, товарищ Ермаков очень хотел бы в вашем лице иметь напарника по работе. 
              Предложение было неожиданным.
              – Дайте переварить, Владимир Михайлович.
              – Варите, варите.
              Я быстро сориентировался.
              – Владимир Михайлович, я в принципе не против, но с одним условием: если я останусь по совместительству главным инженером СКБ.
              – А это вам зачем?
              – Во-первых, я бы максимально совместил деятельность СКБ с планом внедрения новой техники завода, а  во-вторых, после ухода Матвеичева на пенсию, я бы хотел стать директором СКБ.
              – Видите ли, Павел Павлович, условия ставить здесь не принято. Что касается существа вопроса, то мне кажется, вы не совсем четко понимаете, что работа главного инженера завода, это значительно более сложная и напряженная работа, чем в СКБ. Кроме того, ваше перспективное желание стать директором СКБ показывает вашу привязанность к разработкам, а с таким настроем вступать в должность главного инженера завода нельзя. Дело можете провалить.
              Наступила небольшая пауза. Каждый думал о своем. Ермаков с сожалением и надеждой смотрел на Гашина. Я думал о том, что один раз такая ситуация уже была, когда Борис Григорьевич Матвеичев неожиданно направил меня начальником лаборатории микроэлектроники вопреки моему желанию стать начальником лаборатории основных радиотехнических разработок. Гашин провалился в себя. Ему надо было решать кадровый вопрос. Наконец, он очнулся и спросил:
              – А как вы считаете, Павел Павлович, кто мог бы стать на заводе главным инженером? 
              – Скобенников, Владимир Михайлович.
              Скобенников был заместителем главного инженера опытного завода ГНИПИ. Это был коммуникабельный руководитель, умеющий доверять людям.
              – Скобенников? Так ведь он механик по образованию.
              – Владимир Михайлович, на заводе сформировалась грамотная группа радистов и технологов, в основном выходцев из нашего СКБ. Это бывшие разработчики: начальник метрологической службы Косов Николай Александрович, главный технолог Сорокин Станислав Иванович, появился в отделе главного конструктора Воронков Александр Константинович. Это все заместители, помощники, они свое дело сделают. Скобенников человек коммуникабельный, он их организует. А главная задача – создание на месте механического цеха N 7 цеха с числовым программным управлением. Это уж работа самого Скобенникова, который кое-что в этом направлении уже сделал на опытном заводе ГНИПИ.
              По глазам высоких руководителей я понял, что попал в точку. Скобенников, не подозревая с чьей подачи он стал главным инженером, приступил к работе. Он действительно построил цех с числовым программным управлением. Что касается меня, то строить цех микроэлектроники было тяжело, но интересно, а строить автоматизированный механический цех – простите, это не мое.
              Я был рад, что увернулся от этого назначения, увернулся от гигантского кабинета, от персональной машины, от большой благоустроенной квартиры, от ближайшей перспективы стать директором оборонного завода, от всего того, что отделило бы меня от окружающих людей, отделило бы меня от любимой работы, которую я сам спрограммировал. Важную, полезную работу в ущерб любимой и интересной, конечно, надо делать, но только, если, кроме тебя, ее никто больше не сделает. А в данном случае – вон их сколько, претендентов на свято место, которое, как известно, пусто не бывает.   
      


                Крутые повороты 

              Одним из ведущих специалистов в нашей области я, да и многие другие, считают Андрущенко Владимира Григорьевича. Этот человек, появившийся на горизонте радиопромышленности в матросской тельняшке, обладал, да и сейчас наверное обладает, феноменальной памятью и организационными способностями и, не смотря на то, что никогда не защищал кандидатских и докторских диссертаций, он на равных, а чаще всего, как наиболее опытный радист, обсуждал проблемы с остепененными специалистами. Начал Владимир Григорьевич свою деятельность в должности начальника главка с наведения порядка.  Порядок в чем? Естественно, в концентрации усилий разработчиков для  решения главных задач. А это значит: кончай многономенклатурность, вперед к специализации. В результате наведения этого порядка генераторы шумов ушли от нас в Каунас, источники питания в ГНИПИ, измерители мощности в Мытищи. Я пришел в отдел к своему вчерашнему дипломнику, моему сегодняшнему аспиранту, начальнику отдела по разработке приборов группы П3-, то есть измерителей напряженности сильных электромагнитных полей (ЭМП) Хилову Владимиру Павловичу и сказал:
              – А как вы смотрите на то, что СКБ через некоторое время будет СКБ по специализации группы П-3?   
              – Ты сто, с ума сосол? – пошутили ребята.
              – Не, не сошел. Можем. Только в этой свистопляске можно не только уровень завоевать, но и вообще СКБ потерять. Вон директор завода Кусакин на всех совещаниях бубнит “отдайте, да отдайте мне СКБ”.
              – Он что, хочет, чтобы мы по заводу забегали? А умище куда? Да мы же сразу по институтам разбежимся. 
              – Да, конечно, это все равно, что поймать разработчика  взрывчатых веществ и посадить его спички обсеривать, сколько наобсеривает, столько и получит. Они считают, что этот самый бывший разработчик будет сидеть и зарабатывать деньги. Инженер разработчик, на мой взгляд, человек самого, что ни на есть Коммунистического воспитания. Оклад постоянный, а он генерирует и генерирует по четырнадцать часов в сутки.
              – А в чем дело, Павел Павлович, чем эта перетасовка нам грозит?
              – Дело в том, что до сих пор бытует мнение, что группа П3- это не совсем радиоизмерительная тематика, она, так сказать, с медицинским уклоном. Надо доказать важность нашей тематики. Думать надо.
              И мы придумали. Хилов собрал материал по многочисленным моделям зарубежных фирм, договорился со своим знакомым подполовником в В/Ч по обеспечению армии радиосредствами, расписал удручающее положение с вопросом по группе П3- в нашей Стране и выслал в В/Ч. Бумага пошла и начала работать.
              К этому времени созрел внутренний вопрос. Борису Григорьевичу, моему директору, исполнилось шестьдесят лет, и он почувствовал себя неуютно. Юрий Иванович Николаев, начальник одного из отделов, начал по договорам с Новосибирским Центром Стандартизации и Метрологии работу, которая должна была стать его диссертацией. Я помогал ему сформулировать основные функции этого автоматизированного устройства. Только почему-то руководителем цикла этих работ стал начальник СКБ и вскоре половина ресурсов СКБ пошла в эту гигантскую дыру. Я понял, что, как только дойдет до руководства главка эта растрата, меня тут же, как главного инженера, уволят, а Борису Григорьевичу сойдет по старости. Я к нему “давайте прекращать это безумие”. Ля, ля, ля, тополя и никаких решений. Я съездил в главк, встретился там с Андрущенко и попросил рассмотреть нашу тематику в связи с общей реорганизацией. Стал ждать.
              А меня вдруг вызвали к Генеральному директору объединения “Кварц” Гашину Владимиру Михайловичу на аттестацию. Вызвали меня, единственного из руководителей объединения. “Как мальчишку” – подумал я и пошел.
              Сам Владимир Михайлович, придя с партийной работы на высокий пост в институт Всесоюзного значения, встретил довольно неблагожелательный прием главного инженера ГНИПИ, Фатеева Бориса Петровича. Борис Петрович считал Гашина не на своем месте и частенько выдавал шутки вроде:
              – Эх, голова болит, ничего не соображает, как у Гашина.    
              “Почему все-таки выбрали для экзекуции меня одного?” – думал я, идя на аттестацию – “неужели Борис Григорьевич решил таким способом от меня избавиться? Как бы не проявилась у Владимира Михайловича партийная солидарность с Борисом Григорьевичем, и не врезал бы он мне по полной программе ”.
              И вот я в кабинете Генерального директора. Рядом с ним руководители объединения. Вопросы задает Генеральный директор:
              – Товарищ Шаров, скажите какие у вас недостатки?
              – Есть такие. Вспыльчивый очень. Человека могу обидеть, но по справедливости. Потом приходилось извиняться.
              – Что ж, хорошо, что вы это понимаете. Вот тут у нас, среди большого перечня недостатков и этот фигурирует.
              “Ничего себе! Там даже перечень есть!”
              – Ну, а к достоинствам своим, что можете отнести?
              Я понял, что перечня достоинств у них нет.
              – По поводу достоинств, не мне судить. Судите по делам.
              – Вот тут у нас по главным вопросам кругом тройки стоят.
              При проведении аттестации ведущих инженеров было принято давать на заполнение подчиненным, равным по должности специалистам и начальникам специальные анкеты с рядом вопросов.
              – Тройки? – спросил я – что, и подчиненные так оценили?
              – Да, вот ваш аспирант, начальник отдела Хилов Владимир Павлович, например.
              Я был шокирован. Это, какое же давление надо было испытать, чтобы так поступить.
              – Ну что ж – ответил я – троешник, значит троешник.
              Председатель комиссии, Генеральный директор объединения, Гашин Владимир Михайлович, бывший секретарь райкома, человек, умудренный в чиновничьих хитросплетениях, перед тем, как принять решение, вызвал к себе своего заместителя Шишкова Глеба.
              – Как ваше мнение, Глеб Иванович.   
              – Наплели, Владимир Михайлович. Там Шаров единственный грамотный и полезный человек среди руководителей. А то, что он все время на нервах, так это по делу.
              Я получил в письменной форме замечания по моей работе, среди которых было и такое “серьезнее надо быть”, и вспомнил, как меня в свое время отчитывал Гашин Владимир Михайлович, когда в райкоме партии меня принимали в ряды КПСС. Фраза эта “серьезнее надо быть” прозвучала уже тогда. По-видимому, она намертво врезалась в его память, он награждал ей всех недозрелышей в порядке назидания. Так или иначе, а я отделался небольшой встряской.
              Вскоре подошел вызов в главк. Вызывали меня и Бориса Григорьевича Матвеичева. Но он затоптался и возложил все на меня. Я взял с собой Хилова для отчета по направлению работ группы П3- и Николаева для отчета по направлениям работ по группе Р3-, которые формально возглавлял начальник СКБ. Андрущенко распорядился:
              – Пять минут Шарову по общим вопросам. Десять минут Хилову по состоянию разработок измерителей напряженности электоромагнитных полей и десять минут Николаеву по состоянию разработок измерителей полных сопротивлений.
              Я выступил. Дал общую картину разработок. Предложил расширить объем работ по группе П3-, возможно за счет сокращения объемов по группе Р3-. Направление автоматизированных измерителей полных сопротивлений в коаксиальных СВЧ трактах вообще прекратить, как неэффективное, поскольку автоматизация этих конструкций не дает практического выигрыша, а в производстве будет стоить на порядок дороже. Внедрение в производство таких конструкций значительно снизит объемы выпускаемой продукции и не даст практического эффекта у потребителя.          
              Хилов доложил результаты нашей деятельности по измерителям плотности потока энергии СВЧ и напряженности сильных полей. К этому времени мы уже провели несколько разработок на уровне лучших зарубежных образцов, поэтому его доклад прозвучал убедительно.
              Когда стал выступать Николаев, Андрущенко стал наливаться отрицательной энергией. Дело в том, что Николаев выступал в своей обычной манере. Он сыпал цифрами, явно преувеличивая достоинства разрабатываемых им приборов. Нам, на наших НТС, уже надоело спорить с ним по техническим вопросам, потому что он напрочь игнорировал чужие мнения и нахально утверждал явную чушь. Там, у нас на НТС, это был растрепавшийся заяц, за спиной у которого был лев, начальник СКБ, формальный руководитель этого направления работ. Здесь лев отсутствовал, зато среди слушателей не было дураков, его слушали грамотные и умудренные опытом руководители. Что касается председателя заседания, Андрущенко, то о его техническом уровне было уже сказано выше. Когда Николаев попытался представить свои конструкции как достижения в данной области, его с места спросили, знает ли он такие-то типы зарубежных аналогов, где цель достигнута совсем другими средствами с результатом не сравнимо более высоким. Николаев, конечно, знал про эти аналоги, но по привычке начал снова пытаться запудрить мозги присутствующим. Не дожидаясь конца доклада, Андрущенко встал и, свирепо глядя на меня, сказал:
              – А вы, товарищ Шаров, куда глядели? Если вы направите мне на утверждение хоть один отчет по данным работам, я заверну вам этот отчет со всеми вытекающими последствиями.
              Затем он посмотрел на присутствующих главковских технарей и спросил: 
              – У меня один вопрос, что будем делать с группой П3-?
              Встал Заместитель главного инженера нашего объединения “Кварц” Смирнов Алексей Данатович.
              – Тематика вроде не наша, но уровень у них довольно высокий. 
              – А вы, Борис Ефимович, что скажете? – обратился он к начальнику научно-технического отдела главка.
              – Я соглашусь со Смирновым. Действительно уровень разработок высокий и кроме нас в стране сейчас создавать эти приборы по обеспечению техники безопасности персонала, обслуживающего СВЧ установки, не кому. Хотя, по существу тематика не совсем наша.
              Тогда Андрущенко достал из стола какую-то бумагу и начал ее читать. Бумага эта была из Министерства Обороны в Министерство Промышленности Средств Связи. Мы с Хиловым затаили дыхание. Было от чего. Вот это подполковник! С первых слов мы узнали наше творчество, направленное знакомому подполковнику в В/Ч. И удостоенное теперь генеральских подписей.
              – Так вот – подытожил Андрущенко – теперь это одно из важных наших направлений. Уровень излучений радиотехнических средств за последние годы значительно вырос, и продукцию нашу ждут во всех Министерствах. А по сему, в силу важности решения этих задач, считаю необходимым передать это направление Мытищинскому институту, как головному в части измерений мощности СВЧ.
              Вот это да! Я понял, что мы на грани фиаско. Мы встретились взглядам с Хиловым и поняли: переборщили! Если бы на моем месте сейчас сидел Матвеичев, он, воспитанный дисциплинированным коммунистом, мотнул бы головой сверху вниз, что и означало бы полную солидарность с высоким начальством. Что же касается меня, то меня только что критиковали на совещании в объединении “Кварц” за невыдержанность. Я и не выдержал. Я вскочил и начал объяснять Владимиру Григорьевичу Андрущенко, что аппаратура группы П3- действительно вылупилась из измерителей мощности, но сейчас это уже совсем другая техника. В основе ее – измерение уровня излучений датчиками, распределенными в пространстве, и общего с измерителями СВЧ мощности в трактах у них только, отсчетное устройство в виде усилителя постоянного тока. Мое эмоциональное выступление сбило ритм обычной размеренной работы совещания. Все загалдели и большинство поддержало меня. Основным аргументом было то, что Мытищинскому институту с его мощной производственной базой потребуется не один и не два года, чтобы достичь нашего уровня разработок по этой тематике. А, если учесть необходимость освоения технологии тонкопленочных термопарных комплексов на гибких диэлектрических подложках, то срок может удлиниться еще.
                “Уф!”. Мы были на коне по всем вопросам. Когда возвращались домой, я спросил Хилова:
              – Так что скажете? Сосол я с ума или не сосол? Теперь основной и почти единственно тематикой СКБ будет группа П3-.
              Прошло время, и у Матвеичева Бориса Григорьевича созрела персональная пенсия республиканского значения. Но эта повышенная персональная  пенсия требовала от него обязательного ухода с руководящей должности. Он стал ведущим инженером в системе снабжения. Я стал директором, а Хилов – исполняющим обязанности главного инженера. А время двигалось вперед и мы вместе с ним, кто опережая, кто отставая, а кто в ногу со временем.         
               
                Повышение квалификации

              В 1977 году родное наше Министерство Промышленности Средств Связи решило заняться подготовкой в плановом порядке главного звена управления промышленностью – директоров предприятий, в том числе директоров НИИ и КБ. Почему главного? Да потому, что в системе повышения научно-технического потенциала Страны пятилетние и годовые планы развития уже не могли  рождаться в кабинетах министерских работников. Вал научно-технических задач так быстро разрастался, что если бы министерские руководители, несмотря на свой достаточно высокий технический уровень, попытались управлять этим процессом, не обращая внимания на нарождающиеся высококвалифицированные кадры на предприятиях разработчиках, то Страна эта только и занималась бы внедрением кукурузы в районах мертвой мерзлоты.
              Сама жизнь подсказала принцип планирования, заключающийся в том, что руководители направлений разработок на местах, как правило, доктора и кандидаты наук, на основе знания уровня зарубежной техники, формировали план задач на ближайшее будущее и на долгосрочную перспективу, предлагали эти задачи на утверждение в научно-тематические подразделения министерств. Далее эти прожекты превращались в жесткий план, принятый специалистами министерств и утвержденный чиновниками, а, в большинстве случаев, Военно-промышленной комиссией (ВПК), не выполнить который уже было нельзя. Система отчетности давила всякую возможность отлынить от выполнения того, что сам придумал.
              Вот почему в Стране заработал принцип отбора и воспитания руководителей научно-технических предприятий не только обладающих чувством ответственности за порученное дело, как это было на заре Советской власти, но и достаточно грамотных, чтобы, как минимум, со знанием дела барахтаться на гребне бурного потока развития мировой науки и техники. В такую группу я – главный инженер Специального КБ радиоизмерительной аппаратуры – и попал в феврале 1977 года.
              Группу человек тридцать собрали со всего Советского Союза в Москве, посадили в автобус, отвезли в село Покровское и разместили на пятом этаже в двухместных номерах действующей гостиницы. Первые четыре этажа были пустые. В первый же вечер нас ждал приятный сюрприз. Оказывается, рядом расположился шикарный дом отдыха, из здания которого звучала призывная музыка танца. Гостиница наша использовалась в летнее время для отдыхающих, а в зимнее время пустовала.
              Несмотря на то, что наши занятия проводились в Москве и, следовательно, большую часть времени мы в гостинице отсутствовали, тем не менее, ежедневное торчание в номерах по вечерам в течение четырех месяцев вряд ли выдержал бы мужик любого аскетического воспитания. А тут мы, и совсем уж от аскетизма далекие. Поэтому нас постепенно понесло осваивать близлежащие пространства, в которые попадали такие замечательные во всех смыслах места, как дом отдыха ВТО (дом отдыха творческих работников), магазин виноводочных изделий в селе и другие достопримечательности. Двухместные номера по вечерам превращались в многоместные с приглашением гостей из среды аборигенов и отдыхающих.
              Потребовались кое-какие организационные мероприятия. Старостой группы был избран Леша Молчанов, главный инженер Киевского института. Его заместителем выбрали меня. Поскольку Леша обладал явно выраженным характером лидера, то он сразу же полез на трибуну, чтобы произнести глубокую речь с огромным количеством предложений. Естественно, что выполнять эти решения должен был я, его заместитель.
              Не зря говорят: большому кораблю большое плавание. В соответствии с этой поговоркой Леша впоследствии стал директором Мытищинского института, а потом и главным инженером шестого Главного Управления МПСС – моим начальником. Среди нас был будущий член-корреспондент Академии Наук Ульянов Адольф (интересное сочетание, правда? Адольф и Ульянов), Генеральный директор ГНПО Кварц, куда входило и СКБ, которым я руководил. Среди нас был Виталий Хохлов – главный инженер Саратовского НИИ, а в будущем – начальник Главного Технического Управления министерства и много, много других  неординарных личностей. Я же, как бывший член профкома ГНИПИ по культурно-массовой работе, пытался направить по вечерам бурный поток волеизъявлений очень энергичных (не зря же все они стали главными инженерами) людей с различными интересами в какое-то более-менее организационное русло. Чтобы вся эта энергичная компания после коллективного застолья,  не ходила на ушах, а перемещалась в цивилизованном направлении.
              Должен прямо сказать, что заставить эту кампанию играть в ладушки или хотя бы подчиниться какой-то единой концепции времяпровождения было невозможно. Ничего не поделаешь – личности. Поэтому я в конце концов и оставил свои попытки как-то влиять на творческий процесс этого самого времяпровождения, превратившись сначала в наблюдателя, а потом и сам поплыл по течению того бурного потока воскресных и вечерних событий, который к тому же был во всех отношениях приятен и интересен.
              Два дома отдыха, село с достаточным количеством интересных молодых людей, магазин с вином и закуской. Всего этого было достаточно, чтобы наша гостиница превращалась по вечерам в гудящий улей из высококвалифицированных персонажей различной степени поддатости.
              Надо сказать, что еще на первом собрании в Москве, в аудитории института повышения квалификации МПСС я по привычке спрятался за задним столом и вдруг на первом ряду обнаружил вроде бы знакомую лысину. Когда лысина повернулась ко мне лицом, я узнал в ней моего сокурсника Матвея Кокина. С момента окончания Горьковского университета прошел двадцать один год и, тем не менее, я его узнал по лысине, тем удивительнее, что двадцать один год тому назад лысины у Матвея не было. Матвей (Мотя) оказался секретарем Парткома Каменск-Уральского радиотехнического предприятия. Обоим встреча была приятна.
              Однажды, в воскресенье после принятия на грудь мы пошли с Матвеем через лес в село. Я по своей еще спортивной привычке старался много не выпивать, а Мотя не был обременен подобным самоограничением. По возвращении домой Мотя куда-то пропал. Я стал искать его и нашел. Ему, видите ли, стало жарко, и он зашел по колено в воду на середину какой-то маленькой речушки и умывался  блаженно улыбаясь. Если учесть, что было начало апреля, мы ходили в пальто, кое-где еще был снег, то выглядел Мотя весьма экзотично. Пришлось срочно тащить его домой под горячий душ.
              Еще более экзотичный случай произошел с главным инженером одного Дальневосточного института. Было заведено запирать входную дверь гостиницы где-то в двенадцатом часу ночи. Так вот, во втором часу ночи кто-то начал грохотать в дверь. Дежурная тетя Дуся подошла, чтобы открыть и сквозь стеклянную дверь увидела нечто, от чего попыталась потерять сознание, но передумала, взвизгнула и побежала к нам на пятый этаж. Был конец марта, и время снежного человека прошло. Это был глиняный.
              – А что он сказал? – спросили мы тетю Дусю.
              – У!.. У! – ответила она, то ли подражая испугавшему ее страшилищу, то ли, затрудняясь что либо выговорить.
              Не добившись от нее ничего, кроме известного уже “У..! У..!”, мы спустились посмотреть на того, кто так напугал тетю Дусю. Когда его впустили, он представлял собой сплошной ком глины с вытаращенными окулярами.
              – Ты кто, мужик?
              Мужик сделал по-женски книксер и представился. Окуляры вытаращились у всех. Ни фига себе! Наш! Оказалось, что он в определенной степени кондиции переходил по доске какую-то глубоко вырытую траншею метров шесть шириной, наполовину наполненной водой. Как и следовало ожидать, он туда плюхнулся. Попытался выползти по скользкому глиняному обрыву. Не получилось. Сполз обратно. Попробовал снова. Уже подползая к краю, снова съехал. Началась борьба за выживание, которая после многочисленных попыток увенчалась успехом. Подойдя к гостинице, начал стучать в дверь, оставляя на ней грязные отпечатки. Когда подошла тетя Дуся, начал орать, что он живет…вот тут. Когда тетя Дуся его увидела, у нее отказали все органы чувств, в том числе и слуха. Единственно, что заработало с утроенной силой, так это ноги. На пятый этаж она влетела порхающей бабочкой.
              На следующий день страдалец рассказывал, что, войдя в свой номер, он в первую очередь открыл горячую воду в душе и зашел туда, как был – в верхней одежде, решив по мере отмывания грязи снимать с себя одежду. Отмыл пальто, снял. Отмыл ботинки, снял. Отмыл штаны и пиджак, снял. Наконец, снял рубашку, трусы и завалился спать. Каково же было его удивление утром, когда он, проснувшись, обнаружил, что завалился спать в мокрой майке, под которой обнаружился огромный ком глины.
              Когда в июне месяце мы, наконец, возвращались домой, в записных книжках у нас было очень много реквизитов новых знакомых, поскольку пока мы жили в селе Покровском, там сменилось семь-восемь заездов в домах отдыха.            
         


                Сачхере   

              Я приехал из подмосковья домой, когда моя жена Галочка и дочка Леночка были уже в Грузии, в поселке Сачхере, в пансионате отдыха. Сначала были телеграммы радужного содержания: “Все в порядке, живем хорошо, купили тебе в подарок рог”. Вдруг, телеграмма: “Срочно приезжай! Леночка заболела!”. Ничего себе “приезжай!” В Грузию! В разгар сезона! Стал искать пути. Один мой знакомый, студент заочного отделения радиофака ГПИ, у которого я принимал экзамены, будучи доцентом по совместительству – начальник радиотехнического узла аэропорта – устроил меня в самолет до Тбилиси в качестве какого-то груза.
              В Тбилиси 40 градусов жары. Изнываю. Уговорил кассиршу продать мне билет до Зестафоне, а там рядом и Сачхере, где отдыхают моя жена и чадо. Вагон пустой, окна без стекол, проводника нет. Естественно, нет и постельных принадлежностей. Страшно устал. Лег как есть и заснул. Проснулся от страшного холода. Оказывается, едем через перевал. Из плюс сорока да в нулевую температуру. Левая нога не разгибается. Больно. Покраснело. Растет какой-то фурункул. Кое-как доскакал до такси и… в Сачхере. Пока добирался, с Леночкой все прошло.
              Оказывается, она, такая любознательная взяла да и понюхала там какой-то цветочек. А нюхать его было никак низзя. Вот у ней и пошли волдыри по телу. Так объяснила заведующая по хозяйству пансионата – черная грузинка средних лет – по совместительству выполнявшая функцию врача. Моя Галочка не поверила корифею медицинской науки, решив, что Леночка что-то там съела, и потребовала для своего ребенка клизму и укол от температуры. Клизму искали всем персоналом пансионата. Нашли. Шприц не нашли.
              Когда я приехал, Галочка вычистила клизмой внутренности Леночки. С одной стороны, правда, но этого оказалось достаточно. Леночка выздоровела. Пришлось преодолеть удивление и неудовольствие кухонного персонала и потребовать исключить острый перец из ингредиентов пищевого рациона детей. Доморощенный врач долго еще после этого долдонила, что острый перец – это грузинский шоколад, но русские отдыхающие этого никак не понимали и все после обеда хватались за животы. Так или иначе, проблема под нажимом отдыхающих, была решена, и в рационе вместо харчо и чахохбили появились щи, борщи и котлеты. Что касается меня, то я с удовольствием уплетал местную экзотическую для нас пищу, съедая в день по две головки чеснока.
              А нога болела. За игрой в бильярд я познакомился с молодым парнем, отдыхающим в пансионате с женой и ребенком.
             – Астахов – представился он мне.
              Потом оказалось, что это довольно известная личность, поскольку он оказался призером Европейского первенства боксеров в одной из средних весовых категорий. Кроме того, он оказался еще и врачом-хирургом по профессии. Показывая ему свою левую полусогнутую ногу с большой шишкой на внешней стороне бедра, я попросил его:
              – Слушай, давай взрежем этот фурункул, надоел проклятый. Вон на гору бы залезть или хотя бы станцевать с женой вечером. Хожу как инвалид.
              Хирург отнекивался, отшучивался, на зарядку бегал без меня, а я вынужден был довольствоваться сражениями в бильярд под коротким названием “Ударим по шарам!” Было, правда, еще одно удовольствие: употребить хорошего грузинского вина под сдобренный специями шашлычок.   
              Однажды какой-то любитель спорта пригласил моего звездатого товарища выпить своего вина. Тот, конечно, потащил с собой и меня. Пришли. Хозяин извлек бурдюк вина, поставил на стол три пивные кружки и стал разливать в них это самое вино. Выпили по кружке. Хозяин налил еще. В это время, узнав о нашем застолье, в комнату ввалился огромного роста участковый милиционер. Меня поразило не то, что он был выше двух метров ростом, а то, что в ширину он был почти такой же, а лица у него было столько, что в обыкновенное ведро его голова наверняка бы не влезла. Налитая ему кружка вина была опрокинута внутрь как будто без единого глотка. Естественно – день то был жаркий. Сколько раз хозяин наливал наши кружки, я уже не помнил. Единственно, что зафиксировала память, это то, что огромный многолитровый бурдюк был выпит нами как “Бермудский треугольник” из песни Высоцкого. Еще я обратил внимание, что, несмотря на сгустившуюся темноту – а была уже ночь – можно было вполне выключить лампочку, так как лицо нашего блюстителя порядка величиной с абажур излучало столько инфракрасного света, что могло вполне конкурировать с люстрой, освещающей нашу скромную трапезу.
              В это время два наших семейства (а мы все проживали в четырехэтажном здании в отдельном для каждой семьи номере) в сопровождении сочувствующих охали и ахали под звездным небом, высыпав на свежий воздух. Ахали и охали по поводу пропажи самого дорогого из вещей, что было у них, а теперь вот пропало, то есть нас с Астаховым. Поиски участкового милиционера не дали результатов. Тоже пропал.
              Разволнованная группа переживающих женщин вдруг увидела где-то в тумане фигуру милиционера с двумя мужчинами по бокам.
              – Ведут, ведут! – зашумела толпа – ваших ведут.
              По мере приближения картина несколько прояснялась. Стало видно, что здоровый милиционер держит за шиворот как щенков двух мужиков.
              – За что это их? – заволновалась толпа.
              Группа во главе с милиционером тем временем приблизилась совсем близко, и стало видно, что мужики, которых он привел, не вяжут лыка не только языком, но и ногами.
              – Ваши? – спросил милиционер, глядя на женщин.
              – Да, да – закивали наши жены.
              – Палучите – сказал милиционер и повесил каждого из нас на принадлежащую каждому жену. Повернулся и пошел восвояси, освещая дорогу своим излучающим свет ликом.   
              Операцию по вырезанию фурункула Астахов так и не провел. И правильно сделал. Когда мы с женой и дочкой закончили отдых в Сачхере, мы спустились на побережье Черного моря. Купались. Меня чего-то зазнобило. Я пошел попариться в баню. Из бани я приполз почти на четвереньках с температурой в 40 градус. Нога покраснела, как лицо того милиционера после восьми кружек вина. Меня увезли в больницу. Там выяснилось, что у меня во первых не фурункул, а тромб, связанный с простудой в поезде и усугубленный острой пищей и во вторых, в связи с загрязнением кровеносных сосудов во время купанья, меня поразила неизвестная тогда мне болезнь – рожа.   
              Возвращались мы в Горький самолетом. Стюардесса с некоторым недоверием посматривала на мой костыль, сделанный мной из ствола небольшого дерева, раздвоенного на одном конце для упора в предплечье. Веселые, отдохнувшие, порхающие как бабочки, члены моей семьи вернулись домой. Я порхал на одной ноге.


