СЕРГЕЙ
Хорош... Меня прямо не узнать. Вот гляжу на себя в зеркало, не узнавая: седина, круги под глазами на полщеки, а глаза… их будто пеплом присыпало! Пепел Апокалипсиса…
Я слоняюсь по дому, курю одну за одной. И одну за другой отвергаю картины увиденного. Потому что не верю своей памяти, или, если честнее, не хочу верить.
В житейской обыденности, где благополучно мы все варимся без скидки на пол, возраст, статус, наконец!.. Так вот, в этой нашей обыденности просто нет места такому ужасу. Ничему «такому» нет места. Даже Ему. И всё! Так-то лучше...
И уж вовсе избавил меня от эсхатологических бредней телеэкран: пары банальнейших катастроф хватило, чтобы вспомнить, на каком я свете живу. В какой стране и в какое время.
Итак, я отрывался у экрана, можно сказать, балдел, забыв обо всём. Пока не явился тот, кого я мысленно спровадил в небытие.
А Он был. И был весел! И смугл до черноты, до африканского глянца! Веснушки пропали, а сам Он как бы опал и сровнялся – длинный, тощий ... Фитиль, прокалённый насквозь!
– Не прогонишь? – Не дожидаясь ответа, шумно ввалился в дверь, нарушив моё едва укрепившееся спокойствие. Но сам же кинул спасительный якорь:
– Друг у меня помер. Помянуть бы, а то одному нехорошо. Не по-людски!
Надо ли говорить, что я обрадовался предложенному объяснению: у человека скончался друг. Ну, то-есть, понятно, почему Его так... подтянуло. Эгоистически радуясь, я провёл Его в холл, устроил в кресле, задвинув гордостью жены – антикварной раскорякой на курьих ножках. «Неприкасаемый экспонат» затем уснастил прозаическими тарелками со снедью, надёрганной из холодильника. И бутылкой французского коньяку увенчал!
…Вот мы встали с поминальными стопками. И тут моё шаткое спокойствие опять заколебалось: вблизи было особенно заметно, как Он измучен! Произнёс: «Дед был – Человек» – и опрокинул, как воду. Чтобы сразу налить ещё! Я понял, что Он ещё и пьян вдобавок к усталости. И каким-то мне самому непонятным образом мои губы сложились произнести:
– Учитель, не надо! Не надо бы Вам пить после «такого»...
Я проболтался. Причём сам, даже без Его подачи. Ох, что тут началось...
Он отставил стакан, моментально отрезвев. Вырос передо мной – взъерошенный, страшный – сгрёб меня, вглядываясь, подержал так... и отпустил, почти отшвырнул!
– Хорош... А я-то думал без свидетелей управлюсь. – Он забегал по комнате, не находя себе места и взволнованно бормоча:
– Ну ладно Дед, его хоть можно понять. Когда-то сына не спас, такое дело... А тебя что гложет? – резко так, с двух шагов, в упор. Я вздрогнул, как под прицелом. – Что тебя гложет, старлей! Жертвенный комплекс? – Длинный палец – мне в лоб:
– И ведь помочь непременно хочется, верно? Ещё и голову на заклание сунуть! За идола своего...
Мне бы промолчать, но не стерпел – гордость заела.
И заеденный гордостью, я отпарировал:
– Нет, Учитель, не комплекс, это тоска по высокому. Вам не понять…
Сказавши так, я отступил, потому что Он надвигался, как-то странно кривясь и пританцовывая. При этом шипел и фыркал, словно рассерженный кот:
– Ну, отчего?.. Отчего не понять... Ежели, к примеру, сапиенса обуяло проснуться клиническим идиотом... – Он поперхнулся, закончив свистящим шёпотом:
– Хорош бы ты был, со своею высокой тоской на бессмысленной роже, сукин ты сын!
Отдубасить меня оказалось некому. Имеющий большое желание это сделать удержался в последний момент. И молча направился к выходу. Мимо двери.
– Он не видит! – понял я и вцепился в Него, как клещ. Мы схватились...
Наверно, это выглядело жутко: судорожная пляска мускулов, страшная, хаотическая дрожь. Но я уже наблюдал такое совсем недавно в таёжном лесу. Подглядывая в замочную скважину за своим кумиром. Это когда ещё не предал Его, не бросил, не сбежал!
Неважно, что Он ничего не знал о моём присутствии. А потом вторично предал, вычеркнув из памяти. И предал в третий раз, лишив единственной хрупкой защиты – опьянения. Оставил беспомощного перед шквалом воспоминаний. И они душили Его...
– Пусти!..
Но отпустить я не мог. Отпустить Его сейчас – значило бы предать окончательно. И я боролся с Ним. За Него! Ведь пойти Ему было некуда, от себя разве убежишь? То, что сидело в Нём, надо было прожить! Пропустить через сердце и сделать прошлым.
Вовлечённый в его грозовую орбиту, я и сам проживал вместе с Ним. Это был наш совместный кошмар.
