НАНСИ
(весна 1418 года)
Три письма лежали на столе.
Ветерок, веявший из раскрытого для тепла окна, слегка шевелил шнур с обломком печати, свисающий с одного из них. И Карл Лотарингский, который уже около часа задумчиво барабанил пальцами по столу, смотрел на раскачивания этого шнура, как завороженный. Три письма, по нескольку раз перечитанные, свернутые и аккуратно разложенные им, как грани треугольника из трактата о магии фигур, где одна грань прошлое, другая – настоящее, а третья – будущее. Все расположены друг к другу под определенным неизменным углом, и все отражаются друг в друге под этим углом так, что в каждом намешано и от того, и от другого…
Письмо-будущее касалось его дочери Изабеллы. Оно пришло из Бурже, но подписано было не мадам Иоландой, как можно было ожидать, а её дядюшкой, герцогом де Бар, и новости содержало крайне приятные. Похоже, судьба старшей дочери Карла неплохо устраивается…
Матримониальные планы относительно Рене давно закрадывались в голову Лотарингского герцога, и он бы не колеблясь отступил от данного когда-то слова не выдавать дочерей за французов, будь молодой человек первым сыном и наследником своего отца. Впрочем, Карл и на это бы глаза закрыл – мальчик проявил недюжинные способности, как в общих науках, так и в делах приората, и, по словам тех, кто его экзаменовал, вполне готов и достоин занять почетную должность в шаге от магистра. Но герцогу требовался преемник, не только посвященный в тайные мистерии, но и облеченный достаточной светской властью, чтобы отстаивать в нынешние тяжкие времена интересы Лотарингской империи, созданной с таким трудом. И вот, кажется, всё счастливейшим образом разрешалось! Щедрое предложение епископа Лангрского - внешне довольно неожиданное, но, по сути, вполне объяснимое - решило проблему так, что довольными оставались все заинтересованные стороны. Земли де Баров издревле входили в состав Лотарингии, так что теперь, женившись и получив это герцогство, Рене делался лицом имущественно заинтересованным в дальнейшем процветании области, а так же владетельным князем с правом набирать собственное войско и заседать в Королевском совете. Таким зятем не погнушались бы даже дяди и кузены короля, желающие укрепить собственные территории, а уж Карлу Лотарингскому, кажется, сам Господь велел немедленно браться за перо и писать в Бурже о своем безусловном согласии.
Но он не спешил.
Не спешил, потому что существовало и два других письма – письмо-«настоящее» и письмо-«прошлое» - и следовало все действия совершать очень осторожно, чтобы без потерь пройти по тонкому лезвию того меча, которое отделит нужное от ненужного.
Письмо-«настоящее» - то самое, на котором покачивался гипнотизирующий герцога шнур с обломком печати, было подписано дофином Шарлем.
Скупо, без особых эмоций Шарль сообщал Карлу Лотарингскому, что войска герцога Бургундского захватили Париж, беспрепятственно войдя в город через ворота, которые открыли предатели из числа горожан. Резня, которая началась после этого на улицах и в домах, не имела ничего общего с теми якобы благородными побуждениями, которыми Бургундец себя оправдывал. Его солдаты так яростно избавляли город от «арманьякской заразы», что под угрозой оказалась жизнь и самого дофина, которого рыцарь Дю Шастель вынес из Лувра, завернутого в одеяло, при посредничестве камергера короля Раймона де Виллара. Рыцарей и горожан, пытавшихся защищаться, либо резали без разбора прямо на улицах, либо выбрасывали из окон их домов под дубины радующейся разбою черни.
С помощью городских старшин дофину удалось скрыться в Бастилии и закрепиться там с несколькими верными людьми. Оттуда, со стен крепости, особенно хорошо было видно, что вторжение герцога Бургундского более всего напоминало военный захват, когда город отдается на разграбление и поругание. «Скорей всего, и сама Бастилия подвергнется осаде по всем правилам военного похода, - писал дофин, - но я не теряю надежды выбраться отсюда невредимым, и тогда возмездие не заставит себя ждать. Крики «Долой приспешников Арманьяка!», которые звучат здесь повсюду, приравнены нами к государственной измене, поскольку наш венценосный отец всегда благоволил графу. А бунт черни, взбудораженной герцогом Бургундским, сродни тому, что случился в годы правления нашего прародителя - Божьей милостию короля Шарля Мудрого…».