                Нюансы развитого Социализма

              Когда в СССР приехал президент США Никсон, он привез с собой чемоданчик. Нет, не такой чемоданчик, какой, по мнению большинства нашего населения, был привязан к левой руке, а может и к правой ноге Генерального Секретаря КПСС. Речь идет о чемоданчике, с помощью которого Никсон, находясь в любом помещении в Москве, даже, если он в Сундуновских банях, мог связаться по телефону с абонентом в любой точке земного шара. Вот это да…а! Иностранная штучка понравилась Леониду Ильичу, по-видимому, значительно больше, чем золотое ситечко Остапа Бендера людоедке Эллочке.
              – Давай махнемся, не глядя – сказал Никсон.
              – Готов любое кресло отдать – ответил Брежнев – у меня их значительно больше двенадцати.
              – А чемоданчик не отдашь? – облизнувшись, спросил Никсон.
              – Не… чемоданчик не отдам.
              – Это почему?
              – Так ведь без моего чемоданчика ты у меня свой обратно в два счета отнимешь.
              Шутка, шуткой, а вряд ли согласился бы Никсон отдать свой чемоданчик за какое-нибудь из многочисленных чиновничьих кресел, включая кресло Генерального Секретаря.       
              Юмористические события после отъезда Никсона происходили так, что Ильф и Петров отдыхают. А происходило следующее. Леонид Ильич вызвал к себе двух радиооруженосцев, министра Радиопромышленности Калмыкова и министра Электронной промышленности Шохина. И поставил задачу: сделать чемоданчик, как у Никсона и точка. Оказалось, что Калмыков, в ведении которого находились разработки и выпуск средств связи, не может выполнить эту трудную задачу из-за отсутствия соответствующих исходных комплектующих изделий, а вот Шохин, который по роду своей деятельности  должен был эти комплектующие изделия поставить Калмыкову, может. Он просто по каким-то, одному ему известным, причинам забыл показать эти изделия тем, кому они предназначены.  Вот и упал у товарища Калмыкова престиж. Ну, упал и упал, это же не трагедия. От этого жена от мужа не уходит. Просто товарищ Калмыков уступил свое кресло двум другим, новому министру Радиопромышленности и министру вновь организованного Министерства Промышленности Средств Связи. Даже кресла иногда раздваяюца. Престиж Шохина, напротив, поднялся и тут уж не только жена, сама фортуна раскрыла перед ним широкие объятья. Нет нужды рассказывать, как после этого развивалась наша отечественная промышленность средств связи. Гораздо интереснее, что после этих исторических событий возник, а точнее, стал бурно развиваться феномен развитого Социализма, а именно соревнование смежных отраслей между собой за главный приз – благосклонное отношение вышестоящего. Обладание этим призом стало заветной мечтой многих руководителей всех уровней, став путеводной звездой их деятельности в ущерб общему делу.
              Промышленность Страны бурно развивалась, планов “громадье” реализовывалось в реальных объемах производства, и управлять всем этим, выстроить руководителей в единый ряд  для решения главных задач стало все трудней и трудней. К тому же таких организаторов, как Орджоникидзе, Куйбышев становилось все меньше и меньше. У руководителей высшего звена управления появились технические секреты друг от друга. Единая команда стала расползаться, иногда мешая, друг другу, за что такой сякой Иосиф Виссарионович в свое время отправлял без разговоров прямо на вешалку, как минимум для того, чтобы взять там свою верхнюю одежду и больше тут не появляться.
              Нас, разработчиков новой техники этот феномен тоже касался иногда, и совершенно неожиданно. Мы ведь хотели что? Как можно больше и лучше. И вот, получив задание разработать вольтметр для измерения напряжения видеоимпульсов в динамическом диапазоне  до ста вольт, наша творческая мысль породила специальный делитель, чтобы получить возможность измерять еще и импульсы до  тридцати киловольт. Руководство главка удивилось нашей прыти. “Вот те на! Это ж прямо для Министерства Электронной Промышленности”. Мне объяснили, что наша задача – приборы общего назначения, а вот эта приставочка, не что иное как, спецтехника, лишняя нагрузка для нашего производства. Чем больше таких приставочек, тем быстрее наше министерство превратится в приставочку к Министерству Электронной Промышленности.
              То же самое произошло с разработками нашего очень грамотного разработчика Володи Островского, который, следуя в ногу с линией на автоматизацию измерений, разработал электронно-управляемые источники питания на верхние пределы до трех, пяти и десяти киловольт. Ну, прямо для различных СВЧ средств, разрабатываемых в Министерстве Электронной Промышленности. Приказано было прекратить. Помните, как милиционер увидел нарушителя на угол и приказал “прекратить!” Тот повернулся к милиционеру, но не прекратил. Так вот, мы сказали “есть”, но не прекратили. А когда случилась Чернобыльская трагедия, к нам пришло требование срочно передать документацию на эти самые источники. А если бы прекратили?
               А когда, в 1977 году я, движимый идеей подготовить хороший диплом после четырехмесячной подготовки на курсах директоров, облазил все НИИ, КБ и заводы главка и соорудил пятисотстраничный фолиант о настоящем и будущем нашей микроэлектроники, показал его заместителю главного инженера ГНИПИ Насонову Владимиру Сергеевичу, так тот посмотрел этот фолиант, взглянул на меня осуждающе и сказал:
              – Сколько экземпляров сделал?
              – Три.    
              – Спрячь и никому не показывай. Если Главный инженер главка Андрущенко увидит, он этим фолиантом с грифом ДСП тебе башку размозжит.
              Пришлось укоротить в четыре раза. Оценка оценкой, а секреты развития надо беречь. И не только от проклятых капиталистов, но и от глубоко уважаемых соратников по построению материально-технической  базы Коммунизма.
              До сих пор я вспоминаю подвижника отечественной радиотехники, директора ГНИПИ Горшкова Александра Порфирьевича, который вынашивал идею унифицированных узлов (УФУ) для измерительной техники, которыми комплектуются приборы и их запасное имущество. Были разработаны конструкции, изготовлены образцы. Вынашивал, вынашивал идею, но…роды так и не состоялись. Помешала политика, которая заключалась в том, что УФУ нужны всем, их надо много и мы, под давлением обстоятельств, превратимся в поставщиков-подсобщиков, потеряв значительность выполняемых задач. Представляете ситуацию, когда вы, обладатель лимузина, вдрызг испортили одно колесо, а отдельно колеса не продаются, извольте купить новый лимузин? Так вот, до сих пор ситуация такова, что если при  эксплуатации прибора потерян какой-нибудь входной узел, прибор надо выбрасывать, а УФУ так никто в производство и не освоил. Феномен!   


                Медицинские эксперименты 

              Еще будучи аспирантом очной аспирантуры ГНИПИ (бывший ЦНИИ-11), я поступил на полставки ведущего инженера вновь образованного СКБ  в составе завода РИАП. Там я стал главным конструктором нескольких разработок, в том числе разработки прибора для измерения плотности потока энергии СВЧ (ППЭ) взамен выпускаемого серийно ПО-1. Затем я стал начальником лаборатории микроэлектроники в этом СКБ, защитил кандидатскую диссертацию, преобразовал эту лабораторию в отдел, направив все усилия отдела на создание различных датчиков ППЭ. Была среди этих датчиков и экзотика, не удостоевшаяся внедрение в производство. Это шаристоры. От слова шар или Шаров, толком не разберешь. Представляли они собой стеклянные шары с распределенными на поверхности микротермопарами. Шар поглощал СВЧ энергию с любого направления , перекрывал широкий диапазон частот и предназначен был для определения уровня облучения объекта на данном рабочем месте. Например, на военном корабле, оснащенном массой радиолокационной техники, размещенной по территории корабля.
              В 1974 году я стал главным инженером СКБ и получил право формировать план этого предприятия, а в конце семидесятых Медицинский зуд привел меня к главному онкологу города, директору онкологического центра Яхонтову Николаю Евгеньевичу.
              – Здравствуйте, Николай Евгеньевич. Я Шаров Павел Павлович, главный инженер небольшого СКБ в составе завода РИАП. Занимаюсь измерением сильных электромагнитных полей.      
              – Здравствуйте. С чем пришли?
              – С идеей, Николай Евгеньевич. С идеей собрать физиков, математиков, радистов, медиков, химиков и поставить задачу. Пусть медики найдут препарат, который поглощается преимущественно тканью с онкологическим заболеванием. Пусть химики создадут соединение этого препарата с другим, обладающим дипольным строением молекул с большим тангенсом угла потерь и большой диэлектрической проницаемостью. Мы, радисты, создадим камеру с сильными электромагнитными полями внутри нее. Математики и физики рассчитают уровень необходимых полей, чтобы разогреть препарат до нужных температур. Тогда можно будет ввести в организм этот сложный препарат, пропустить человека через нашу электромагнитную камеру, разрушить тепловым воздействием новообразования, включая метастазы, и затем хирургическим путем извлечь разрушенную ткань, чтобы не отравить организм. Температуру при этом в различных частях тела можно измерять радиотермометром. В области термометрии у нас в Горьком есть величайший специалист, член корреспондент Академии Наук Троицкий Всеволод Сергеевич, который своими радиотермометрами изучал глубинную температуру на Луне.
              – Да…а, идея богатая. И рассказываете вы увлекательно. Только в ней белых пятен полно. И самое главное из них, это то, что мы пока не знаем такого препарата, который бы поглощался новообразованием. Что преимущественно поглощают разные органы: почки, желудок, печень, сердце, это мы знаем, а вот раковая опухоль в этом смысле себя не проявляет. Что же касается вообще гипертермии и использовании ее в попытках лечения раковых заболеваний, то вот вам книжечка, почитайте ее и приходите, буду рад еще раз побеседовать.
              Почитал. Удивился. Оказалось, что идеи гипертермии бродят по свету уже десятки лет, с тех пор, как появилось понятие СВЧ.  Идеи идеями, а начинать надо с малого. “Лучше грамм полезного дела, чем тонны постановлений” – в очередной раз вспомнил я любимую комсомольскую поговорку, взял Володю Хилова, который занимался в СКБ разработкой  измерителей сильных электромагнитных полей, и мы поехали под Москву, в НИИ “Исток” на конференцию по медицинской технике, которую проводил Академик Академии Наук СССР Девятков Николай Дмитриевич. Посидели. Послушали. Хилов там сделал даже небольшое сообщение о новом изобретении по измерению проходящей в организм плотности потока энергии.  И вот мы в кабинете у самого Девяткова. Семидесятипятилетний, сухощавый старик с ясным, все понимающим взглядом,  принял нас в своем кабинете зама по науке этого огромнейшего института.
              – Николай Дмитриевич, у нас есть задумка продвинуть в Горьковский городской онкологический центр методику СВЧ гипертермии для лечения онкозаболеваний.
              – Это хорошо. Что вы хотите от нас?      
              – Мы работаем в одном из небольших разрабатывающих СКБ шестого главка  Министерства Промышленности Средств Связи. Мы можем обеспечить измериловку в этой методике. А вот мощных источников излучений у нас нет. Они есть у вас.
              Договорились о том, что Николай Дмитриевич нам поможет. Всеволод Сергеевич Троицкий, начальник одного из отделов НИРФИ в г. Горьком тоже изъявил желание участвовать в этом проекте. Более того, оказалось, что он уже давно занимается разработкой модификаций радиотермометров, представляющих собой измерители радиоизлучений от нагретых биологических тел. Поскольку новообразования (раковая опухоль) имеет несколько большую температуру, нежели окружающая ткань, то с помощью радиотермометра определяется локализация опухоли. 
              И вот в кабинете Николая Евгеньевича Яхонтова сидят трое аксакалов: он, Троицкий Всеволод Сергеевич и Академик Девятков Николай Дмитриевич. Сидят и распивают бутылку коньяка. А рядом я, и тоже с рюмкой тянусь, чтобы звоном сдвинутых рюмок запечатлеть исторический момент. Решено работать.
              Николай Евгеньевич вызвал к себе молодого врача, представил его мне.
              – Вот, знакомьтесь, Пугачев Владимир Филиппович. А это Шаров Павел Павлович – главный инженер Специального Конструкторского Бюро (СКБ). Задача – создать в этом помещении лабораторию гипертермии СВЧ. И работа началась. Я включил в проект плана научно-исследовательскую работу по медицинской тематике. Тема была весьма актуальная, включала в себя разработку макетов технических средств диагностики (радиотермометрия) и активного теплового воздействия на новообразования (генераторы СВЧ мощности и контрольная аппаратура уровня их излучений). Начальником научно-тематического отдела в главке был Борис Ефимович Белоусов, лауреат Государственной премии по медицинской технике. Он, естественно, меня поддержал, и в нашу сторону пошли деньги. Часть этих денег ушла на то, чтобы закупить в НИИ “Исток” генераторы с зондами направленного действия, часть – на разработку измерителей ППЭ для контроля уровня излучений, часть – на изготовление радиотермометров под руководством Троицкого Всеволода Сергеевича, а часть – онкологическому центру, как контрагенту. За деньги, которые мы платили онкологическому центру, он выкупал у нас после окончания НИР всю, разработанную аппаратуру. Работы были направлены на лечение раковых опухолей на глубине до трех-четырех сантиметров, включая рак груди у женщин. Вскоре у Пугачева появились положительные результаты при лечении рака совокупностью химиотерапии, воздействия радиоактивным излучением и СВЧ гипертермией. Но все-таки это было частичное решение проблемы. Надо было проникать со своими излучателями вглубь организма для лечения рака печени, желудка и других важных органов человека. Володя Хилов начал экспериментировать в части создания зондов направленного излучения, которые можно было бы внедрять в организм.
              И в это время я познакомился в Москве с профессором Гудовым, который показал мне распухших от раковых опухолей крыс. Он лечил их впрыскиванием в места локализации опухоли ферромагнитной жидкости и разогревом этой жидкости ВЧ излучением частотой тринадцать мегагерц. Я попытался убедить его, что ферромагнитную пыль в жидкой среде лучше разогревать на более низкой частоте, но все было бесполезно, Гудов дилетантов не слушал. Это был экспериментатор. Вскоре Гудов нашел себе компаньона в лице Долотова Бориса Константиновича, работавшего в нашем Горьковском институте ГНИИРС. Вместе они успешно продвинули эту методику в областную больницу.
              Идея использования ферромагнитной жидкости для разогрева внутренних органов организма разогревом на частотах ферромагнитного резонанса мне очень понравилась, но включиться в эту программу в качестве помощника я не успел. Не успел я также развить и наше зондовое направление для лечения раковых заболеваний глубокого залегания. Дело в том, что в своем постоянном поиске людей, интересующихся этой проблемой, я набрел на специальную Государственную программу повышения устойчивости организма человека в условиях “особого периода”. Профилактика и лечение раковых заболеваний предполагалась в этой программе на случай атомного взрыва и воздействия сильным радиоактивным излучением. Руководил этой программой Член-корреспондент Академии Наук Перузян. Свой очередной НИР под шифром “Проблема МА” я протащил в состав программы Перузяна. Чем больше регалий на титульном листе, тем больше денег и начальственных похлопываний по плечу.
              И вот, как гром с ясного неба! Моя, уже начавшаяся, работа снята с плана особо важных и вообще каких-либо работ. В голове все перепуталось. Я почувствовал себя школьником, перепутавшем на экзамене слова известных строчек, и бормочащем что-то несуразное.
                Люблю весну в конце июля,
                Когда весенний первый снег,
                Когда лошадка, ног не чуя,
                Идет и… громко ржет на всех.
              Бррр. Ерунда какая-то. Меня вызвали в главк. Там меня встречает Борис Ефимович Белоусов и приказывает спрятаться и не высовываться. Пока не утихнет. Оказывается, наиглавнейший медицинский академик Блохин, ярый противник всех этих новшеств, вроде гипертермии при лечении рака, устроил на очень высоких уровнях напряжение нервных окончаний. Что уж там произошло, одному Всевышнему известно. Не иначе, как сидели трое. Он – оптимисиськи настроенный Генеральный Секретарь, а по бокам два противника Блохин и Перузян. В носу у Генерального запершило. Он приготовился чихнуть. Стал поворачивать голову направо, а там широкий лик Блохина, не прочихнешь с одного раза, а чих ведь ждать не любит. Генеральный разворачивается на сто восемьдесят градусов и чихает. Раздается грохот – Перузяна сдуло. Сняли. По согласованным с Перузяном техническим заданиям начали искать сподвижников. Врезали Министру Промышленности Средств Связи Первышину Эрлену Кириковичу. Тот, в свою очередь, врезал начальнику главка, тот главному инженеру Тимофею Михайловичу Лотореву.  А Тимофей Михайлович – человек новый в главке и озабоченный в начале своей деятельности спокойствием и тишиной – приступил к поискам того, кто его подставил. Если бы ему в тот момент попался тот, кто это сделал, а именно живопырка Шаров, он из меня блин бы сделал. Но молния сверкнула, гром прогремел и затих, и все стало на свои места. Кроме одного – финансирование СКБ РИАП в части медицинской техники прекратилось. А без денег я мог только философствовать.
              Когда из жизни ушли Яхонтов Николай Евгеньевич и молодой, беззаветно преданный медицине Пугачев Валерий Филиппович, и на их место заступили неизвестные мне люди, я был уже директор СКБ, и интересы мои, увы, все больше и больше уходили от научно-технических в хозяйственные. Так в двух, интересующих меня проблемах: парапсихология, до которой я в своих практических делах так и не добрался, и СВЧ гипертермия, я не создал ничего существенного. А ведь в свое время фантазии завладевали мной и даже приводили к мыслям о том, что рак это защитная реакция организма от воздействия внешних факторов. Только вот эта реакция иногда выходит из-под контроля. Фантазер!         
                Блесна

              Когда мы выезжали на реку Керженец, на турбазу “Лесная сказка СКБ” я всегда брал с собой маску, трубку и ласты, чтобы вдоволь понырять под водой среди сваленных в реку деревьев. Метрах в двухстах вверх по течению в реке торчала, да и сейчас, наверное, торчит, верхушка одного большого дерева. Рядом – песчаный пляж, где греются на солнышке отдыхающие.
              Я решил обследовать это большое древо, как говорится, с ног до головы. Нырнул и стал пробираться к самому дну, чтобы посмотреть срублено дерево или зацепилось корням за дно реки. Когда захотелось вдохнуть, я развернулся и пошел вверх. Не тут-то было. Что-то крепко схватило меня за ногу. Поскольку нырял я много и часто, я не испугался. Попытался посмотреть через стекло маски, ничего не увидел. Рукой нащупал обвитую вокруг ноги леску. “Ага” – подумал – “значит, кто-то ловил щуку на спиннинг, леска с блесной за что-то зацепилась, и горе-рыболов потерял эту леску с блесной. Вот она – блесна болтается, острая зараза”. Леска обвилась вокруг ноги, и если бы я сильно дернулся, блесна впилась бы в ногу. Тогда возникла бы проблема. Я осторожно размотал леску, высвободил ногу и тихонечко начал подниматься наружу. Нижняя челюсть начинала от недостатка кислорода подрагивать. Запас прочности еще есть. Я проверял себя раньше – я мог находиться под водой полторы минуты спокойно. В данном случае я продержался, по-видимому, не меньше. Вынырнув и отдышавшись, я пообещал рыболовам вытащить большую блесну. Я нырнул снова, нашел блесну, перерезал ножом леску и вытащил блесну в подарок рыболовам, исключив в дальнейшем возможность несчастного случая с каким-нибудь беспокойным водоплавающим. Ведь в такой ситуации напугался, дернулся и готов.



                Памятник         

         Там, где расположены турбазы “Лесная сказка ” завода РИАП и “Лесная сказка СКБ ” коллектива СКБ РИАП, река Керженец поворачивает на девяносто градусов, образуя самую широкую часть реки. От берега до середины реки в этом месте построен деревянный помост, за который крепятся шлюпки лодочной станции. Это место наиболее часто используется для купания теми, кому лень топать влево по набережной на близлежащий пляж. Однажды заместитель Главного инженера завода Александр Иванович Плющаев разбежался по помосту и прыгнул вниз головой в реку. Вынырнув, он заявил, что к его удивлению, он ткнулся головой в верхушку дерева.
              – Пить надо меньше – сказал я ему.
              – Честно говорю, попробуй сам. 
              – Ладно, посмотрю.
         Я взял ласты, маску, ручную пилу по дереву, посадил на берегу Лидию Московкину и сказал:
              – Сиди и гляди. Если меня две минуты не будет – ори, зови на помощь. Ясно?
         И я полез. Я нырнул с помоста, уходя в глубину. “Ага, точно, вот оно дерево. Двигаем дальше” Достигнув дна реки, я обхватил ногами дерево и попытался его пилить, чтобы оставить пенек. После первого же заплыва понял, что это мартышкин труд. Решил распиливать корни диаметром пять-десять сантиметров. Дело пошло. Я нырял раз десять, пока, наконец, все корни были перепилены. Я привязал к комлю дерева веревку, другой конец которой на берегу вручил Лидии, собрал человек десять отдыхающих парней и дал им команду тянуть. Тянем, потянем – вытянуть не можем. Занырнул еще раз, подпилил пару вертикальных корней и выплыл. На этот раз бурлаки вытащили из водных глубин стоящее на дне реки дерево. Около директорского домика турбазы СКБ это дерево было воткнуто вверх тормашками, вверх корнями, то есть. Впечатление фантастическое. Наш художник нарисовал и приклеил к памятнику картинку с изображением  подводного царства и гомо сапиеса, распиливающего под водой дерево, а рядом за зарослями выглядывает насмерть перепуганный морской царь Нептун с вытаращенными глазами. И надпись:
         “Одно высокопоставленное лицо нырнуло в глубины реки и ткнулось башкой в верхушку оного дерева. Высокопоставленное лицо изобразило высокопоставленное удивление на своем высокопоставленном лице по поводу указанной ткнутости ейный башкой в оное дерево. Другое высокопоставленное лицо, дабы поберечь башки других высокопоставленных, не совсем высоко поставленных и совсем невысокопоставленных  лиц выпилило оное дерево и нарекло его достопримечательностью турбазы Лесная сказка, обозвав его рукотворным памятником”.


                Подарок Недвецкого

              Весть о том, что СКБ РИАП измудрилось выскочить из под завода РИАП, облетела все предприятия нашего шестого главка. Аналогичную проблему решало руководство сравнительно большого СКБ в составе Краснодарского завода ЗИП. Собственно руководством СКБ, то есть его директором, был директор завода Арябянц, а фактически руководил коллективом главный инженер СКБ Недвецкий. Сам по себе Недвецкий, несмотря на то, что не был остепененным, был очень грамотным и разговаривал с подчиненными кандидатами наук на равных. Знания его в каждом конкретном направлении были пусть не настолько глубокими, но, в силу служебного положения, ему приходилось охватывать более широкий спектр технических вопросов. Направлений-то было много. После каждого нашего с ним разговора в главке, я все больше и больше проникался уважением к нему.
              Я же, без пяти минут директор СКБ, прошедший четырехмесячные курсы директоров в Москве, очень понравился начальнику кадровой службы главка Сергею Ермолаевичу. Наше знакомство с ним несколько раз подкреплялось крепкими напитками за столиками в ресторанах, где мы втроем, включая начальника научно-технического отдела главка Белоусова Бориса Ефимовича, отмечали успехи СКБ в области разработок. Сергей Ермолаевич, решая многочисленные кадровые вопросы, неоднократно предлагал мне различные, соблазнительные места.
              – Поезжай в Измаил, главным инженером завода.
              – Не…а
              – Ну, тогда, главным инженером завода в Махач Калу. На вырост. Там директор на пенсию собирается. Будешь директором, членом Обкома партии Дагестана.
              – Не…а.
              – Но почему?
              – Да мне до лампочки все эти высокие должности. Я работу люблю. Понимаете, Сергей Ермолаевич? Я ее придумал, эту тематику много лет тому назад, я ее в СКБ РИАП принес еще, будучи старшим инженером, и я буду двигать ее до конца дней моих.
              И вот я снова в главке, и со мной хотят разговаривать незнакомые мне люди. Один кадровик из Краснодара, другой кадровик из Министерства, третий, судя по всему, “оттуда”, поскольку все время молчит, слушает.  Появился Сергей Ермолаевич, представил меня и начался разговор.
              – Павел Павлович, вы, как никто другой, понимаете значение самостоятельности научного учреждения в выборе путей и материального обеспечения при решении возложенных задач. 
              – Да, понимаю, прошел через это.
              – То, что мы вам сейчас скажем, это пока предположение. Когда об этом заговорят руководители Министерства, это будет уже деловое мероприятие. Дело в том, что предполагается отделение Краснодарского СКБ от завода и превращение его еще в один институт. 
              – Прекрасно. Сочувствую Арабянцу.
              – Вы – один из претендентов на пост директора этого института. Что вы на это скажете?
              “Вот это заявочки пошли!” – подумал я.
              – А когда отвечать?
              – Желательно сейчас, пока мы вместе.
              Я вспомнил Краснодарскую жарищу, представил себя, разбирающимся в тематической сложнятине, которая мне не знакома. Одна фазометрия чего стоит. И я решил – нет.
              – Нет – сказал я – спасибо за доверие.
              – А почему? – спросил кадровик из Краснодара.
              – Вы ведь хорошо знаете Недвецкого?
              – Ну конечно.
              – Так вот, я не могу быть у него начальником. Он выше меня по интеллекту.
              На том и разошлись. А вскоре на мое пятидесятилетие, кроме многочисленных папок с адресами, представитель Краснодарского Конструкторского Бюро Радиоизмерительной Аппаратуры вручил мне большущие наручные часы с гравировкой “Шарову П.П. В день 50-летия. С уважением от коллектива ККБРА”. Я понял, кто инициировал этот подарок. 

               
                Кадры решают все

              Как только я стал директором СКБ, я решил не испытывать судьбу в вышестоящих кабинетах по поводу своего первого помощника, главного инженера. Чтобы не возбуждать аппетиты верноподданных и вернопреданных моим непосредственным начальникам в объединении “Кварц” и в главке, я написал свой приказ и назначил временно исполняющим должность главного инженера Хилова Владимира Павловича. Ясно,мол, вам? У меня свой есть. Не приставайте!
              Чтобы провести его официально, нужно было время. Во-первых, он должен был притереться в кабинетах высокопоставленных особ. Во-вторых, он не был членом партии. А куда же ты суешься, если ты не член? Надо было принимать, а для этого нужно было, чтобы он был хотя бы каким-нибудь общественником. А он не был. Он был технарем. Принять в партию просто инженерно-технического работника было само по себе трудно. Как минимум, нужно было в определенной пропорции принять трех рабочих, иначе и разговора быть не может. А тут И.О. главного инженера! Да такого прежде, чем принять в партию, по косточкам разложут. Не переводить же его в слесари-механики, чтобы в партию принять, а уж потом и возвысить до главного инженера. В общем, задача решалась сложная. И вот, когда почти все задачи были решены, мой дорогой однокурсничек Шишков Глеб Иванович, ставший после Гашина Генеральным директором объединения “Кварц”, прислал мне “подарочек” с письмом о назначении в СКБ РИАП главного инженера. “Подарочком” оказался Семен Иванович Нугин, бывший заместитель секретаря парткома объединения. Я вздрогнул. Семен Иванович, мало того, что ни черта не понимал в нашей тематике, он еще был очень энергичным функционером, с головы до ног пропитанным партийным формализмом. Я понял, что он в мгновение ока разрушит все то, живое в организме коллектива, что позволяет этому организму комфортно существовать, не вылезая по двенадцать часов с рабочего места. На большом предприятии он был в какой-то степени полезен для озвучивания главных задач, поднятия духа, организации партийной и профсоюзной работы. А у нас? У нас специалистом надо быть. Этот же был ходячим лозунгом.  Если бы он был из бумаги, его спокойно можно было бы приколоть к стенке и не обращать на него внимания. Но это был живой человек, от которого надо будет бегать, чтобы не терять драгоценного времени. Я позвонил Шишкову:
              – Глеб, ты зачем мне мешаешь работать?      
              – А куда мне его девать? – признался Глеб – устроить его, это моя обязанность.
              – А чего ты его у себя не устроил?
              – Тебе чего, ключ дать от квартиры и рассказать, где деньги лежат? Ответ такой: у тебя есть свободная должность. А в остальном справишься.
              И я в очередной раз начал чесать репу. Стоп! Вот оно! Его ведь надо еще у начальника главка утвердить, а начальник главка теперь Спицын Виктор Георгиевич, человек,  во-первых, грамотный, во-вторых, мне хорошо знакомый.  Звонить!
              – Виктор Георгиевич, извините за беспокойство, у меня один неотложный вопрос.
              – Ну.
              – Тут к вам представление придет на Нугина Семена Ивановича. Его Шишков хочет моим главным инженером сделать. 
              – Так у тебя уже есть Хилов.
              – Но он И.О., формально не утвержден.
              – Так что ты хочешь?
              – Хочу, чтобы вы отнеслись к этому назначению не формально.
              – А я что, формалист что ли?
              – Нет, конечно, Я просто хочу прислать Нугина к вам на разговор. Задайте ему пару вопросов и сразу все поймете.
              Спицын начал кое-что понимать.
              – А что, вы там с Шишковым сами, что ли договориться не можете?
              – Нет, не можем. По-видимому, причина есть.
              – Ну, хорошо, присылай.
              Нугин еще не приехал из командировки, а Шишков уже звонит:
              – Ты чего там, меня подставляешь? Меня по телефону так пропесочили, что я весь в брызгах.
              – Причем тут я? Ты сам себя подставил и забрызгался, наверное, сам. А я твоего Нугина во всю двигаю.
              – Ты его не двигаешь. Ты его уже задвинул. Вот что, бери его заместителем главного инженера. Оформляй своим приказом. 
              – Слушаюсь товарищ Генеральный директор. Баш на баш, мне нужно ваше согласие на назначение Хилова.
              – Черт  с тобой. Молись Богу, что ты мне друг.
              Так Хилов стал главным инженером, а Нугин – его заместителем.


                За трезвый образ жизни

              Однажды мне, директору СКБ РИАП, позвонил заместитель директора по кадрам Завода РИАП Окенчиц.
              – Павел Павлович, тут к нам кандидат наук пришел. На работу просится. На любую. Я решил вам позвонить.            
              – Спасибо, сейчас выйду.
              Я зашел в кабинет к Окенчицу.
              – Где этот кандидат?
              – Тут, в коридоре. Полуяхтов фамилия. По моему алкаш.
              Я вышел в коридор. Около камеры хранения стоял высокий, сухой, изможденный мужчина с серым лицом.
              – Полуяхтов? – спросил я.
              – Да, я Полуяхтов.
              – Я Шаров Павел Павлович, директор СКБ РИАП. Что за обстоятельства привели вас сюда?
              – Работать хочу. Измучился.
              – А где раньше работали? Почему ушли?
              – В НИРФИ работал. Уволили за пьянство.
              – Ну, спасибо, что не выдумываешь. Встретимся завтра. Вот мой рабочий телефон.
              Я узнал у Полуяхтова, в каком отделе он работал, его домашний адрес, просил его завтра позвонить мне в первой половине дня. Пришел в свой кабинет, набрал номер НИРФИ, пригласил к телефону начальника лаборатории, в которой работал Полуяхтов и попросил его рассказать мне, что же случилось с этим человеком. Начальник лаборатории, как мне показалось, сочувственно относился к своему бывшему работнику.
              – Парень хороший. Защитил кандидатскую диссертацию по антенным системам. Жена, два ребенка.
              – Так что же случилось?
              – Да как в Париже. Ищите женщину. Влюбился в артистку. Оставил жене и детям квартиру, ушел к артистке. А та по гастролям, по гастролям и, в свою очередь, оставила его. А скорей всего не оставила, а изменила. Вот он и опустился. Сразу.
              – В чем это выразилось?
              – Да в том, что пить начал, беспробудно. Ночует по вытрезвителям, на работе перестал мышей ловить.
              – И как долго вы его терпели?
              – Да года полтора. Когда ясно стало, что толку не будет, уволили.
              – Давно?
              – Да уж месяцев пять-шесть.
              Когда работа кончилась, у меня неожиданно возникла мысль: “а чего тянуть? Что, если к нему сейчас зайти? Адрес-то у меня есть”.  Пошел. Пятиэтажный дом, третий этаж. Вот квартира, хрущевка. “А это что?” Во входной двери, там, где должен быть внутренний замок, зияет большая круглая дыра. Дверь, естественно не заперта. Не чем. Постучал. Ответа нет. Вошел. Я уж не помню, что я произнес, то ли “Мать честная!”, то ли “Эх ай, ай!”, то ли “е, мое”. То, что я увидел, меня поразило. В однокомнатной квартире по центру комнаты стоял деревянный стол с ободранными ножками, на столе, почти в рост человека, стоял Мефистофель из черного пластилина. Жуть! Справа металлическая кровать с матрацем, но без подушки и без простыни. Под кроватью множество пустых бутылок из под красного. Я заглянул на кухню, в ванную. Везде запустенье, никого нет. Посидел на матрасе и принял единственно правильное решение – лечь на матрас и поспать. Спал я часа два. На улице потемнело. Ждать больше бессмысленно – сегодня на радостях хозяин по-видимому будет ночевать в вытрезвителе. Я вышел на улицу. Вот он! Сидит с какой-то бабушкой и слушает ее таинственный рассказ. А рассказ был о том, что к тебе, дорогой мой, пришел кто-то, наверно из милиции и вот уже часа два, как сидит и не выходит.
              – Вышел, вышел уже – сказал я.
              Старуху как корова языком слизнула, а мы с Полуяхтовым вернулись в его “хоромы”.
              – Квартира-то чья? – спросил я.
              – По наследству досталась. Жить то было не где. Я у матери и прописался. А теперь она в деревню уехала. Теперь я здесь хозяин.
              – Да, силен хозяин!. Так что будем делать?
              – Ради Бога, Павел Павлович, готов на любую работу. Жрать не на что.
              – Хорошо. Беру тебя пока простым инженером на временную работу с окладом сто двадцать рублей. Старайся выползти из этой зависимости. Выползешь – будешь человеком.
              – Спасибо, Павел Павлович, буду стараться.
              И он начал стараться. По его просьбе мы выделили ему небольшой аванс, а через пару дней получили уведомление о том, что наш работник Полуяхтов побывал только что в медвытрезвителе. Пока мы переваривали это событие, пришла вторая бумага того же содержания. Оказалось, что он за два дня умудрился дважды побывать в медвытрезвителе. Такой резвости мы не ожидали. Это был первый случай в нашей практике. Чтобы подряд два извещения! Теперь по объединению “Кварц”, куда входило СКБ РИАП, нас будут пару месяцев полоскать в высших инстанциях и ухохатываться по поводу Полуяхтовского дуплета в низших.  Я пригласил Полуяхтова и показал ему две бумажки. Он выглядел пришибленным и несмотря на то, что был выше меня ростом, он тоскливо посвечивал взглядом, как будто снизу.
              – Товарищ Полуяхтов, по моей вине вы опозорили СКБ. Я вас увольняю.   
              Через пару дней мой телефон гудел от звонков. Звонила бедная, расстроенная мать, звонила жена, которой нужны были алименты, и, наконец, звонила артисточка. И все просили за Полуяхтова. Я остановился на его второй, гражданской жене, артистке.
                – Вот что – сказал я ей – я могу взять его снова на работу, но с одним условием, чтобы вы приняли в его судьбе непосредственное участие. Если у вас получится, то со временем он будет высокооплачиваемым специалистом.
              – Павел Павлович, я виновата перед ним, я пыталась вернуть его, но он уже заболел алкоголизмом, и у нас ничего не получилось. Я попытаюсь.
              – Хорошо, будем вместе бороться за него.
              Договорились. Я снова принял его на временную работу и он, в порядке благодарности, снова подарил нам дуплет из двух извещений из вытрезвителя. Я снова вызвал его.
              – Вот приказ о твоем увольнении. Через два дня ты будешь уволен. Я отдам тебе этот проект приказа после завтра в обмен на бумажку о том, что ты находишься на учете врача нарколога. Мы проконтролируем процесс лечения.
              Полуяхтов продержался целый месяц. Участие артисточки оказалось бесполезным. Любовь уже сгорела в пьяном угаре. Через месяц он снова загремел в вытрезвитель. Тогда я ужесточил свои требования.
              – Ты придешь сюда на работу только с “торпедой”, вшитой в твой организм. “Торпеда” – это серьезное решение и опасное. Можешь, нарушив трезвый образ жизни, потерять саму жизнь. Выбирай. И он выбрал – пришел к нам с вшитой “торпедой”.
              Не знаю, как бы он справился со своим недугом, только помогла ему  одна наша молодая женщина инженер, мать одиночка. Она пригрела Полуяхтова, а потом взнуздала его по полной программе. Какое-то время они проработали у нас, а потом оба ушли в другую фирму. Ушел Полуяхтов от нас уже в должности ведущего инженера. Но я не очень сожалел о потере этого кадра. Алкогольный угар иссушил его мозги, и он уже не представлял собой того перспективного ученого, каким был когда-то в НИРФИ.
              Недавно, после грандиозных событий по разрушению производственной базы могучей когда-то страны, когда завод РИАП – завод оборонного значения – превратился в торговый дом мебелью и прочими бытовыми товарами, я увидел кандидата ткехнических наук Полуяхтова на рынке Советского района. Ему пригодились в жизни способности художника. Он торговал раскрашенными глиняными свистками и другими незамысловатыми игрушками.
              – О! Привет. Как жизнь?
              – Здравствуйте, Павел Павлович. Как видите, живем.
              – Как семья?
              – Прекрасно.
              – С кем? С первой, второй или третьей?
              – С третьей, Павел Павлович. Первая мне не простила, вторую не простил я, а третья – она молодец, подняла меня.
              – А как с зеленым змием?
              – Спасибо, Павел Павлович, с тех пор я трезвенник.
              Мы попрощались, пожелав друг другу успехов в этом видоизмененном мире.
         