Мы боролись под грохот книжных лавин: что-то падало на нас, что-то носилось в воздухе. Сами собой вспыхивали и гасли панели освещения. И страдальческие Его глаза слепо вспыхивали и гасли. Что Он видел в своём внутреннем коллапсе, я мог только догадываться, хотя тоже повидал немало. Со стороны. А Он воевал! И вот теперь довоёвывал, сокрушая мне мебель. Круши, круши... всё, что могу. От благодарного человечества!
«Неприкасаемый экспонат» Он пожелал уничтожить лично. Чтобы не мешать, я сперва ослабил захват, потом вовсе Его отпустил, увлечённого экзекуцией. Процедура затягивалась, стол оказался крепок. Глупые тарелки радостно ныряли под кулак, а кулак опускался с методичностью парового молота. Тут Его, наконец-то, пробило на крик. Кричи-кричи, не держи в себе. И Он кричал…
– Пятнадцать часов огня! – надрывался, – пятнадцать часов! Все пароксизмы дьявольской, слепящей боли! Вот так: тебя размётывает на атомы, а забыться... хоть на секунду... нельзя! Всё полетит к чёрту!..
И всё «летело к чёрту», звеня и кружась. Разумеется, под соседские вопли. Ведь нам грозили... чем только не грозили: милицией, тюрьмой, даже отлучением от церкви! И что, будто бы, пробки повыбивало во всём дому из-за нашей пьяной драки. И что с нами сейчас разберутся. За безответственный дебош и хулиганство с электричеством! Пробки повыбивало – разве такое возможно? А ещё мне очень хотелось поглядеть на человека, способного «разобраться» со стихией. А то я никак не мог врубиться, о чём базар – ведь не было никакой драки!
Он просто лупил по столешнице. Пока не разбил её в щепки со всем, что на ней было. Но меня-то как раз Он и пальцем не тронул! Даже в бреду подступающего безумия…
Бред следовал за бредом: короткий, бессвязный, изнурительный, адресованный непонятно кому, уж не мне во всяком случае.
– ... не Христос, не так легко убить – я живучий. Ты сам сделал меня таким! И ещё… что же ещё? Важное что-то... Очень важное! Зов. Я слышал Зов. У меня будет сын!
На секунду Его лицо озарила улыбка, сменившись недовольной гримасой полупьяного. Бред возобновился. А завершилось всё пугающе-откровенным признанием:
– …Когда мавр сделал своё дело и готов был уже, готов! предать дух свой в руци Твои, согласно программе... И сам о смерти молил… И не было смерти! Что он ощутил? Что я ощутил в конце-концов?! А вот: смиренное изумление. Ты что же, или не узнал меня, Господи? Ну так на, вот – ещё посмотри!
Запрокинул измученное лицо, выплёвывая из последних сил: «Кто же я для Тебя? Кто?» – и стал падать…
Мне Его подхватить, пока Он не ушибся, – здесь столько всего разбросано! – а я не могу. Я весь какой-то ватный, а голова, наоборот, тяжёлая, свинцом налита. И вот Он падает - упал! - как солдат на поле боя, вытянувшись во весь рост. Я тоже не устоял: под тяжестью головы кувырнулся на четвереньки прямо над распростёртым телом. Вою в кромешной тоске, потому что знаю – Он умирает. Он умирает, а сделать ничего нельзя. То есть, не то что нельзя, совсем напротив, обязательно нужно сделать! Взять Его за руку.
И я, боясь соблазна, отполз, чтобы как-нибудь случайно не прикоснуться. Прикоснись и услышишь... Сейчас только звон в ушах, нестерпимо-назойливый. Нет, не в ушах... Это звонят в дверь!
Частые, нетерпеливые звонки, потом удары – кого ещё принесла нелёгкая? – треск вышибаемой двери, топот... чьё-то дыхание, как от быстрого бега по лестнице, и – оплеуха! Хлёсткая, отрезвляющая.
– Какого чёрта! – успел я услышать. Но больше ничего не успел.
Полоснуло вдоль позвоночника. Я вдруг понял: внутри у меня всё болит, причём настолько сильно, что терпеть... ну просто нет никакой возможности! И, спасаясь от боли, потерял сознание.
...Под правой лопаткой что-то… маленькое, жёсткое колется. А больше нигде не болит, и даже наоборот, на редкость приятно. По всему телу такая благодать разливается... Я лежу, вбирая её всей кожей, тёплую эту благодать, массаж этот упоительный: и согревающий, и бодрящий одновременно.
– ... эпилепсия?
Про меня что ли? Ещё чего! Ладно, разберёмся… Благо, я голос узнал – это Рэмбо. Вот я встану – покажу, какая у меня эпилепсия!
Но Рэмбушке уже чей-то другой голос, сиплый как с простуды, отвечает:
– Нет, это результат информационного удара. Он, видишь ли, гулял где не следует, и хорошо ещё не во плоти! Там штормило, а среди взбесившихся хроноформ не гуляют. Люди, во всяком случае. Всякие-такие бойцы-крысоловы с геройскими наклонностями… Нет, ты только представь, Игорь, он ведь не просто вояж совершал, он мне помочь пытался!..