Письмо это доставил падающий с ног гонец, который еле смог вырваться из бунтующего Парижа. Ехал он долго, кружным путем, поэтому значительно отстал от шпионов самого герцога Карла. В итоге, читая в письме дофина о разбоях в столице, его светлость уже знал, что безумный король все равно что в плену у собственной жены и герцога Бургундского, граф Арманьякский брошен в тюрьму и, скорее всего, уже мертв, а самому Шарлю удалось благополучно бежать в Мелен.
Но, в целом, и сообщения шпионов, и это письмо составили довольно объёмную картину, которая позволила определить свое отношение к письму третьему…
Оно пришло последним, уже из захваченного Парижа. Листок, исписанный достаточно небрежно, чтобы не оставалось сомнений – писала сама королева. Лично! И предлагала она Карлу ни больше ни меньше как должность коннетабля при своём новом дворе.
Приди это письмо в другое время и не с первыми двумя, герцог давно бы ответил отказом и думать забыл об этом, в принципе, лестном, но лично для него - унизительном предложении. Однако, именно сухость тона более всего убеждала, что королева предлагала высокую должность с чужих слов. И единственным, кто мог ей такое посоветовать, был несомненно Жан Бургундский.
Вот поэтому-то, отослав секретаря уже более часа назад, герцог Карл сидел в своем нетопленном кабинете, размышляя и не отводя глаз от шнура с обломком королевской печати…
В дверь робко просочился слуга, которому велено было незамедлительно сообщить о прибытии Рене. На еле слышный шорох Карл сразу вскинул голову, выбравшись, наконец, из оцепенения.
-Что?!
- Господин Рене прибыл, ваша светлость.
- Хорошо. Зови сюда.
- Слушаюсь, ваша светлость.
Слуга исчез, а герцог поднялся из-за стола, разминая спину и поеживаясь.
От долгого сидения в нетопленном кабинете пробирала дрожь.
Нет, всё-таки, здесь чертовски холодно даже в начале лета!
Карл зябко передернул плечами, ругая себя за то, что опрометчиво не дал слугам растопить камин, а меховую накидку, которую все еще носил из-за ломоты в пояснице, оставил в спальне. Но кто же знал, что разбор почты займет столько времени…
Карл резко взмахнул руками, словно рассекая воздух невидимым мечом, схватился за поясницу и тут же одернул сам себя. Стареть и разваливаться из-за сырости ему рано! Надо собраться и подготовиться, и ни в коем случае не упустить ни единого шанса из тех, что даровали эти письма!
Уж и так, как будто предчувствуя нечто важное, он поосторожничал: выслушав своих шпионов, не стал ничего говорить Рене о захвате Парижа. Хотел, чтобы сначала мадам Иоланда сама написала сыну, что она думает обо всём этом, а заодно и о планах Анжуйского семейства: ввяжется ли молодой Луи в эту гражданскую распрю, или предпочтёт заниматься своими делами в Италии?
Но судьба распорядилась иначе: теперь Карл и сам мог предложить действия, куда весомее любых других.
Он подошел к окну. Какое великое обновление творится сейчас в природе! Солнце снаружи грело так притягательно! Но в эту комнату будто боялось заглянуть, поглаживая жаркими руками только края оконной ниши да её каменное основание, которое углом спускалось внутрь. Хотелось положить ладони на прогретый камень и глубоко вдохнуть теплый весенний воздух, чтобы впустить обновление и сюда.
«Надо бы приказать, чтобы заменили ткань на стенах, - подумалось Карлу. – Патриотичный голубой с серебром слишком холодит. Пусть набьют что-нибудь тёплое, охристое с золотом, как в комнатах у девочек».