              Второй случай почти аналогичного содержания произошел с еще одним кандидатом наук, только химических, с Алексеем Кузнецовым. Этот толстенький человек, небольшого роста, в очках, встретил меня в проходной завода и дрожащим голосом стал умолять меня хотя бы временно взять его на работу. Руки у него дрожали, сам он постоянно вздрагивал, был потным и несобранным. Я попросил рассказать мне историю его падения.
              – Да не было никакого падения. Меня просто подставили. А сейчас я прямо из больницы. Вот у меня руки и  дрожат.
              – А почему попал в больницу?
              – Да мне по голове бутылкой треснули, вот и попал. Вышел из больницы, а меня уже уволили.
              – Ну-ка, поподробней. Пойдем в кабинет, там и расскажете.
              И я услышал детективную историю прогрессирующего научного работника, без пяти минут доктора химических наук. Оказывается, он, уже достаточно взрослый человек, тридцати пяти лет от роду, до сих пор еще не женатый по причине полного погружения в науку, кандидат химических наук, старший научный сотрудник Института Химии Академии Наук, автор более трехсот научных статей и изобретений, в последнее время начал увлекаться женщинами, а вернее женщиной. Женщина эта была директором кинотеатра “Современник” на улице Бекетова, и звали ее Галей. Если у Алексея предысторий в делах интимных не было, то у Гали они были. И одна из этих предысторий явилась однажды домой к Гале в лице офицера КГБ средней степени звездности. Явился он и увидел, что за столом у Гали сидит какой-то кругленький чмырь, интеллигентного покроя, пьет такой сякой наглец с ней водку и деликатесом закусывает. В процессе выяснения отношений звездатый КГБшник понял, что его место здесь занято интеллигентом и, в порыве выражения отрицательных эмоций, переходящих в бурное возмущение, он, как человек непосредственный, не нашел иных средств выражения своих расстроенных чувств, как треснуть по башке наглому интеллигенту недопитой бутылкой. Бутылка треснула и раскололась. Голова только треснула. Опасаясь, что интеллигент, очнувшись в больнице, чего доброго, начнет искать правду, звездатый решил предупредить эти поиски, показав тем самым, что там где эту правду ищет интеллигент, ее быть не может. В Институт Химии из закрытых инстанций поступило жесткое письмо о том, что такой сякой старший научный сотрудник Кузнецов А.А. есть пьяница и дебошир, позорящий честь и достоинства Советского ученого и что с него необходимо немедленно снять вторую форму допуска к секретным работам.
              Кузнецов Алексей долго пролежал в больнице, а когда вышел, то оказалось, что он лишен допуска к секретным работам. В том числе и к своим. В довершение всего, ему показали приказ, из которого следовало, что пока он лежал в больнице, его уволили из института. Детектив! Я попросил подойти ко мне с Галей. Пришли. Галя подтвердила все сказанное.
              – А почему вы простили этого мерзавца? Есть комитет народного контроля, есть Политбюро ЦК КПСС. Я готов принять вас на работу пока в должности старшего инженера с окладом в сто сорок рублей, а вы начинайте искать правду.
              – Нет, Павел Павлович. Наша перспективная задача уехать отсюда подальше. Начнем жизнь сначала.   
              – Хорошо. Дело ваше.
              Алексей Кузнецов оказался никакой не алкаш. Работал энергично, и вскоре стал у нас ведущим инженером, руководителем группы по разработке медицинской техники. Прошло время, и вот Алексей у меня в кабинете.
              – Простите, Павел Павлович, я договорился с руководством ВУЗа, института рыбной промышленности в Астрахани. Они предлагают мне должность профессора. 
              Провожали Алексея Кузнецова и Галю у нее на квартире. Из гостей были я, да его друг, детский врач с Автозавода с запоминающейся фамилией Душкин. Из знакомых персонажей не было только КГБшника. Через некоторое время счастливая семья Кузнецовых написала мне письмо с благодарностями. Оказывается, Алексей защитил докторскую диссертацию, стал заведующим кафедрой, и приглашал мою дочку учиться в  институт рыбной промышленности. Дочка моя отказалась от заманчивого предложения Алексея. А я, прочитав это письмо, задумался. “Конечно, может и не было ни какого КГБшника, и история, которая произошла на самом деле, была совсем другая, не на столько детективная, как преподнесла мне ее ныне счастливая пара. С другой стороны, а может и был такой КГБшник, поскольку  в любой семье не без урода, и тогда возникает естественное желание показать бы этому КГБшнику средней звезданутости письмо счастливого семейства, а еще лучше звездануть бы ему по башке недопитой бутылкой, да и посмотреть, что расколется, а что только треснет”.


                Показал

              На реке Керженец в двенадцати километрах от Семенова, около деревни “Взвоз” расположена турбаза “Лесная сказка” завода РИАП. Порядка сорока одноэтажных и двух- этажных домиков, большая столовая, клуб с кинотеатром, бильярдом, лодочная станция, русская баня, сауна. Базу можно было бы назвать хорошим домом отдыха, поскольку в отличии от турбазы, отдыхающий там ничего сам не делал. Ему готовили трехразовое питание, обеспечивали всем необходимым, в том числе и экстренной медицинской помощью. Когда я еще был главным инженером СКБ РИАП, я часто отдыхал на этой базе. Мне понравилось это место и рядом с турбазой завода мы, то есть СКБ РИАП, построили свою базу. Возражений со стороны завода не было, поскольку работали мы в паре по единому плану разработок, освоения и серийного выпуска новой радиоизмерительной техники.
              Вскоре я стал директором СКБ РИАП и благодаря этой базе смог добиться  ста- процентного обеспечения всех желающих отдохнуть в санаториях, домах отдыха и на нашей турбазе. А те, кто хотел отдохнуть во время отпуска у себя на даче, получали дополнительную отпускную премию. Все были довольны.
              Однажды жарким летним днем весь состав отдыхающих на базе работников СКБ собрался на большой песчаной косе в районе изгиба реки Керженец. Загорали. В десяти-пятнадцати метрах от берега я нырял и ползал по песчаному дну реки. Я вообще любил и до сих пор люблю понырять. Получилось так, что я встал на дне реки на руки, так что ноги по колено торчали из воды. Мне показалось это смешным. Я решил встать в воде на руки, так чтобы ноги торчали из воды и почесать одну ногу другой. Чтобы привлечь внимание к трюку своего первого помощника – главного инженера СКБ – Хилова Владимира Павловича – я встал на дно ногами и крикнул:
              – Хилов! Хилов!          
              Хилов смотрел в другую сторону.
              – Хилов! – повторил я.
              Вся публика, человек сорок загорающих работников СКБ, в том числе и Хилов Володя, повернулась к своему директору и с интересом стала слушать, что он хочет сказать или вернее крикнуть. И я крикнул:
              – Смотри! – и подпрыгнул, переворачиваясь вниз головой.
              Таким образом, я показал своему коллективу то место, на котором обычно сижу. Но весь конфуз был в том, что когда я выпрыгивал из воды, чтобы нырнуть, с меня слетели плавки. Господи! Что я им показал?!... Аплодисментов не было. Публика озадаченно молчала. Я нырнул в воду и понял, что выныривать мне никак нельзя, во всяком случае – живым. Посрамленный я лихорадочно заработал руками и ногами, отплывая под водой подальше от того места, где продемонстрировал глубокое уважение к своему трудовому коллективу. Вынырнул я за поворотом, тихонько спрятался за кустами и стал наблюдать. Коллектив, включая моего первого заместителя Хилова, а также мою дорогую жену Галочку, внимательно смотрели туда, где я им всем только что показал нечто, что их очень озадачило.
              – Что он нам хотел этим показать? – недоуменно спросил один из инженеров.
              – Что хотел, то и показал, – ответил ему умудренный опытом сантехник – начальству видней, кому чего показывать.         
              Они ждали продолжения шоу. Я подошел к Гале сзади. Она обернулась.
              – Ты что, сдвинулся?
              – Нет, а что?
              – Че ты там изобразил?
              – Ничего я не изображал. Я вон там был – на дальнем пляже.
              Отдыхающая публика повернулась ко мне. Те, кто поверили моим словам, о том, что я только что подошел к этому пляжу, так и остались в загадочном неведении, а те, кто все понял, сделали вид, что так ничего и не поняли.



                Культурное место 

              После какого-то важного совещания в главке, мы, то есть я – директор СКБ РИАП, Вопилкин – директор опытного завода ГНИПИ и Владимир Михайлович Осокин – главный инженер этого завода, движимые глубокими впечатлениями этого совещания, прогуливались по улицам Москвы. Чувство выполненного долга переполняло нас. Чего-то хотелось. До поезда в Горький еще очень много времени. Нас трое, а это число волшебное. Оно наводит на определенные мысли. И мысли эти созрели. По дороге мы зашли в магазин. А там, как говорится, было. Мы взяли… одну, подумали и взяли еще одну, взяли закуски и пошли. Куда пошли, не решили. Просто пошли. Вопилкин, как самый старший из нас, сказал:
              – Надо бы найти какое-нибудь культурное место.
              – Надо бы – согласился я.
              – Надо, надо бы – повторил Осокин.
              Гуляем, посматриваем по сторонам. И вдруг я увидел то, что нам было нужно.
              – Культурное? – переспросил я.
              – Культурное – подтвердил Вопилкин.
              – Так вот оно – показал я на красивое здание. – Консерватория! Есть ли на свете более культурное место?
              – Нет на свете более культурного места – ответил Вопилкин.
              – Нет, и не может быть более культурного места – повторил Осокин.
              – Арендуем? – спросил я.
              – Арендуем – весело согласился Осокин.
              – Только с кормы – назидательно произнес Вопилкин – иначе нас милиционеры загребут в какую-нибудь оркестровую яму.
              Мы вошли во двор консерватории. Там было много деревянных тарных ящиков. Часть из них быстро превратилась в большой праздничный стол, часть – в стулья. И мы начали произносить тосты. Первый тост был за консерваторию. 


                Карусель на Жигулях

              Мои товарищи говорили мне, что уже осень, и вот-вот грянут заморозки. Надо шипованную резину на жигуленок ставить. А мне все было некогда. Дождался. Прихватили заморозки. Я выезжаю из гаража, мой путь под горку от Верхних печер до первого микрорайона и далее. Еду. Впереди метров за пятьдесят автобус. Его бы надо обойти. Автобус тормозит на остановке, а перед ним светофор показывает красный свет. Пешеходы переходят шоссе. Торможу. Никакой реакции – жигуленок продолжает двигаться как по маслу. Альтернативы две: или врезать в автобус, или уйти под красный свет на обгон и, чего доброго, сбить какого нибудь пешехода. Во, ситуация! Справа металлический забор с небольшим снежным сугробом. Решение принято: таранить забор. А автобус уже рядом. Из него выходят последние люди. Резко поворачиваю руль вправо, в забор. И вот чудо! Я ничего не понимаю. Передо мной как на карусели вертится земля, дома, улица. Наконец, удар задним капотом в забор и тачка встала. Лицом туда же, в сторону автобуса. Встала рядом с задней дверью, прокрутив плоскостное сальто на шоссе. В заднюю дверь входят пассажиры. Последняя пассажирка, плюнув в мою сторону, произносит:
              – Хулиганье! Носятся как оглашенные, того гляди раздавят, дьяволы.
              Зажигается зеленый свет светофора, автобус трогается, а я медленно прихожу в себя, и думаю: “дуракам везет”.


                Считай, считай! Умножай, умножай!   

              Всякий раз, когда к нам в Нижний Новгород приезжал президент Ельцин, я попадал на своих Жигулях шестьдесят первой модели, в какую нибудь переделку. Уж лучше бы он сюда не ездил. “Ездиют тут всякие!” Но ведь ему об этом не скажешь. Чего доброго обидится и действительно больше не приедет, пропадем ведь без него. А то, чего доброго, даст команду ноги переломать, чтобы я больше вообще к машине не подходил и к нему с глупыми претензиями не приставал.  Шутка! Но высказать ему кое что конечно мечталось. Что поделаешь? Мечтать не запретишь.
              Так вот о переделках. Когда он, этот президент, приехал к нам впервые, все светофоры в городе были отключены, а на перекрестки высыпало несметное количество регулировщиков – милиционеров с полосатыми палками. А мне как раз вздумалось выехать на жигуленке в нижнюю часть города, в Канавино. На левом повороте, с улицы Краснофлотской к съезду, столпотворение. Светофора нет, а регулировщик куда-то убежал по надобностям.
              Я сходу въехал в поворот, да тормознул, поскольку поперек выстроилась вереница машин. Сзади трамвай приближается. Я задним ходом обратно. Бух! Мой новенький жигуленок чего-то поцеловал задом. Выхожу. Рядом стоит старенький Москвич с покоробленным капотом и разбитой фарой. Номер с одного болта сорвался и болтается как маятник. Из Москвича вышло несколько человек, в том числе – водитель.
              – Откуда ты взялся?  Тебя же не было – удивился я.
              – Откуда, откуда. Глядеть надо.
              Я посмотрел на свою машину. Ни одной царапины. Только фонарь заднего освещения треснул.
              – Ну что – говорю – давай убытки считать. Чего стоишь? Считай, считай!
              Тот начал перебирать детали, требующие замены.
              – Соcчитал?
              – Да.
              – А теперь умножай, умножай!
              – Чего умножать?
              – Сколько получилось, столько и умножай.
              – А во сколько?
              – Ну, хотя бы, в два раза умножай. Умножил? Сколько получилось?
              Я отсчитал полученную сумму.
              – Прости, друг. На вот, держи. И – разъехались, ладно? Иначе появится инспектор и снова начнет считать. Тогда может меньше получиться.
              – Почему?
              – Потому, что он умножать не умеет, он только складывает и вычитает. Ну, согласен?
              – Согласен – сказал водитель, взял деньги, прицепил на место болтающийся номер, и мы разъехались.


                Ох, уж эта Галочка!   

              В другой раз, когда к нам в Нижний Новгород приезжал президент Ельцин, моей жене Галочке как раз захотелось на Средной рынок. Поехали. Все дороги перекрыты. Кое- как наш жигуленок добрался до рынка, а рынок, естественно, не работает. Кто же позволит ему работать, если в городе работает президент? Пришлось возвращаться. А как, не понятно. Нелегкая занесла меня на машине в парк Кулибина с целью добраться по пешеходным дорожкам поближе к дому. Я весь в напряжении. А Галочка капризничает. Мало того, что она, из-за какого-то президента, что-то там не купила, так еще и домой не может попасть. Очередной всплеск ее эмоций я как-то непроизвольно прервал грубым толчком, поскольку отвлекаться мне было ну никак нельзя. Это была последняя капля, переполнившая чашу терпения моей страдалицы. Ладно – президент ограничивает ее свободу передвижения. Это как-то понятно. У него работа такая – ограничивать, если ты простой человек. Так еще и собственный муж локтями толкается. Галочка открыла дверцу и ушла, как мне показалось, в слезах. Я конечно в затруднении – толи за Галочкой бежать, то ли обойдется. “Машину то не оставишь на дороге. Она сама домой не дойдет и, того гляди, будет арестована многочисленными блюстителями порядка. А Галочка дойдет”.
              Вот так я и решил пробираться домой, обходя кордоны на своей машине. Приехал. Жду. Час жду, два жду, три жду. “Все! Пошла, подавать на развод. Сейчас бы разогнаться на жигуленке и врезать в какую-нибудь кирпичную стенку!” Сел в машину и поехал по улице Ванеева вниз к мосту. Нервы на взводе. На перекрестке с улицей Панина взбрело повернуть направо, чтобы забежать в молочный магазин. Крутнул руль вправо и… удар в правую подвеску. Мою голову так тряхнуло, что она загудела. От травм спас ремень. Мою машину отбросило в сторону. ГАЗ-33 с визгом тормознул около автобусной остановки. Толстый бампер ГАЗ-33 был погнут как жестянка. У моего жигуленка передний капот и передняя правая дверка всмятку. Остальная часть правой стороны машины деформирована. Переднее, правое колесо развернуло на девяносто градусов. Оказалось, что я крутанул вправо со второго ряда, а по первому мчался со скоростью километров восемьдесят в час ГАЗ-33. Я был уверен при повороте, что справа никого близко не было. Значит, скорость у него была приличная.
              Тут же появился инспектор ГАИ , уже знакомый мне армянин по предыдущим мелким дорожным событиям.
              – Что случилось?
              В это время у меня появилось много защитников. Не понимая в правилах дорожного движения, бабушки-старушки начали галдеть, как этот вот грузовик врезался ни в чем не виновного жигуленка. Я немного очухался и признался инспектору.
              – Слушай, я ехал по второму ряду. Дорогу перебегала старушку. Пришлось сосредоточить на ней внимание и уйти на первый ряд. Таким образом, я поднырнул под грузовик.
              Я, конечно, понимал, что начни я этот поворот секундой раньше, грузовик врезал бы мне не в переднюю подвеску, а в правый борт по полной программе, и от меня и от моего жигуленка остались бы одни ошметки.
              Инспектор принял мои объяснения и предложил нам разбираться самим. Водитель грузовика был непротив. Подсчитали затраты на замену бампера, на работу по замене, я добавил еще – за моральный ущерб. Я сбегал за деньгами домой, мы рассчитались, дотащили мой жигуль до моего подъезда, и я стал подробно изучать проблему восстановления машины.
              Смотрю, вдалеке замаячил силуэт моей Галочки. Подходя к подъезду, она демон-стративно отворачивалась от меня, не замечая при этом состояния машины.
              – Галочка, подожди,… на меня можешь не смотреть. Ты на машину посмотри. Галочка хотела фыркнуть, повернулась ко мне и… проглотила фырк. Я увидел, что глаза у женщины могут увеличиваться в два раза без всякой косметики. Все ее переживания последних часов вылетели у нее, как из лопнувшего пузыря. Зато все ее существо наполнилось ахами и охами по поводу растерзанной машины.
              – Кто это тебя так?   
              – Как кто? Президент, понимаешь.
              – Как это?
              – Да вот так. Хотел покончить жизнь самоубийством – не получилось. Управлять транспортом, Галочка, дело серьезное, требует спокойствия и сосредоточенности, а для того нужно, чтобы ты на меня, моя хорошая, не обижалась


                Перебор
          
              Я, если честно признаться, никогда не считал большим удовольствием выпивку. Причина тому – печень. Мои товарищи на следующий день после возлияний норовили похмелиться, а я, извините за выражение, изображал графа де Блюи, но компания есть компания и мне очень часто приходилось набраться до высшей кондиции.
              Георгий Дмитриевич Лощаков был один из ведущих специалистов НТО шестого главка МПСС. Это был человек, четко представляющий конъюнктуру в вопросах не только развития техники в нашем и других министерствах, но и в вопросах меняющихся взаимоотношений между службами и министерствами. Он четко угадывал в наших годовых планах главное звено, на которое следовало обратить внимание. Он же определял объемы финансирования той или иной работы в зависимости от побочных потребностей предприятий, например, потребностей перспективного развития со скрытым финансированием. Я помню, как одну из работ отдел хотел поручить нашему СКБ за двести пятьдесят тысяч рублей. Затем передумали и поручили ее за пятьсот тысяч более крупному СКБ Дмитрия Ивановича Филатова. В конце концов, работа досталась одному из отделений Центрального института по радиоизмерительной технике ГНИПИ за два миллиона пятьсот тысяч рублей. Такой была экономика. Если бы мне давали эти деньги за эту работу, я бы не взял, так как при наличии лимитов на зарплату, численности и утвержденной средней зарплаты мне бы просто некуда было девать деньги. А создавать на предприятии условия безделья было бы не в интересах, в том числе и директора предприятия. Оно, это предприятие, должно энергично работать. Что касается ГНИПИ, то у него было огромное количество вновь созревающих направлений, которые надо было подпитывать по внутреннему плану.
              Итак, Георгий Дмитриевич был ценным кадр, и мы его уважали. Ходить по ресторанам он не любил, поэтому я и решил однажды зайти к нему домой с соответствующей выпивкой и закуской.
              Я поставил на стол бутылку сухого вина для его жены, бутылку коньяка для нас и сказал:
              – Шнапс.   
              После третьей рюмки Георгий Дмитриевич вытащил из бара керамическую бутылку.
              – Это разве шнапс? Вот это шнапс, так шнапс.
              Попробовали. Оказалось – спирт. Меня очень быстро понесло на подъем настроения. А в этом случае я становлюсь очень веселым и непосредственным. После очередной рюмки я вскочил, открыл бар и вытащил оттуда коньяк выдержанный “КВ”.
              – Вот это – говорю – у тебя шнапс! Ну-ка давай попробуем.
              И мы стали пробовать. Выпробовали всю бутылку. Я почувствовал легкое головокружение. “Значит, хватит” – подумал я. Но было уже поздно – уже “хватило”.
              Мы долго прощались с Георгием Дмитриевичем, он меня благодарил за то, что я самый непосредственный мужик. Я его – за то, что он самый умный и гостеприимный мужик. В конце концов, я уехал. Вот он, Курский вокзал. Вот он, билет на поезд у меня в кармане. Но поздно – поезд ушел. Следующий – утром. Стал звонить в справочное аэрофлота. Самолет летит через сорок минут. Поздно. Следующий – утром. Все! Остается только ждать. А ждать невозможно – выпил лишнего. Пока метро работало, доехал до метро “Комсомольская”. Стучу в гостиницу “Ленинградская”. Не пущают. Показываю свою красную книжку – пропуск в Министерство – все равно не пущают. Туда пускают только по блату или по направлениям высоких инстанций. Вернулся. Сел в зале ожидания в надежде заснуть. Не получается – трещит голова. Выхожу на свежий воздух, сажусь на скамейку. Полегчало, вот-вот засну, но надо быть начеку: а вон и замаячил синий маячок. Милиция! Сейчас заберут. Убираюсь снова в зал. Итак, замкнутый круг: в зале можно заснуть, но трещит голова, на улице легче, но “моя милиция меня стережет”. Вот мученье! Но должен же быть выход. Так вот он!!! В углу зала ожидания стоит огромный самовар размером с небольшую цистерну. Из нее днем чаем торгуют. Не может быть, чтобы все выпили. Открыл кран. Точно – льется, горячая. Пошел искать какой-нибудь сосуд. Причем тут какой-нибудь? Вот он – самый обычный, граненый стакан. Лежит себе брошенный после выпивки и ждет меня… тоже после выпивки. Вымыл я в горячей воде этот стакан и стал пить горячую воду. Сразу стало легче. Сколько я выпил стаканов, я не помню, только у самовара, по-моему, не убавилось.
              “Вся жизнь борьба” – вспомнил я поговорку и добавил – “а самая тяжелая борьба с зеленым змием”.

              Аналогичный случай произошел со мной, после того, как мы с начальником научно-технического отдела главка Борисом Ефимовичем отметили очередное событие в деятельности СКБ РИАП. Я тогда был главным инженером СКБ и мы с Борисом Ефимовичем договорились что, поскольку у меня поезд уходит в двадцать три пятьдесят, то можно пропустить по паре рюмок в каком-нибудь ресторанчике. Решили провести это мероприятие в ресторане железнодорожного вокзала. Взяли бутылку коньяку, выпили, закусили, и тут я решил, что правильней будет, если я провожу Бориса Ефимовича до дома. За одно и поговорим по дороге. Тем более, что время у меня оставалось до отхода поезда часов пять. Борис Ефимович жил около гостиницы “Советская”, рядом с метро “Динамо”. По дороге попалась рюмочная. Дают по сто грамм и бутерброд. Выпили, закусили. А мне вдруг есть страшно захотелось.
              – Дайте – говорю – еще пару бутербродов.       
              – Не даем – отвечают – только в комплекте с водкой.
              Пришлось брать с водкой. Съел бутерброды. Но водку-то не выливать. Опять выпили, но уже без закуски. Борис Ефимович начал покачиваться и рассказывать мне, что вот сейчас он придет домой и ему надо будет изобразить из себя голодного волка, чтобы жена не заподозрила, что он где-то выпил и закусил. А сам вот-вот танец Лумба–Мумба затанцует.
              Проводил я Бориса Ефимовича до подъезда и пошел к метро “Динамо”. Время до отхода поезда три с половиной часа. Иду и вижу, что пешеходная дорожка все круче и круче норовит повернуть то вправо, то влево. “Ого!” – думаю – “в метро-то меня и прихватят, а в кармане красная книжка, где написано, что главный инженер…был”. Вспомнил, что, уходя от дома Бориса Ефимовича, я видел ряд металлических гаражей. “Вот там и надо пересидеть часа два-три, пока не приду в нормальное состояние”. Нашел гаражи. Опустился рядом с деревом и… отключился. Проснулся с явным желанием встать. Но встать не удавалось. “Желание-то у меня есть” – вспомнил я известную фразу из итальянского кинофильма. Уцепился за дерево, поднялся, отцепился. Дерево пришло в движение и треснуло мне по лбу, потом отлетело в сторону. Вселенная кружилась, но мысль работала четко. Я взял горсть снега и стал тереть им лоб, виски, шею. Постепенно вращение Вселенной прекращалось и вот, наконец, она остановилась. Я увидел дерево, склонившее надо мной свои сухие ветки, как бы извиняясь за нечаянный удар по моему распухшему лбу. Я привел себя в порядок, еще раз умылся снегом, утерся шарфом, и посмотрел на часы. Оставалось пятьдесят минут до отхода поезда. 
              – Пардон мадам, – сказал я бродячей собаке, с любопытством рассматривающей меня, и походкой культурного интеллигента двинулся в сторону метро, не замечая мокрого пятна на полах моего пальто, оставленного по-видимому лохматым ухажером  этой самой собаки в порядке показательного выпендривания перед ней и пренебрежения к валяющимся на их территории гомосапиенсам. 


                Непредвиденная остановка
          
              Процесс согласования и утверждения плана разрабатывающего предприятия в Шестом Главном Управлении нашего родного Министерства Промышленности Средств Связи часто заканчивался застольем в каком-нибудь ресторане с участием прекрасно знающих друг друга будущих его исполнителей и технических работников научно технического отдела главка.
              На этот раз мы втроем, я, начальник этого отдела Борис Ефимович и ведущий специалист отдела Георгий Дмитриевич, ехали в такси в ресторан гостиницы “Советская” рядом с метро “Динамо”, предвкушая прелести вкуснятины и хороших грузинских вин и армянского коньяка. И вдруг движение остановилось.
              – В чем дело? – спросили мы таксиста.
              – Вот в душу мать! Теперь минут пятнадцать простоим – ответил таксист.
              – Что-нибудь случилось?
              – Да, ничего не случилось. Просто в это время обычно новый секретарь горкома партии Ельцин проезжает здесь. Домой, значит. Вот все движение и перекрыли. Ждут.
              – Ну, а если этот самый ваш новый секретарь горкома задержится где-нибудь? В туалете, например. Мы его так и будем ждать, пока его не прошибет?
              – А черт его знает. Он, говорят, тот ли еще ходок. Может где и в другом месте задержаться.
              И мы стали молиться, чтобы этого самого нового секретаря горкома побыстрей прошибло, и нигде не задерживало. По крайней мере, сегодня.
              Вспомнил я этот фрагмент из жизни, когда в борьбе за “демократические преобразования”, вкупе с борьбой за президентский пост, господин Ельцин Борис Николаевич начал вдруг ездить вместе с остальными, такими же тружениками, как он, в трамваях и троллейбусах. Не мешая при этом таким же, как он, труженикам ездить по центральным улицам Москвы на такси по ресторанам.
              Когда я рассказывал этим труженикам про историю с перекрытием движения на центральных улицах Москвы, мне никто не верил. И только потом, когда трудящиеся выбрали такого же, как они, господина Ельцина в президенты, он перестал ездить вместе с ними на трамваях и троллейбусах. А вместо центральных улиц в Москве он перекрыл кислород этим самым труженикам, превратив интеллектуальную часть населения в бомжей, а вороватых бездельников, промышлявших ранее незаконными торговыми операциями, в олигархов. Вот тогда мне, наконец, поверили. Но было уже поздно. Сберкнижки опустели, и ездить на такси стало не на что. Тем более – болтаться по ресторанам.



                Вдогонялки с возрастом


                Не выпрыгивай из штанов

              Однажды, когда мне было уже сорок пять лет и я был начальником лаборатории микроэлектроники в СКБ РИАП, я решил выставить от лаборатории несколько человек на соревнования по заводу РИАП. Кросс в лесу. Ребята заскучали и стали прятаться друг за друга. Тогда я сказал:
              – Хорошо, побегу я, а вы за мной. Халтурить не разрешаю. Разрешаю меня обогнать.
              Собрались в Щелковском хуторе человек двадцать, в том числе четыре человека наших. Бежать два круга по лесу метров по пятьсот. Чтобы не топтаться в толпе, я бросился вперед. Первый круг проскакал первый. Без тренировок стало тяжело. Сбавил. На финише меня обошел Саня Любимцев – наш, СКБ вский. По окончании забега я зашел за кусты, чтобы отдышаться. Стал откашливаться – кровь. Вот что значит предупреждение врача – не выпрыгивать из штанов. Камни в легких шевелить нельзя.

              Второй случай со мной произошел, когда мне было уже лет под шестьдесят. Мы отдыхали на нашей турбазе “Лесная сказка”, расположенной на реке Керженец. Стали проводить соревнования. Старший возраст – 60 метров. Старичье выстроилось. Старт. Я опять вырвался вперед. Метров через сорок схватило левую ногу. Ощутил боль под коленом. Последние двадцать метров проскакал на одной ноге. На финише – то же самое со второй ногой. Вся область обеих ног сзади колен стала на глазах синеть. Отвезли в больницу. Врач сказал, что я порвал кровеносные сосуды. Я сказал врачу, что меня предупреждали, чтобы я не выпрыгивал из штанов. Он ответил:
              – Из штанов можно, из себя нельзя.


                Прыжок с трамплина               

              Я сидел у окна (пятнадцати минутный перерыв) и наблюдал, с каким старанием  маленький четырехлетний человечек пытается преодолеть на своих малюсеньких лыжах снежный Эверест высотой в полметра. Воспоминания уносят меня в прошлое, когда мы – десяти, двенадцатилетние пацаны осваивали основные премудрости спортивного слалома лыж на горках Щелковского хутора и на так называемой Лысой горе. Прыжками с самодельных трамплинов были увлечены все, кто не боялся хороших затрещин от родителей за сломанные лыжи. Я не боялся, потому что отец был на фронте, а мать работала на фабрике по двенадцать-четырнадцать часов, и у нее не было ни сил, ни времени заниматься такими мелочами, как лыжи. Лишь бы сыты были, да в школу ходили. А лыжи ломались почти каждый день. Мы отпиливали обломанную часть, заостряли укороченную Лыжину лодочкой и, распарив ее над кипящей водой, сгибали. Получалась укороченная лыжина. Вот на этих обрубках в метр длиной мы и бороздили склоны Щелковских холмов.
              Самое интересное занятие – кто дальше прыгнет с самодельного трамплина. Всех дальше прыгал один парень с тридцать пятого поселка. Он взлетал в воздух и летел свободно, непринужденно подбоченясь, как будто воздух была его стихия. Были и другие забавы – преодоление естественных препятствий. От города куда-то вдаль через поля текла речка под названием, которое имело явно нецензурный смысл. По ней текли отходы человеческой деятельности. С одной стороны речки была гора и большой снежный сугроб метра в три высотой. С другой стороны, как и следует левобережью, была равнина. Мы разгонялись с горы и прыгали через эту ароматную речку, приземляясь иногда вверх тормашками. Колька Караванов, пацан хилый, но задиристый, по-видимому, струхнул, когда фортуна вынесла его над опасной речкой. Ему наверно очень захотелось вернуться назад, но если так можно выразится, стол отрыва был уже преодолен, и опереться было не на что. Он лихорадочно замахал руками и ногами и, как подстрелянная куропатка, рухнул в вышеозначенную речку. Спасали мы его втроем, выбирая при захвате наименее намокшие части одежды. Колька вылез, отряхнулся и, распространяя амбрэ, заковылял домой.
              А потом, потом был еще один интересный случай. Я работал начальником отдела в специальном КБ. К нам в гости пришел мой товарищ – Деньгин Жора – со своей женой Никой. Решили покататься на лыжах. Мы, включая мою жену Галочку, одели лыжи и поехали по перелескам к спорткомплексу на Щелковском хуторе. Покататься с горки. Когда подъехали к горе, я увидел несколько трамплинов. Появилась игривая мысль – прыгнуть. Я понимал, что для того, чтобы прыгнуть, необходимо было, по крайней мере, три условия:
              – Надо уметь прыгать.   
              – Надо иметь специальные лыжи с широким полозом.
              – Надо иметь цель: Тренировка, соревнование или еще что нибудь.
              Я отвечал только третьему условию. Мне захотелось пролететь над головами моих товарищей и может быть устоять на ногах. Ни специальных лыж, ни умения у меня не было. Справа был настоящий, спортивный трамплин, прыгнув с которого я приземлялся бы по частям. Слева было два маленьких трамплина для тренировки малолеток. Я выбрал тот, который был поменьше, и объявил себя смертником. Жора настроил кинокамеру и приготовился снимать, заняв позицию чуть ниже трамплина и…
              И вот мы уже смотрим киносъемку. Здоровый, взрослый самоубийца выходит на исходную позицию ( дрожь в коленках скрадывается шароварами), весело взмахивает рукой (будто ему весело) и набирает скорость. Затем взлет. Вот он уже в воздухе. Выражение лица удивленнодурацкое. Летит, летит, постепенно приобретая положение пловца, прыгнувшего со стартовой тумбочки, затем исчезает из поля зрения камеры и, наконец, мы снова видим что-то шевелящееся внизу, окруженное обломками лыж. Слава богу – шевелящееся. Героический поступок не удался. Удалась неудачная попытка. Повторять дубль было не на чем.      