До меня постепенно доходит смысл, и я принимаюсь мелко-мелко дрожать. От невозможного счастья! Вот сейчас открою глаза...
– Макс, давай под него подстелем, – тут осколков полно.
– И то верно. Вон, накидушку с дивана!..
Меня кладут животом на «накидушку», носом в плюшевый узор. Злодеи, я опять ничего не вижу! Зато слышу хорошо.
– Макс, ты-то сам как?
– Мёрзну. У меня топливо вышло.
– Ой, что же делать? – пугается Игорь. В ответ тихий довольный смешок:
– Заправиться! Раз уж не помер.
– Здравая мысль, – авторитетно одобрил Игорь, – когда не помер, всегда нужно заправиться!
...Нарастающий ливень вдоль позвоночника и – последним аккордом – несколько точечных быстрых уколов в виски и в затылок.
– Классно, маэстро! Ты и меня так лечил?
– Тебя не лечил – восстанавливал. А это, как говаривали у нас в цирке, две большие... «задницы»!
Оба заржали... Я же почувствовал лёгкий укол ревности: они тут неплохо спелись, без меня.
– Ты, значит, в цирке работаешь?
– Работал, – поправил Спасатель, пояснив:
– Пять лет отпахал на ниве лицедейства.
– Фокусы показывал?
– Не-е, ковёрным был.
– Клоун... – Рэмбушка неуверенно засмеялся. – Ой, Макс, не обижайся, – спохватился он, – просто наш кэп тебя сразу в клоуны записал,
– Да на здоровье, я и есть клоун.
... Сложные чувства переполняли меня. Ну, прежде всего, я ,конечно, был счастлив, что всё так здорово обошлось. Что миновал кризис у дорогого мне существа, и Он теперь в порядке. Но к чистой радости примешалось недоумение и зависть.
Недоумение от услышанного: как можно такому как Он! кривляться на потеху толпы. Небось, ещё и удовольствие получал, паясничая? Обидно же... Обидно за Него. А вот зависть... Сия почтенная подруга пришлась на долю Игоря. Рэмбо у нас натура без комплексов. И без нервов. Нигде не спасует, всюду свой – завидное качество! Вот уже и со Спасателем на «ты», запросто: Макс! А я бы смог?.. Нет, мне трудно решиться, потому что я повидал Его в деле, – до сих пор дух захватывает!
«Ну, а если не вслух, если про себя, – посоветовал мне мой внутренний го¬лос, – про себя для начала? Это нетрудно, попробуй!» Попробовал – получилось. Я засмеялся...
– Симулянт?
– Симулянт!- Меня похлопали по плечу:
– Вставай, спутник, вставай... Отдохнёшь с полчасика и будешь у нас как новенький.
Игорь помог мне одеться и отвёл к креслу. Под ногами хрустело...
Попирая руины, Рэмбушка что-то искал. Вот он из груды книжного завала, осложнённого всякой мебельной мелочью, вызволил, наконец, останок «курьей ноги»! Смущённо присвистнул, но сразу нашёлся:
– А что, вполне симпатичный разгром, да, Серёга? Кстати, мне у вас эта вещь всегда не нравилась – чересчур претенциозна. Вот и Максу, как человеку со вкусом…
«Человек со вкусом» тихо страдал в уголку. Ему было стыдно. Я поспешил бедняге на помощь: велел Рэмбо заткнуться и проводить Спасателя в ванную.
– Ванна – это хорошо... – раздумчиво протянул тот, – но сперва бы нутро согреть. Игорь, голубчик, ты поищи там среди лома, – вспомнив, попросил он, – бутылка цела...
Вот так!.. С сим предметом приятели удалились, довольные друг другом. Я только диву давался: полная гармония! И, потихоньку сходя с пьедестала, «идол мой» становился понятнее, ближе – человечнее.
…Потом он сибаритствовал на софе в гостиной, надуваясь чаем и кутаясь в плед. А мы с Игорем курили в лоджии. Любуясь вечерним великолепием города, я слышал, как оба моих гостя перешучиваются через дверь:
– Макс, золотко, может еще чайку?
– Ага, и памперс!- Вскоре басок из комнаты предложил:
– Неохота расставаться... Вот если бы машину часа через два? Чтобы втроём прогуляться за город, – как вам идея?
Идея понравилась. «Замётано!» – дружно грянули мы, просунув головы в дверь. И отступили, чуть не стукнувшись лбами, – Спасатель был занят.
... Оранжевый столбик огня выхватывал у темноты его лицо и руку с зажигалкой. Он не курил, просто очень сосредоточенно глядел на пламя. И казалось, что он отражается в пламени. Или пламя в нём? Что они сродни друг другу, он и пламя.
И живут друг в друге испокон веков! Странно, почему понимание этого его не отдалило? Наверно, мой мозг, пресытившись необыкновенным, перестал наконец сопротивляться. Принял реальность и теперь её утрясал. И я даже не удивился, когда приглашающая волна достигла сознания. И сам потянулся ей навстречу!