Да… девочки…
Пожалуй, Изабелла будет рада выйти за Рене. Да и мальчик её общества вроде не чурается... Интересно, знает ли он уже о предложении де Бара? Наверняка знает. Ведь даже для герцога оно большой неожиданностью не стало…
С месяц назад епископ из Сен-Флур, ехавший по делам в Сарбур, остановился у Карла в замке и, беседуя о том о сём, вскользь упомянул о возможном отречении епископа Лангрского от наследственных прав на герцогство в пользу среднего сына покойного герцога Анжуйского. Намек был мимолетный и довольно тонкий, но уж что-что, а подобные вещи герцог Карл понимал с полуслова. Поэтому, проводив говорливого епископа и хорошенько подумав, он первым делом решил замять процесс между Луи де Баром и его бывшим соратником фон Юлихом, который сам же и спровоцировал из-за давней вражды с де Барами. Через подставных лиц надавил на фон Юлиха, заставив последнего уже не так рьяно отстаивать в суде свои наследственные права, и тяжба, грозившая затянуться на годы, фактически завершилась.
Но, если Буржского епископа посвятили в подобные замыслы, то почему же самого Карла так долго держали в неведении? «Надо будет поинтересоваться», - подумал он. «А еще узнать - что его светлость герцог де Бар попросил у герцогини взамен, потому что вряд ли этот хитрый лис станет утруждать себя такой неслыханной щедростью из одной только любви к родне».
Карл невольно усмехнулся. В приватных беседах ему нередко приходилось называть де Бара вместо «святейшества» «хитрейшеством», и теперь - хоть он мог никогда этого не узнать - все же ужасно интересовало: перехитрил ли дядюшка племянницу, или наоборот…
Сзади послышались шаги, и в кабинет без стука, как ему давно было позволено, вошел Рене.
- Что-то случилось, Карл? Слуга сказал, что меня ждут незамедлительно.
Герцог с сожалением убрал руки с теплого камня, но улыбнулся широко и крайне приветливо. Ему нравилось, что мальчик ходит по замку так, словно уже здесь хозяин. И нравилось, что иногда он позволяет себе называть наставника по имени. Правда, только один на один и очень почтительно, но все равно - не как отца, а как доброго друга. Сам будучи человеком разумным, Карл ценил проявления ума в других, и общение с ними накоротке делало беседы интимнее и придавало им легкий привкус избранности.
- Ох уж эти слуги, - заворчал герцог, возвращаясь к столу. – Это их вечное рабское рвение… Никогда не угадаешь, как они преподнесут твои слова. Я просил незамедлительно сообщить, когда ты появишься, и пригласить сюда - только и всего… Можно было не торопиться, я бы подождал…
- Я уже здесь, – улыбнулся Рене.
Многословием и ворчливостью его светлость часто прикрывал начало сложных для себя разговоров. И молодой человек, который тоже планировал переговорить о Жанне и всю обратную дорогу готовил убедительную речь, невольно поддался привычке наставника и насочинял для вступления целый ворох фраз, не относящихся к делу. Теперь же это сходство натур, проявленное со всей очевидностью, его очень позабавило.
- Что ж, тогда к делу… Я получил письмо, мой мальчик, - торжественно сообщил Карл. – Письмо неожиданное, из Бурже, где сейчас гостит дядюшка твоей матери. И хотя с де Барами у нас давняя соседская вражда, оно меня чрезвычайно порадовало.
Герцог протянул листок юноше, чтобы тот тоже прочел, но Рене спокойно покачал головой.
- Я знаю о чем там, - сказал он, не отводя глаз. - Матушка мне писала.
- Вот как?…
Карл поднял брови и беззлобно поинтересовался:
- Заранее сговорились за моей спиной?
- Как и любой другой на нашем месте, - ответил Рене.
- И как давно?
– С месяц… Его светлость хотел сначала уладить наследственные дела и завершить тяжбу с фон Юлихом, чтобы вы не подумали, будто в этом деле он имеет какую-то корысть. Теперь дело улажено, и вам тотчас написали. Если желаете, я покажу и письмо от матушки.
- Да нет, не надо…
Герцог первым отвел взгляд, скрывая понимание и довольство собой: все-таки не ошибся и приструнил фон Юлиха как раз вовремя. А Рене передвинулся в тень и облегченно выдохнул, благодаря все небесные силы за то, что его светлость так и не увидел, как покрылись густым румянцем щеки юноши, еще не научившегося лицемерить не краснея. Согласись Карл взглянуть на письмо мадам Иоланды, он бы узнал, что Буржский епископ из Сен-Флур не случайно торопился в Сарбур, где и дел-то у него особых не было. Просто герцогиня, не желая иметь никаких затяжных неприятностей в процессе дядюшки де Бара против фон Юлиха, решила таким образом ускорить благоприятный исход дела…
«Я не хочу, чтобы его светлость узнал об этом, - писала она сыну. – Он милейший человек, но именно таких следует оберегать от лишней информации. Пусть просто порадуется. Мне это гораздо приятнее, чем чувствовать себя обязанной за услугу. Уж лучше сделать обязанным его…».