                Первые Всероссийские соревнования ветеранов

              Зимой 1994 года на стадионе “Динамо” состоялись первые Всероссийские соревнования ветеранов конькобежного спорта. Нижегородская команда формировалась заранее, каждому выдавали спортивный костюм.
              До этого в Нижнем Новгороде проводились под руководством мастера спорта Анатолия Фомичева городские соревнования имени Сани Семьина, погибшего в автокатастрофе. Я несколько раз участвовал в этих соревнованиях. С каждым годом вместе с возрастом увеличивались и  секунды. После каждого из таких соревнований половина участников долго не могла разойтись. Почти всегда дело кончалось последней дистанцией в подвальчике с бочкой над входной дверью на улице Свердлова рядом с Мытным рынком. Там старые конькобежцы ловко откупоривали бутылки, и начиналась эта самая последняя дистанция. Как-то само собой повелось, что мы оказывались за одним столиком с мастером спорта Иваном Белокопытовым. Я хорошо помню его с тех времен, когда они с экс чемпионом СССР Геннадием Пискуновым накручивали бесконечное количество кругов по сорок секунд круг, поочередно меняясь в качестве ведущих. А теперь Белокопытов, которому на 15 лет больше, чем мне, поглощая стакан за стаканом красное вино (он пил только красное) рассказывал мне, как еще в1935 году он, в составе команды Советского Союза приехал в Финляндию и врезал там всем прославленным конькобежцам на одной из излюбленных ими дистанции 5000 метров. Финны носили его на руках и подарили ему на прощание Хагенские беговые коньки. После этого Белокопытова в СССР долго называли Гаген. В общем, встречи эти возвращали спортсменов в прошлое, и настоящее становилось в этих встречах веселым и счастливым.   
              В данном случае я засомневался, участвовать ли мне на этих первых Всероссийских соревнованиях ветеранов. Дело в том, что давление у меня было 180-190 на 110, и рисковать своим здоровьем было нельзя. Я взял коньки и вышел на лед покататься и посмотреть, как бегут мои товарищи. Вот бегут молодые, затем постарше и, наконец, мой возраст – выше шестидесяти. Первая пара, вторая…последняя пара. Вдруг я подошел к стартеру и говорю:
              – А теперь дайте старт мне.
             Стартер узнал меня и дал мне старт. Секундометристы на финише засекли мой старт, но кто бежит, не знали, так как я не был зарегистрирован. Я побежал спокойно, не выпрыгивая из штанов и из себя. Потом мы смотрели кинозапись, и я увидел себя. Все вроде как раньше, только посадка повыше и пленка будто крутится в полтора раза медленнее.
              Я пробежал. По радио на стадионе сообщили, что бежал Шаров Павел и результат.
“Интересно, как они меня узнали из будки?” На льду ко мне подошел улыбающийся Заслуженный мастер спорта Кислов, неоднократный участник первенства Мира.
              Когда-то мы были свидетелями всесоюзного радиорепортажа с первенства Мира по конькобежному спорту из Японии. В паре с будущим чемпионом мира Гончаренко дистанцию 1500 метров  бежал Кислов. Со старта вперед вырывается наш Кислов. Первый круг – лидирует Кислов, второй – его достает Гончаренко. В результате выигрывает Гончаренко. Наши ребята спрашивали потом Кислова:
              – Ты чего так рванул?
              – А мне задача такая поставлена была – разогнать Гончаренко. Цель-то у нас одна – победа. Наша победа.
              Так вот, ко мне подошел Кислов, с которым у меня были общие товарищи.      
              – Пашка, привет. Это я тебя из судейской будки узнал. Смотрю – в списке нет, а ты бежишь. Ты знаешь? Ты второе место в своей возрастной группе занял. За тобой на третьем месте Фомичев.
              “Во как! – подумал я – наступило время, когда я мастеров стал обходить на поворотах ”. Я оделся и ушел домой. Пить все равно нельзя. Давление 190 на 110.
              Полежал, поворочался.
              “А, черт с ним! Пойду”. Пришел на “Динамо”, а там уже гудят. В свете обыкновенной лампочки горят такие звезды, как неоднократная абсолютная экс чемпионка мира Мария Исакова, абсолютный экс чемпион мира Виктор Косичкин, экс чемпионка мира Наташа Донченко, экс чемпионка СССР среди девушек Наташа Аврова и много, много других. Мне тут же, под аплодисменты, вручили очередную грамоту и сувенир – набор хохломы за второе место по моей возрастной группе.
              Я тогда занимался в качестве дестибьютера  американской фирмы “Natural life” распространением американской косметики и парфюмерии. Хорошо, что взял с собой несколько флаконов духов. Раздарил.
              Я помню, будучи в Москве в командировке, я попал на международные соревнования по конькам. Я видел там экс чемпиона мира голландца Ван Грифта, выдающихся конькобежцев Норвегии, Финляндии, Швеции. И вот, на моих глазах, победив на дистанции 10000 метров, чемпионом стал Виктор Косичкин. Сколько было радости, что я это видел своими собственными глазами. А теперь этот самый Косичкин заплетающимся языком объясняет мне, как надо бегать, чтобы победить, а я должен дотащить его до автобуса, чтобы в целости и сохранности доставить в гостиницу.
              А вот, аксакал конькобежного спорта, экс чемпион СССР Петров. Еще в 1941 году он завоевал этот титул и написал книгу, в которой в частности рассказывал, как надо помогать головой, бросая ее в толчке вместе с корпусом, чтобы толчок был мощнее. Он даже рисовал в книге восьмерку, по которой должна перемещаться голова при движении. У него действительно была большая голова. Она казалась еще больше в связи с огромной бородой, как у Льва Толстого. Ему был уже девятый десяток. Он тоже выступал на соревнованиях. Я подошел, поздравил его с успешным выступлением, сказал, что читал его книгу и теперь, увидев его близко, понимаю, почему в книге такое внимание уделено голове. “Для того, чтобы так эффективно работать головой надо иметь такую голову.” – сказал я.
              Он понял шутку и засмеялся.
              Теперь многих уже нет и я благодарен судьбе за то, что она позволила мне лицезреть выдающихся спортсменов и ощутить их дружеское рукопожатие.      
             

                Смена декораций

              У старого, да малого одна забота. Например, присесть, а потом встать, это уже проблема. Малыша с горшка так и тянет на четвереньки. Так и старый конькобежец – сел в низкую посадку, а встать и, тем более оттолкнуться, уже трудно. Поэтому посадка у ветерана с возрастом все выше и выше. А конькобежец на прямых ногах это уже не конькобежец. Ему еще кажется, что он бежит, а на самом деле он уже не бежит, а движется и с каждым годом все медленнее и медленнее. Он уже не бегает, а ходит, ходит по парку, сначала один, потом с собачкой.   
              И приходит в голову мысль: а не заняться ли чем ни будь таким, чтобы перемещаться на площади, ограниченной меньшим периметром. Волейбол явно не годится, так как там надо не только мельтешить по площадке, но и подпрыгивать. А это уже перемещение не в плоскости, а в пространстве, что с возросшими габаритами животика очень и очень затруднительно.
              А не попробовать ли бадминтон? Игра вообще-то напряженная, по нагрузке что-то между сто метровкой и  средней дистанцией в легкой атлетике, но все же терпимо, если не увлекаться и вовремя останавливаться, чтобы отдышаться.
              Пришел я в группу мастера спорта Николая Варенцова. Смотрю, а рядом машут ракетками доценты ВУЗов, бывшие производственники и прочий неугомонный народ. Встал на площадку, начал тоже махать. Меня сразу же обозвали лупильщиком. Это значит, что если волан случайно попадает под прямой удар, то я бью так, что лески у ракетки трещат. Но вот незадача – не попадает он, этот волан под удар. То упадет перед сеткой так, что его доставать снизу надо, то улетает в дальний угол и за ним надо бежать сломя голову. И это все – азы. Поизучал я эти азы и, через несколько месяцев, стал на равных играть с некоторыми бородатыми доцентами.
              А через год Коля Варенцов, наш тренер выставил группу своих воспитанников на Республиканские соревнования ветеранов этой игры. Конечно, в нашей группе не все были такие новички, как я. Был, например, мой товарищ Леша Зорькин, который играл на уровне первого разряда. Он собственно и привел меня на эти занятия.
              Жребий свел меня с каким-то иногородним парнем, значительно моложе меня и по-видимому классом выше. Когда мы разминались, я пару раз въехал ему со свистом воланом , но как потом оказалось, это с моей стороны было демонстрацией глупости. Когда стали играть, он в самом начале допустил ошибку, и я сильным ударом вбил волан, как гвоздь, в свободное место. Один – ноль. Дальше началось какое-то наваждение. Он подбрасывал волан в ближнюю зону и, когда я нагибался его принять ракеткой, волан вдруг сворачивал и уходил в сторону. Непостижимо! Я разгадывал эту загадку до тех пор, пока не наступил конец игры. Счет 21:1. Я так и не успел поиграть. Как потом выяснилось, он подавал мне крученые подачи, когда подброшенный волан летел в мою сторону и неожиданно менял направление полета. Я к этому, конечно, готов не был. Встречи продолжались с другими претендентами, и я активно сопротивлялся, но это было уже не так интересно. Парень, с которым мы открывали турнир, и который расправился со мной, как солдат с яичницей своими кручеными подачами оказался ветеран со спортивными регалиями и в результате занял первое место в этих соревнованиях.
              Таким образом, технический уровень и физическая подготовка не позволяли мне быть хотя бы заметным в этом спорте. Да этого мне и не надо было. Зато я был первый парень на деревне, когда мы приезжали с женой, например, в пансионат “Буревестник”. Там я выстраивал два-три человека на противоположную площадку и, не производя сильных ударов, выигрывал у них, используя технические азы этой игры.
              У меня есть один хороший товарищ Дмитрий Иванович Филатов – директор КБ “Квазар”. Так вот, особенностью Димы Филатова было и остается то, что природа наградила его таким отменным здоровьем, что кажется нет такого вида спорта, в котором бы он не преуспел. На велосипеде он был в свое время призером соревнований различного уровня. На лыжах ему не было равных в ЦНИИ-11, где мы вместе работали. Ну и, конечно, не только в ЦНИИ-11. Поднять и уронить бочку с пивом ему не составляло труда, особенно – уронить. Внешне Дима Филатов всегда выглядел спокойным независимо от сложившихся обстоятельств. Двигался неторопливо, но в его движении всегда чувствовалась сосредоточенная мощь и скрытая молниеносная реакция. Я в шутку сочинил двустишие:
                Это вот Филатов Дима
                Проскочи попробуй мимо.
              Говорят, что люди и животные, живущие в одном помещении, становятся похожими друг на друга. Так вот, у Димы был здоровый старый кот, который не позволял никому из себе подобных появляться в непосредственной близости от себя. Однажды на свежем воздухе этот кот пригрелся на груди у Димы Филатова и дремал. Вдруг он заметил нарушителя, неграмотного котишку, случайно забредшего на чужую территорию. Димину любимчику очень не хотелось покидать теплое пригретое место, но принцип есть принцип. И он спрыгнул на землю и нехотя пустился преследовать нарушителя конвенции, самозваного внука капитана Шмидта. Котишка, обнаружив опасность, бросился наутек и молниеносно взобрался на ближайшее дерево. Бежавший за ним блюститель порядка не успел среагировать и врезал лбом в дерево, после чего, мотнув башкой, стал медленно с чувством  уверенности в близком достижении цели взбираться на дерево. Когда Дима красноречиво нарисовал мне эту деревенскую картинку, я подумал: “Да, действительно домашние животные  иногда очень похожи на своих хозяев ”. Уж больно похож был Дима на своего кота.
              Однажды, будучи на совещании руководителей предприятий промышленности средств связи, где-то на берегу Черного моря  в Краснодарском крае, мы поспорили с ним, кто быстрее добежит во…о…он до того домика. Побежали. Я вырвался вперед. Но при всей его грузности, он разогнал свое тяжелое тело и гигантскими шажищами обошел меня на дистанции.
              Он часто похохатывал над моим увлечением коньками:
              – Давай, Паша, соревноваться. Ты по ледовой дорожке на коньках, а я по внешнему периметру стадиона на лыжах. И не сомневайся, я тебя сделаю.    
              – Давай посоревнуемся. Только я тебе дам фору – я на коньках задом поеду.
              Так мы шутили, пока не оказались в пансионате “Буревестник”. Мы опять заговорили о том кто кого. Я предложил ему сыграть в бадминтон. Он согласился. На разминке он как подготовленный лупильщик дубасил по маленькому воланчику так, что от него лохмотья летели. Перед началом партии я поставил условие – моя фора 13 : 0 в его пользу. Играем до пятнадцати. Начали. Он нырял под сетку и бегал по углам, подставляя мне волан под удары. Счет рос, рос, пока я не поскользнулся, и вот тут он врезал. Этот удар был единственным. Остальное время он ползал под сеткой и бегал из угла в угол. Мы закончили игру со счетом 15 : 14 в мою пользу, естественно с учетом форы в тринадцать очков, которые я ему дал вначале.  На его юбилее я читал стихи:
                Дай ему велосипед
                И в России равных нет,
                И, друзья, поверьте мне –
                Равных нет и на лыжне.

                А совсем недавно он
                Львом сражался в бадминтон.
              Ну а потом я и это занятие бросил, потом бегал по парку Кулибина, потом ходил, а потом и ходить перестал, даже с собачкой, потому, что собачки у меня нет. Все это теперь в воспоминаниях. В воспоминаниях я снова преодолеваю одну за другой дистанции.
              И, знаете? В воспоминаниях преодолевать легче.


                Загадочные истории


                Несколько слов о непонятном


             Мне 74 года. Всю свою сознательную жизнь я много работал. Про таких говорят – трудоголик. Да и сейчас, в эти перестроечные времена, приходится напрягаться. Тем не менее, как, по-видимому, и у многих в этом возрасте, у меня появилось желание оставить какой-нибудь пусть не очень разборчивый след из настоящего в будущее. Речь идет не о тех следах научно-прикладного характера, которые я уже оставил и которые интересны только незначительной части узких специалистов. Речь идет, я бы сказал, о лирическом отступлении от практически направленной деятельности, которая заставляла нас десятилетиями бежать эстафету  технического совершенствования, как мы считали, научно-технической базы Коммунизма.
              В общем, я начал писать.
              Я начал писать рассказы, стихи и даже пьесы. Среди этих рассказов оказались несколько описывающих интересные случаи, происходившие со мной и которые, как я считал и считаю, относятся к загадочным явлениям парапсихологии. Эти события, происходившие лично со мной, побудили меня в свое время прочесть книгу известного ученого Васильева об экспериментах в парапсихологии. Но, во-первых, мне было некогда заниматься этими вопросами, а с другой стороны, эксперименты Васильева с передачей от индуктора к перципиенту изображений треугольников, квадратов, кругов я посчитал как бы “не из той оперы”. У меня сложилось впечатление, что мысль, образы не передаются телепатическим образом. Или, правильнее сказать, я за собой этого не замечал, кроме одного случая, когда я непроизвольно угадал имя парня ухаживающего за две тысячи километров от меня за моей девушкой. Один раз, как говорится, не считается. Мои ощущения привели меня к мысли о том, что передается на расстоянии какое-то глубинное напряжение нервной системы, а наше воображение дорисовывает образы.
              Те случаи, которые со мной происходили, я никак не мог объяснить с точки зрения случайных, маловероятных явлений. С другой стороны, я как “дубовый” оптимист и мысли не допускал о сверхестественности этих явлений.  Для меня все необъяснимое в природе всегда было и есть пока не объясненное. Мне очень было неудобно рассказывать друзьям об этих необъяснимых случаях. Доверял я их только очень близким друзьям, да и то с опаской прослыть или болтуном, или шизофреником.
              Одним из тех людей, с которым было легко говорить на любые темы, был член- корреспондент Академии наук Троицкий Всеволод Сергеевич. С неимоверной легкостью он вывел меня из состояния глубокомысленных блужданий на твердую почву ясности. По его гипотезе зарождающаяся миллиарды лет тому назад жизнь требовала средств связи между живыми организмами. Одним из таких способов связи и была, по-видимому, телепатическая. Затем, в процессе эволюции появились другие, более простые и эффективные средства: реакция на звуковые колебания среды – слух, реакция на электромагнитные излучения светового диапазона – зрение, обоняние. Телепатия стала реликтом. Этот реликт нет, нет, да и проявится в силу каких-то обстоятельств. Следовательно, надеяться на практическое применение этого реликтового явления для практического применения в средствах связи нецелесообразно. Фундаментальные же исследования самого физического явления передачи информации на расстоянии конечно интересны, поскольку не известен сам способ передачи.
              В общем, особого интереса проявление моих телепатических способностей, достаточного для того, чтобы я всерьез захотел этим заниматься, у меня не вызывало. Тем более, что официальная наука подобные увлечения, как мне казалось, не поощряла. Просто я знал, что во мне иногда в минуты сильного нервного напряжения просыпается нечто реликтовое. Я даже дочке говорил, когда она была маленькая, что если, мол, потеряешься, или будет страшно, зови меня и я тебя обязательно найду. Предпринятая попытка поделиться с кем-нибудь из специалистов, занимающихся этой проблемой, оказалась неудачной.               
              Недавно я прочитал книжку И.В. Винокурова “Парапсихология” 1998г издания, издательства АСТ-ЛТД и понял, насколько давно и широко обсуждаются в мире явления парапсихологии. Вот я и решил собрать свои рассказы, в которых имеют место явления телепатии, в книжку. Естественно, что все рассказанные события происходили в присутствии тех или иных моих друзей. Часть из них уже в мире ином, но часть здравствуют. Поскольку в моих, как я считаю, художественных произведениях описываются иногда события интимного характера, я вынужден был за редким исключением изменить имена и фамилии героев рассказов. Если же кто-либо из читателей проявит профессиональный интерес для пополнения статистических данных по телепатическим явлениям, то пока я жив, я готов предоставить необходимые уточнения и истинных фигурантов реальных  событий.
               
    
                Папашино беспокойство    
         
              Я пришел на свидание в назначенный час. Но ее не было дома. Пришлось распрощаться с ее мамашей и уйти. На улице в тридцати градусный мороз я еще поторчал полчаса у ее подъезда окончательно продрог. Нарастала ревность, злость. “С каждым днем чего нибудь новенькое. Теперь вот явное пренебрежение”. Сколько раз я собирался попрощаться и больше не появляться у нее. Так ведь, нет. Уговаривала, убаюкивала. “Ну, все, пора идти”. Только я так подумал, вот они! Она – в середине, а по бокам экскорт – два здоровых парня. Идут с какого-то молодежного вечера! Кровь бросилась в голову. Я пошел навстречу. Подошел к ней. Парни молча отступили.
              – Здравствуй. В чем дело? Ты зачем меня позвала? Чтобы унизить?
              – Ой, прости. Меня ребята позвали в ДКА.
              – Я твоим ребятам сейчас морду набью.
              И тут я ее назвал таким отвратительным словом, которым даже женщин легкого поведения не каждый назовет. Последнее слово вырвалось как-то неожиданно, на фоне полусумасшедшего накала. Я почувствовал, что хватил лишнего. Обозленный и униженный, в том числе и своим хамством,  я повернулся и ушел. Я шел и думал: “Все конечно правильно, так себя она не должна была вести. Но, все-таки, таким словом! Да при посторонних парнях! Явный перебор. Как бы она себя не вела, но это – это нечто из другого арсенала слов. Зря я так. А, между прочим, почему парни как-то лихо усмехались, когда я им рожи обещал начистить”. Решив больше с ней не встречаться, я взял себя в руки и все свое свободное от занятий в университете время пропадал на стадионе ”Водник”, занимаясь подготовкой к первенству вузов города Горького.   
              Однажды, когда я подходил к своему дому (а жил я на пятом этаже вместе с моими родителями) я почувствовал какую-то странную тоску. Мне страшно не хотелось идти домой. Нет. Мне не было страшно. Просто мною овладело какое-то тоскливое ожидание, когда поднимался по лестнице на пятый этаж. Дело дошло до того, что когда я открывал дверь, я уже был уверен, что меня что-то ждет нехорошее. Поэтому, когда я открыл дверь и увидел ее отца, я даже не удивился. Ее отец, директор крупного завода в городе Горьком, сидел на табурете рядом с моим отцом и внимательно смотрел на меня. Помню, какой стыд я испытал, когда увидел эту картину. Ведь ее отец забыл, по-видимому, когда он пешком ходил по улице, отец, который дома то бывает только по субботам и воскресеньям, который на работе посетителей-то принимает один раз в неделю от и до. А тут – на тебе – притащился на пятый этаж, чтобы в убогой нашей комнатушке побеседовать с его величеством шалопаем Пашкой Шаровым. В общем я покраснел и как побитый пес присел на краешек кровати ( табуреты были заняты).
              – Скажи, Павел – спросил он меня – у тебя были основания так назвать мою дочь?
              – Нет, Валентин Михайлович. Оснований не было. Просто я был в бешенстве – замерз очень.
              – Значит то, что ты сказал, не имеет под собой реальной почвы, и ты не имел права говорить так?
              – Да, Валентин Михайлович. Я не имел права. Вы правильно выразились. Я прошу меня простить.   
              – Ну что ж. Спасибо за откровенность. До свиданья. Извинения просить обязательно надо. Только не у меня, а у нее. Понятно? Он попрощался и ушел.
              Отец с матерью с упреком смотрели на меня, как на напакостившего мальчишку, а мне ничего не оставалось, как заткнуться и молчать.
              На следующий день я позвонил ей, моей Иришке, извинился, и мы опять решили встретиться. Как и договорились, она встречала меня на стадионе “Водник” после тренировки.
              – А почему эти парни, которым я обещал начистить рубильники, так  многозначительно улыбались?
              – Ха, ха, ха. Да потому, что один из них был Володька Кудряшов – капитан Горьковской хоккейной команды “Торпедо”, а второй тоже хоккеист. И оба            заслуженные мастера спорта. Чистить рубильники – это у них почти специальность.           Кстати, они также успешно чистят рубильники, как отечественного, так и зарубежного        производства. У тебя какой? Отечественный?
              “Да” – подумал я – “чего только не отчублучишь, если в гневе.” А было это в годы моей далекой студенческой юности


                Невостребованная страсть

              Я стоял у могилы женщины, и память услужливо переносила меня на двадцать шесть лет назад.
              Вот я – молодой инженер – забежал в дом связи взять со сберкнижки очередной червонец для участия в предстоящем застолье. Через окошко я увидел нечто, что трудно поддавалось описанию. Передо мной сидела молодая на вид, лет восемнадцати, девушка с голубыми, как глубокие озера, глазами, красивыми, гибкими, как два лебедя, и в то же время быстрыми руками. Прекрасная фигура молодой девушки и, в то же время, какой-то умный, серьезный взгляд красавицы. Как потом оказалось, ей было двадцать три года. Этот образ намертво впечатался в память и никак не хотел стираться. Меня все чаще и чаще тянуло к этому окошечку, чтобы вновь увидеть это прекрасное существо. Для этого я вносил, забирал и вновь вносил небольшие суммы на свою сберкнижку. Наконец, она улыбнулась мне, узнав во мне постоянного клиента, который по каким-то непонятным обстоятельствам проводил свои операции только тогда, когда была ее смена.
              И тут со мной произошло то, что происходит с парашютистом, когда он в первый раз прыгает в воздушное пространство с парашютом. Я улыбнулся ей и, как мне показалось, с дрожью в голосе сказал:
              – Простите. Как Вас зовут?
              – Таня.
              – Танечка, а можно мне один из этих червонцев, которые я только что вам сдал, взять обратно и пригласить Вас, ну хотя бы в кино?
              Она обворожительно улыбнулась и посмотрела своим мягким обволакивающим взглядом мне в глаза. Под ее взглядом я почувствовал, что меня как будто окунули в какую-то приятную благодать, и я пару секунд находился в прострации. Выдержав паузу, она сказала:
              – Пожалуйста. Я непротив.
              О! Это были минуты блаженства.
              В фойе кинотеатра нас вдруг окружила веселая компания парней, судя по всему, хорошо ей знакомых. Они шутили, что-то рассказывали ей, и время от времени, изучающее посматривали на меня. Впрочем – безо всякой ревности. Скорее из любопытства. Впоследствии она сказала мне, что это были спортсмены, мастера спорта. На следующий день после работы она согласилась побывать в гостях у моего друга – холостяка и более того, заявила, что муж перед ней виноват и она сегодня не имеет ни какого желания идти домой. Мы остались вместе в квартире друга.
              Это было счастье, всеобъемлющее счастье человека, который утонул в нем и в принципе не мог воспринимать какую либо информацию, мешающую наслаждаться этим счастьем.
              Вскоре появились один за другим друзья, которые по очереди докладывали мне, что я связался с женщиной легкого поведения.
              В банке, где Таня работала операционисткой, мне вдруг предложила встретиться вне банка пожилая женщина – начальник отдела, в котором работала Таня, и начала расспрашивать меня о взаимоотношениях с Таней. Оказалось, что Таня совратила Зам управляющего банком и тот теперь ходит как лунатик, потеряв интерес к производственной  деятельности, что вокруг ее окошечка всегда крутятся мальчики и дяди, включая торговый люд из Грузии, Армении и даже один грек. Начальник отдела приняла в ней участие, взявшись направить ее на путь праведный, но по-видимому ничего из этого не получается и придется в ближайшее время переводить ее на другое рабочее место.
              Для меня это была запоздалая информация. Я был уже поражен вирусом все более охватывающей организм болезни под названием восторженная любовь. Я был готов простить ей все, ради этого прекрасного настоящего, и возможно, не менее прекрасного будущего. Однако, я чувствовал, что предстоит борьба, в которой нельзя быть назойливым, ревнивцем и вообще – слабым. В противном случае меня ждет судьба Зам управляющего банком.
              Она же впервые почувствовала человеческое отношение к себе. Я отличался от других, от тех, кто нагло пытался обладать ею, подчас в нетрезвом состоянии, не замечая ее настоящей красоты или от тех, кто с первых же дней не мог сдержать чувство собственника, ревности, порождающие нытье, напряжение нервной системы, скандалы. Я был настоящий друг, который понимал ее с полуслова, и с которым было хорошо, спокойно, весело, тепло и уютно. Узнав, что она получает за свою работу всего сорок пять рублей, а также ее голубую мечту стать химиком, я договорился с отделом кадров института и устроил ей перевод на работу в качестве химика лаборанта. Мне это не стоило большого труда, так как, несмотря на то, что я был молодым инженером, я уже зарекомендовал себя в НИИ и как хороший специалист, и как активный общественник, занимаясь комсомольской и профсоюзной работой. Я ввел ее в круг друзей, включил ее в деятельность одного из кружков художественной самодеятельности. Она хорошо вписалась в коллектив. Ее стали уважать за добросовестность, природную смекалку, честность и принципиальность. Она была по природе своей самоотверженной женщиной, искренне радовалась маленькому подарку, и готова была отдать все сокровища мира своему другу, если это ему было надо.
              Она была благодарна мне. Она рассказывала мне самое сокровенное в своей бурной жизни. Так я узнал историю ее замужества. Она жила во Владивостоке. Семнадцатилетней девчушкой влюбилась в бравого морского офицера. Но офицер бросил ее. Был нервный срыв. И аборт. Аборт был неудачным. Она, потерявшая много крови, лежала в больнице. К ней пришел посетитель – Контр адмирал той части, где служил виновник душевной трагедии. Что там произошло потом с бравым морским офицером – не ясно, но только то ли по любви, то ли для того, чтобы выслужиться перед начальством, ее взял в жены другой офицер – Сапурин. Как оказалось, с его стороны это было ошибкой, так как она не смогла полюбить его. По-видимому, она была из тех редких натур, которые любят если не один раз в жизни, то, во всяком случае, долго, долго залечивают раны полученных душевных травм. А муж своей любовью раздражал ее. Ей нужно было пережить трагедию души и, пережив эту трагедию, будучи свободной, найти себе новое счастье. А сколько для этого нужно времени? Не известно. Это как в коме. Человек вроде живет, а мозг отключен. Может проснуться завтра, может так и умереть не проснувшись. Так вот – получила она в своем замужестве тягость ограничений, претензии на любовь и ревность мужа. Муж потерял уверенность, у него из под ног ушел фундамент. Он ушел из армии, получил квартиру в г Горьком, поступил на работу. И теперь – это два человека на одной жилплощади, находящиеся в вечно натянутых отношениях.
              Я понимал, что тот офицер – ее муж – может быть, многим пожертвовал, ради нее, но жертвами любовь не купишь. Я вздрогнул: ”А что если на месте этого офицера оказался бы я. Что бы я сделал?”            
              Посвящая меня, как близкого друга, в свои интересы, события прошлых дней, раскрывая мне самое сокровенное, она все чаще и чаще делала ошибки, рассказывая мне незначительные с ее точки зрения детали своей жизни. Она, например, рассказала мне, как она отчитывала свою подругу из банка, за то, что однажды на вечеринке, затянувшейся до утра, ее подруга всю ночь промучила одного товарища, не представив ему возможности обладать ею. “Зачем же она тогда пришла туда?” – изумленно говорила она мне о своей подруге. Я молчал. Пока она не догадывалась, что ранит меня такими словами, таким отношением ко мне. Она вообще не допускала и мысли о том, что чувства, которые наполняли ее в семнадцать лет, могут вновь вернуться к ней, и что когда нибудь придет принц, явившись ей в другом обличье. Я понимал, что показывать свою страсть, потребность все время быть с ней рядом, нельзя. Это вызовет реакцию отторжения. Нужно бороться, и прежде всего  с собой. Бороться пока она не почувствует, что без меня ей плохо, а уж потом, что я ей нравлюсь.
              Она похохатывала над моей неопрятностью. И тогда я накопил триста рублей и отдал ей, предоставив возможность одеть меня. Она это сделала катастрофически умело. Однажды она заставила меня подойти к чистильщику ботинок и приказала: “Ставь ногу!” Через пять минут мои пыльные ботинки заблестели. Увидев удивление на моем лице, она ахохотала и торжествующе спросила: “Что? Не узнаешь? Теперь остается только постричься и начистить рубильник.” Я запомнил этот сюжет и на следующий день сочинил и прочитал ей рассказ об одном неопрятном парне, который, познакомившись с девушкой, долго не мог удовлетворить ее требованиям к своему внешнему виду. Несмотря на скучный для парня финал – девушка нашла другого – рассказ получился довольно смешной. Когда я рассказывал этот рассказ со сцены на одном из праздничных вечеров для коллектива института, я слышал, как она громче всех хохотала в зале. Да, она гордилась своим другом и радовалась его успехам. Я приглашал ее на стадион, где я был еще и тренером институтской команды. К этому времени активно заниматься спортом я уже перестал. Спорт не заинтересовал ее. Я накручивал круги по дорожке, а она сидела на трибуне и смотрела на меня. И тут же к ней обязательно подсаживался какой-нибудь тип. Приходилось кончать тренировку.
              Вместе с разраставшейся прекрасной музыкой любви во мне нарастали звуки звенящей ревности. Я все острее и острее чувствовал болезненность отношения к ней. Мне казалось, что я проник в ее душу и чувствую ее, почти ощущаю на расстоянии. Где она? С кем она? Что с ней? Это нельзя было назвать знанием. Это было каким-то скрытым от образного восприятия чувством. Однажды, в субботу, находясь на работе – а такое у трудоголиков случается не редко – я вдруг вскочил с рабочего места, выскочил на улицу, проехал на троллейбусе несколько остановок мимо мызинского парка Швейцария. Внимательно вглядываясь в лица гуляющих, затем, ведомый непонятной силой по какому-то наитию, я сел в автобус, проехал всю верхнюю часть города и вышел в небольшом парке на конечной остановке “Площадь Минина”. Прошел вдоль небольшого парка и… увидел со спины ее с незнакомым мне парнем. Они сидели полуобнявшись. Рука парня спокойно лежала на ее плече.  Поговорив о чем- то, они прошли на рынок, купили фруктов. Я был рядом. Судя по тому, что я был все время сзади, а она к тому же была близорука, она меня не видела. Поговорив еще немного, они попрощались и разъехались в разные стороны. Я вздрогнул, и чуть было не нарушил идиллию,  когда парень поцеловал ее на прощанье. “Да – подумал я – нервы начинают сдавать. Аж до парапсихологии дошло.”
              На следующий день при встрече она сразу же начала рассказывать мне как вчера встретила своего старого знакомого. Я будто бы равнодушно сказал:
              – Не надо. Я все знаю.
              – Откуда?
              – А я шизик. На расстоянии все чувствую.
              – Нет, я все-таки расскажу.
              – Ну, давай. Расскажи.
             И она рассказала о будто бы безобидной встрече со старым другом, который в свое время был ее любовником и многому ее научил.
              Я был в замешательстве. С одной стороны она считала меня самым близким другом, делясь со мной самым сокровенным, и это вроде хорошо. С другой стороны от этого сокровенного я готов был взреветь от приступа ревности. Я чувствовал, как теряю рубежи спокойной самостоятельности и все глубже и глубже вязну в трясине любви и ревности. И вот тут-то и произошел первый серьезный факт, характеризующий ее отношение ко мне. Поскольку у нее угрожающе разрастались нелады с мужем, я дал ей денег на развод, без каких либо намеков на будущее. Она не развелась. А деньги у нее якобы отобрал муж для квартплаты. Я понял, что она очень дорожит своей свободой и не хочет попасть из одной зависимости в другую. То, что было между нами, для нее это было, конечно, не любовь, и даже не флирт. Я для нее – просто близкий друг, которому она может доверить самое сокровенное. Это, дружба двух индивидов разного пола.
               “Ну, что ж. Попробуем превратить свою любовь хотя бы во флирт. Сам по себе флирт с такой красивой женщиной – это уже что-то”. Оставалось держать в узде ангела любви и изобразить из себя дьявола прелюбодеяний. Но раскрыв однажды шлюзы души и сердца я почувствовал, что закрыть их уже невозможно. И что же это будет за флирт, если он будет сопровождаться муками ревности.
              Она видела, что я пытаюсь воспринимать ее такой, какая она есть. Но в то же время, чувствоваля, как тяжело я переношу ее свободный характер. Таня стала делать встречные шаги, всячески пытаясь сгладить впечатление от ее совершенно безобидных с ее точки зрения и совершенно не трогающих ее подвигов. При этом ей приходилось кое что скрывать от меня. А это уже ей не нравилось. Когда она приехала из турбазы, где отдыхала  двенадцать дней и где, естественно, нашла очередного воздыхателя, она заявила мне, что завтра встреча их турбазовской группы, но она туда не пойдет. И все-таки, по моему настоянию, мы пошли туда вместе, и я видел, как веселилась Таня, каким мелким бесом бегал за ней весь вечер инструктор по гребле на шлюпках – рыжий, энергичный парень, и с каким восхищением смотрели на нее парни и с уважением на меня, как на владельца, обладателя этой драгоценности. Наконец, мы попрощались и ушли.
              Время шло. Я смотрел на Таню и ждал, когда в этом красивом сосуде иссякнет горечь утраты и возникнет потребность в  обновлении. Я ждал проявления взаимности. Не формальной, а истинной потребности в любви с ее стороны. Мне, как старухе из Пушкинской сказки, хотелось больше (хотя внешне я имел все) мне нужна была ее душа, ее сердце. Но в отличии от старухи я знал, что требовать нельзя. Это бессмысленно. Все рухнет. Я осознавал, что почти уже утонул в синем море любви и начинаю задыхаться от ревности. Я все чаще и чаще обнаруживал себя взбесившимся ревнивцем. Мне теперь обязательно надо было знать подробности ее сегодняшнего существования.
              Однажды она взяла путевку в Сочи. Мы договорились, что через неделю я приеду к ней, и мы будем вместе. Через три дня я проснулся утром, схватил подаренный ею будильник и грохнул его об пол. Я знал, что там произошло, я  должен быть там. Сейчас. Сию минуту. Но на работе сообщили, что мой отпуск неожиданно откладывается. Я должен быть в Вильнюсе, по работе, и надолго. Взял отгулы на три дня, купил билет на самолет через Москву в Адлер и срочно вылетел. В Москве пересадка на Адлер. Увы! На юг вылета нет. Из-за плохой погоды аэропорт Адлер не принимает. Пришлось сдать билет и вернуться. Нервы на пределе. Положил на стол пакетик от авторучки, которые выдают в самолетах. На каком-то злом взводе, зная, что она по приезде появится в моей комнате (я уже жил в отдельной комнате), написал записку себе: “Паша! Твои опасения оправдались. Олег” и улетел в Вильнюс. По приезде из Вильнюса взял у нее одну из фотографий, привезенных ею из отпуска. На фото была группа отдыхающих.
              – Этот? – сказал я и указал на ничем не выделявшегося парня слева.
              Пытался ли я логически вычислить ухажера? Нет. Просто инстинктивно ткнул пальцем в крайнего, будучи уверенным, что это именно он. Она немного стушевалась.
              – Ну и что?   
              – Как зовут?
              – Ты же знаешь. Сам на столе записку забыл. Олег его зовут.
              “Олег?! Ничего себе – подумал я – даже имена ее ухажеров начал узнавать. Во, шизнулся!”
              – Дай его адрес.
              – Пожалуйста. Телефона не знаю. Только ты не волнуйся так.
              – Я не волнуюсь. Теперь я полечу на юг.
              Олег был из Ужгорода. Я вылетел не в Адлер, а сначала в Ужгород. По адресу нашел дом. Рядом играют в домино мужики. Вот среди них Олег. Рядом его жена – миловидная женщина. Сел рядом. Когда освободилось место, сел играть. В паре с Олегом. Кончилась игра. Отвел Олега в сторону. Показал красную книжечку дружинника ровно настолько, чтобы не понять, что это за книжка.
              – Расскажите. Что вы знаете о Татьяне Сатуриной?
              По ходу разговора Олег догадался, в чем дело.
              – Тебе Таня привезла подарок? - спросил Олег.
              – Да.
              – Это я выбирал.
              – Ну, вот что, Олег. Давай договоримся. Я буду знать все, твоя жена – ничего. Согласен?
            И Олег рассказал все.
            В расстроенных чувствах поехал в Сочи. Возвращаясь через две недели домой, подумал: ”Черт возьми. Я за эти две недели изменил ей с двумя красотками, но я ей этого не скажу, а она – с одним и расскажет. При этом ей хоть бы что, а я схожу с ума, готов наследить на потолке. Нет, что-то вверх тормашками в датьском королевстве”.
              По приезде я рассказал ей о разговоре с Олегом, пытаясь изобразить это легкой прогулкой по выяснению своих парапсихологических способностей. Она удивилась: ”Зачем выяснять? Я бы и сама все рассказала”. Казалось, что все встало на свои места. Но только казалось. Она физически не выносила ложь. Она перестала быть веселой.
              Итак, я любил женщину, а она была мне близким другом. И только. Как только обнажился нерв любви, так сразу между нами стала воздвигаться преграда. Дружбе приходил конец. Так думал я. Или мне так казалось. Во всяком случае, последний разговор с открытым забралом еще впереди. Этот разговор произойдет, когда у меня пропадут все надежды и терять больше будет нечего. Тогда я признаюсь ей в любви,  поблагодарю за счастье, которым она меня одарила, пожелаю ей найти того, кто наполнит содержание ее души искрящимся счастьем любви и попрощаюсь с ней, оставив благодарный след в ее сердце и добрые воспоминания в  памяти.
              Через пару недель мы с группой выехали на праздник в лес, с ночевой, в район какого-то озера. Там была организована игра, требующая спортивной выносливости в беге. Я был в этом смысле подготовлен. Тем не менее, она почему-то выбрала другую группу – группу конкурентов во главе с крупным парнем Андреем. После преодоления дистанции играли в футбол, и опять она играла с Андреем. Ночью, когда грудой улеглись спать, я попытался обнять ее, но она как будто ждала этого момента и, как мне показалось, грубо оттолкнула меня. Утром я встал, сказал, что мне надо срочно по делам, и ушел. После этого мы уже не встречались.
              Я сильно переживал разрыв Я мог восстановить наши встречи, но это означало бы восстановить те непонятные отношения, которые, по моему мнению, можно было бы назвать отношениями неразделенной любви. Я был ранен любовью. Я решил уйти от нее, забыть ее. Не тут-то было. Эта внутренняя борьба с собой была настолько напряженной, что когда я случайно должен был встретиться с ней в длинных коридорах огромного НИИ, где мы работали в разных отделах, я каким-то внутренним чутьем чувствовал ее приближение и сворачивал в один из многочисленных коридоров. То же делала и она, не разобравшись в истинных причинах нашего разрыва.
              Так прошло некоторое время, пока я не был направлен на работу на другое, вновь организованное предприятие. Она развелась с мужем, вышла замуж за другого. Я тоже женился. Но глубокая тоска, оставшаяся после тех переживаний, осталась и время от времени точила мою душу.
               