– Хороший посыл, чёткий, – одобрил он. – Поговорить хоть так, да, Серёжа? Другого случая может не представиться.
Ощутив мой испуг, успокоил:
– Не о смерти речь, о дороге! Такие дела, спутник... Ждёт меня дорога и новая работа в каком-нибудь из миров. Спрашиваешь когда? Не знаю, а только чувствую – скоро. Зуд странствий уже подгоняет: в дорогу!.. в дорогу!.. Значит, скоро. И навсегда.
Ко мне донесло мягкой лиловой нотой его грусть… отзвук грусти, предчувствие расставания! Не найдя, чем утешить, я просто мысленно коснулся его, даря тепло человеческого участия. По-моему, он был растроган.
И вот, на волне растущего доверия, спросил:
– Скажи, тебе хотелось самому примерить эту шкуру?
– Хотелось, – честно ответил я.
– Тогда, почему не взял?
Мне почти удалось пошутить:
– Цена не устроила, Учитель.
– Цена как цена, – уколол холодок его иронии. – Зачем было отталкивать руку судьбы? Отказываться от желаемого? Чтобы сберечь жизнь нелюди, рисковать своей? Ведь ты рисковал, ты анафемски рисковал, Серёжа! Ибо сказано: «Руку дающую – не отвергай».
Мой безмолвный протест оборвал с неудовольствием:
– Вот-вот, опять тоска по высокому. Думаешь, не помню? – Так и казалось, что он фыркает там, лёжа на софе, будто рассерженный кот. – Тоска по высокому... А ведь не безделица! На сём пути легко заблудиться и шею свернуть. Не веришь?.. Ты только вдумайся, разве не свойственно человеку кумиров лепить?
Светлых иль темных идолов – отражение собственного представления о высоком? Свойственно. Но копни это высокое, глядь, и вылупился… чёрт! Ведь поклоняются-то главным образом силе. А сила груба, Сергей, всякая сила чревата насилием, даже добрая, как моя. Высоко одно лишь Слово! Не забывай об этом, спутник, и особенно, когда начнёшь людей исцелять. Что ещё... Разберись, в какой мере понятие «учитель» применимо ко мне – наставник ремеслу и только! Все же прочие твои фантазии на мой счёт – от лукавого. – Он помолчал.
– Как тебе проповедь? – неожиданно поинтересовался. – Небось стоишь сейчас и думаешь: чья бы корова мычала!..
Общий смех, как известно, сближает, даже телепатический. Мы отдали дань веселью, потом он сказал, уже без тени иронии:
– Ты поразил моё воображение, спутник. А давненько не случалось чему бы то ни было поразить моё воображение. Вот за то – спасибо тебе! А мне урок... Я ведь считал, что знаю людей, но видно чего-то не понял, не до конца разобрался в человеческом сердце...
– Может, в себе самом? – подсказал я.
Он не ответил. Уснул внезапно, сломленный усталостью
– Со вторника у меня отпуск, как ты знаешь... – начал я свою исповедь.
Это когда уже сбегал проверить машину, а Игорь, тем временем, исправил входной замок. Потом мы сидели с ним на кухне, добивали остатний коньяк, делясь воспоминаниями.
– ... намечалось съездить в Смоленск, к моим предкам, девчонок свозить. Вроде всё шло по плану: вещи все собраны, двойняшки уже на сумках сидят, предвкушая удовольствие (им нравится на «бибике»).
А я, представь Игорь, в последний момент отказываюсь. Ну, Ленка, естественно, скандал организовала. И я даже не оправдывался, понимая, что крепко виноват, а только упёрся рогом: «Не поеду!». Вот она – девчонок в охапку – и укатила. Жаловаться! А я остался. Переживать свой семейный конфуз и непонятную, но быстро растущую тревогу. Весь день я маялся, не находя себе места: все-то у меня валилось из рук, томила дрёма, как перед грозой бывает. Будто весь мой внутренний небосклон тучами затянуло. В результате, я прямо с вечера завалился спать. И увидел сон.
... Я очутился в лесу, глухом и дремучем, где за сто вёрст и духу человеческого нет. Темно... На небе луна... Кругом мохнатая хвоя, кое-где вперемежку с листвой и ... жутко! Понимаешь, Игорь, лес молчал…
Если в обычном лесу, хоть бы и ночью, какие-нибудь звуки-то обязательно имеются: сова, например, ухнет, или ветер качнёт дерево, а оно заскрипит, или сучок какой хрустнет под ногами... Не под моими, конечно. В этом моем сне я обходился без ног, у меня не было тела, представляешь! Один чистый дух, если можно так выразиться. И вот, этот дух летал и видел всё замечательно чётко, а кое-каким сверхчувственным способностям я откровенно радовался. Но меня всё больше смущал этот лес, в нём было что-то давящее...