Герцог отбросил подписанный де Баром листок обратно на стол и растянул губы в улыбке. Очень хотелось выглядеть искренним хотя бы теперь, когда повод для радости действительно был. Но дела требовали иного подхода, поэтому улыбка вышла довольно кислой.
- Сейчас мне следовало раскрыть объятья и сказать, как я счастлив видеть именно тебя своим зятем, мой дорогой. Но есть обстоятельства, Рене… Очень неприятные для нас обстоятельства, из-за которых я сижу над этими письмами целый день, решаю, как поступить, мерзну и злюсь. И хотя решение уже почти принято, без твоего согласия и одобрения оно так и останется в стенах этой комнаты всего лишь неудачным размышлением вслух.
С этими словами герцог подтянул к себе два других письма, взял их в руки и на мгновение замер, словно взвешивая одно и другое.
- Прочти для начала вот это.
Он протянул письмо дофина, которое молодой человек пробежал глазами с поразительным хладнокровием, хотя и было видно, что новости застали его врасплох. Только бледнеющее на глазах лицо и крепко сжатые челюсти выдавали степень его обеспокоенности, да еще в конце, когда под отогнутым краем письма обнаружилась дата, Рене не выдержал - вскинул на герцога испуганные глаза.
- Но что с Шарлем теперь? – спросил он севшим голосом. – Гонец что-нибудь рассказал?
- Только в общих чертах. Он был сильно измучен, и я отправил его отдыхать. Но сторонников у нашего дофина еще хватает: по словам гонца, на момент его отъезда Шарль уже готовился бежать в Мелен, откуда, надо полагать, отправится в Бурже, к вашей матушке.
Рене еще раз пробежал письмо глазами.
- Это ужасно! – пробормотал он. – А что же с графом Арманьякским? Шарль ничего о нем не пишет.
Карл ответил многозначительным взглядом.
- Не стоит надеяться, - сказал он как можно мягче.
Потом потянулся было за третьим письмом, но махнул рукой и вкратце сам изложил Рене его содержание, ничем не выказывая, впрочем, собственного отношения к лестному предложению королевы. Выдержал в конце паузу и спросил:
- Ну, что скажешь? Каково твоё мнение?
- А каково ваше?
Карл усмехнулся.
- Ты все-таки слишком сын своей матери, юноша. Это большой плюс для моего будущего зятя, но минус для друга, которого я хотел бы в тебе видеть.
Герцог потер поясницу. Потом перетащил стул к источающему тепло окну, тяжело опустился на жесткое сиденье и задумчиво пробормотал:
- Старею кажется… В моём прошлом было слишком много сквозняков и огорчений, чтобы сохранить прежнюю стройность. Какой из меня коннетабль… Видишь, как скрючило. Но, скажу тебе, человек вообще тянется по собственной жизни с такими искажениями, что любой взгляд в прошлое за помощью или за пониманием вынужден пробиваться сквозь повороты всевозможных обстоятельств, превратностей и мелких случайностей. Плохо, что при этом взгляд неизбежно мутнеет и теряет первозданность восприятия. Это мешает… очень мешает ясно оценить то настоящее, которое требует изогнуться в очередной раз.
Герцог ткнул пальцем в другой стул.
- Сядь, Рене. Я хочу видеть выражение твоих глаз.
Молодой человек послушно сел.
- Письмо королевы заставило меня заглянуть в прошлое. Моё прошлое, в котором герцог Жан был достаточно откровенен и выложил все свои планы. Глупо думать, будто мадам Изабо сама по себе позвала меня на службу. Это сделал Бургундец. И, согласись, что для человека, который стал фактическим правителем Франции, звать на высокий пост меня, который его никогда особенно не одобрял, не совсем логично. Да, мы старые приятели, мы вместе росли и в равной степени уважали герцога Филиппа. Но и раскол между нами длится уже не первый год. Вот и думай теперь, какая корысть честолюбцу - почти достигшему всего, что он хотел - в том, чтобы коннетаблем при нем стал человек ненадежный? Или он желает полной своей победы и этим предложением дает мне шанс признать его правоту, или понял наконец, что вынашивать грандиозные планы в одиночку, презирая других, значит заранее обрекать эти планы на провал. И как раз тогда, когда кажется, что всё уже достигнуто…
Холодной ладонью герцог помассировал лоб.
