ОЛЯ
Мы на явочной квартире. Это Геннадий Сергеевич распорядился привезти Спасателя сюда. Максим спит.
Мы уже знаем, что его Максимом зовут – сам представился. Не годится, говорит, за стол садиться, не познакомившись. И ребята назвались, без кликух этих своих, по-человечески: Андрей, Влад, Игорь, Николай, Сергей. Ну и я, конечно!
За завтраком было весело, благодаря Спасателю. Нет, ничего сверхъестественного он себе не позволял, просто анекдоты рассказывал очень смешно. Мы животы надорвали. Все, кроме Андрея. Бедняга кэп даже не улыбнулся ни разу. Понятно, его забота гложет. Нашему кэпу не терпится сбыть задержанного начальству!
«Задержанного». Я чуть не фыркнула, вспомнив нелепую схватку в «хрущобе». Крысоловы ведь почти упустили свою добычу и упустили бы наверняка, не случись меня поблизости. Андрей и тот признаёт действие моих чар на Спасателя. Это по милости кэпа я обретаюсь сейчас здесь, в гостиной, караулю спящего!
Сунул мне тряпку в руки и говорит:
– Медицинскими услугами не порадовала, так хоть чистоту наведи.
Говорит, а у самого глаза сердитые, словно я провинилась. Хотя, если честно, то конечно провинилась – ослушалась приказа.
Кэп воспринял всю эту историю с задержанием… как бы это поточнее сказать? Чувствительный удар по самолюбию и подрыв своего авторитета – вот как он её воспринял, историю эту злополучную. Потому и взъелся на Максима: «Я не желаю полагаться неизвестно на что!» Это он про защитный барьер. Максим сказал, что поставил защитный барьер в дверях, поле такое, которое чужих не пропустит.
А с нашими биополями он, будто бы, уже ознакомился. И что все наши электронные системы защиты – фигня. Да, так и сказал: «Фигня», – чем ещё больше задел кэпа. А главное, он просил до прихода полковника из квартиры не отлучаться!
Полковник должен прибыть один, на этом Максим настоял категорически. Вот интересно, почему?
Он явно что-то знает и чего-то опасается, этот суперэкстрасенс, – решила я. – Странно, что такой предусмотрительный и осторожный, а позволил себя подстрелить.
Я разглядываю анатомию пулевых входов: сердце, печень, верхушка правого лёгкого. Чёрт, хватило бы в одной пули! Нечеловек.
Он опять без рубахи. Спит… Видно, как грудь равномерно вздымается, пульсирует венка на шее. Нечеловек?..
Вон у него, даже во сне, улыбка на губах. Это о таких говорят: смешинка в рот попала. Попала и застряла! У таких людей, обычно, мировосприятие светлое, мажорное. У людей, а он кто?
Нечеловеческая особь мужского пола с явно выраженными мужскими наклонностями, – «классифицировала» я. И, прыснув, зажала рот ладошкой. Ладонь пахла пылью. Тотчас сладковато защекотало в ноздрях, защипало веки. Почувствовав, что вот-вот чихну, я выбежала на комнаты. И чихать сразу расхотелось.
– Командуй, кэп, – слышу. Это Влад – Чечен, его манера растягивать гласные. Он лениво говорит, но быстро действует. А вот и команда! – я навострила уши:
– Рэмбо и Чечен – в подъезд! Да смотрите, не отсвечивайте там.
Юркнув во тьму коридора, я притаилась, дав волю жгучему любопытству.
Вот Игорь с Владом топчутся у панели сигнализации… Вот отворили дверь и, с опаской, переступают порог… Ничего не произошло. Ничегошеньки!
– Защитный барьер, бля, – шёпотом выругался Бача, закрывая за ними дверь. Заметил меня, рассвирепел:
– А ну, марш в комнату!
– Есть, сэр! – И с самым независимым видом я прошествовала в гостиную. Ещё и окно открыла назло всем. Пусть подышит мой подопечный, небось не сбежит. Это он мог и раньше сделать. Преспокойненько! Однако остался, из-за меня, между прочим, остался. Неплохо бы кэпу помнить об этом! – так думала я, клокоча от возмущения. И клокотала минут пятнадцать, яростно вытирая пыль.
И конечно не услыхала, как вернулся отправленный Бачей «дозор». Звукоизоляция, а пуще, мои душевные переживания лишили меня этой возможности.
Но вот что-то пробилось сквозь глухоту: голоса… вернее, один голос – Влад! Только интонации чужие. Вместо обычной флегмы взволнованная, надрывно-спотыкающаяся речь. Что-то случилось. Господи, что-то случилось!