Ни шороха, ни скрипа, ни дуновения ветерка. Всё живое попряталось.
Я ощущал присутствие жизни, замершей, словно в томительном ожидании. Проник во все дупла и норки, во все укромные места, став сразу всем, всей биологической системой... скованной цепью исступлённого, прямо-таки вселенского! ужаса. Именно не страх, который заставляет бежать и спасаться, а ужас смертного часа, пригвождающий к месту, как нож убийцы. Деревья, и те испытывали его, каждым листом, каждой хвоинкой моля о спасении. Безмолвно и безнадежно.
Только я, человек – вернее, моё сознание — был наделен волей в этом кошмарном лесу. Я отделился от биосистемы, вернув свою самость, и продолжил сказочный, бесплотный полёт сквозь застывшую чащу. Туда, откуда, как мне казалось, струится свет. Вскоре я вылетел на обширную поляну. И увидел...
Это было похоже на спираль, гигантскую сверкающую спираль! Точнее, спиральную воронку узким концом вниз. Немыслимо прекрасную! Кольца, каждое толщиной, примерно, со ствол дерева, переливались всеми цветами огненной интенсивности. А в центре спирали, на дне воронки, стоял Он – ХРАНИТЕЛЬ РАВНОВЕСИЯ, как я теперь знаю. Есть, Игорь, оказывается, такая должность во Вселенной. Так вот, Он как раз эту должность осуществлял!.. Он работал. Поняв, что работа только-только ещё началась, я приблизился и замер невдалеке, наблюдая.
Вот молнии оплели Его сведенные над головой руки, соскользнули к ногам, моментально разойдясь по кольцам спирали. На секунду опалив край облака, закрывшего луну. Потом еще вспышка, еще и еще!.. И вот уже они бьют и бьют, пульсируя, в такт биению Его сердца, которое становилось всё чаще и мощней. «Он словно разгоняет мотор для какого-то бешеного рывка», – успел догадаться я…
и проснулся! Веришь ли, Игорь, я проснулся в слезах. Плакал как мальчишка, изливался в неведомой тоске, будто утратил что-то... волшебное! И долго-долго лежал потом, боясь уснуть, боясь заспать увиденное… Но, мало-помалу, обычность окружающего успокоила меня, и я заснул.
Наваждение не кончилось. Я опять был в лесу, на поляне – наблюдателем битвы стихий. Потому что это уже была битва, Игорь!
Пространство вокруг спирали вихрилось, скручивалось и, оплывая, втекало внутрь. А там, внутри, загустевало чернильными сполохами. Тьма воронки мягко контрастировала с сумраком близкого утра. Словно кто-то передо мной задергивал шторы, одну за другой, виток за витком.
Проследив убегавшую вверх темноту, я разозлился. Что же получается, я так и не увижу ничего? Не узнаю, чем занят Спасатель? И отчего вся окрестная природа обделалась? Ну нет... Раз не видно отсюда, загляну-ка я сверху в раструб воронки. Воспользуюсь благоприобретённой способностью летать!
И только так подумал, как очутился среди звёзд. Прямо в бездонной необъятности космоса! Вот куда меня занесло мое неосторожное желание. А спираль сияла, буквально заглатывая пространство. И не было ей конца. О, как велика показалась она, кольцами обнимавшая полнеба… И так неприступна...
Я с опаской разглядывал исполинские витки-артерии, где циркулировала укрощённая плазма, держась от них на почтительном расстоянии. В несколько парсеков, примерно. Наконец мне всё это надоело, и я решился! Ринулся в один из проёмов, всколыхнув темноту…
… Прямо на меня, отсвечивая боками и медленно вращаясь на своей оси, величаво плыл…земной шар! И первой моей мыслью было: до чего я удачно влетел. Ведь опасался, что из такой дали не найду дорогу к дому, а дом-то вот он!
Я, конечно, решил повременить с возвращением. Ты представь, Игорь, мое состояние: не будучи астронавтом, я в первый раз наблюдал нашу общую колыбель вот так, со стороны. О, я испытал настоящий восторг! И гордость, и прямо-таки сыновью нежность… и чегой-то ещё, непередаваемое!..
Больше всего меня умиляли козявочки-станции, поблёскивавшие над Землей. Много-много станций, я ещё удивился, как их много.
И тоже причина для гордости: ай да мы, люди! Особенно одна мне понравилась: большущая такая, а к ней хреновина привинчена между солнечных батарей, как мяч для рэгби, только намного крупней и металлический. С глазком! Я полюбопытствовал, куда нацелен этот глазок? Станция как раз дрейфовала над Тихим океаном, южнее экватора. Плотный слой облачности не дал мне как следует определиться, но вот в этом слое образовалась дыра, и оттуда сверкнуло.
После вспышки «хреновина», про которую я говорил, раскрылась цветком лотоса на несколько «лепестков»! Но один не отошёл – наверно что-то заело – хуже того, он зацепил кристалл, который, оказывается, был спрятан под металлическим кожухом, и теперь тот описывал круги. Невзрачный такой кристалл тёмного цвета, и лучи, какие он испускал, тоже были тусклыми. Радиус охвата – вся Вселенная.