              Я стоял у могилы, и воспоминания теснились в моей голове. Главное, ради чего я ждал встречи с ней – это объяснить ей почему я так неожиданно пропал. Сейчас я понимал почему – чтобы не сойти с ума. Она еще не была готова для самопожертвования в любви, сосуд ее души был наполнен горечью разочарования, и в нем не было места для живительной влаги нового счастья любви, а я был влюблен, а, следовательно, ранен, а, следовательно, слаб. Да я оказался слаб. Поэтому я понимал, что в большей степени виноват в разрыве. Вот почему я все это время был неспокоен и ждал момента объясниться. Теперь уже не дождусь. Никогда.               


                Прощание

              Это было в 1969 году. Я готовился к сдаче кандидатского минимума по специальности. К этому времени я – аспирант очного отделения аспирантуры ГНИПИ  был избран секретарем парторганизации отдела и завертелся за свои сто рублей стипендии в общественной работе. А, поскольку через общественную работу я был привязан к отделу, то, естественно, что все технические вопросы по моей узкой специализации независимо от того, числился я тут в штате или нет, взвалили на меня. Про аспирантуру вспоминал только тогда, когда ложился спать. Выход я нашел весьма оригинальный, поступив на полставки ведущего инженера в одну из лабораторий СКБ молодого тогда завода РИАП  нашего главного управления. В лаборатории, так уж получилось, я – полставочник – стал главным конструктором основных разработок. Кроме того, в обязанности СКБ, а значит и мои, входило помогать отделу главного конструктора завода, а именно – решать главные технические задачи при освоении новой техники. Если учесть, что я, как разработчик измерителей СВЧ мощности, еще из ГНИПИ накидал на завод РИАП свои разработки, и обязан был участвовать в выпуске опытных партий этих приборов (а практически только я – разработчик – мог пока регулировать эти приборы), то станет ясно, что мне – аспиранту очнику – о научной работе предстояло почти забыть. Почти, но не совсем. Несмотря на то, что на заводе приходилось по ночам разбираться в сложных вопросах внедрения новой техники, днем – разработкой новых приборов, я все-таки находил время понемногу двигать процесс подготовки диссертации.
              Дома, а мы с женой и малюсенькой дочкой жили в общежитии (в коммунальной квартире), соседи относились к нам дружелюбно, отчасти потому, что я регулярно пополнял запасы исписанной мной бумаги в общественном туалете. Соседи высказывали пожелание, чтобы я подольше писал эту самую диссертацию или, в случае успешной защиты, немедленно переходил к написанию докторской. Поэтому мне никто не мешал “под дочкин писк и соседей овации писать на кухне свою диссертацию”. И тем не менее, я часто уходил заниматься в квартиру к моим родителям, которые жили на улице Краснозвездной в недавно отстроенном жилом комплексе.
              Так вот, однажды осенью 1969 года я ушел к своим родителям и после утомительных занятий заснул. Проснулся я в два часа ночи. Мне приснилась Ирина – жена моего друга Левы Гостищева, которая стояла где-то в лесу и звала меня. Рядом стоял ее отец – молодой парень, совершенно не похожий на того старика, который был ее отцом и которого я знал раньше. Умер ее отец лет десять тому назад. Ирина излучала какое-то доброе тепло и тянулась ко мне. Мне захотелось поцеловать ее. Нет, не в губы, не по мужски, а просто поцеловать и тем сделать ей приятное. Что-то произошло и она пропала. Я остался один в лесу. Стал лихорадочно бегать по лесу в поисках Ирины. Я страшно испугался за нее. Я должен был ее обязательно найти. И тут я проснулся. Вскочив с кровати, я срочно стал одеваться. И только когда уже напяливал осенние ботинки, до моего сознания дошло, что все это чушь какая-то, что я просто переутомился и надо снова раздеваться и ложиться спать. До сознания да – дошло. А вот волнение и какая-то необъяснимая подавленность осталась. “Ладно” – подумал я – “завтра вечером  схожу к Гостищевым и узнаю, что там происходит”. Но заснуть глубоким сном так и не удалось. Продремал до утра. Утром с гудящей головой решил выветрить все из головы хорошей разминкой по откосу реки Оки, который был рядом. Проделав хорошую зарядку пробежкой и физическими упражнениями, я прибежал в квартиру родителей. Умылся до пояса и свеженький, как огурчик, пошел на работу на завод, благо он был рядом.
              И тут я обнаружил за собой нечто особенное, какое-то гнетущее состояние души. Я так и не успокоился. “Вот чертовщина ” – подумал я – “надо больше спать, а то вообще с копыт свалишься”. Это гнетущее состояние было настолько необычно и стабильно и так мешало мне работать, что я подумал: “Да, действительно, с Ириной что-то происходит”. Я позвонил Леве Гостищеву. Тот оказался в командировке. Я позвонил Андрею Дмитриевичу Селивановскому – начальнику отдела, где работал Лева. С Андреем Дмитриевичем можно было говорить на любые темы, не опасаясь быть обвиненным в предрассудках. Это был любознательный, грамотный человек. Я без обиняков сообщил ему, что с Ириной, по моему мнению, очень плохо и, если есть возможность, надо бы вызвать Льва из командировки. О, если бы я знал о тщетности моих попыток найти Леву, если бы я тогда знал, почему Лев смотался в командировку. Еще через некоторое время, уже ближе к обеду, я собрал весь ведущий состав лаборатории и сказал: “Ребята, я сегодня в страшно подавленном состоянии. Не удивляйтесь, пожалуйста. И пока ничего не спрашивайте. Прошу зафиксировать мои слова. Жена Левки Гостищева или умерла, или еще пока жива, но готова умереть.” Я сказал, что, возможно, она пока жива, так как на душе оставалось что-то теплое от той встречи во сне. Я даже гадал: ”Умерла или не умерла?” и приходил к мысли, что пока не умерла. Я заставил кого-то, по-моему, Льва Авдонина, написать записку о том, что сказал Шаров о жене Льва Гостищева и расписаться на этой записке. Мое поведение в это время доказывало, что я испытывал нечто особенное и был уверен, что это особенное никак нельзя объяснить какими нибудь обычными причинами, например, переутомлением. Потом я более-менее успокоился. Мне не удалось вечером отправиться к Ирине, так как меня вызвало в ночь руководство завода за регулировочный стол готовить опытную партию мною разработанного в ГНИПИ прибора. Где-то в перерыве нашей работы, часов в двенадцать ночи, мы расселись за стол на полчасика забить козла в домино. Я рассматривал свои костяшки, когда ко мне сзади подошел знакомый регулировщик из выпускного цеха и сказал:
              – Пашк, ты знаешь? Левкина то жена дуба дала.
              Я был поражен. Несколько секунд я сидел молча, а потом встал и вышел. Я был ошарашен. Такого не может быть. Совпадения, с какой бы низкой вероятностью они ни были, всегда возможны. Невозможно почти физическое ощущение ожидание смерти Ирины. Во мне закипела злость на себя за то, что я с утра, с двух часов ночи не смог найти время и прийти к ней, помочь ей в последние минуты. Чувство безысходности, бесполезности расслабило меня, и я сидел где-то в коридоре, вспоминая ту, живую Ирину.               

              Наша веселая студенческая компания готовилась к вечеринке по поводу празднования первого мая. Основной вопрос – где? Нужно было найти хорошую квартиру. Одна девчонка сказала, что у нее есть подруга из мединститута Иришка Сухова, у которой отец – директор крупного завода и у них большая трехкомнатная квартира. Нужно было подсунуть Иришке Суховой “жениха”. Все парни были заняты. Один я – заядлый спортсмен, пропадающий все время на тренировках. Меня и назначили быть этим “женихом”. Показывали нас друг другу на Верхнее Волжской набережной, у памятника Чкалову. Я был мечтатель, и реальное воплощение женской красоты в лице неожиданно возникшей девушки меня не воодушевляло. Да и роль подставного жениха, мягко говоря, смущала. Зато Иришка быстро сориентировалась и пригласила нас к себе на день рождения 20 апреля.
              Мы пришли. Пошумели. Папа с мамой оценили нашу компанию и решили на первое мая смыться к старшему сыну. Квартира была приобретена. Вечеринка состоялась. Я на кухне слишком близко прислонился к Иришке и надолго потерял голову. Среди моих друзей на вечеринке был Лева Гостищев. Он был один. Он всегда был один. Это был интересный оригинал. В школу его почему-то взяли, когда ему не было 7 лет. После седьмого класса он умудрился поступить в девятый класс вечерней школы и через два года получил аттестат зрелости. Таким образом, он поступал в университет в возрасте пятнадцати лет. В любой компании он мог себя так поставить, что все с восхищением смотрели на него. В каком либо споре он мог с апломбом так унизить человека, что тот замолкал на весь вечер. Я удивлялся, почему ему все прощается. Ведь достаточно было треснуть ему по его тощей шее, как он тут же переломится. Я часто подстраховывал его в опасной ситуации, ему все сходило с рук. Может быть потому, что  он всем нравился. Нравился он и моей Иришке. Однажды, когда мы собрались выехать за город, Иришка пригласила свою подругу Ирину Голованову – очень культурную, мягкую характером, красивую девушку. Лева и Ирина Голованова сразу понравились друг другу и вскоре поженились. Я часто бывал у них.  Лева своим подчеркнуто жестким поведением часто огорчал Ирину и она, найдя во мне “родственную” душу, изливала свои горести мне в жилетку. В общем, я стал другом дома. Она всегда радовалась, когда я приходил, делилась со мной своими заботами, находя во мне отклик на все ее радости и печали.
              Но время шло. И вот мы уже инженеры. Свободного времени  стало меньше.  Я стал реже бывать у Гостищевых. С Иришкой Суховой – моей подружкой – я тоже расстался, после чего она вышла замуж за летчика. Наша группа распалась. Ирина Гостищева влруг заболела рассеянным склерозом. Потеряла зрение.  Тем более, мои редкие посещения были радостными для нее. Наша научно-техническая тематика с Левой оказалась довольно разной, и мы перестали встречаться даже на работе. К тому моменту, с которого я начал свой рассказ, мы не виделись уже года четыре. За это время был отстроен новый жилой комплекс, где я и ночевал у родителей в ту ночь.
               
              Рано утром следующего дня я пришел в дом, где жила Ирина Гостищева. Меня встретила заплаканная мать. Левы нет. Он в командировке. Первые посетители входят в отдельную комнату, где в траурном убранстве лежит Ирина. Я спросил мамашу:
         – Когда она умерла?               
         – Вчера в 14-00.
         – А ночью в два часа перед смертью она что-нибудь говорила? И вообще что с ней             было?
         – Она была в полусне.
         – А почему она умерла?
         – Отказали легкие.
         Все происходящее так взволновало меня, и я должен был исключить всякие сомнения о своем психическом здоровье. “Пан или пропал ” – решил я.
         – Скажите, могу я зайти к Ирине в комнату один? Можете вы никого туда не пускать,
пока я там?    
         – Конечно, Паша.
         И я пошел. “Если я подойду к ней, и мне что-нибудь покажется, значит надо двигать к врачу” – подумал я. Я подошел к Ирине, поцеловал ее в лоб и стал ждать. “Откроет она глаза или нет? Нет. Не открыла. Значит, я здоров. Извини меня Ирина. Извини, что я не смог во время прийти и помощь тебе. Прощай, моя хорошая” –  и я вышел из комнаты.

              Когда хоронили Ирину, Лев был уже дома. Я рассказал ему все. Он поверил и со своей стороны рассказал мне, как постепенно прогрессировала болезнь. Сначала пропало зрение, затем отнялись ноги, руки, наконец, стали отказывать мышцы, ответственные за дыхание. Он повез ее в Москву. Там ее подключили к аппарату искусственного дыхания. Вытащив из кризиса, сообщили, что это не надолго. Она обязательно скоро умрет. Готовьтесь. И вот, когда наступил этот момент, Лев уже ничего не мог поделать. Чтобы не видеть смерть жены, он уехал.
         – Скажи, Лев, она знала, что ты ее оставил умирать?
         – По-видимому, догадывалась.
         “Ясно” – подумал я – “вот почему она обратилась ко мне в последние часы своей жизни. Она знала, что умирает, и что Льва рядом не будет“.

              Через некоторое время я написал длинное письмо в журнал “Наука и жизнь”, полагая, что случай, произошедший со мной, может пополнить статистику необычных явлений. Для того, чтобы точно дать картину явления, я подробно описал фактическую сторону, обратив особое внимание на состояние моего организма во время действия этого явления. При этом я приложил записку, написанную свидетелями моего заявления в лаборатории, в то время когда Ирина еще была жива. Вскоре я получил ответ от  этой самой “науки”. В нем говорилось, что в жизни встречается очень много интересного типа, например, чревовещание, которое… И далее представитель этой самой “Науки ” рассказал мне как интересно было слышать голос человека, который не открывает рта.
“Какие же тупые бывают люди в этой самой науке” – подумал я.      

               

                Ресторанная встреча

              В 1972 году я защитил кандидатскую диссертацию и, воспользовавшись правом на совместительство по педагогической деятельности, стал преподавателем кафедры Конструирования и технологии радиоаппаратуры Горьковского политехнического института на полставки старшего научного сотрудника, а затем – доцента. Как представитель Специального КБ, где я вскоре стал главным инженером, я пользовался уважением в среде преподавателей. И это естественно, так как прикладная наука обладала несравненно большими финансовыми возможностями, нежели наука вузовская. Конечно, за право заниматься педагогической деятельностью по совместительству, при наличии основной работы, надо было отрабатывать. Не в прямом смысле, а так: услуга за услугу.
              Однажды ко мне обратился заведующий кафедрой и попросил быть официальным оппонентом одного из его диссертантов. Диссертант оказался из ГНИПИ , где я до 1967 года работал старшим инженером. Подразделение, где работал диссертант, да и сам диссертант мне были хорошо знакомы. Короче, выбрав время, я приступил к изучению диссертации. К сожалению, направление радиоизмерительной техники, в котором работал диссертант, мне было мало знакомо. Но долг есть долг. И я стал ковыряться, чтобы понять сущность поставленных и решенных в диссертации задач. Разобравшись с большим трудом с работами диссертанта, я подготовил выступление, написал официальный отзыв, показал все это диссертанту и после необходимых его поправок  был готов к защите. Естественно, что отзыв получился положительный, в оценке прозвучали дифирамбы в адрес диссертанта, а также отдельные недостатки, предложенные самим диссертантом и ни в коей мере не умаляющие достоинств диссертации. В общем, все как должно быть.
              На защите я чувствовал себя не очень уютно, поскольку задай кто-нибудь мне более-менее глубокий вопрос по существу рассматриваемой проблемы, мне пришлось бы изворачиваться. Но все прошло гладко, так как подготовлены были не только официальные оппоненты, но и другие участники заседания, которые создавали атмосферу определенного накала страстей в обсуждении, задавая в основном заранее подготовленные и очень часто  известные диссертанту вопросы. То есть действовала общепринятая система, которая не допускала склок в Ученом Совете института. Ответственность за готовность диссертанта нес научный руководитель работы и, если он позволял себе выпустить не совсем готового диссертанта, то рисковал получить хороший втык от руководства института при возврате диссертации из Высшей Аттестационной Комиссии в Москве.
              После защиты Ученый Совет в полном составе, а также родственники и близкие друзья диссертанта организованной толпой двигались в сторону ресторана “Россия” на банкет. Самыми уважаемыми на банкете были диссертант, его руководитель и два оппонента, в честь которых произносились многочисленные тосты. Когда вышли из института, ко мне с какими-то вопросами обратился гражданин, представившийся родственником диссертанта. Поскольку среди двигающихся в ресторан у меня не было близких друзей, я всю дорогу проболтал с этим родственничком, а потом мы оказались рядом и за столом. После двух-трех рюмок сидящий рядом родственник был уже товарищем, с которым можно было поговорить обо всем, в том числе и о бабах. Новый товарищ оказался начальником отдела Проектно Технологического Научного института, прошел школу ремонтника бытовой техники, окончил вечерний институт и вот – стал начальником отдела. Когда заговорили о женщинах, я вдруг начал рассказывать ему про одно неудачное знакомство с очень красивой девушкой, за которую чуть было не получил в глаз. В памяти возникла история двадцатилетней давности.
               
              Мы, студенты радиофака Горьковского госуниверситета – я и мой товарищ Николаев ходим по школам и приглашаем десятиклассников на математическую олимпиаду в ГГУ. В школе по улице Пискунова мы зашли в учительскую и встретились с замечательной красивой, белокурой девушкой – старшим вожатым школы. Николаев, как более шустрый, тут же сменил предмет разговора и перевел его на вопрос о предстоящем празднике первое мая.
              – Простите, а как вас зовут?
              – Люда.
              – Простите Люда, а вы знаете какое сегодня число?
              – Знаю.
              – Значит, вы знаете, что через несколько дней,  первое мая?       
              – Конечно, знаю – заулыбалась она.
              – Разрешите вас пригласить на нашу студенческую вечеринку. Правда, я еще не            знаю, где это будет. Но, если вы мне дадите рабочий телефончик, то я вам позвоню.
              – Я согласна – сказала она и назвала номер телефона.
              Я, как человек активный во всех делах, кроме ухаживаний за девушками, поразился тогда тому, с какой легкостью она согласилась стать подругой Николаева.
              И вот он – первомайский вечер. Наши друзья нашли какой-то деревянный дом рядом с крутым Окским обрывом, где хозяйками были, может быть на время вечеринки, две веселые девчонки. Собрались все, кроме Николаева. Какой-то черт его унес в другую сторону. Но самое интересное, что пришла Люда. Николаев пригласил ее, дал адрес, а сам не пришел. Люда вошла в дом, где уже был накрыт стол, и в замешательстве стала искать Николаева. Наконец, увидев меня, обрадовалась. Я вскочил из-за своего угла (я всю жизнь попадал на угол стола), подошел к ней.
              – Не беспокойтесь, Люда, он скоро придет. Знакомьтесь. Это мои друзья.Так я стал выполнять роль ухажера. Николаев так и не пришел, и вскоре мы оба забыли о нем. Много танцевали, о чем-то говорили, пели, пили. Где-то за полночь веселье стало затихать. Люди устали. Мы пошли прогуляться. Забрели на обрыв откоса. Сели. Обнять ее я не решался – вдруг обидится. Неожиданно она упала на спину и закрыла глаза. Я испугался.
              – Люда! Что с тобой? Я сейчас воды принесу.
              Она вдруг очнулась, снова села и расхохоталась. Я вспомнил рассказ Максима Горького, который в такой же ситуации сбегал за водой, а потом, встретив через много лет эту женщину, получил выговор за недогадливость. Конечно, в то время я еще был глупым, не тронутым мальчиком и проявлять инициативу не решался.   
              Под утро я ее провожал домой. Пешком. Транспорт еще не ходил. На Верхне- Волжской набережной, недалеко от ее многоэтажного дома мы сели на лавочку и тут только я впервые ее обнял и поцеловал. Просидели часа два. Когда стало совсем светло, пошли по набережной к ее дому. Вдалеке вдруг от дома отделился парень невысокого роста и нервной походкой пошел к нам навстречу. Я сразу все понял. Она замужем или это ее разгневанный ухажер. Мы встали друг против друга на расстоянии двух-трех шагов.
              – Вы знаете, что это моя жена?
              – Знаю – почему-то соврал я. 
              – Почему вы с ней гуляете?
              – Наверно потому, что с ней не гуляете вы.
              – И этого вы считаете достаточным, чтобы проводить с моей женой ночь?
              Губы у него дрожали. Правая рука в кармане что-то сжимает. Я тоже держал руку в кармане, где лежал изогнутый дугой постоянный магнит. Я еще пацаном, в военные годы, привык таскать в кармане что-нибудь для самозащиты. Эта привычка осталась на всю жизнь.
              –  Она провела ночь в компании друзей, а не со мной – ответил я как можно спокойней – и что же? После этого она должна топать домой одна?  Проводите время вместе. Тогда не будет эксцессов.
              Он обратился к своей жене, говоря ей что-то на нерусском языке. Я увидел, как она побледнела и стала оправдываться, поглядывая на меня. Я ничего не понимал в их разговоре, но на всякий случай сжимал магнит в руке. Она стала его уговаривать и потащила к дому. Я не двигался. Он метался, не зная что, ему делать, но она цепко ухватила его за рубашку и не отпускала.
              – Ну, вот что – сказал он, обращаясь ко мне – скройтесь с горизонта моей жизни. Иначе пожалеете. Ясно?
              “Ясно” – подумал я, наблюдая, как Люда тащит своего мужа к дому, а он продолжает ругаться на нерусском языке. “Наверно евреи” – подумал я и спокойно пошел домой. Завернув за угол, я, наконец, расслабился, руки слегка подрагивали. Я понял, что стоило мне поднять на него голос или напротив показать, что я испугался, серьезной драки бы не избежать. А виноват был бы я.
              Несмотря на то, что я знал ее телефон, я все-таки не решился испытывать судьбу и мы никогда бы больше не встретились, если бы не случайная встреча в трамвае. Мы явно нравились друг другу. Мы прогулялись. Она спросила меня:
              – А знаешь, что он сказал тогда по-татарски?
              – Нет.
              Так вот в чем дело – значит они татары.
              – Он сказал, что сейчас зарежет тебя.
              – Ну, зарезать не зарезал бы, но неприятности были бы – ответил я.
              Мы побеседовали, и я пригласил ее на факультетский вечер в ГГУ.
              Перед вечером мы зашли к моему товарищу Андрею. Он жил, по-моему, на частной квартире. Андрей, в отличие от меня, был уже стреляный воробей в женских вопросах. Он тут же сообразил, что нужно делать, вручил мне ключ от квартиры, приказал мне вернуть его на вечере, пожелал счастливого отдыха и исчез. Я страшно разволновался. Я – мечтатель, обожествляющий женщину, готовый раствориться в озерах прекрасных глаз. Я не мог перейти этот рубеж между грезами и прозой. Мне казалось, что то, что я сейчас должен сделать, это насилие над милым созданием и …и не решился.  Несмотря на то, что к тому времени я успел уже воспитать в себе волю, натренировать тело и дух ( как никак – чемпион университета по конькам, легкоатлет, участник всесоюзных студенческих, спортивных игр) я не смог перейти впервые этот рубеж. Может быть, он и был бы перейден, если бы она не была такой же не опытной девчонкой, если бы она сделала хоть малейшее движение навстречу.
              Когда мы пришли на вечер, Андрей по нашим кислым лицам понял тщетность своих услуг и, как мне показалось, проявлял к ней повышенный интерес. Но она была рядом со мной и ни куда не хотела. Я проводил ее и потом долго боролся с желанием снова встретиться  с ней. Здравый смысл победил, и мы больше не виделись с ней.
               
              Я рассказывал родственнику диссертанта эту смешную теперь историю и он слушал меня, не перебивая, и в глазах его я видел не поддельный интерес, что в свою очередь подталкивало меня все дальше углубляться в детали этой истории незадачливого ухажера и неопытной соблазнительницы. Наконец, когда я окончил и потянулся за очередной рюмкой, он вдруг спросил меня:
              – А ты не помнишь, как фамилия этого мужа?
              – Люда что-то такое говорила. Ицканов или…Исаков …
              – Может Ицхаков? – поправил меня родственничек.
              – Точно! Ицхаков!
              – А моя фамилия, знаешь какая?
              – Какая?
              – Ицхаков. Это я был тогда на набережной.
              – Ни себе фига!
              – Да, да. Это был я. Я потом долго пытался выследить тебя в университете. Но ты,черт, даже на лекции не ходил.
              – Зачем… искал?
              – Зарезать хотел. И сегодня, я как тебя увидел за кафедрой, сразу узнал. Если бы ты мне не рассказал эту историю, я бы ее все равно из тебя вытряс.
              – Так значит, наше сегодняшнее знакомство не случайность?
              – Конечно, нет. А ты меня не узнал? – спросил он.
              – Нет. У меня тогда шары в разные стороны разъехались. Но ты вроде поменьше ростом был.
              – Да нет. Просто солиднее стал.
              – Слушай. Так ты что, так все двадцать лет в себе и таскал эту злость?
              – Вот именно.
              – Ну, а сейчас то, ты мне поверил?
              – Хотелось бы. Только почему ты мне эту историю, ни с того ни с сего, сам начал рассказывать?       
              – Так ведь я этот, как его – шизик. За мной такие фокусы водятся. Ты очень хотел узнать от меня правду. И я ее выложил. Как на блюдечке с золотой каемочкой.
              Давай выпьем за хорошие новости.
              – Давай.
              Мы выпили.
              – А ты хочешь на нее посмотреть – сказал он.
              – Естественно, если ты непротив.
              – Вон, посмотри, в розовом платье. Это она.
              Я посмотрел в ту сторону и не узнал ее. Напротив меня, чуть поодаль за столом сидела взрослая женщина с круглым лицом, без талии, раза в два тяжелее той миловидной девочки, которую я знал. Я налил рюмку водки и подошел к ней. Она увидела меня, немного стушевалась. И тут я узнал ее глаза, нос, что-то неуловимо похожее на нее, на ту молоденькую Люду. “Господи” – подумал я – “как время меняет людей, и как много попреков и скандалов вытерпела ты, когда-то юное существо, за эти двадцать лет за свое неудавшееся увлечение”.
              – Здравствуйте Люда.
              Люда кивнула.
              – Разрешите выпить за ваше здоровье и пожелать вам счастья.
              Она подняла глаза, и в глазах ее я увидел боль, раскаяние и настороженный вопрос. Я понял этот вопрос.
              – Я рассказал ему все Люда. Всю правду. 
              – Спасибо – сказала она и опустила голову.
              Я выпил рюмку и пошел к своему новому знакомому.
               