- За один только этот год, и не слишком напрягаясь, Монмут взял Фале, Вир, Шантелу… Совсем недавно пали Бек, Бомон-ле-Роже. Еще немного и он дойдет до Руана. Как долго город продержится в осаде - одному Богу известно, но коль скоро в Париже теперь сидит Бургундец, и королева в скором времени перетащит туда же свой двор, помощи оттуда не будет никакой. И всё! За Руаном падет Париж, а дальше, до самого Орлеана, путь фактически открыт. Графу Арманьякскому из его могилы, если конечно ему в этой милости не отказали, армию не собрать. А дофин… Тут не знаю. Вашей матушке на скорую руку придется, видимо, сотворить какое-то новое чудо, чтобы выиграть время. Но все равно при живом короле, да еще и при регентше, правящей от его имени, много охотников поддержать последний отросток гибнущей династии не найдется… Вот и скажи мне, Рене, для чего в такой ситуации нужен коннетабль? Что он сможет сделать?
- Не знаю.
- Так я скажу. Только две вещи – подчиниться или найти доводы в пользу противостояния Монмуту и возможности ему противостоять. И, как мне кажется, именно этих доводов и возможностей Жан Бургундский от меня и ждет. Он знает, что я не отмахнусь и помогу. А еще он наверняка догадывается о том, что с твоей матушкой меня связывает кое-что большее, чем только твое воспитание. Правда думает, скорей всего, что связано это с теологией и прочими премудростями, но для нас в нашей ситуации это неважно.
- Так вы полагаете, что Бургундец ищет союза с дофином против Монмута? – догадался Рене. – И это теперь, когда сам же заставил его бежать?!
- Именно! – усмехнулся Карл. – И возможно, не так уж он и заставлял. Скорей всего наш дофин сам испугался слишком рано.
- Но зачем нужно было так нагло захватывать Париж?! Разве нельзя было просто договориться и оставить в живых и графа, и его сторонников, которые могли бы оказаться полезными?
- О, мальчик мой, не спеши. Здесь политика. С одной стороны, усыпить бдительность Монмута – дескать я верен договору. С другой - расправиться с давним врагом. И с третьей - показать дофину, кто в доме хозяин, хорошенько его напугать, подержать какое-то время в изоляции, а потом предложить союз на своих условиях, который тем вернее будет принят, чем сильнее испугается Шарль. Сам подумай, какую силу может он выставить теперь, когда нет графа Арманьякского и большинства его сторонников?! Только войска твоего старшего брата, собственную крошечную гвардию, и такие же крохи от тех, кто остался более-менее верен… Нет, это не войско. Но беда в том, что и сам Бургундец слишком увлекся. С севера над ним нависает английский король-победитель, которому уже мало интересен союз с Бургундией – он и сам всё завоюет. Будь у власти одна только королева, она бы, не задумываясь, щедрой рукой отдала Монмуту всё за собственную спокойную жизнь. Но герцог Жан не таков: терпеть под боком превосходящую силу не сможет. Он хочет править, а не подчиняться. И наверняка уже просчитал, что с помощью хилого дофина сможет призвать под свои знамена тех, кто, как и я, до сих пор в драку не лезли. С такой силой он, пожалуй, будет способен отогнать Монмута, а потом… Ну, тут я гадать не стану, лишь рискну предположить, что в условиях союзного договора с дофином обязательно будет хитрая закорючка, которая позволит Бургундцу и дальше удерживать власть, только теперь более законно! Для него это крепкий шанс, Рене. И герцог Жан ухватится за него мертвой хваткой, уж я-то знаю!
Глаза Карла Лотарингского азартно сверкнули. Он поднялся со стула почти без усилий и энергично потер руки, то ли от холода, то ли от возбуждения.