Вряд ли это была война, Игорь, скорее, какой-нибудь провалившийся научный эксперимент. Человеку всегда чего-нибудь не хватает! Новый вид энергии, неиссякаемый её источник – заманчиво, а?..
Теперь о последствиях. Игорь, ты наблюдал когда-нибудь ледоход весной? Как трескаются большие льдины, вздыбливаются, наползают, кроша друг друга? Постепенно весь лёд приходит в движение... Теперь представь, что это не лёд, а земная твердь. И что все происходит почти мгновенно. Миг, – и знакомые контуры материков изменили свои очертания. Как от удара по стеклу, Игорь!
А под земной корой заходили волны... Одновременно старушка лишилась своей атмосферы, воздушный слой с неё сдёрнуло, и он утёк в пустоту. Я догадался: нарастают гибельные изменения где-то в самой структуре вещества. О, как же быстро они происходили...
Минуты не прошло, а уже, вместо цветущей планеты, на меня скалилась посмертная маска дряхлой старости. Вся истыканная иглами океанских вод, изрытая морщинами безобразных трещин, – братское кладбище жизни, Игорь! Трещины делались всё глубже и глубже, достигли сердца, и оно не выдержало и... разорвалось! А изуродованные клочья сглотнула полость Очистителя.
...Мой оцепеневший от горя мозг всё-таки кое-что улавливал и запоминал. Там информация буквально витала в воздухе! Ну, пусть не в нём, пусть в вакууме, какая разница. Что уж за силы развязало человечество, я, правда, не понял, но по результату – силы те позаимствованы у Хаоса! А еще я понимал, что вижу сущее, уже сбывшееся на одной из ветвей вероятной реальности. И что это вот-вот перекинется к нам, ведь зёрна Хаоса развеяны повсюду. Если, не дай Бог, откажет Очиститель!..
Видишь ли, дружище, фантастическое сооружение, в недрах которого всё происходило – это тот же фильтрующий насос, то есть очиститель с мотором. Или, иными словами, радикальное средство от пыли. Вот только сия «пыль» способна истребить Вселенную, да вместо мотора кое-что покруче, вернее, кое-кто! А ещё энергия непредставимой мощности – энергия всего мироздания! Но ведь и такой колоссальной энергии оказалось недостаточно, чтобы вовсе остановить катастрофу. Потому что кашу заварил человек! Чем не повод для гордости, а, Игорь? – я засмеялся сквозь слёзы...
Рэмбушка подлил мне коньяк, заботливо протянул раскуренную сигарету и сказал не к месту, но с чувством:
– Старлей, а ты ведь седой теперь. Вон виски-то, совсем белые!
– Спасибо, я тоже успел заметить, – невесело пошутил я, затягиваясь.
– Ну-ну, – поторопил он, – что было дальше?
– Дальше?.. Дальше был свет. Каскады – потоки – океаны яростного, сатанинского, света! Звёзды все посрывало с орбит, и они кружились как бешеные, сталкивались, вспыхивали...
Причём, это всё в неправдоподобно короткий срок. Взять, например, нашу солнечную систему: её просто смяло, как горсть опавших листьев! Но мне эту вакханалию самоистребления долго наблюдать не пришлось. Я сразу почти ослеп и вывалился наружу, точно так, как вошёл, то есть, через светозащитный фильтр. В родном пространстве мирно светили звёзды. О, как обрадовал меня их спокойный свет!
Я пожелал немедленно воссоединиться с родным вариантом Земли – хоть куда, лишь бы домой! И куда, ты думаешь, я попал? Правильно.
... Давно рассвело, но в лесу по-прежнему жутко. И тишина – как в стакане вода. Вот сказал про тишину, а ведь соврал я, тишины не было. Наоборот, трещало очень сильно. Это лопалась почва на поляне, под нижним кольцом Очистителя. Кольцо теперь не лежит на земле, а висит над ней довольно высоко. Пульсируя, как сопло звездолёта! Светозащитные фильтры между кольцами чуть смягчали фотонный шквал, почти не мешая смотреть. Чтобы ещё улучшить обзор, я поднялся над облаками.
Представь, Игорь: низкое небо в завесе туч, а над ним… величественная панорама Апокалипсиса! Агония галактик и всё такое…
Я настолько увлёкся, что не сразу заметил опасную перемену в окружающем. Дело в чём, – кольца становились всё уже и тоньше, сами кольца! Их словно что-то подъедало изнутри, да ведь и было чему! А это было плохо, просто скверно, потому что значило: Он начинает слабеть.
Вспомнив о Нём я ужаснулся, – каково-то Ему сейчас? За пределы колец даже звук не проникал, но что там творилось внутри, можно представить – там был ад. Там миллиарды и квадриллионы частиц перемалывало за сотую долю секунды, чтобы вернуть их потом мирозданию очищенными! И вот, плазменное сердце Очистителя начало давать сбои. Невидимое, ещё минуту назад, оно теперь уже просматривалось, это сердце. А в нём одинокая, объятая пламенем фигурка, алая, как саламандра в огне!