                Вот это встреча!

              Когда-то, по окончании университета, я, молодой инженер-радиофизик, познакомился с Володькой Титовым – тоже инженером, но химиком. А у Володьки был товарищ Игорь Шаров, мой однофамилец. Товарищ товарища – мой товарищ. В общем, эту нашу троицу носило по городу Горькому и заносило то на какой нибудь студенческий вечер, то – в праздничную компанию, представляющую собой мешанину молодых людей различного профиля по специальности  и рода занятий.  Так вот, мне запомнилась одна знакомая Игоря Шарова – выпускница Горьковского мединститута. Запомнилась она мне своими сверхпухлыми формами и веселым характером. У меня даже ее фотоизображение, сделанное на пляже, сохранилось. Такие формы. Ну, прямо праздник жизни!
         Так вот, с тех веселых времен прошло лет двадцать пять-тридцать. Все время на работе. Старые друзья в прошлом. Появились новые. Я уже – главный инженер предприятия, собираюсь в командировку в Москву. Событие довольно частое в последнее время. Кидаю в дипломат бритву, служебные документы и за двадцать минут до отхода поезда выхожу и иду. Вокзал рядом. Заботы в сторону. Голова пустая. В голову лезет  образ крупной красавицы  Игоря Шарова. Почти все пятнадцать минут, пока я шел, она не выходила у меня из опустевшей головы. Подхожу к вокзалу, поднимаюсь по ступенькам. И?!... Навсречу идет она! Уже постаревшая, но она! А я даже не знаю, да и раньше не знал, как ее зовут. Окликнуть “Эй”, а сказать нечего. И времени уже нет. Проводил взглядом и запрыгнул в тамбур вагона. В купе задумался. Вот и еще нечто необъяснимое. Вероятность совпадения воспоминаний и встречи настолько мизерная, что практически исключается. Парапсихология? Но здесь нечто более сложное. Физически не обьяснишь. Тут предвидение. Так сказать, результат(восприятие) впереди причины, то есть самого обьекта. Следствие впереди причины? Меня всю жизнь раздражало это дурацкое словосочетание разгильдяев: “Эх, ай яй!” И всетаки Эх, ай, яй!


                Пиджаки

            Сразу же оговорюсь, что явление, о котором я буду рассказывать, может иметь самое банальное объяснение. Просто я не знаю этого объяснения. А само это явление мне изрядно таки надоело.
              Дело в том, что, начиная примерно с 1970 года, когда я, по роду своей деятельности, стал отвечать не только за себя и свою семью, но и за вверенные мне коллективы, выполняя функции начальника отдела разработчиков, главного инженера, а затем и директора небольшого разрабатывающего СКБ, так вот, с тех пор у меня не было ни одного костюма или просто пиджака  с наружным карманом в верхней, левой части, в который раньше пижоны помещали белый платочек, а теперь серьезные дяди – авторучки. Я размещал всегда авторучку. А зря. Потому, что в первый же или, по крайней мере, во второй день приходилось вырезать этот карман, поскольку он был залит чернилами от шариковой ручки, и появлялась опасность образования обширного синего пятна на костюме и рубашке.
              Процесс поспешного выдирания этого кармана часто происходил в полевых условиях, то есть в автобусе, электричке и, в лучшем случае, где-нибудь в парке, где можно было снять пиджак, присесть на лавочку и сосредоточенно курочить новый костюм.
              Поскольку явления эти происходили довольно часто, и в течение очень продолжительного времени, я стал замечать некоторую закономерность.
              Во-первых, от конструкции авторучки ничего не зависело. Чернилами меня поливали тонкие и толстые авторучки, с колпачками и без колпачков с одинаковым успехом.
              А вот, во-вторых, кое-что меня озадачило. Дело в том, что пока я ходил спокойно по улицам, коридорам министерской власти или находился дома, ничего не происходило. Происходило в сложной психической обстановке, которая, как правило, сопровождалась быстрыми моими перемещениями во времени и пространстве. Причем, под воздействием этой самой психической нагрузки период времени значительно сокращался, а объем пространства увеличивался.
              Ну, например, я в командировке в г. Москве. Естественно, в новом темно синем костюме. Вышел из метро на станции ”Площадь Революции”. Мне надо в ГУМ – кое что купить. Затем к четырнадцати – в главк в районе Белорусского вокзала. Я спокоен. Вдруг я вспоминаю, что сегодня такое-то число и именно в этот день меня ждут в Менделеево. Надо срочно в ГУМ, затем до обеда успеть сделать все дела в главке и срочно – на Ленинградский вокзал, чтобы на электричке добраться до Менделеева. Ситуация напряженная. Итак, срочно в ГУМ. Где-то у ГУМа потребовалось что-то записать. Приехали!!! Чернила в кармане. В прозрачном стержне авторучки образовались пустоты. Авторучку в урну. Грязный карман срочно вырезается ножом. Слава Богу – во время заметил.
              В этот раз заметил. А бывало, и не замечал. Тогда как минимум – на рубашке пятно. Я не считал. Жена, наверное, считала, сколько рубашек я испортил, засунув в левый грудной карман рубашки авторучку.
              Один черный пиджак уцелел. У него оказался не совсем глубокий карман. Туда авторучка не лезет. Приходится класть ее в боковой карман вместе с ключами от квартиры и мелочью. Вот тогда никаких эксцессов. Хоть на голове ходи.
              Что это? Возможно от вибрации. Но тогда почему друзья с карманами ходят? Я что? Сверхвибратор, что ли?         

                Перемены


                Серьезные преобразования

              Начиная с 1985 года, на наши головы обрушился шквал нововведений. В Стране появился новый Генеральный Секретарь, которому все не нравилось. Собственно, мало кому нравилось гордиться успехами развитого Социализма и ездить за колбасой в столицу нашей родины Москву, прославлять Советскую власть и не видеть сколь угодно вооруженным взглядом власти этих самых Советов, говорить о свободе выбора и выбирать из одного этого самого одного, не представляя, что это за фрукт. В общем, причин к недовольству было много, и новый Генеральный начал бороться с многочисленными недостатками. Точнее, забыв труды И.В. Сталина о языкознании, не нАчал, а начАл, начАл с борьбы за технический уровень отечественной продукции. Все, что мы делали, должно отныне быть на уровне лучших зарубежных образцов, не зависимо, из какой трухи все это сделано. Контроль технического уровня в основном был сосредоточен на конечной продукции. Какой смысл требовать качество изготовленных костюмов, если изготавливать их приходится из расползающегося материала. Я назвал эту политику ударом по хвосту или лечением поноса затычкой. Появились карты технического уровня, по которым разрабатываемая лопата не должна была уступать по характеристикам зарубежным экскаваторам. Потом Генеральному не понравилось, что люди пьют. Это тоже всем не нравилось, но зачем при этом вырубать элитные виноградники и зачем хватать с крыльца своего дома выпившего мужика в трусах и тащить его по всем инстанциям воспитательного процесса. И вообще, что бы ни захотел новый Генеральный, все ему надо быстро и чтобы оно росло само. Известно, что сам и быстро растет только чертополох. Надо все-таки отдать должное тому, что дело с качеством в стране и беспробудным пьянством с мертвой точки сдвинулось.
              Не удовлетворившись достигнутым, новый Генеральный решил, как выразился однажды один великий реформатор, “пойти другим путем”. Наступила эпоха гласности и плюрализма. Те люди, которые раньше были на работе застенчивыми, но в основном не мешали трудоголикам, теперь почувствовали свободу слова, повыскакивали из своих углов и начали активно мешать работать. Плюрализм, так плюрализм, и люди начали плеваться, в основном вверх и в стороны. И еще. Если раньше мы с удовольствием ходили на концерты один раз в месяц, то теперь крикливые шоу с политической окраской стали сопровождать нас по радио и телевидению ежедневно.
              В марте 1991года на площади Минина, рядом с памятником Чкалову, состоялся митинг. На трибуне известные демократы, члены Верховного Совета. Основные тезисы: “Хватит лапши на уши”, “Долой коммунистов”, “Да здравствует свобода”, “Не хотим равенства в нищете”.  Я стоял и думал про лапшу, думал о том, почему это никто не сказал “хотим неравенства”. Демократически настроенный подполковник, повышая свой рейтинг перед предстоящими выборами, заявил с трибуны, что он против Социалистического выбора. Говорил, говорил, а за какой он собственно выбор, так и не сказал. За капиталистический что ли? Постеснялся сказать противник лапши на уши. На трибуне мой бывший однокурсник, член Верховного Совета, требует суверенитета России со своей армией. Интересно, что в Верховном Совете разве не знают, что вся материальная часть армии СССР рассредоточена по республикам вокруг России? Суверенитет – пожалуйста, а вот с  дееспособной армией придется распрощаться. Когда на трибуну выскочил писклявый мужичишка и заявил, что он сормовский рабочий, что вон, мол, поглядите, в окнах и на крышах  вокруг митинга полно КГБшников, что у него с ушей свисает длинная лапша наших средств информации, я повернулся и ушел. Мне действительно надоела лапша в средствах массовой информации, я понимал, что другими они, средства массовой информации, быть не могут, а вот сейчас мне надоела конкретная лапша, развешиваемая с трибуны. Что касается писклявого мужичишки, то я был уверен, что в Сормове, если он там действительно проживает, рабочие его обязательно отметелят, чтобы не позорил честь Сормовского рабочего.
              Конечно, в происходящем было много положительного. Хозрасчет позволил предприятиям освободиться от узких рамок ограничений в принятии самостоятельных решений. Выстроенная система демократии отвечала, на мой взгляд, интересам большинства. Съезд Народных депутатов, состоящий из всех слоев населения от таксиста до министра, выбирал на определенный срок законодательную и исполнительную власть, формировал наказы и разъезжался, чтобы через определенное время снова собраться, посмотреть, что тут без них натворили, исправить ошибки и снова разъехаться. Со стороны бюрократической элиты и ангажированных из-за рубежа демократов раздавались повизгивания, что, мол, кухарки не могут управлять государством. Правильно. Им и не надо управлять, у них дома работы полно. На съезде они должны решать более важные, стратегические задачи, направить развитие страны в русло, которое было бы выгодно всем слоям населения. Советская власть, наконец, стала полноценной властью.
              К сожалению, этот всплеск истинной демократии просуществовал не долго. Появился, понимаешь, самый “демократичный” “демократ”, произнес с броневика слово “свобода” и освободил к чертовой матери Генерального Секретаря Коммунистической партии вместе с его многомиллионной партией. Затем, освободил Советскую власть от власти, а тех, кто когда-то выдвинул его главным руководителем демократического движения, поддержал его начинания по разрушению страны, но не захотел, понимаешь,  терять насиженные места, расстрелял на глазах у всего мирового человечества из пушек. Оригинальная “свобода ” самого “демократичного” “демократа” молниеносно разрушила “равенство в нищете” и создала такое дикое неравенство, от которого вздрогнули самые закоренелые ударники капиталистического труда во всем мире.      
   

                Кооператив “Радист”

              Когда в1988 году председатель Совета Министров Николай Иванович Рыжков объявил постановление о кооперативах, началось бурное освоение этой ниши в народном хозяйстве. Во всех подвалах, которые раньше населяли мыши и крысы (бомжей тогда еще не было), появились кооперативы, в которых запыхтело строго запрещенное ранее частное изготовление трусов, плавок, маек, свистков, игрушек и прочей мелочевки.
              – Что? Нет детских сосок? Пожалуйста, у нас есть. Только мы к ним бантики прицепили, поэтому они подорожали в пять раз.
              – Что? Вы на машине? Значит богатый. Стойте-ка, посмотрите вон туда. Ах, там ничего нет? Простите – шутка. Ваша машина вымыта. С вас рупь.
              – А вы что забегали? Ах, вы туалет ищите. Пожалуйста, облегчайтесь, а заодно облегчите ваш карман на десять копеек.
              Раньше в производственных Государственных предприятиях при переполнении штатного расписания, всегда не хватало обслуживающего персонала: сантехников, ремонтников, шпаклевщиков и так далее. На хозяйственные работы всегда приходилось отрывать людские ресурсы: доцентов, профессоров, ведущих инженеров. Ресурсов этих людских, в свою очередь, всегда не хватало на основном производстве для решения основных задач производства. В общем, машина нашего народного хозяйства двигалась вперед ухая и скрипя из-за отсутствия соответствующей смазки. И этой смазкой должны были быть кооперативы, состоящие из тех же самых работников, только в свободное от основной работы время. Разница в подходе к работе была в том, что в основном производстве голова за конечный результат болела в основном у начальника, то в кооперативах инициатива била ключом на всех уровнях, поскольку основная цель – заработать. И как можно больше.
              Меня потянуло на шутки. Я собрал несколько инициативных людей, и мы зарегистрировали кооператив “Радист”. Я, директор СКБ РИАП, стал директором кооператива с окладом в один рубль в месяц. Мой оклад утвердили решением собрания кооператива и шлепнули на это решение печать. В центральной фирме объединения, ГНИПИ, я собрал не менее инициативных людей из разных отделений.
              – Ребята, много ли у вас макетов приборов валяется по углам?
              – Мно…ого.
              – А много ли на них потребителей?
              – Мно…ого.
              – А куда вы деваете эти макеты перед праздниками?
              – В металлолом.    
              – А почему бы нам не закупить эти макеты по дешевке у ГНИПИ, привести их в божеский вид по вечерам, да и не толкнуть тоже по дешевке жаждущим потребителям?
              – Это можно. Только ведь обвинят в спекуляции.
              – А мы цену товара ограничим калькуляцией, в которой ваш труд будет оплачен так же, как в основном производстве.
              Договорились. Я пришел к главному экономисту объединения “Кварц”.
              – Борис Иванович. Можно мы ненужные макеты выкупать будем?
              – А зачем это вам?
              – А мы их вам же продавать будем, только с приложением проектов договоров о поставках заказчикам. У вас навар, и у нас дополнительный заработок.
              Борис Иванович, человек, умудренный историческим опытом. В 1935 году он уже в команде местных футболистов играл. Навыки пригодились – отфутболил.
              На парткоме объединения Генеральный директор Адольф Алексеевич Ульянов заслушивал отчет о неудачных попытках ремонта коммуникаций в цехе N 14. Все сошлись на том, что не хватает людских ресурсов. Я поднялся и предложил услуги кооператива “Радист”.
              – А у вас что, специалисты есть?
              – Нет. Работу будут выполнять те специалисты из ваших, которых у вас не хватает.
              Партком в тупике. С одной стороны, вроде решение что надо, и обоснование в виде правительственного постановления есть, а с другой, с другой как-то неуютно стало. А вдруг!
              – Нет, Шаров, мы, пожалуй, своими силами.   
              И все-таки прорыв состоялся. Нам поступил заказ от завода РИАП разработать программы для автоматизированных систем. Скалькулировали. Получилось сто тысяч рублей. Директор завода Кусакин, бывший мой одноклассник, пригласил меня к себе в кабинет.
              – В чем дело Александр Мамедович?
              – Денег нет, Паша.
              – А сколько есть?
              – В три раза меньше есть. Тридцать тысяч.
              – Вот что, пусть эту работу выполнит кооператив “Радист” в три раза дешевле. Только с одним условием: работа будет проводиться по вечерам и на вашем оборудовании.
              Работу выполняла группа Равиля Исакова. Результат: проверка народного контроля.
              – Покажите документацию.
              – Пожалуйста.
              – А это что?
              – Мое письменное заявление об установлении персонального оклада в размере один рубль.
              – Это что, шутка? Зачем это?
              – А чтобы вы не особенно волновались.
              – А вот это где?
              – Вот.
              – А вот это?
              – Вот.
              Наконец, надоело.
              – Слушай, Павел. Я тебя хорошо знаю. Зачем тебе это?
              – А я любопытный. Проверяю на практике решения партии и правительства.
              – Ну, и как твое мнение? Во всем этом.
              – Понимаешь, что-то тут есть положительное. Мелкие дела легче решаются, без скрипа.
              – А отрицательное есть?
              – Есть. Все равно скрипит, только в другом месте.
              – Что ты имеешь в виду?
              – А то, что вы сейчас здесь. Если мы это бросим, то за дело возьмутся жулики. Вот тогда ни какие проверки не помогут.
              Проверки продолжались, и, наконец, в мой кабинет вошел среднего роста поджарый гражданин лет пятидесяти и представился.
              – Здравствуйте, Павел Павлович, я из Комитета Госбезопасности, Зеленов.
              – Присаживайтесь, покажите, пожалуйста, ваше удостоверение.
              Он достал удостоверение, показал мне.
              – Впервые встречаю человека, который потребовал показать документ.
              – А мне интересно. Я ни разу таких документов не видел. С чем пожаловали?
              – У меня несколько вопросов. Во-первых, вы знаете, что Ефим Израилевич Бубель собирается уезжать в Израиль.
              – Нет, не знаю.
              – Что он может увезти за рубеж в своей голове?
              – Ничего, что бы интересовало наших зарубежных недоброжелателей.
              – А поподробней.
              – Подробней? Бубель – ведущий инженер в лаборатории по разработке бытовки. Он разработчик электрогрелки, которая выпускается в порядке нагрузки на нашем заводе. Таких электрогрелок за рубежом не выпускают и, уверяю вас, выпускать не будут. Допуска к секретным работам нет, в связи с ненадобностью. Так что, он чист.
              – Хорошо. Я попрошу быть повнимательней к нему. Теперь второй вопрос. Зачем вам нужен этот кооператив?
              – Эксперимент. Хотелось разобраться практически, что все это значит.
              – И к какому выводу вы пришли?
              – Главный вывод в том, что кооперативы нельзя разрешать на территории государственных предприятий. А, если уж разрешать, то нужно очень много усилий, чтобы ограничить воровство, перекачку ресурсов по сговору с руководителями госпредприятий через кооперативы. Кооперативы должны работать не на базе госпредприятий, а в торговле, легкой промышленности. Что же касается крупных предприятий, то пожалуйста, стройте на голом месте за счет своих накоплений.
             – Прекрасно. Значит, мне не надо вам все это объяснять. И последний вопрос. С вашим появлением в должности главного инженера посыпалась вся номенклатура разработок СКБ. Более того, даже те работы по группе Р3-, которые были поставлены вами, вами же были и закрыты. Как все это объяснить?
              Это было уже серьезно. Я вспомнил те события, которые очень походили на борьбу за власть. В преддверии моего назначения на должность директора СКБ. “Неужели была телега” – подумал я – “если так, то это верх коварства и крючкотворства”. И мне пришлось разложить перед Зеленовым планшеты прошлых разработок, решения главка о наведении порядка в специализации НИИ, КБ и заводов и, наконец, то, что мы достигли после всего этого по нашей основной, особо важной тематике в части разработок измерителей напряженности и плотности потока энергии СВЧ излучений (Группа П3-) 
              – Так что вы очень преувеличиваете мои возможности в формировании тематики СКБ. Решения принимались грамотными людьми в главке – констатировал я свой рассказ. Что же касается измерителей полных сопротивлений по группе Р3-, то они выполнялись начальником отдела Николаевым под руководством тогдашнего директора Матвеичева Бориса Григорьевича. На мой взгляд, направление было ошибочным, экономически не выгодным, и решение о его прекращении тоже было принято начальником главка Андрущенко, нынешним заместителем министра. Так что я никакой не вредитель. Я инженер.
              – Хорошо, хорошо, Павел Павлович, так когда же вы намерены прекратить эксперимент с кооперативом?
              – Как же это вы, КГБ, а таких серьезных вещей не знаете? – пошутил я – я же его уже закрыл.
              – Да…а, отстаем. И какой же сухой остаток? Я имею в виду – в твердой валюте.
              – За одиннадцать месяцев я заработал одиннадцать рублей. Я их перечислил в фонд Мира.
              После этого разговора у меня появился знакомый из КГБ. 


                Пингвин

              Когда в 1990 году, где-то, не очень уж далеко, забрезжил пенсионный возраст, и у меня, в соответствии с постановлением Совета Министров, возглавляемым Николаем Ивановичем Рыжковым, вырисовывалась неплохая пенсия размером в триста-триста пятьдесят рублей, я решил исполнить свою давнишнюю мечту – купить дом в деревне. Да чтобы на берегу реки, да чтобы с садиком. Объездили мы с Галочкой левобережье Волги. Не понравилось – низина, болота, духота. Объездили Арзамасское направление. Не понравилось – большой реки нет. На Кстовском направлении химия не понравилась. Один из знакомых по гаражу посоветовал: “поезжайте в Вачский район. Там за Новоселками по дороге к Оке есть деревня Мякишево. Там и поспрашивайте”.  Поехали вверх по Оке по Павловской дороге. Заехали в Павлово на Оке к моему двоюродному брату Борису Морозову, проживающему на седьмой новой линии. Район одноэтажных домов. По этому адресу я жил когда-то в период с 1937 по 1939 годы в доме моей бабушки. Окунулись в воспоминания. Мамаша моя родилась в этом доме, вернее по этому адресу, старый деревянный домишко был снесен, а вместо него Борис построил каменные многокомнатные хоромы.
              Стали вспоминать старшие поколения по материнской линии, а я непроизвольно задумался о старшем поколении по отцовской линии, которое прожило более бурную жизнь. Дедушка мой по отцу Григорий вырос в деревне Балово, километров в сорока от Павлова. Деревня эта славилась мастерами сапожного дела. Нарожав кучу детей, дедушка Шаров потянулся туда, где его талант сапожника мог расцвести всеми цветам радуги, то есть в город. А ближайший, более-менее солидный город, был Муром. Там он и обосновался.  Дедушка Григорий работал машинистом на железной дороге и параллельно тачал сапоги. Когда наступил НЭП, дедушка бросил работу машиниста и переключился на свое любимое занятие – тачать сапоги. Бизнес есть бизнес – вокруг закрутились предприниматели разной степени криминальности. Когда НЭП прекратил свое существование, дед Григорий снова пошел в машинисты, но знакомства с разного рода полукриминальными личностями остались на бумаге, в записях блюстителей социалистической законности и чистоты облика народных масс. Вот поэтому в 1937 году деда забрали, и больше о нем не было ни духу, ни слуху. Сгинул. Штамп врага народа действовал вплоть до 1957 года, когда мой отец получил бумагу о реабилитации дедушки. А тогда, тогда брат моего отца Александр Григорьевич Шаров, студент химфака Горьковского Госуниверситета, был отчислен из ГГУ за то, что хлопотал за своего отца. Мой же отец, Шаров Павел Григорьевич, сделал по-другому. Он смылся с места проживания и начал мотаться по свету, не особенно задерживаясь на одном месте. Пока мы жили в Павлове, он сменил несколько мест работы. На одной из фабрик он, как специалист теплотехник, окончивший энергетический техникум, работал начальником котельной. Когда пришли мужики в черных кожанках и начали забрасывать в грузовик всех, кто подвернется из руководителей, мой отец сидел в каком-то котле и занимался его ремонтом. Кожаные подошли к котельной, приказали явиться начальнику. Явился какой-то чумазый негр, дотрагиваться до которого не хотелось, можно было измазаться.
              – А черт с ним – сказали кожаные и ушли.       
              Народ на фабрике собрал собрание, и начали решать, кого из оставшихся назначить директором. Все сошлись на том, что это должен быть Шаров. Но сам Шаров, понимая, что как только он станет директором, “там” сразу же станет известно, что это сын врага народа. Дипломатично ретировался и пропал из поля зрения. Пригласил его на работу начальник базы лесозаготовок – энергичный такой, боевой, революционно настроенный товарищ. И тоже, в кожанке. Прошло некоторое время – нет революционно настроенного товарища в кожанке. Революция слизала. Отец тут же смылся и попал на работу, на электростанцию. Уж очень он понравился начальнику электростанции – грамотному специалисту с немецкой фамилией. Когда над грамотным специалистом с немецкой фамилией сгустились тучи, пришлось сублимировать и оттуда. Именно по этой причине наша семья переместилась из Павлова на Моховые Горы, рядом с городом Горьким, где мой отец стал начальником цеха теплоснабжения на Стеклозаводе. Потом мы жили на частной квартире в городе Горьком, а отец работал то там, то тут и, наконец, на макаронной фабрике опять начальником цеха теплоснабжения. И вот 1941й год, война, в июне отец ушел на фронт, а в 1945 году вернулся с язвой желудка, туберкулезом и партийным билетом в нагрудном кармане гимнастерки. Гонка окончилась. Война разделила прошлое и настоящее. И много лет спустя, мы с братиком – тоже коммунисты –   узнали, что до самого окончания войны отец жил с мамашей гражданским браком, стараясь не подвергать нас опасности оказаться на его месте.
              Такова была история предков. А сейчас мы сидели, пили чай и обсуждали насущную проблему приобретения дома в деревне. На следующее утро решено было ехать дальше по дороге на Вачу. Вот они, Новоселки, поворот направо к Оке, проехали Лесниково, Мякишево, Короваево, и выехали к Оке. Посидели, полюбовались рекой, которая здесь значительно уже, чем у нас в Горьком. Вот и малюсенькая пристань, к которой подруливает Ракета на подводных крыльях. Хорошо! Можно без машины обойтись. Решено – едем обратно, и первый, выставленный на продажу дом, наш. Едем в гору. Километра через полтора деревня Караваево. Подъехали к дому, около которого копошится тетя.
              – Здравствуйте, мамаша.      
              – И вам доброго здоровица. А вам чего?
              – Дом ищем. Продает кто-нибудь?
              – Тетя начала перечислять, кто где чего и когда купил, кто как хулиганит, а кто вообще только что из тюрьмы вышел. 
              – Простите, а вас как величают?
              – Аля, Аля я.
              – Мы, Аля, потом познакомимся, кто и как хулиганит. Нам бы дом купить.
               – Ах, извините меня старую, заболталась совсем. А главное-то оно вот – вон на том порядке, второй дом с краю Надя Афонина продает. Щас то она в Дзержинске живет, а здесь ее дальняя родственница в крайней развалюхе живет. Она тоже из Дзержинска, пойдем-ка к ней, поспрошаем. Ее Клавдией зовут, Клавдия Ивановна Шерстнева. 
              Пришли. Крайняя развалюха закрыта.
              – Нет ее – говорит Аля – значит в Мелешках, у своей подруги сидит, других друзей у нее нет.
              – А где эти Мелешки?
              – Да вон за пригорком. Километра полтора всех делов то. Дом десятый. Поезжайте туда. Она вам адрес и сообщит. 
              Дом Нади Афониной нам очень понравился. Пятистенок с большущим сараем. Пятнадцать соток земли. В дальнем углу баня. Рядом небольшой вишневый сад. Яблони, правда, старые – надо вырубать. Воодушевленные хорошим началом, поехали в Мелешки. Дом десять.
              – Тетя Клава Шерстнева у вас?
              – У нас, у нас. Заходите.
              Тетя Клава оказалась одуванчиком под восемьдесят лет, высокая, стройная и веселая старушка. Она с готовностью откликнулась на нашу просьбу.
              – Где Надька то живет? Знаю, конечно. У меня в доме и адрес ее записан для покупателей. 
              – Так садитесь в машину. Сейчас туда сюда мигом слетам.
              – А зачем летать-то? Чай я разум еще не потеряла. На память не жалуюсь. Записывайте адрес-то.
              – Пишем, пишем, тетя Клава. 
              – Значит так, улица Революции, дом тридцать три, квартира тридцать шесть. Чтобы долго не искать, спрашивайте кафе “Пингвин”. Так вот это прямо напротив.
              – Спасибо, тетя Клава, тогда мы сейчас прямо туда.
              – Коль сговоритесь, с вас магарыч – крикнула нам вдогонку тетя Клава.
              – Будет, будет вам магарыч. До свиданья.
              Торопимся. Скоро вечер. Хотелось бы сегодня встретиться и договориться о купле-продаже, а то “не дай Бог” конкуренты объявятся. Въезжаем в Дзержинск, спрашиваем прохожего:
              – Где тут кафе “Пингвин”?
              – А вон туда поезжайте, по левой стороне и будет кафе.
              Нашли кафе. Точно! Напротив дом номер тридцать три. Поднимаемся в квартиру тридцать шесть. Стучим, открывается дверь, а в ней небритая физиономия.
              – Тетя Надя дома?
              – Может быть и дома. А мне откуда знать?
              – Простите, она вам кто?
              – Она мне никто. И вы тоже.
              – Я извиняюсь, здесь живет тетя Надя?
              – Не…а. Здесь я живу.
              – Еще раз простите, это улица Революции?
              – Ты, мужик, с какого этажа упал? Улица Революции у черта на куличках.
              Озадаченные выскочили на улицу. Узнали, где улица Революции. Приехали. В конце улицы, с левой стороны, дома под номерами 32, 34, 36, а вот с правой стороны – улица кончается домом тридцать один, а дальше… пусто. Дом 33 был, теперь нет. Никаких кафе нет. Уже темнеет. Срочно возвращаемся к кафе “Пингвин”. Пристали к прохожему мужчине.
              – Гражданин, гражданин, помогите нам.
              – Пожалуйста, если смогу.
              – Понимаете, есть старушка, а у старушки в голове сквозняк. В своем блоке памяти она скомпановала адрес “Улица Революции, дом 33, квартира 36, напротив кафе Пингвин”. Задача: найти улицу, похожую по названию с улицей Революции и, чтобы там было какое-нибудь кафе.
              Мужчина задумался.
              – Есть у нас похожая улица, называется Октябрьская, там есть молочное кафе. Может быть там?
              И мы поехали. Вот улица Октябрьская, вот кафе “Молочное”. Напротив дом тридцать три, Поднимаемся, стучим в квартиру тридцать шесть.
              – Здравствуйте. Нам бы Афонину. 
              – Это я. Вы по поводу дома?
              – Да. Продаете?
              – Подаю. Только я ведь за две то тыщи не отдам.
              Ага, значит, конкуренты уже были, и торговля началась.
              – А кто вам сказал, что мы за две, за три отдадите?
              – За три отдам.
              – Вот и хорошо.
              Договорились, через неделю ехать в райсовет в Вачу для оформления сделки.
              Когда я приехал за Надей через неделю, посадил ее на заднее сиденье в машину и мы поехали, она вдруг заявила:
              – А ведь мне за этот дом четыре тыщи дают.
              – А кто тебе сказал, что я три даю? – удивился я – Я тоже четыре даю.
              Мы ехали два часа до Вачи, а я все ждал, что она еще придумает под давлением деревенской психологии, чтобы еще разок повысить цену. “Надо ехать быстрее” – думал я – “иначе придумает чего-нибудь”. Придумала!
              – А еще оне говорили, что все затраты по оформлению возьмут на себя.
              – А кто тебе сказал, что я эти затраты не возьму на себя?
              Надя ерзала на заднем сидении и никак ничего новенького придумать не могла. Фантазия иссякла, но сомнения продолжали мучить ее.
              – А вот, коли мы сейчас оформим все, как бы нам подъехать, да забрать там кое что из вещей то.
              И тут я ее окончательно успокоил.
               Надя – говорю – сейчас покупаем новые замки. Один комплект я беру себе, а второй отдаю вам. Ближайшие три месяца нам некогда туда ездить. Поэтому можете не только там взять чего-нибудь, можете вообще там жить. Да и потом мы будем появляться только в субботу, да в воскресенье, да и то один, два раза в месяц. Так что, живите пока, и потом в гости приезжайте.   
              Больше Надя не волновалась. Старый родительский дом она не теряла, так, сразу. С другой стороны, деньги были очень нужны для строительства дачи рядом с городом Дзержинск. И она окончательно успокоилась.
              Когда мы с Галочкой приехали первый раз на отдых, появилась бабушка Клава.
              – Так что, купили дом-то? А как же магарыч?
              – Купили, купили. Только вы все перепутали, дражайшая.
              – Это что же это я перепутала?
              – Улица не Революции, а Октябрьская и кафе не “Пингвин”, а “Молочное”.
              – Как это? А где же пингвин?
              – Как где? Вот он, рядом со мной стоит. Чем не пингвин?
              И бабушка Клава, кроме пачки конфет, получила в деревне новое прозвище “Пингвин”.
               