Бросив тряпку, я спешу к двери. Дёргаю ручку не в ту сторону, изнывая в тоскливой тревоге: что же случилось? Что?!.
Из коридора слышны обрывки фраз:
– … увидели нас – стрелять! Я двоих… не насмерть… в машину… смылись!..
Распахиваю дверь и замираю среди ребят перед оправдывающимся Владом. И последние его слова, будто спуск с крутизны:
– Рэмбо накрылся.
И я сползаю куда-то вниз, вслед за этими словами.
– Игорёк… Игорёчек! – шепчу, а по щекам слёзы катятся.
– Убит? – жёсткий вопрос сзади, безжалостный, точно удар хлыстом. – Сюда его несите. Живо! – и горячие пальцы впились в мои плечи:
– Ну-ну, сестрёнка, всё будет хорошо.
…Тело Игоря на полу, крестом. Тело…которое я любила и обнимала ещё так недавно. Боже!…
Он сказал, всё будет хорошо? Не верю. Игорь мёртв, мертвее не бывает – луч прожёг ему сердце.
СЕРГЕЙ
Невозможно привыкнуть. Казалось бы, не в первый раз, да и не в последний, а всё привыкнуть не могу. Когда молодой, здоровый парень, твой друг, между прочим!... Друг, с которым ты огонь и воду… и пуд соли… Который только что с тобой говорил, смеялся, спорил – жил, одним словом! И вот, лежит у ног твоих. А ты над ним горестной тенью, как будто в чём навеки виноват.
Оля плачет... Женщинам легче, оплачут и забудут. Нам не забыть.
Вон на Бачу просто смотреть жалко, почернел кэп. Не лучше выглядят и остальные. Один Спасатель спокоен, хлопочет себе: сел по-турецки у Игоря в головах, лодочкой сложил ладони.
И хоть осознаю умом, что пустые эти хлопоты – совсем ведь мёртвый Игорь, совсем! – а душа не верит, не хочет. Она, крылатая, надеется на чудо.
И чудо тут как тут! Маленькое, правда, но бесспорное. Между ладонями, секунду назад пустыми, уже светится что-то, проницая сквозь пальцы. А он поигрывает им, крутя, будто шар, Покрутил так и пальцы развёл…
Оно не выпало, а… потекло. Потекло-побежало, сперва по ладоням, потом охватило предплечья и остановилось у локтей. Теперь его руки одеты в дымку, газ или туман?.. Искрящаяся сизо-голубая субстанция! И в комнате пахнет озоном.
– Как насчет поучаствовать? Нет желающих? Ну, как хотите... – Он улыбнулся загадочно: – По крайней мере одному из вас это должно быть интересно.
Мы задвигались, отмирая. Я только сейчас обратил внимание, какая была тишина!
– Вам нужна помощь? – опомнившись, лязгнул Бача.
– Нужна, – подтвердил Спасатель. – Я в неважной форме, – признался он.
И опустил сверкающие пальцы на обнажённую грудь Игоря. Они вошли в человеческое тело, как остро отточенная сталь!
…Общий вскрик — гипсовое личико Ольги на грани обморока – мы стремительно соскальзываем в нереальность. А я быстрее всех, ибо знаю уже, что меня ждёт. Понял, догадался! Но не только не воспротивился, а сам сделал первый шаг. Туда, на жёлтый квадрат, перекрещенный тенью оконной рамы. К телу Игоря. И Спасатель призывно сиял мне навстречу, а в мозгу раздавалось:
– Сны видишь?… Тоскуешь?... Иди-ка сюда, куманёк – спутником будешь!
Вслух он велел мне сесть поудобнее напротив него, Влада поставил у меня за спиной. Вы, говорит, его ангел-хранитель. Оберегайте, чтоб не шлёпнулся на покойника во время сеанса – это, мол, вредно ему. Кому это вредно, мне или покойному, он объяснить не успел.
Усиленный домофоном хрип резанул по нервам, и без того перегруженным до отказа. Едва смолкнув, хрип опять повторился, перейдя затем в жалобные стенания.
Бача сорвался с места, а через секунду выкрикнул:
– Да сделайте же что-нибудь! Тут полковник… одеревенел, задыхается!
– Мать твою! – простецки бухнул Спасатель, сконфузясь ужасно. Перед Ольгой-то! И так, с пылающими ушами от огорчения, он громко сказал: «Войдите!» ; после чего полковник ввалился в комнату.