- Теперь-то ты понимаешь, чего я хочу?
- Кажется, да.
- Мы немного повременим с оглашением и помолвкой, да, мой мальчик? Совсем чуть-чуть… или столько, сколько потребуется… Я не хочу, чтобы Бургундец узнал заранее. Это - как игра в карты! Я соглашусь на должность коннетабля, дождусь, когда герцог Жан выложит на стол свой расклад, а потом предъявлю ему собственный козырь – брачный договор между Лотарингским домом и домом Анжу, плюс твоё герцогство! Поверь, это будет такой кулак под нос, из которого Бургундия фигу уже не слепит!
Герцог нервно рассмеялся и почесал кончик носа.
- М-да… Как всё, однако, возвращается… Или вращается…
Он уже не чувствовал холода, несмотря на то, что уходящее на покой солнце понемногу забирало свои жаркие руки к горизонту. Зато кабинетная сырость, кажется, передалась Рене.
- План прекрасный, Карл, и я готов ждать оглашения о помолвке сколько угодно, - проговорил он, ощущая неприятный холодок на спине. – Но что, если мы ошибаемся, и герцог Бургундский никакого союза с дофином не желает, однако очень хочет, чтобы так думали вы? А потом, когда, подумав, вы согласитесь стать коннетаблем и примете присягу, отступать уже будет поздно - останется только выполнять приказы!
Карл с нежностью посмотрел на юношу.
- Как я рад, что именно ты станешь моим зятем, Рене. Конечно, на этом свете всё возможно. Не я ли тебя учил рассматривать любые обстоятельства как предмет, в котором скрыты тайники? Хорош был бы учитель, не следующий собственным указаниям. Однако, у меня есть и другой козырь – «шут» без масти, способный бить любую карту, когда его объявляют! Он даст возможность повернуть ситуацию, как нужно мне и только мне! Но… Как раз тут без твоей помощи не обойтись, поскольку предъявить его я смогу только с позволения твоей матушки.
- Ваша светлость, - забормотал Рене, - не хотите же вы рассказать Бургундцу о Жанне?!
- А почему нет? Чего ты так испугался? Тяжелее, чем теперь, положения у Франции не было. Королевство безусловно гибнет, как и предсказано, и слухи о Деве-Спасительнице только ждут своего часа. А Бургундец суеверен. После того, как Жан де Хелли под Никополисом услышал «голоса», предостерегающие от битвы с турками, а пуще того - после поражения, которое тогда случилось, герцог Жан стал очень чувствителен ко всякого рода предсказаниям. Я могу ему конфиденциально сообщить, что Дева уже появилась на моих землях и живет под моей опекой. И добавить, что только в моей власти выпустить её во главе всех в неё верующих. Или позволить объединенным силам Франции и Бургундии самим остановить Монмута… Ты понимаешь, о чем я?
Рене кивнул, но лицо его выражало крайнюю озабоченность.
- С другой стороны, - продолжал герцог, - Дева-Спасительница - не только моё дело. И твоя матушка никогда мне такого самоуправства не простит. Как думаешь, она мой план одобрит?
Юноша неуверенно покачал головой.
- Не думаю... Что, если Бургундец захочет увидеть Жанну? Вы её покажете?
- Нет, конечно!
- Но он может представить это как условие.
- Тогда я покажу ему ту, другую, с которой возится духовник твоей матери. Возможно, её и держат для такого случая. Не рисковать же нам, в самом деле, настоящей!
О другой девочке Рене уже слышал, но мать строго-настрого запретила ему наведываться в Домреми или что-то самостоятельно выяснять. Сказала, что дело там сложное, и Мигель сам во всем разберется. Однако, священник уже давно не появлялся в замке, и никаких толковых сведений от него не поступало. Последний раз, перед самой смертью герцога Анжуйского, он вернул Карлу Лотарингскому древний манускрипт, и что-то долго и путано объяснял про девочку, которая «и так все знает и ни в каких иных знаниях не нуждается».
- Она – сама истина! – страстно убеждал Мигель. – И если вы ждете прихода Спасительницы, то возрадуйтесь и дайте вашим душам глаза, чтобы увидели себя изнутри и подготовились, ибо она среди нас!
Рене тогда мало что понял, а герцог посчитал такую экзальтацию священника лишь легким душевным расстройством.