                Конверсионные конвульсии
 
              Преобразования в экономике стремительно нагромождались одни на другие. На фоне разрушения оборонного комплекса, мы – мелкие предприятия – пытались выжить. Я поверил в конверсию и начал создавать отдел по разработке бытовки, медицинской техники и прочее, прочее. Например, вместе со специалистами из Чеченского Госуниверситета нами был создан макет прибора, регистрирующего на расстоянии с помощью СВЧ излучений малейшую пульсацию диэлектрических параметров среды. Мы сажали за стол человека, и на экране электронно-лучевой трубки наблюдали пульсацию работы сердца этого человека и его дыхания. Представляю, как бы пригодился этот прибор для поиска еще живых людей в завалах после различных терактов и естественных природных катаклизмов. Эта конверсионная часть составляла приблизительно сорок процентов плана работ СКБ. Нужно было только найти заказчиков. К тому времени мы уже получили право самостоятельно заключать договора, но основа плана работ все-таки диктовалась министерством. Нам давали заказы по разработкам, выплачивали пятьдесят процентов финансов. Остальное потом – после выполнения работ. Директора оборонных заводов НИИ и КБ собрались и создали свой банк “Ассоциация”. СКБ вложило уставной вклад полмиллиона рублей. Для выполнения работ я тут же взял кредит в сумме двух миллионов. И вот, работы выполнены, приняты госкомиссией. Пора передавать документацию, образцы и получать должок с нашего министерства и Министерства Обороны. И как вам это нравится? ГКЧП!!!
              Ко мне в кабинет врывается команда “демократов”.
              – Павел Павлович, отдайте письмо ГКЧП.   
              – Зачем? Вы его съесть хотите?
              – Это не ваше дело, Павел Павлович.
              – А кто вам разрешил болтаться по коридорам? Ну-ка, марш по рабочим местам!
              Меня всегда удивляло, что во время всякого волнения в общественной жизни, так же, как в волнующемся море, на поверхность выплывает всякая дрянь: алкоголики, дураки, бездельники. В общем, те, кто в обычной рабочей обстановке спокойно можно  зачислить в тридцать процентов коллектива, от которых ничего полезного ждать бессмысленно, и с которыми можно было бы без ущерба расстаться. А вот когда плюрализм, да гласность, да свобода слова, тут они звучат, как оркестр громкоговорителей. Письмо ГКЧП я никому не показал, чтобы не волновать “демократическую” рать и не дать ей поорать.
              Вскоре я собрался за деньгами в министерство. Поторчал немного в приемной министра и, улучив момент, когда он освободился, явился пред очи нашего дорого министра Первышина Эрлена Кириковича.
              – Здравствуйте, Эрлен Кирикович. Я Шаров Павел Павлович, директор СКБ РИАП из города Горького.      
              – Что вас интересует, Павел Павлович?
              – Меня интересует вопрос, когда нам будут поступать деньги по выполненным заказам.
              – А что там у нас? – он с серьезным видом пролистал мою докладную записку – так, значит, мы вам выплатили пятьдесят процентов аванса.
              – Да.
              – А давайте, разделим стоимость работы пополам. Половина нам, половина вам.
              – А зачем нашему СКБ эта половина?
              – Как зачем? Теперь все можно купить и продать.
              – Кто у меня купит эту половину, кроме вас? Ведь для того, чтобы заставить завод выпускать разработанные приборы, я ему еще должен заплатить за освоение продукции. 
              И пошел какой-то совершенно невнятный разговор, путаница из привычного прошлого и непонятного будущего. Это все равно, что ты с радостью встретил на базаре должника, а он тебе предлагает в счет долга разделить гусеницу от танка, стоимостью в сотню тысяч рублей. Не хочешь гусеницу, бери дуло от пушки.
              В это время в кабинет вошел начальник Главного Технического управления министерства Хохлов Виталий Иванович, мой знакомый по учебе на директоров в 1977 году в селе Покровское под Москвой.
              – Слушай, Паша, ты чего пристал к старшему товарищу?
              – Я не пристал. Я деньги получить хочу. Или хотя бы ясность, чего ждать в будущем.
              – Ну, ты как Остап Бендер. Дэньги давай, давай дэньги. А насчет ясности, ты что, сам не понимаешь? СССР больше нет. Минфина нет. А, значит, и денег нет.
              – Интересно, денег нет, а вы есть.
              – Скоро, Паша, и нас не будет. Ни нас, ни министерства. Так что, думай сам, как выбираться.
              Я вышел и стал думать. Я перебирал множество вариантов. Но вот интересная особенность, связанная с укоренившимся в голове порядком вещей. Я не мог даже подумать, что есть замечательный вариант – плюнуть на все и подать заявление об уходе. Дело идет к тому, что скоро и заявление-то подавать не кому будет. А то, объявить себя банкротом, как это проделывали за рюмкой водки многочисленные жулики-банкиры и директора госпредприятий. В том-то и особенность прежних, назовем их красными, директоров, что они, заряженные сознанием ответственности, не могли себе позволить такого исхода и, в конце концов, находили выход из положения. Я тоже нашел, и не без помощи нашего министерства и Министерства Обороны, которые покачнулись слегка и снова худо-бедно зафункционировали.
              Осенью 1992 года меня всерьез прихватили неприятности. Во-первых, поднялось давление до двухсот. Во-вторых, мои попытки частично перенацелить СКБ в конверсионном плане наткнулись на резкое противодействие моих ближайших помощников. Среди них был и мой первый помощник Хилов Владимир Павлович, у которого я когда-то был руководителем дипломной работы, потом – руководителем диссертационной работы, затем с трудом продвинул его в главные инженеры. Когда мне, как главному конструктору одного из направлений разработок в стране, предложили защитить докторскую диссертацию по совокупности проведенных работ, я отказался, заявив, что эту диссертацию будет защищать Хилов, а мне пора уходить на пенсию, иначе я сдохну сразу же после защиты. И вот, Хилов пришел однажды ко мне в кабинет и заявил, что он больше со мной работать не хочет, что он хочет создать свое предприятие и забрать туда основную тематику. Вокруг него сгруппировалась компания когда-то мной недооцененных. Конечно, там был и вездесущий “демократ” Прунин. Я был потрясен до глубины души. Я всегда был готов ко всему, к противостоянию начальству, к борьбе за интересную тематику, к борьбе за самостоятельность СКБ, за благосостояние подчиненных мне людей, но только не к этому. Мой товарищ, начальник КБ “Квазар” Дмитрий Филатов посоветовал мне уволить к чертовой матери наиболее одиозных фигур, как это сделал когда-то он сам. Может быть я бы и сделал так, тем более, что большинство коллектива поддержало бы меня в этом. Но зачем? Что я буду делать после этого? Запрягаться в новый цикл работ на долгие годы? В пенсионном-то возрасте, да с таким здоровьем. И все-таки самое главное, что привело меня к решению, это то, что пропал интерес к работе. Какой интерес карачиться, если промышленность в Стране разваливается по вине ее руководителей? Создавалось впечатление, что все, что мы делаем, никому не нужно.
              И наша программа. Я отработал новую конверсионную программу для кого? Для этих вот людей, которым завтра руководить СКБ. А она – эта программа – им не нужна. Обидно! Очень обидно! Я решил проглотить горькую пилюлю и, не дожидаясь одного года до конца договорного с министерством срока моей работы в должности директора, подал заявление об уходе по болезни и ушел. Живите, как хотите.
              Справедливости ради должен признаться, что все мои потуги в части конверсионных программ были обречены на провал. Конверсия предполагала в частности обеспечение населения товарами бытового назначения. Мне тогда даже в страшном сне не могло присниться, насколько грандиозными будут разрушения, под которыми будут раздавлены любые попытки, что-либо делать полезное. Осталась одна труба, а на ней жулики. Уже потом мне в голову приходили мысли типа:    
                Лишь пять процентов на трубе,
                А остальные в нищете.
                Власть ухватившие жлобы
                Их отделили от трубы. 
              А СКБ, выпуская малые партии разработанных приборов, проползло через потенциальную яму, в которую затащил страну всенародно, понимаешь, избранный, сохранило костяк специалистов, и сегодня начинает наращивать обороты. Значит, Хилов все-таки был прав. Грубовато, правда поступил со мной, но что поделаешь, в любом деле главное не взаимоотношения, а само дело.


                Ошибочка вышла
             
              В начале девяностых годов был небольшой промежуток времени, когда новая “демократическая” власть еще не оприходовала сбережения трудящихся в сбербанках страны. Деньги у людей были, а вот купить на них было нечего, товаров бытового назначения не хватало. Это было привычно. А вот с обеспечением госпредприятий изделиями промышленного производства появилось нечто новенькое. Структура планового обеспечения по фондам была разрушена и уступила место различным коммерческим предприятиям. В частности,  в части обеспечения радиоизмерительной техникой на месте отдела пятого главка МПСС появилось коммерческое предприятие “Супертехприбор”, унаследовавшее некогда Всесоюзные связи с поставщиками и потребителями. Перед самым увольнением из СКБ РИАП я, будучи в Москве, зашел в эту группу и на всякий случай договорился с ними об организации Горьковского филиала этой фирмы.
              Повалявшись без дела, я решил потихонечку впрягаться в новую жизнь. Облазил на своем жигуленке Горьковскую область, собрал информацию о выпускаемой продукции бытового назначения, разослал прайс-листы и приступил к оптовой торговле. Сначала – Павловские ножи, наборы посуды, пылесосы, зарядные устройства, инструмент, люстры и так далее. Потом – телевизоры “Чайка” производства завода имени Ленина. Телевизоры пользовались большим спросом и, чтобы получить партию, надо было изловчиться.   
              Однажды сложилась такая ситуация, что мы уж больно надолго задержали поставку вагона телевизоров в город Хабаровск. Мои связи с руководством завода позволяли надеяться. Вот, вот будет. Когда этот вот, вот затянулся, я послал на завод одного из пробивных наших парней Юрия Казинцева. Юра пробрался на склады завода, обнаружил там два вагона, подготовленных для отправки в какой-то город. Отправку контролировал представитель получателя – очень настырная женщина. Ночью, перед самой отправкой один из этих вагонов ушел в какой-то отстойник. Женщина подняла шум на уровне Генерального директора. Пока шум да дело, этот вагон ушел в Хабаровск нашему потребителю. Оказывается, судьбу вагона решили несколько банкнот, незаметно для посторонних глаз перекочевавших из кармана Юры в карман старшей кладовщицы. Все было бы хорошо, если бы по команде Генерального директора сбытовики не начали разбираться “А по какой такой команде этот вагон ушел в Хабаровск? Сам что ли догадался?” Выяснилось – по команде шустрого Юры. Над нашим филиалом нависла угроза попасть в список фирм, которые не следовало подпускать до завода на пушечный выстрел. Пришлось напроситься на встречу с Генеральным директором Копыловым Виктором Селиверстовичем, бывшим когда-то главным инженером нашего завода РИАП.
              – Здравствуйте Виктор Селиверстович.   
              – А…здравствуй, Шаров, как живешь? Что делаешь?
              – Пенсионер я, Виктор Селиверстович, вашими телевизорами балуюсь.
              – Знаю, знаю. Мне вот предлагают тебя баловника к заводу не подпускать.
              – А в чем дело, Виктор Селиверстович?
              – Отдел сбыта обижается. Ты у них бесплатным поставщиком заделался.
              – Так ведь, безплатным, Виктор Селиверстович.
              – Хорош гусь, чужим добром распоряжаться. 
              – Виктор Селиверстович, случайность получилась, ошибочка. Мне пообещали, что вот сегодня, может быть, будет поставка. Я послал человека проконтролировать эту поставку. Он проконтролировал.
              – Ну, и что? Ты ему премию, поди, выдал?
              – Каюсь, Виктор Селиверстович, выдал. Теперь отберу. Вот ей хрест. И больше не повторится. Я его теперь вашим конкурентам засылать буду. Ладно?
              – Ладно, ладно. Еще раз, и тебя тут нет. А сейчас, у меня совещание начинается.
              – До свиданья, Виктор Селиверстович.
              – Будь.
              И я был.


                Встреча с рэкетиром

              Другой интересный случай произошел на складе наших телевизоров. У меня был постоянный покупатель телевизоров из Казани. Постоянным он стал по вполне прозаической причине. Когда мы с ним первый раз встретились, он показал мне мой прайс и спросил:
              – Вот эти ваши цены, на сколько дороже заводских?
              – Мы занимаемся оптовыми поставками. Поэтому берем всего три процента.   
              – А почему так мало?
              – А нас не много, всего пять человек. За вычетом налогов, на зарплату хватает.
              Кругом начинал расцветать дикий капитализм, а я все еще жил в рамках прежнего менталитета, в основе которого было, прежде всего, полезность дела, а уж потом и зарплата.
              – А давай сделаем так: ты мне продаешь товар с наценкой не в три процента, а в десять, разницу в семь процентов делим пополам.
              – Я непротив, но с одним существенным замечанием, эти семь процентов дополнительного дохода мы разделим только после выплаты налогов на этот дополнительный налог.
              Его немножко смутило это замечание. Ведь в стране уже в открытую рекламировалась в средствах массовой информации процедура обналички, то есть ухода от налогов. Еще больше его удивило, когда он узнал, что те три с половиной процента, которые принадлежали ему, я выдавал ему по ведомости, как исполнителю работ, а те три с половиной процента, которые получала наша фирма, я делил в ведомости среди ее работников.
              – Слушай, Паша, так ты что, так себе ничего и не берешь?
              – Почему не беру? Беру, что начислено в ведомости.
              – То есть ты этот дополнительный навар делишь что ли?
              – Ну, конечно. Не обманывать же мне своих работников.
              Удивление его было естественным. Оказалось, что он не просто расписывался на накладных при получении товара и ставил печать, он был директором того большого магазина, от имени которого приезжал. Он созревал вместе с созреванием нашего дикого капитализма. А мы, отсталые, пока что опаздывали.
              Однажды, один из устоявшихся наших потребителей изъявил желание забрать подготовленную для него партию телевизоров в двести штук в воскресенье. Пришлось выволакивать телевизоры с арендованного нами склада, поскольку на воскресенье он закрывался на множество замков. Договорились с Борисом Наумовым, который снимал весь первый этаж бывшего общежития на площади Сенной, прямо напротив автобусной остановки. Борис создал кооператив по изготовлению люстр из разноцветных стеклянных лепестков, которые я включил в свой прайс и успешно продавал. Площадей у Бориса было много, и он сдавал их многочисленным кооператорам, кто-то грузил там сахарный песок, кто-то делал мягкие игрушки, кто-то ремонтировал электробытовку. Мы разместили телевизоры в коридоре, заняв его почти весь своими телевизорами. В субботу вечером мужская команда нашего филиала московской фирмы Супертехприбор топталась у Бориса Наумова. Володя Брылин, с которым я не расставался с 1969 года, успел где-то перехватить и был навеселе. Володя был когда-то вакуумщиком в той лаборатории микроэлектроники, куда меня судьба, в лице директора СКБ Бориса Григорьевича Матвеичева, забросила начальником. Мы мельтешили по коридору, когда в одну из комнат зашел тощий, развязный молодой парнишка, лет двадцати пяти при разноцветном галстуке, уселся на рабочее кресло Бориса Наумова и стал небрежно командовать:
              – Эй, паря, принеси бутылец… и закусону. Борис! Поговорить надо.
              Как ни странно, бутылка и закуска появились незамедлительно, как на скатерти-самобранке. “Что это за шалапут?” – подумал я. А этот шалапут, переговорив с Борисом, поманил меня пальчиком.
              – Эй, трудяга, мне один телевизор подаришь? 
              – Не… я дарю только девочкам.
              – Ну, хорошо. Продай за двести тысяч.
              – Не могу. Он четыреста пятьдесят стоит.
              И я ушел от него, чтобы не продолжать этот дурацкий разговор. Ко мне подскочил Борис Наумов. Глаза у него были вытаращены, и он всем своим видом показывал, что случилось что-то сверхестественное.   
              – Вы что, Павел Павлович? Это же рэкетир! Он пришел дань собирать. Я просто не думал, что он в субботу припрется, а то бы я вам просто не рекомендовал сгружать здесь телевизоры.
              – Ну, и что надо этому рэкетиру?
              – А что надо, то и возьмет. Я очень боюсь, что после вашего разговора он пришлет сюда банду, и они все ваши телевизоры разбомбят. 
              – А что надо делать?
              – Не знаю. Во всяком случае, надо подойти к нему и поговорить.
              Я пошел. То, что я увидел, можно показывать в кино. У Бориса при виде этой картины случился столбняк, нижняя челюсть отвисла, и он готов был рухнуть, как подкошенный. Рэкетир отделил от кресла то место, которым он на этом кресле сидел, а поддатый Володя, намотав на руку его разноцветный галстук, пытался поднять его приговаривая:
              – Нет, ты будешь со мной ботать по фене. Ну! Будешь?
              Рэкетир, по-видимому, забыл, что он рэкетир и вспомнил, что он обыкновенный шелудивый пацан, которого совсем недавно регулярно били соседи по подъезду, пацаны его возраста. Сыр бор разгорелся из-за того, что Володя попросил плеснуть ему из начатой бутылки, на что заносчивый рэкетир ответил:
              – Я с плебеями и фраерами не пью.            
              Тогда Володя вспомнил кое-какой набор из лексикона, усвоенный в былые времена и попытался на этом лексиконе разговорить заносчивого сопляка. Я попросил Володю отложить увлекательный разговор на потом, сел рядом с рэкетиром и с сожалением сказал:
              – Извините, мои ребята не знакомы с вами. Я должен сообщить вам, что у меня уже есть крыша. Просто, сегодня мы здесь случайно, обстоятельства так сложились.
              – А кто ваша крыша.
              – Очень серьезная крыша.
              – Ну, хотя бы, сколько она берет?
              – О! Моя крыша берет много. До семидесяти процентов.
              – Что?!!! Это что за крыша? Мы берем десять-пятнадцать процентов, а у вас семьдесят.
              – Да, есть такая. И самый главный бугор в этой крыше Борис Николаевич Ельцин, а под рукой у него МВД, Организации бывших КГБшников, Министерство Обороны. Так что, с ними тягаться бессмысленно.
              – Ты че, в натуре? Такой крыши нет.
              – Есть такая крыша, и называется она Государством. Учредителями моего головного предприятия в Москве являются государственные предприятия, заводы. Так что, все это вот, не мое. Все это Государственное. Вот почему я тебе ни дать, ни продать по дешевке ничего не могу. Бери все, и будешь иметь дело с моей крышей.
              – Так вон оно как. Значит, вы – госпредприятие. Ну, извини. Так бы сразу и сказал. Давай по стопарю.   
              – Ну. Давай.
              Потом я, вспоминая эту встречу, с удивлением наблюдал, как быстро развивается дикий капитализм. Было ведь время, когда криминал еще боялся грабить госпредприятия. Прошло совсем немного времени, и начался отстрел несговорчивых руководителей госпредприятий, банков и чиновников. Да, чертополох растет быстро.   
             
               
                Заседания продолжаются 

              Быстротечные события “демократических” преобразований выветрили многолетние накопления галдящих трудящихся, продолжающих упорно голосовать за эти преобразования. Когда всенародно избранный, понимаешь, запретил выдавать деньги по сберкнижкам, а инфляция стабильно установилась в один процент в день, то есть, приблизительно, в тридцать раз в год, мой братик пошел в отделение сбербанка. Сунул в окошко сберкнижку, и под веселые ухмылки работников банка заявил, что хотел бы получить свой вклад не ухмылками, а деньгами. Похихикав в компании с подругам, операционистка объяснила несмышленышу:
              – Гражданин, нам самим на зарплату не хватает, а вы с книжкой.
              – А чего вы смеетесь? Я вложил в банк деньги, а вам их на зарплату не хватает. Что со мной будет, если я у вас зарплату отниму?
              – Вас посадят.
              – Во, времена! А почему же вас не сажают? Ведь вы миллионы людей ограбили.
              Деньги братик, естественно, не получил. Те, кто ограбил миллионы людей, продолжали безнаказанно грабить. А миллионы ограбленных, считая виноватой во всем операционистку, в следующую выборную компанию снова пошли голосовать за первого в России “демократического” президента Ельцина Бориса Николаевича.
              Остановка предприятий, инфляция, лишение накоплений приземлило в скором времени людей так сильно, что о конверсии, о торговле бытовыми изделиями можно было забыть. Главным источником существования людей стало,  где бы, чего бы слямзить.
              В голову приходили стихотворные картинки, отражающие происходящее в стране.
                Это время передела,
                Это время беспредела,
                Это время – время драк
                Представляю себе так:

                Буря мглою небо кроет,
                Экономику крутя.
                Кто-то рядом волком воет,
                Проклиная все и вся.

                Кто-то лепит зажигалки,
                Тот мастрячит елки-палки,
                Там выращивают зайцев,
                Чтоб высиживали яйца.

                Трансформаторные будки
                Кто-то срезал и украл.
                Растащили за пол сутки
                Пол Норильска на металл.

                Наш Российский мудрый вор
                Поволок все за бугор.
              Но, почему? Как же Германия, Япония после войны. Почему там – созидание, а у нас – разрушение? И ответ напрашивался сам по себе.
                Если бизнес в чистом поле,
                Бизнес будет создавать.
                Ставь на кон добра поболе –
                Бизнес будет воровать.

                Ситуации иные –
                Исполнители другие.
              Главное занятие бизнеса – делать деньги. Деньги не пахнут. Творческий потенциал бизнеса в разрушенных войной странах имел вектор созидания, обеспечение максимальных прибылей в будущем. Наш бизнес, благодаря безграмотным руководителям, получил приятную возможность молниеносно набить мошну, снимая пенки с накопленного десятилетиями промышленного потенциала, отправляя в труху все остальное. Почему безграмотных? А вы вспомните одного из тех,
                Чьи лики в телевизор не влезали,
                Какой бы не был он диагонали,
того председателя правительства, который у нас в стране
                Был первый “демократ”,
                Рожа – чмокающий зад.       
Вспомнили? А помните, как, начиная свою деятельность в качестве председателя правительства,  он обещал нам, что цены вырастут максимум в четыре раза? А выросли в десятки тысяч раз. О…о…чень был грамотный председатель. До сих пор в какой-то экономической структуре чмокает. А ведь совсем недавно 
                Этот Ельциновский сокол
                Сбереженья все учмокал.
              Его непосредственный руководитель, всенародно избранный, так тот вообще обещал на рельсы лечь, если цены подниматься будут. А что, может быть, и ложился. Лег, посмотрел вдаль на уходящий поезд, встал, отряхнулся и с чувством выполненного долга пошел в окружении многочисленной охраны раздавать обещания, очень похожие на пендали. Простите, кажется, это уже политика, а это не мое, я всю жизнь делом занимался.
              Так вот, в этой обстановке, я, естественно, забыл про свою деятельность по обеспечению народных масс изделиями народного потребления. Никто ничего потреблять не хотел. Не из принципа, конечно. Просто, не на что стало. Накоплений у меня не было, поскольку наш захилевший бизнес был, во-первых, кратковременным, а во-вторых, распределение в нем было Социалистическим, то есть по труду. До иных взаимоотношений с подчиненным трудовым коллективом я не созрел. Итак, я сидел на пенсии и смотрел в телевизор. В телевизоре показывали демонстрацию рабочих завода Лазурь с плакатами и транспарантами “Отдайте деньги за два года!” Никто им, конечно, ничего не отдаст, так как завод скоро закроется и превратится в большую пивную фабрику. В голову пришла интересная мысль. Я обзвонил мелких предпринимателей, которые не собирались сдаваться обстоятельствам, продолжая копошиться, и назначил у себя дома собрание. Пришли человек семь.
              – Ребята, каждый из вас, напрягая шею, копает свою траншею. А почему бы, не помочь друг другу? 
              – А как?
              – Расскажите каждый, кто и чем занимается?
              Рассказали. Кандидат технических наук, мой братик организовал закупку в соляных копях на востоке и продажу колхозам и совхозам соли-лизунца для крупного рогатого скота. Кто-то занимался закупкой мяса и реализацией его по магазинам. А вот сын Маргариты Федоровны Капенковой, моего бывшего главного экономиста, Сергей, на мой взгляд, развернулся не достаточно, закупая за наличку в деревнях овощи и поставляя их столовым и ресторанам по базарным ценам объемами максимум один два мешка каждому потребителю.
              – Хочешь, я поучаствую в твоем бизнесе?
              – Я непротив. Попробуй.
              Для начала надо было зарегистрироваться предпринимателем, затем обзавестись расчетным счетом в банке. Особенностью предпринимателя, в отличии от юридического лица, было и есть то, что предприниматель, получив по безналичному расчету деньги, может забирать их из банка наличкой, за исключением тех, что надо будет заплатить в качестве налогов. Для этого мне и нужно было предпринимательское свидетельство. Затем я обзвонил профкомы Автозавода, Машиностроительного завода, Завода им. Ленина, связался с директорами пионерских лагерей от этих заводов и поставил торговлю овощами и фруктами на уровень средних по величине оптовых поставок. Серега купил половину старенького деревянного дома на улице Ошара, главным достоинством которого был собственный двор. Туда мы и свалили для начала заказанные нами восемь тонн картофеля. Этот картофель был развезен по пионерским лагерям за два-три дня.
              Вскоре ко мне обратился мой хороший товарищ Марат Григорян.
              – Слушай, Паша, у меня на шее целое семейство, а тут еще два брата из Армении приехали. Возьми их в группу, пригодятся.   
              Взял. И вот мы получили заказ на груши к праздничному столу в пионерский лагерь. Триста килограмм. На продовольственной базе груши по восемь тысяч рублей за килограмм. Я договорился поставить их по десять тысяч. Мои братья-армяне тут же нашли по своим каналам груши по две с половиной тысячи. Посмотрели, попробовали, вроде груши, как груши. Закупили, везем.
              – Паль Палич, продаем по десять.
              – Нет, по пять. Груша мелкая.            
              – Давайте по восемь.
              – Черт с вами, по шесть.
              Армяне, народ торговый, любят поторговаться. Поспорили, договорились продать по семь тысяч пятьсот. Продали. Через некоторое время звоню заведующей складом.
              – Как дела?
              – Плохо, Павел Павлович, ваши груши через два дня развалились. Хорошо, что основную массу в первый же день на столы выдали. Директор ругается.
              – Пусть не ругается. Все, что осталось, выкупаем назад.
              В следующий раз Марат сам включился в наш бизнес. Он закупил три тонны картошки по две тысячи двести рублей за килограмм. Я удивился.
              – Марат, мы по полторы тысячи берем, а ты по две двести. Помогаешь что ли кому? Так и скажи.
              Приехали в пионерский лагерь Автозавода. Я предложил картошку по две с половиной тысячи.
              – Нет, Павел Павлович, всю не возьмем, Нам всего тонна нужна.
              – Хорошо, берите тонну. Остальное в Машзавод отвезем.
              Вдруг подходит ко мне Марат и на ухо шепчет:
              – Все в порядке, Павел Павлович, берут всю по три тысячи.
              До меня дошло только тогда, когда картошку загрузили на склад пионерлагеря и Марат, потирая руки, сообщил мне.
              – Я ей сто тысяч дал.
              – Что?!! Ты кому дал, кладовщице?
              – Конечно.
              – Зачем? Завтра заведующая столовой врежет этой кладовщице, директор врежет заведующей, и нам сюда ход будет закрыт.
              В конце концов, так оно и получилось. Это лишний раз доказало нам, что бизнес, даже на неумытой картошке,  тоже не любит грязи.
              Поиграв немного в эти картофельные игры, я решил, что это, хоть и дает какие-то деньги, но пора заняться чем-то более интеллектуальным. Интеллектуальный труд это труд, в котором можно использовать свои знания. Ну, конечно, это радиоизмерительная техника.
 
             

                Долги наши и Грачева Паши               

         Интересные картинки иногда можно увидеть по нашему насквозь демократическому телевидению.  Показывает, например, директор Нижегородского завода им. В. И. Ленина (теперь НИТЕЛ) тов. Бахарев (теперь господин Бахарев) новую военную технику министру обороны, тоже господину, Грачеву и, воспользовавшись случаем, говорит ему: “отдай – говорит – пять миллиардов, которые твоя фирма задолжала моей за выполнение вот этих военных заказов”. А тот так это раскованно, демократично отвечает, что не отдаст. “Возьми два миллиарда – отдам”. Бахарев не долго думая, и совсем так нагло,    повторяет: “нет, – говорит, – господин Грачев, лучше пять”.
         Министр – ничего, добродушный. “Мне бы, – говорит, – ваши заботы. Я вон триллионы должен, а вы – пять миллиардов. Ладно, договоримся на три”.
         Правда, характерная картинка? Полностью соответствует принципам сегодняшней нашей свободной рылочно-рыночной экономики.
         А теперь о себе.
          Я бывший научный работник, кандидат технических наук. Пенсионер. Сегодняшние строители капитализма, глядя на научную рать, наблюдая, как маются с голодухи всякие там доктора наук, академики, любят повторять: “Свобода! Работай! Будешь работать – будешь жить”. Надо только четко сориентироваться, что такое работа.
         Вот я и решил “работать”. Открыл в “Лесном” банке расчетный счет на зарегистрированный мною филиал Московской фирмы “Супертехприбор”.
         Надо сказать, что у меня мать русская, а отец никакой не юрист, он тоже русский. Несмотря на это, я не какой-то там растяпа, я достаточно грамотный, догадливый то есть. Понадобилось фирме в Сарове радиоизмерительная аппаратура – я тут как тут: давай дэньги, будет аппаратура. Получил на рассчетный счет сто восемьдесят миллионов рублей с основного заказчика, шестьдесят три миллиона – с другого, тридцать – с третьего. Проплатил на следующий день разным заводам в России за заказанные приборы, съездил на эти заводы, подготовил аппаратуру к отправке, положил на нее копии платежных поручений об оплате – все, мол, готово, ждите деньги, а потом и нас за оплаченным товаром.
         Только вот заковыка: денег нет и нет. Неделю нет, другую нет. Оказывается, наш банк скоропостижно скукожился, лопнул, стало быть. Стал я выяснять, по какой такой причине банк так скоропостижно скукожился, слопав огромное количество вкладов огромного количества вкладчиков, включая все тех же бабушек и дедушек, кто тщился как-то сохранить свои скудные сбережения. И выяснил, я в частности, что задолжал нашему банку другой банк сумму, похожую на пять миллиардов рублей (за точность не ручаюсь) и не отдает. “Почему же это он не отдает?” – думаю. А дело в том, что в этом банке уже упоминавшийся ранее завод НИТЕЛ (и ряд других предприятий) взял кредит под выполнение  новых военных заказов. И тоже не отдает. А почему же он-то не отдает?
А чтобы это понять, надо почаще смотреть телевизор.
         Господин Грачев, наш защитник, благодетель наш, министр наш оборонный, сделал заказ, забрал товар, а денег отдавать не собирается.
         Все мое семейство с содроганием ждет, когда мне башку начнут откручивать – с одной стороны, заказчики, которые за свои деньги ждут товар, с другой стороны, те, кто за выполненный заказ ждут деньги. И, наконец, налоговая инспекция, обещающая отдать меня под суд  за неуплату налогов в многочисленные фонды на начисленную мною зарплату, которую я, сами понимаете, по тем же причинам тоже не получил. И при этом, еще убеждая меня, в том, что ответственность за выбор обслуживающего банка тоже лежит на мне и нечего, мол, бормотать про свою невиновность.
         Неправильно было бы считать, что банк лопнул из-за каких-то пяти миллиардов рублей. Банкиры хапнули во много раз больше. Недаром ко мне сразу зачастили ходоки с предложениями передать право получения денег за любую половину. Пришлось объяснять, что деньги не мои и распоряжаться ими я не вправе.   
         Придавили меня три государственных монстра: Министерство обороны, налоговая инспекция, а также та структура, которая давала лицензию жуликам-банкирам. Придавили так, что я почувствовал, как уходит из меня все, что было человеческого, а из пасти вот-вот покажутся волчьи клыки. Озверел, то есть. Хотел я произнести в сердцах нечто многоэтажнозначительное, а получилось одно простое и доходчивое: “Сволочи!” 

               
                Попал? Выпутывайся.