Он кричал... Он буквально заходился криком от немыслимой боли. Вот только услышать Его было некому. То есть, как это некому, когда я рядом!? И тут я сделал то, на что прежде не мог отважиться: сунулся вглубь чужого пространства-времени. Да не куда-нибудь, а прямо в вихри протуберанцев огненной сферы, в сердце Очистителя – к Нему! Ну и… схватил удар, от которого очнулся весьма нескоро. В своей запотевшей шкуре, Игорь, в постели – в Москве.
И было во мне, после того удара, смирно, спокойно и... пусто.
Волю напрочь отсекло. Никаких тебе летаргических иллюзий, ни даже простого любопытства не осталось. Я теперь точно знал, что всё правда, что никакой это был не сон. Ну и радовался, что я дома. Долго радовался, Игорь, сидел, вот как мы сейчас сидим, глушил кофе с сигаретами. А потом вдруг как вскочу! Это, дружище Игорь, во мне совесть проснулась. И зачервивелась: ты пойди, дескать, узнай, что их ждет? В смысле, моих девчонок, а заодно и всё человечество в целом! Вот я и пошёл. На смятую, потную постель, на новую пытку.
...Погода разъяснелась, солнышко светит вовсю, время за полдень. Спираль почти не видно, она опустилась на выжженный круг и слабо мерцает. Внутри неё баталии все улеглись, погасла топка. Там теперь прозрачно и светло. Ожил лес, приступив к бурному животно-растительному ликованию. Значит, всё обошлось, то есть, всё путём – хэппи энд! И птичий благовест над коленопреклонённым. Потому что стоять Он уже не мог – скорчился там, в круге, сотрясаемый дрожью последних усилий. И в глазах Его, Игорь, уже не было ничего человеческого. Это были глаза мертвеца.
Вот когда я сбежал окончательно. Хотя нет, вру, совсем окончательно я сбежал уже потом, дома! Это после того как выспался по-настоящему и стал себя убеждать: мол, ничего такого не было, а был просто сон, кошмар, который прошёл. И убедил! Тогда появился Он, почти невменяемый.
– Что, уже моя очередь? – встрепенулся Рэмбо. – Ой, старлей, ты и складно рассказывал, я даже сомлел!
Проглотив комплимент, я настроился слушать: Игорю досталось, чего я не видел – финал эпопеи.
– По болезни оставшись дома... – нараспев начал он. Наверно ему не понравилась моя физиономия в этот момент.
– Да, болел, хоть у кого спроси! По-твоему, я уже и заболеть не могу? Гриппом, например, – с достоинством оскорбился Игорь. И, заверенный мною в своём неотъемлемом праве на хворь, продолжил:
– Это вчера было. Натурально, звоню в Управление: болею, мол. Ну, видок ещё тот, замогильный: руки знобит, рожа в температуре... Даже Бороду проняло, тем более, он помнит, как я в понедельник жмуриком побывал.
Ты, говорит, лейтенант, врача непременно вызови. Участливо, не как некоторые. – Рэмбушка укоризненно зыркнул на меня. — Ага, говорю, непременно! Но конечно, врача вызывать я не стал, я чаем спасался: чай, ещё медок алтайский-целебный – кайфища!.. Всю среду так прочифирил и нынче с утра был уже здоров. Понравилось лечиться потому что. Но утомительное, я тебе доложу, занятие! Я так устал от леченья, что не помню, как вырубился. А дальше всё по твоей схеме: полетел и прилетел.
...Поляна в лесу. Вечер, но ещё довольно светло. Птички-зверушки все скачут и поют, и деревья шумят – никаких ужасов. И только в центре поляны здоровенный такой круг… метров тридцать в диаметре, если не больше. И блестит, как стекло. Даже не просто круг – котловина. Не очень глубокая, но раскалена… аж воздух над нею дрожит и струится! Ни дать ни взять гигантская сковорода. Причём не пустая, на ней поджаривается кто-то. Поджаривается, но не горит! Подлетаю – интересуюсь.
Макс, кому же ещё!.. Но только никакой он не красный, не светящийся, обычное тело в необычной обстановке. Вот я по обстановке-то и признал: Макс! Голый и дохлый. То есть, учитывая экстремальную температуру, понимаешь? Но, вопреки печальному прогнозу, этот любитель пекла оказался жив.
Вот он перевернулся на спину и со слезою в голосе говорит:
– Господи! Я это сделал. Дай мне умереть!..