- Я много видел помешавшихся после чтения манускриптов из моей кладовой, - говорил он. – Жаль опять так же вышло... Отец Мигель казался человеком разумным. Он и меня едва не убедил в том, что крестьянка из Домреми какая-то особенная. Говорил, что она предсказала Азенкур! Хотя теперь, задним числом, таких предсказателей объявились сотни... И знаешь что еще, мой мальчик - может и хорошо, что святой отец ошибся. Когда я давал ему манускрипт, я тоже в глубине души надеялся. Но потом поразмыслил и понял, что не могу решить, как с этим управиться, если вдруг окажется правдой. Ожидать чудо и получить его – совсем не одно и то же. И я пришёл к выводу, что предпочитаю деятельное ожидание растерянному обретению.
Уже привыкший безраздельно доверять воспитателю в делах такого рода, Рене, возможно, всё равно задумался бы о той девочке, поскольку интерес матери к Домреми не мог быть пустым. Но, сраженный пришедшим известием о смерти отца, очень быстро обо всем забыл. И не вспоминал до той минуты, пока слова герцога не воскресили её в памяти, словно прошлогодний призрак.
- Нет, так тоже нельзя! – вырвалось у него.
- Так надо, Рене, - мягко, но с нажимом произнес герцог. – Только так мы заставим Бургундца заключить союз на своих собственных условиях. А уж какими именно они будут, предоставим решать от имени дофина вашей матушке. Или его святейшеству, епископу Лангрскому, который весьма смышлен в словесных хитросплетениях. Я с радостью уступлю им это право, поскольку желаю расплатиться за щедрый дар.
Герцог обнял Рене за плечи и слегка встряхнул.
- Ну, что ты вдруг загрустил? Какой еще тайник во всем этом тебе мерещится?
- Боюсь, жажда власти в Бургундце настолько велика, что он подошлет к девочке убийц, лишь бы не иметь никакой угрозы за спиной, – ответил Рене.
- И что? Пусть подошлет, - ничуть не обеспокоился герцог. – Они же придут в Домреми, к той, другой, а она все равно не настоящая.
- Но и вы потом не сможете предъявить настоящую!
- Почему? – искренне удивился герцог. – Подменами все пользуются. Даже короли в бою надевают корону на голову другого, чтобы обмануть противника. А у нас с Бургундцем будет настоящий бой, поверь! Поэтому всё можно, если цель того заслуживает. И ещё запомни – заключая союз с тем, кто только и ждет удобного случая, чтобы воткнуть тебе нож в спину, всегда носи кольчугу, но не упускай шанс эту спину подставить. Пусть неприятель ошибется, сделает неверный ход, и всё! Он уже неправ на веки веков!
Рене посмотрел герцогу в глаза.
- Я запомню, ваша светлость.
И улыбнулся.
«Всё можно, если цель того заслуживает». Почему бы и нет?
Молодой человек глубоко почитал герцога, но никто не говорил, что цели у них всегда должны совпадать. А Жанна, беззаботно скачущая по полю, до сих пор стояла перед глазами Рене ярким, пристыживающим видением.
- Полагаю, раз помолвки пока не будет, я должен немедленно ехать к матушке, поддержать Шарля и рассказать им о ваших планах? – спросил он.
- Я рад, что ты всё понимаешь с полуслова.
- Тогда, с вашего позволения…
- Конечно, конечно, иди собирайся, мой мальчик! - Герцог ласково потрепал юношу по плечу - Бери любого коня и столько охраны, сколько сочтешь нужным. Мне не требуется официальное оглашение, чтобы заботиться о тебе, как о родственнике.
Рене низко поклонился.
Он больше не краснел.
Говорить сейчас о Жанне и о том, насколько убежденно уверовала она в своё предназначение смысла не было. Но, шагая к себе в покои, Рене безо всяких угрызений совести прикидывал, как именно он разрушит стройные планы герцога, если появится хоть малейшая угроза для жизни девочки, которую он убедил в высокой, но такой непосильной для неё миссии.
Теперь главной своей заботой юноша почитал безопасность Жанны… «Да и той, другой, тоже…», – почему-то подумалось ему.
Продолжение:
http://www.proza.ru/2011/07/02/1198