              Мое состояние было не из легких. Я должен был ряду заказчиков деньги, испарившиеся в лопнувшем, как пузырь, “Лесном” банке. И деньги по тем временам не малые, в объеме двести пятьдесят миллионов рублей, а у меня в кармане ветер гуляет, как у пятнадцатилетнего несмышленыша в голове. Можно, конечно, заказанные приборы поставить. Только где их взять? По действующему тогда законодательству, если деньги направлены в мой адрес, значит, я и отвечаю, независимо от того, где и как они испарились. Был, конечно, на тот момент времени проверенный способ посмеяться над здравым смыслом – объявить себя банкротом, но этот излюбленный способ жуликов от бизнеса был не для меня. Ведь я руководил филиалом, и, следовательно, за меня должно было расплатиться головное предприятие. Это конфуз. Я терял веру с себя моих Московских друзей, да и заказчиков тоже. Надо что-то было предпринимать. “За одного битого двух не битых дают” – подумал я – “теперь нас грязными руками дикого капитализма не возьмешь”.
              И тут я вспомнил демонстрации с плакатами “Отдай зарплату!” вокруг завода  Лазурь. Я позвонил главному метрологу завода Евгению Горлову.
              – Евгений, привет, это Шаров говорит.
              – Здравствуйте, Павел Павлович.
              – Надо бы встретиться.
              Встретились.
              – Скажи, Евгений, рабочим зарплату выдали?
              – Откуда ее взять? Завод стоит. Мне тоже кругленькую сумму должны.
              – Ну, и что? Ждешь?
              – А куда деваться.
              – Как ты считаешь, завод встанет на ноги или окончательно погиб?
              – Погиб. Планируется преобразование в пивной завод. Уже оборудование завозят.
              – А куда радиотехническое оборудование уходит, транспорт, станочный парк?
              – Растаскивают понемножку по дешевке.
              – А радиоизмерительная, электроизмерительная техника?
              – Да меня мародеры замучили, комплектацию на драгметаллы выдирают, цветные металлы – в металлом. Сердце кровью обливается, такое дорогостоящее оборудование пропасть может.
              – А ты что?
              – Упираюсь пока, так ведь через директора пробьют.
              – Идея есть. Ты идешь к директору и уговариваешь его расплатиться с рабочими бывшими в употреблении измерительными приборами. Цену приборов максимально занизишь.
              – А дальше что?
              – А дальше я выкупать буду эти приборы наличкой. Созреет склад. С этого склада после ремонта и пойдет торговля подержанными приборами по дешевке, раза в три дешевле новых. Решим сразу несколько задач: людям поможем зарплату получить, приборы от мародеров спасем, потребителям поможем дешевыми приборами и для себя устойчивый партнерский бизнес создадим. Есть одна тонкость. Надо, чтобы эта аппаратура не попадала в руки рабочих. Иначе, сразу мародерам уйдет. Попытайся сразу эту аппаратуру перегружать из своего метрологического отдела на наш склад. Ясно?
              – Ясно. А у вас деньги есть?
              – Нет, денег нет, но идеи есть, и опыт есть, правда не очень удачный.
              Я снова разослал прайсы по всей матушке России, Евгений под честное слово собрал множество приборов, которые сам готовил, и забил ими под крышу свой гараж. Продавая приборы Московским, Новосибирским, Саратовским, Каменск-Уральским и другим заводам, мы постепенно начали расплачиваться с рабочими. За три  месяца  я выплатил рабочим шестьдесят миллионов рублей по ведомостям на зарплату. Они у меня будто бы работали. Ведомости эти на получение зарплаты в нашей, теперь уже собственной с Горловым, фирме стала напоминать телефонный справочник. Претензий ко мне со стороны налоговой инспекции не должно было быть, поскольку налоги с этой зарплаты я платил исправно. Когда созрел склад, мы арендовали площади в одном из КБ, пригласили на работу ремонтников, поверителей и начали расширять свою торгово-закупочную деятельность. Заводы и институты прикладной науки продолжали гибнуть пачками, внешние управляющие распродавали имущество предприятий, не задумываясь о цене. Кто-то закупал транспорт, кто-то металлорежущие станки, кто-то дорогостоящее испытательное оборудование японского происхождения, а такие, как мы – радиоизмерительную технику. Горлов уволился с предприятия Лазурь и стал мотаться по Подмосковью, в Новгороде Великом, Борис-Аглебске, закупая удешевленные приборы, а я расширял перечень покупателей.   
              Наконец, наступил момент, когда я предложил Горлову:
              – Я должен сто восемьдесят миллионов одной важной для нас фирме. Есть другие, помельче, но о них потом. Давай купим тебе Ниву, а мне – небольшую, отобранную мной, кучу приборов.      
              – Нет вопросов, Павел Павлович. Согласен.
              У Евгения появилась Нива, а у меня – возможность расплатиться с основным долгом. Но как? Как рассчитаться? Если я продам приборы от имени меня, как предпринимателя, и верну деньги за филиал“Супертехприбор”, на расчетный счет которого поступили когда-то эти деньги, то с меня, как с предпринимателя, сдерут огромные налоги. Если я, как директор филиала “Супертехприбор”, передам эти приборы заказчику, то сделка будет закончена, и налоговая инспекция не замедлит насчитать филиалу “Супертехприбор” задолженность еще большей суммы налогов, чем с предпринимателя, а потом потащит меня, как директора, в суд, чтобы я выплачивал эти налоги. И я придумал тройной договор, участниками которого стали филиал “Супертехприбор”, я, как предприниматель, и предприятие, жаждущее получить должок. Филиал “Супертехприбор” обязуется вернуть направленные в ее адрес деньги за приборы, я, как предприниматель, продаю жаждущему заказчику заказанные приборы и жду оплату, с одним условием: оплата должна быть произведена только в случае возврата денег филиалом “Супертехприбором”. Поскольку деньги филиала “Супертехприбор”, пропавшие в “Лесном” банке, никогда не вернуться, я – предприниматель Шаров – никогда не получу деньги за приборы, и, следовательно, мне не за что платить налоги с дохода. Дохода-то нет. Вот так и сидим. Ждем-с друг друга. И будем ждать вечно.   

 
                Не берет

              С братиком моим Юрием Павловичем, которому на четыре года меньше, чем мне, то есть семидесят, и вес у которого на пятнадцать килограмм больше, чем у меня, мы встречаемся редко. Он живет в основном в своем деревенском доме в поселке Красные баки, это за сто сорок километров от Нижнего города, а я занимаюсь маркетингом в интересах нашей фирмы по закупке, ремонту и реализации радиоизмерительной техники. Работаю дома, не отрываясь от телефона/факса с утра до вечера. Но иногда, когда братик приезжает в Нижний Новгород в свою квартиру на улице Мурашкинской (это в Канавино), мы с моей Галочкой посещаем их многочисленное семейство.
              На этот раз мы зашли с братиком в близлежащий магазин, взяли бутылку старки, женщины приготовили нам незатейливой закуски и мы приступили к длинному разговору, запивая его время от времени старкой. Когда старка кончалась, братик обратился ко мне:
              – Слушай, чего это мы притащили? Это же вода какая-то.
              – Точно – ответил я – совсем не берет. Чего делать будем?
              В разговор вмешалась Рита – жена братика.
              – У меня где-то спиртометр был. Сейчас найду.
              Нашла. Мы вылили в мензурку остатки водки и сунули туда спиртометр.
              – Нуль – констатировал братик.
              – Все ясно – рассвирепел я – пойдем в магазин, купим еще одну бутылку, вызовем милицию или представителей службы охраны прав потребителей и откроем при них бутылку.
              Собрались. Вдруг Рита принесла четвертинку чистого спирта, который она берегла для лекарственных нужд.
              – Вы бы, все-таки, попробовали спирт еще проверить. Вдруг спиртометр негодный. Зря на бутылку потратитесь.
              – Бутылка-то у нас не пропадет – сказал братик – но все же проверить надо.
              Мы налили в ту же мензурку спирт и стали измерять.
              – Опять нуль – удивился братик.
              – А вы переверните спиртометр-то – посоветовала Рита.
              Перевернули.
              – Во, чертовщина! Девяносто шесть градусов! А ну-ка снова старку.
              Проверили старку.
              – Сорок градусов – хлопая глазами произнес братик.
              – А почему не берет? – с глупым выражением на лице произнес я.
              – Почему, почему. Потому, что за второй идти надо, вот почему.
              И мы пошли за второй.
         
   
                Инвестиции

              В начале девяностых господин Ельцин Борис Николаевич объявил всем “берите суверенитету, сколько проглотите”. Суверенитет это свобода. И появились энергичные люди, которые стали глотать, и не столько свободу, сколько материальное обеспечение этой свободы. Основные живоглоты очень быстро сгруппировались вокруг всенародно избранного, получив известное название “семья”, и начали глотать все, что чего-то стоит: ресурсы, газ, нефть, драгметаллы и вообще все то, общенародное, что способствует стремительному обогащению, разрушая при этом по заказу закулисных благодетелей материальную базу оборонного комплекса Страны. Понятие патриотизм для этих живоглотов стало словом ругательным, поскольку Страна, которую они грабили, была для них ЭТОЙ страной, то есть чужой. Народ в “семье”, все эти Гусинские, Березовские, Ходорковские, высшая каста прихватизаторов, а короче – “олигархи”, были загарантированы от соприкосновения с остальной частью населения, то есть неприкосновенны, и максимум что им грозило – схилять туда, к зарубежным вдохновителям, поближе к закачанным на их имена инвалютным счетам в зарубежных банках.
              Зато следующее по солидности звено бойцов капиталистического фронта: банкиры, директора акционерных обществ, чиновники, от которых зависели вопросы распределения накопленных в Стране богатств, не оприходованных членами “семьи”, вступили в жесткую схватку за право обладать наворованным. Схватки эти кончались перестрелками с летальным исходом основных состязателей и их многочисленной охраны.
              И, наконец, низшее звено, мелкий и средний бизнес, от торговли папиросами по пять пара до организации оптовых торговых  операций отечественными и зарубежными товарами, измудрялось как-то выживать, воздерживаясь от оплаты 50-60% налогов государству и ограничиваясь выплатой 10-20% от чистой прибыли различным криминальным крышам. Перестрелок на этом уровне в основном не наблюдалось. Разве только какой-нибудь наркоман треснет по башке зазевавшегося предпринимателя, так это вроде можно и оправдать – разгильдяев меньше, зря что ли Дарвин про естественный отбор толковал. Правда, и в этой компании попадались индивиды, которые, изображая из себя крутых, тоже норовили устранить своих конкурентов физически. Ко мне однажды пришел мой компаньон Анатолий Оленичев и сообщил, что один из частных торговцев радиоизмерительной техникой собирает по две тысячи долларов, чтобы устранить конкурента Шарова П.П. Я задумался – в чем дело? И дошло. Дело в том, что директор одного радиотехнического завода в Горьковской области обратился к Дмитрию Ивановичу Филатову (начальнику КБ “Квазар”) с просьбой поставить его предприятию радиоизмерительную аппаратуру, выпускаемую различными заводами СНГ. Филатов, не долго думая, направил его ко мне. Я со своими компаньонами к тому времени уже имел достаточно насыщенный склад, чтобы удовлетворить эту потребность. И удовлетворил, на свою голову. Оказывается, обеспечение этого завода аппаратурой было налажено с одной стороны службой оборудования завода, а с другой – упомянутым выше истребителем конкурентов. Естественно, что часть средств завода прилипало к рукам группы энергичных обеспечителей. Получилось, что я случайно пробил эту налаженную крышу. Я почесал затылок и решил, что мне в данной ситуации ничего не остается, как пошутить. Напечатал список мелких фирм, аналогичных нашей, прописанных в городе Нижнем Новгороде. Затем – список фирм в Москве, Санкт Петербурге, Новосибирске, Воронеже, и так далее, и передал факсом предложение этому истребителю мочить к чертовой матери всех руководителей перечисленных фирм. При этом недвусмысленно намекнул, что не мешало бы также всерьез обдумать средства самозащиты, а то как бы не оказаться в числе первых первопроходцев на встречу с Всевышним с отчетом о своих неправедных помыслах. После всего этого я сообщил также истребителю конкурентов о том, что емкость рынка потребителей радиоизмерительных приборов значительно превышает наши возможности и, следовательно, устранение конкурентов является совсем не актуальной задачей, а скорей всего блажью идиота в поисках приключений на свою… После этого я изложил ему более целесообразное применение своих неординарных способностей – помогать друг другу в освоении этого необъятного рынка. Он обрадовался. Готов мол быть у вас компаньоном.
              – Нет, дорогой, под одеяло я тебя не пущу. Есть другой способ. Вы покупаете у нас то, что вам нужно в данный момент, мы, напротив, покупаем у вас то, чего у нас не хватает. Таким образом, получается двойной склад с расширенной номенклатурой. Цены договорные и, конечно, ниже цен для конечных потребителей. Возможен бартер.
              Уговорил. Работаем до сих пор. Мужик оказался деловым и, как ни странно,  совсем не кровожадным.
              Вообще, среди мелких предпринимателей было много умных деловых людей. Но  попадались и явные мозготеры, зараженные предпринимательскими фантазиями, и редко в своей жизни делавшие что либо полезное. Брать в кредит под сумасшедшие проценты было бессмысленно и опасно. Опасно, потому что, если уж ты неудачник, или попросту дурак, то в этом бурлящем потоке экономической неразберихи можно было в два счета потерять деньги, взятые в кредит. А потом и расплатиться тем, что у тебя осталось от Советской власти, то есть квартирой, а то и, хоть и бестолковой, но все же драгоценной головой. Вот такие мальчики с бараньими взорами и норовили прихватить нужную сумму у своих старших товарищей, навешивая им лапшу на уши по поводу гигантских перспектив задуманного дела.
              Один из таких мозготеров, некто Плюшкевич, работавший раньше в СКБ РИАП ведущим инженером (где я был тогда директором) и отличающийся больше философскими рассуждениями, нежели положительными результатами работы, пришел ко мне и попросил инвестицию.
              – Ты – говорю – не кривляй язык иностранными словами. Тебе чего, денег надо?
              – Да, надо бы. Понимаешь, я нашел дешевый материал, не буду пока говорить какой. Из него я готов наладить производство товара. Рентабельность колоссальная. Через полгода расплачусь.
              – Ну, а если ты ошибся, и товар этот никому не будет нужен? Тогда что? Ты спокойно выбрасываешь свой дефицитный материал на свалку и ломаешь голову над следующей фантазией. А мне остается оплакивать, как ты выразился, мою инвестицию.
              – Нет, что ты. Если ничего не получится, то этот материал можно толкнуть гораздо дороже закупочной цены.      
              – Прекрасно – говорю – поступим так: я узнаю  рыночную цену этого материала, закупаю его по дешевке, складываю его на базе и разрешаю тебе делать из этого материала свой дефицитный товар. Сделал – расплатился. Сделал – расплатился. Если ты мне нашлепал на уши лапши, и у тебя ничего не получилось, материал остается у меня с небольшой головной болью продать его. О кей?
              – О кей – сказал Плюшкевич и больше не появлялся.
              Когда мы встретились с ним через пару лет, он занимался организацией фонда Российско-Белорусской дружбы. Я посмеялся:
              – Ничего у тебя не получится. Чтобы делать деньги из воздуха, даже если это свежий воздух дружбы, надо делать это под патронажем бюрократического аппарата, как минимум, области.   
              Через некоторое время мы снова встретились, и я узнал, что поборник дружбы народов ведет тяжелый бой с такими же как он, всеми фибрами души жаждущими этой дружбы, за право руководить этим, еще не созревшим фондом.
              – Идею украли, гады – жаловался Плюшкевич.
              Фонд так и не созрел, оставшись голубой мечтой поборника дружбы народов, растворившись в его памяти так же, как растворилась в памяти Остапа Бендера голубая мечта о Рио де Жанейро. Зато созрел сам Плюшкевич до мелкого предпринимателя, исправно посещающего налоговую инспекцию.
              С просьбой об инвестициях обращался ко мне еще один поборник мелкого капитализма Прунин Володя. Володя запомнился мне, как ведущий инженер того же СКБ РИАП и активный защитник крутых демократических преобразований. Еще в те времена, когда господин Горбачов  экспериментировал с такими понятиями, как гласность и плюрализм, и самой безобидной забавой демократической общественности стало плюнуть из экрана телевизора в сторону Советской власти и бестолковых совков, расположившихся у этого телевизора, появилось и такое положительное понятие как хозрасчет, распространенный в том числе и на предприятия оборонного комплекса. Я в своем небольшом СКБ сумел удвоить производительность труда и, соответственно, зарплату работникам. Получив задания от вышестоящих организаций – заказчиков – я назначал главных конструкторов разработок, разрешал им активно участвовать в составлении калькуляций и отстаивании этих калькуляций у заказчиков. Потом я давал право главным конструкторам владеть теми финансами, которые касались непосредственно технической стороны разработок. В технических заданиях главных конструкторов отделам-исполнителям: конструкторам, технологам, механикам, НТИ, БТД и так далее появились графы стоимости работ в рублях. Закончив работу, тот или иной отдел, сектор, исполнитель требовал новых заданий. Заключались новые договоры, и народ стал получать по “выполненному труду”, а не по “просиженному времени”. В своем управлении я оставил процентов тридцать для накладных расходов: оплата бухгалтерии, экономистам, метрологам и прочее. Так вот, этот, революционно настроенный возмутитель спокойствия потребовал от меня полностью всю сумму, отпущенную на разработку, включая и накладные расходы. Специально созданный совет главных конструкторов разработок поддержал мое мнение о том, чтобы Прунин заткнулся. Но препирательства продолжались до того момента, когда главный конструктор Прунин на одном из совещаний главных конструкторов заявил, что работа по техпроекту не окончена, близок срок Государственной комиссии, а у него денег больше нет. Публика загудела. Игры в демократию играми, а государственный план надо выполнять.
              – Что, Прунин, тот, кто больше всех гудит по поводу самостоятельности, тот как раз и не может ею воспользоваться? Что будем делать, ребята? – обратился я к совету
              Главные конструктора скинулись по нескольку процентов из своих средств, для выполнения Прунинской работы. А ррреволюционера Прунина я больше главным конструктором не назначал.
              Когда демократизация в стране набирала обороты, и в воздухе чувствовалось превращение ее в анархию, от которой, как известно, один шаг до ее противоположности –  то есть до тоталитаризма под руководством одного пахана, унаследовавшего  все, что есть отрицательного в человечестве, вот тогда Прунин направил свою бурную деятельность в общественную работу. Народ любит говорунов, и его выбрали заместителем Совета Трудового Коллектива (СТК). Моя головная боль продолжалась. А уж когда в 1991м году произошел спектакль, который демократическая общественность обозвала ПУТЧЕМ, вот тогда Прунин забегал, как сумасшедший, с плакатами и лозунгами, а потом собрал таких же горлохватов и стал настойчиво предлагать мне, как представителю директивного прошлого, чтобы я уходил на пенсию по возрасту. На пенсию я, действительно, ушел осенью 1992го года по причине бессмысленности сопротивляться бурному разрушению промышленности, по причине прогрессирующей гипертонической болезни, да и вообще, понятие общественно полезного труда потеряло смысл. Именно поэтому я не пошел в администрацию, куда хлынули все мои знакомые из объединения “Кварц”, а пустился в свободное плавание, не особенно напрягаясь, что было для меня совершенно новой жизнью.
              И вот, через десять лет, когда я уже создал со своими компаньонами пару предприятий по ремонту и реализации по дешевке бывших в употреблении РИП, ко мне явился Прунин … за инвестициями. Оказывается, его за ненадобностью сняли с корабля и пустили по ветру, куда понесет. Принесло ко мне вместе с фантазией. Ему захотелось наладить производство газоанализаторов. Мне очень хотелось сказать ему “иди, газуй! Какая бы, сколь угодно хорошая идея, не пришла в твою голову, ты обязательно ее провалишь вместе с инвестициями”. Но я удержался, и мы начали разговаривать.
              – Мне надо семьдесят пять тысяч – сказал Прунин.
              Я вздрогнул.
              – Рублей – поправился Прунин.               
              Мне полегчало, несмотря на то, что речь шла уже о деноминированных рублях.
              – Зачем?
              – Я хочу производство газоанализаторов организовать.
              – А что такое производство ты знаешь?
              – Да, я все проанализировал.
              – Хорошо. А конструкция этих газоанализаторов у тебя есть?
              – Есть. Она у меня здесь.
              И он показал на свое лобное место. Если бы он показал то место ниже пояса, которым он в основном думает, я бы ему все равно с трудом поверил.
              – Что ж, семьдесят пять тысяч может и хватит для изготовления образцов, используя технологическую базу действующих заводов, НИИ и КБ. Но ведь дальше-то потребуется лицензия на изготовление, сертификация, включение в Госреестр и так далее, и тому подобное. Это встанет в копеечку. А дальше – вообще сумасшедшие деньги: рабочие площади, соответствующее оборудование, организация техники безопасности. Это уже миллионы.
              – Ничего, Павел Павлович, будем стараться. 
              – А как насчет потребителей?
              – Потребители есть, есть. Любое количество возьмут.
              – Потребитель или потребители?
              – А какая разница?
              – А такая. Болтунов у нас много развелось.
              – Нет, нет, это все проверено.
              Я не верил ни одному его слову, но просто так охладить его творческие порывы не хотел. Мы договорились, что я завтра ему позвоню. Назавтра я позвонил в НИИИС, где по моим сведениям занимались этой проблемой, получил исчерпывающую информацию и позвонил Прунину.
              – Володя, докладываю ситуацию: В НИИИС есть отдел, занимающийся разработкой газоанализаторов. В Воронеже есть завод, который эти изделия внедряет в производство и выпускает серийно. На сегодняшний день завод стоит – нет потребителей. Институт кое-что делает и продает по мелочам. Так вот, как бы тебе не было это неприятно, но все мы, и ты в том числе, выходцы из Страны Советов. Я подумал и решил: дам-ка я тебе вместо инвестиций добрый совет. Иди и предложи себя со своими идеями этому институту. Может быть, и возьмут.
              Действительно, взяли. Только не в этот институт, а в другой. Даже РИП у меня несколько раз заказывал, но ни разу не покупал.
            

                Старый стихоплет

                На лице написано    

              Глаза – зеркало души. Это известно. Лицо же – отражение ее состояния. А душа, как известно, то радуется, то плачет, то смеется, то хнычет. И по лицу человека почти всегда можно определить: то ли этот человек получил хорошего щелбана и теперь очень доволен тем, что завтра очередь за получением не его, то ли этот человек видел, как его товарищ только что получил этого самого щелбана, и, увидев это, сосредоточенно ожидает своей очереди. Это, так сказать, явно выраженное на лице состояние души. Но бывает и более сложное ее состояние, которое, тем не менее,  угадывается посторонними к великому удивлению самого переживающего человека.
              Меня под старость лет сподобило начать писать и публиковать стихи, рассказы, юморески и так далее. Даже пьесу о студенческой жизни полувековой давности написал. И вот я, только что прочитав и подкорректировав в типографии контрольный образец своей первой книжки юмористических стихов и рассказов под недвусмысленным названием “Время, постой! Я еще хочу”, топтался в ожидании троллейбуса на площади им. Минина. Ко мне вдруг с раскрытыми объятьями направился улыбающийся до ушей старикан восьмидесяти с лишним лет. Увидев мое смущение, он оставил объятья до следующего раза и протянул мне руку.
              – Здравствуйте! Как поживаете?   
              – Ничего – ответил я – не жалуюсь… А Вы знаете, кто я?
              – Как кто! Половинкин – ничего не понимая, ответил старикан.
              – Ошибочка – говорю – не угадал. Я не Половинкин, я даже не Четвертинкин. Я Пашка  Шаров.
              Надо сказать, что я к тому времени, хоть и не окунулся в писательскую среду, а только коснулся ее, посетив несколько творческих встреч поэтов и прозаиков, но я уже знал, что Половинкин Владимир Васильевич – это ведущий Нижегородский поэт, у которого за плечами столько творческих успехов, сколько у меня волос на голове, если учесть, что шевелюра у меня все еще в сохранности.
              Так вот я и говорю:
              – Я Паша Шаров и меня очень интересует, какие это флюиды я распространяю, что Вы меня приобщили к парящим в облаках поэтического творчества писателям. Я ведь только что прочитал в типографии контрольный экземпляр своей первой книжки со стихами и весь нахожусь под счастливым впечатлением лицезрения своего труда.
              – Да нет, причем тут твои стихи! Они как были в твоей голове, так там и останутся – обрадовал он меня – просто ты похож, очень похож. Внешне, конечно.
              Старикан оказался поэтом, в стихах которого отразились нелегкие события Великой Отечественной Войны. Мне показалось интересным собрать таких, сохранивших творческое волнение, представителей старшего поколения и выпустить специальный сборник. Я дал ему визитку, записал его реквизиты, но, к сожалению, тут же потерял эту бумажку. Визитку мою старикан тоже, по-видимому, потерял. Так мы и расстались.
              Недавно, четырнадцатого января 2006 года, я пришел на встречу поэтов, которой руководит поэт Половинкин Владимир Васильевич. Посмотрел, послушал. Внешнее сходство с моим ликом вроде просматривается. А внутреннее – нет. Он – глубокий, лиричный поэт. Я же, по жизни, дубовый оптимист.
              Дубовый оптимист и лирика почти несовместимы. Дубовый оптимист это человек, который не знает, что такое безвыходное положение даже тогда, когда не знает выхода.
                Он мыслит, но не размышляет.
                Стихи он не творит,
                Он стихососплетает.
              Таким меня – когда-то лирического мальчика – сделал сначала спорт, а потом активная производственная жизнь, принципом которой было: задач должно быть в три раза больше, чем можешь сделать. Тогда делать будешь только самое главное. Эта круговерть выветрила из груди лирические восприятия окружающего. И, когда наступило время осознания, что жизнь не бесконечна, и захотелось оставить после себя следы чего-то хорошего, что было во мне, музыкальный инструмент, воспроизводящий прекрасное, оказался затвердевшим, не разработанным и способным лишь небольшим набором простых слов создать юмористическую смейсь в стихозаплетениях.
              Все это я остро почувствовал, когда подопечные Половинкина Владимира Васильевича зачитывали свои глубоко лиричные, короткие стихотворения. Но, тем не менее, я рискнул прочитать два своих стихотворения и выслушать замечания. Уже в раздевалке ко мне подошел убеленный сединами Юрий Анатольевич Балинов, вручил мне свою книжку стихов и сказал, что в моих стихах очень простые слова. В голове у меня уже по привычке тут же сложилось двустишие из простых слов:
                Слова в стихах моих простые,
                Ну, хорошо – хоть не пустые.
Ничего. Будем понемножку оттаивать.
              А старикана того, с площади Минина, я так и не встретил. И фамилию его не запомнил. А жаль!          
    

                Старый стихоплет         

              Мы с моим партнером по работе Анатолием Оленичевым каждый год вчетвером с нашими женушками на неделю исчезаем, в каком нибудь санатории или пансионате. Эти исчезновения происходят один раз в год зимой и один раз – летом.
              Однажды зимой мы, прихватив с собой лыжный инвентарь, уехали в санаторий ВЦСПС. Обнаружив в санатории небольшой, плохо залитый каток, я слетал домой за коньками и несколько раз покрутился в этом ограниченном пространстве, рискуя после каждого толчка  врезать носом в деревянное ограждение. Опасность была, в общем-то, небольшая, поскольку, просмотрев потом  снятый моим товарищем фильм о моем скоростном передвижении по льду, я увидел на экране телевизора старого хрыча, не так уж и стремительно  передвигающегося на полусогнутых.
              Зато на сцене санаторного клуба все было по-другому. В преддверии концерта силами отдыхающих, я набросал две страницы юмористических четверостиший на местную тему и прочитал их отдыхающим. Прием был радушный. Всем понравилось. Ведущая концерта, культмассовый работник санатория  предоставила мне картбланш и я вышел на сцену еще раз. На этот раз я читал небольшие юмористические посвящения известным артистам – юмористам: Винокуру, Кларе Новиковой, Ветрову, Петросяну, Степаненко, Шифрину, писателям – юмористам: Измайлову, Трушкину, Коклюшкину и другим. Кстати, на Аншлаговском концерте в честь нового года 14 января 2005 года Регина Дубовицкая зачитала мои стихи, посвященные Кларе Новиковой. И вызвала народную артистку на сцену для очередного ухохатывания зрителей не только в зале, где происходил концерт, но и по всей стране, поскольку концерт транслировался по телевидению. Весь следующий день я принимал поздравления. Да… так вернемся к концерту в санатории ВЦСПС. Под занавес я сообщил зрителям, что с удовольствием включаю в состав этих эстрадных звезд мою супругу Галочку, которая ежедневно закатывает мне по утрам и вечерам шумные концерты. “Вон она на третьем ряду пронзает меня взглядом. Так вот я готов прочитать пару четверостиший, которые я посвятил ей в день восьмого марта”.      
                Я проснулся спозаранку
                И быстрей бегу к сбербанку,
                Чтоб купить жене подарки
                И себе купить полбанки.

                Вот была бы перебранка,
                Если б не было сбербанка.
                Не хватило б на подарки,
                Все ушло бы на полбанки.
              Меня принимали бурными аплодисментами. “Пора менять профессию – подумал я – тем более, что давно на пенсии”.


                Шутки

    
                Ветеран         

              Если старого коня, победившего на своем веку много заездов или хотя бы просто участвовавшего в гонках, вывести на ипподром, он поднимет голову, начнет бить копытом землю и заржет.
              Вот старый конькобежец – ветеран выходит на ледяную дорожку. Он сгорблен, ноги кривые, руки опущены.
              Раздается команда:  “На старт!”.
 И ветеран преображается. Куда делась сгорбленность, животик поджат, фигура в напряжении замерла, как сжатая пружина, взгляд устремлен вперед.
              Раздается команда: “Внимание……”
Ветеран замер. Сейчас он ринется вперед.
              “Арш!”
И… дальше можно не смотреть. Ветеран медленно начинает вытягивать заднюю ногу из чего-то липкого. Она вязнет в трясине, и он ее никак не вытащит. Как будто паутина прожитых лет не пускает его. Он медленно набирает скорость. Мысленно он уже там, а в действительности он еще тут. Ему хочется заржать, а получается хрип. Он начинает двигаться и время, затраченное на это движение до финиша, прямо пропорционально времени, которое он провел в гонке под названием Жизнь.


                Старая машина
               
              Вот она – старая машина.
Самое неприятное, что другой уже не будет. Она первая и последняя.
              Когда-то она бесшумно гоняла по трассе, вызывая восхищение окружающих: “Новье!” На четвертой скорости она могла влететь  на любую возвышенность по ухабистой дороге жизни.
              А сейчас: двигатель гудит и пыхтит, захлебывается, как старый паровоз, взбираясь на пониженных скоростях на совсем невысокую горку. Почти потухшие фары еле-еле освещают перспективу дальнейшего пути, черепная коробка передач часто путает требуемые операции и заедает при переключении, карданный вал завис и с трудом выполняет только самую жизненно необходимую работу, изо всех щелей течет, задний мост отвис до земли и оставляет за собой специфический запах выхлопных газов.
              – Сколько тебе лет, старина?
              – Девяношто, – отвечает беззубым ртом самое высокоорганизованное создание – человек.       
          



               







                Вместо заключения
                (Почему пишут мемуары)

              Я раньше не очень то понимал, зачем и почему люди пишут мемуары. Мемуары – это ведь воспоминания из личной жизни. Конечно, есть люди, личная жизнь которых насыщена достаточно серьезными, интересными для читателей, событиями. Тогда, естественно, есть смысл похвалиться или пожаловаться, или очередной раз ухохотать читателя, а то и заставить его задуматься. Но ведь мемуары пишут не всегда люди, прошлая жизнь которых изобилует захватывающими дух взлетами и падениями, но и те, у которых эта жизнь хоть и не представляла собой ровную, гладкую поверхность ледяной дорожки зимнего стадиона, но те колдобины и выбоины, встречавшиеся в ней, не впечатляют среднестатистического читателя.  И все-таки пишут. Пишут черти! Почему? Я на восьмом десятке лет попробовал и понял – почему.
              Когда старикан берет в руки авторучку и лист бумаги или включает свой старенький компьютер, память уносит его в те далекие времена, когда он впервые взволнованный торопился на засекреченную от всех и вся встречу с существом, которое представлялось каким-то сказочным созданием, продолжением детских сказочных персонажей.  С той лишь разницей, что раньше это создание  перекочевывало из книжек в воображение, а теперь вот оно – стоит перед тобой, и ты должен найти в себе силы, сосредоточится и пробормотать что-нибудь членораздельное.
              А вот он уже на старте.  Тренированные мышцы напрягаются как пружины, чтобы разжаться в тот момент, когда прозвучит команда стартера “Арш!”, и ему кажется, что он летит как ветер навстречу победе. И хоть он не чемпион мира или страны, а всего лишь бронзовый призер каких либо местных соревнований, но он с удовлетворением чувствует, что он сделал это! И с гордостью принимает поздравления друзей с установлением своего личного рекорда.      
              А вот он на очередном банкете. Вокруг товарищи. Очень много товарищей. И он произносит речь – конечно в стихах, конечно под аплодисменты, конечно с фужером в руках, конечно, этот фужер уже не первый и не второй, и даже не третий, а, следовательно, хватит бы, но он – этот фужер – еще выше вознесет его настроение, раскрасит красками радуги восприятие окружающего и окружающих. И так далее и тому подобное.
              Но вот старикан кончил очередной рассказ – извлечение из прошлого – и снова оказался вот тут – в сегодняшнем дне с его реальными проблемами, с подагрой, желчекаменной болезнью, гипертонией, аденомой предстательной железы и всего того, что аккуратно перечислено в медицинском справочнике и мешает по-человечески выпить и закусить. Там болит, тут болит, даже ампутированная пять лет тому назад нога и та болит.
              Мир скукуживается, краски становятся бледными, и старикан, почесав за ухом, вновь хватается за авторучку или начинает вновь терзать свой старенький компьютер, чтобы снова окунуться в мир воспоминаний, в мир тех прекрасных, лихих времен, туда, где он – здоровый, молодой и веселый. Ему, тому парню из прошлого, и в голову не приходит, что наступит время, когда он будет прятаться в этом самом прошлом от наступившего на него будущего. 
              И только теперь человек начинает понимать, что в нашей повседневной жизни мы не замечаем, по крайней мере, двух вещей. Во-первых: то, что жизнь все-таки коротка. А во вторых: то, что счастье это и есть сама жизнь и что самая большая удача, выпавшая на его долю это то, что именно ему посчастливилось однажды родиться.
              И все-таки ошибки продолжаются. Сегодня, в старости, до человека не всегда четко доходит простая истина, заключающаяся в том, что жизнь, какая бы она ни была, в каких бы болячках она ни продолжалась, это тоже счастье – счастье существования, созерцания мира. Счастье продолжается. Надо только это понять и в это поверить. Живите и будьте счастливы, старики!



                Несколько слов об авторе и его книге

              Я в принципе не согласен с названием этой книги (а это действительно большая книга – большой труд!). Поскольку очень хорошо знаю и самого автора и его произведения.
              К сожалению в молодом поколении сейчас я не вижу той жизнерадостности, открытости, любви и… да! Да! Молодости… Не буду продолжать, – особенно в творчестве.   
              Павел Шаров, как творческая личность, уникальна (явление единственное в своем роде). Его поэтический мир многоспектрален. Я думаю, не ошибаюсь, что назвал его прозу поэзией. Она так образна и афористична, что иначе и назвать нельзя. Не зря же Гоголь назвал свои “Мертвые души” поэмой!
              Его собранность достойна подражания, он спортсмен, великолепный организатор, жизнерадостный, светлый и веселый человек! Многие и многие концерты и творческие вечера он провел. И когда такое случалось, никто не уходил раньше времени. Всем хотелось пообщаться с ним подольше. Это, конечно, большой показатель, и говорит сам за себя.
              Мне весьма нравится его энергетика, его оптимизм. Мне очень приятно с ним общаться. Надеюсь, что наше содружество продолжится.

                Член СП России  Борис Селезнев.