И ты представь, Серёга, мое положение: я-то голову ломаю, как мне его из ямы достать – вдруг обнаружил отсутствие у себя конечностей! – а он?.. Да и зачем ему, молодому-красивому, помирать? Но тут выяснилось. В том духе, чтобы ему поскорее в рай, потому как у него крыша едет. И я, Серёга, нашёл такую причину уважительной. Лучше покойник, чем живой и всесильный псих! Что до меня... Эх, я ведь не забыл, как он меня от смерти спас, понимаешь? Вот и представь, каково мне было. Главное, я ничего не могу, «висю» как дурак: ни рук ни ног – одни чувства! Висю и думаю: эх, было, наверно, здесь обалденно крутое дело, если вытряхнуло из нормы такого быка, как Макс!
И конечно огорчаюсь, что не удалось поучаствовать. Но пока я огорчался, Максу уже надоело умирать и он вылез из ямы. А там, прямым ходом – в чащу. Ну и я, незримый соглядатай, – за ним! Вначале было неинтересно: он нашёл в кедраче свою одежду и оделся. Зато после продемонстрировал совершенно особенный аттракцион. Я в жизни не видал такого, Серёга! Две «поллитры» без расстановки и без закуси, как?.. Вот и я говорю, особенный!
Я так понял, это он чтобы расслабиться и с ума не сходить, – объяснил Игорь, – и очень его зауважал за его предусмотрительность! И вместе с ним расстроился, когда средство не помогло.
Тут скажешь: не то водка плоха, не то доза мала? А только не вышло у него себя оглушить – хмель его не взял. И тогда он развёл костёр. Сидел и думки гонял, мрачно глядя на пламя – решал про себя что-то. А потом исчез. Не взлетел, а просто исчез, только ветви взметнулись! И костёр в тот же миг погас, сам собой, как по волшебству.
– Вот так... – Прикуривая, Игорь задумчиво посмотрел на столбик ручного огня. – Таким вот манером... – Потом опять оживился:
– А знаешь, как он валежник поджигал? О-о-о... Пальцем, Серёга, пальцем! Наставил палец пистолетом, а с него молния – чирк! – прямо на дрова. Классно!..
Рэмбушкин «финал эпопеи» меня растрогал, искренность всегда трогает. Я расчувствовался, полез обниматься:
– Дружище Игорь, какой же ты молодец, что врезал мне!
Тот отдувался, похрустывая.
– Я не… – Он не понимал!
– Ну как же, – принялся я втолковывать, – у меня с твоей оплеухи в организме что-то сдвинулось, ну, вроде как реакция, понимаешь? Адская боль и всё такое... А он Спасатель! Вот и вынырнул из внутреннего своего коллапса – спасать.
– Точно! – обрадовался пониманию Игорь. – Вы с ним быстренько поменялись ролями: ты лежишь, а Макс над тобой колдует.
– Кстати, – вспомнил я, – что тебя надоумило нагрянуть в моё жилище?
На простой вопрос Игорь отреагировал как-то странно: собрал морщинками лоб, уставился, распрекрасными своими, весьма загадочно и... молчит.
– Ну! – рявкнул я, теряя терпение.
– Ой, а я разве не сказал? Про твой, старлей, романтический призрак в дыму?
Он ещё спрашивает! Позабыв о дружеских чувствах, я излил на беднягу гнев старшего по званию:
– Какой ещё призрак, чудовище? И в каком дыму ты надыбал мой призрак? Отвечай, не то!..
Сообразив, что вот-вот доиграется, Рэмбушка раскололся:
– В том самом дыме от костра, который жёг Макс после светопреставления. Он жёг, а ты минут сорок коптился. Не целиком, понятно, – «успокоил» этот змей, – а в виде портрета анфас от макушки до пояса – оч-чень красиво! Нам с Максом понравилось, и мы решили тебя навестить. Извини, что прибыли порознь.
Изложив всё это, Рэмбушка примирительно улыбнулся и, не дожидаясь отлива моих эмоций, брякнул:
– Вот ты у нас мудрый, Серёга, как филин! По-твоему, кто он такой, Макс? Или, может быть, что он такое? Ну, ты понял, да?
Понять я, конечно, понял, но вот же тебе за «романтический призрак», злодей!
– Он демон, – сурово сказал я ошарашенному другу. И вполне насладился триумфом, пока у того был столбняк. Сменившийся бурными и продолжительными… оскорблениями! Это по форме. В непечатном шедевре имелось и содержание: Игорь, видите ли, не позволит считать Макса нечистью, потому что он – то есть, Макс – «человек, ещё получше многих!».
Я спорить не стал, но рассказал ему: о Светлом демоне мироздания, чья стихия огонь, о волнующем танце над пропастью, и о вечной скале, где кончается Время…
И пока я рассказывал, Игорь тихо сиял чистой прелестью пробуждённой фантазии! И вздыхал, не переставая сиять:
– Эх, везунчик ты, Серёга!..
И опять я не стал спорить. Зачем? Он скоро и сам узнает… Тогда поймёт: ничего не даётся даром, особенно жизнь! Или возможность в ней поучаствовать, как в моём случае.
А в заключение, я сказал ему так:
– Кем ещё может быть Светлый? Человеком! Твоими, Игорь, словами говоря, человеком, получше многих. Потому что демоном делает Сила, а Светлым – душа. Душа человеческая!