После такой встряски наш бравый Борода смотрелся бледно, и сбивчивые объяснения Бачи бодрости ему не добавили. Я поймал его цепкий встревоженный взгляд, устремлённый на Спасателя, прямёхонько на его спину – там есть на что посмотреть. Глаза у полковника расширились, он тоже вступил в нереальность.
– Не отвлекайтесь, – одёрнул Спасатель. – Сейчас я начну считать, а вы возьмёте меня за обе руки, выше кисти. Предупреждаю, будет немного странно.
– Один, два, три... – начал он.
Я глубоко вздохнул и погрузил пальцы в светящуюся голубую мглу…
Знаю, парадоксально звучит, но это было как… мгновенное падение в бездонную воронку! Весь мир вокруг меня сжало в одну тугую яркую точку, канувшую на дно моих зрачков. Там он и пропал, на прощанье звенькнув, а я... я вынырнул. В огромное, безмерное! пространство. Его безмерность подавляла, она ощущалась сразу, но не органами чувств – кожей души, так бы я сказал точнее. И это сейчас бы я так сказал!
Тогда мне было не до сравнений, я пытался «измерить» глазами вовсе не предназначенное для человеческих глаз. Долго пытался, пока не понял: я не слеп. А смотреть не на что, потому что разум отказывается ЭТО воспринимать.
И я испугался. Даже не страхом плоти – последним ужасом распадающейся личности! А успокоил меня голос Спасателя:
– Не бойся, Серёжа. Чем бояться, лучше представь, что ты в виртуальном мире, так легче сохранить рассудок. Ну, вот… Представь себя в виртуальной реальности: смотри, слушай, если понадобится – помоги.
...Вначале был звук. Эхо… Эхо медленных, мерных шагов. Потом разомкнулось пространство, точно вздёрнули полог, и взору предстала большая каменная площадка на вершине горы. Вся утопающая в туманном мареве. Туман клубился и стекал с её краев – в Бездну! Такая же Бездна была вверху. Недоотражённая нижним своим подобием – мешало плато – она тяжело нависла над ним, грозя стереть, поглотить этот островок устойчивости.
На память пришло земное сравнение: нейтральная зона, место встречи. Вот только кого и с кем, я пока не знал, но уже заметил одинокого человека в тени утёса. Мне захотелось его рассмотреть, и моё желание исполнилось. Вот он совсем близко. И теперь я узнал его! Это был Он, властитель моих снов. Тот, кому я беспамятно адресовал мою странную тоску по высокому.
…Он стоит, наклонив голову, словно прислушиваясь к чему-то. Через плечо перекинут светящийся алый плащ. И сам Он весь в алом, приглушённо сияет, будто костер в сумерках. И мне светло…
Зачарованный, я почти упустил момент, когда этого света стало больше. Потому что Он пошевелился. Потом неуловимо-быстро расправил плащ, взмахнул!..
Точно огненное крыло распустилось в неподвижном пока воздухе и сложилось опять, хлопнув ветром.
Ветер набрал силу, запел, загулял по-над пропастью, растрепал и сдёрнул в Бездну клочья тумана. Стало почти темно. И пришёл страх, заморозив душу могильным холодом. И явилась… Она! Фантастическая фигура – гигантский скелет, символ Смерти.
И были волосы Её – белая вьюга.
И был саван Её – пыль веков…
…Они двинулись навстречу друг другу, сойдясь точно в центре плато. И закружили в зловещем танце – пепел и пламя! – противостоя, но не касаясь друг друга, то расходясь, то сближаясь…со стороны – почти сплетаясь друг с другом во взаимоопасной близости. И неуклонно наращивая темп.
Вот уже не различить отдельных движений: две стихии, два смерча, две Силы! – танцуют над Бездной, на самом её краю.
И раздался Её смех, будто шелест сухой листвы. И Его стон:
– Изнемогаю… – А потом опять: – Силы небесные, силы земные… Прощения!
Я увидел, как резко швырнул Он Ей прямо в лицо скомканный алый плащ! И покачнулся… Она исчезла в угольной тьме, а я, не знаю уж как, сумел удержать Его от падения. И услышал:
– Спасибо, Серёжа!
Всё исчезло: мрачная гора, одинокий утёс на вершине и отпылавший теперь костёр.
Вновь нахлынули чуждые разуму ощущения абсолютно чужого мира, но я уже не испугался. Понимаю, Он где-то тут, рядом. И я спросил, потому что не мог не спросить:
– Что это было, Учитель? – не очень рассчитывая на ответ. Но ответ пришёл:
– Вечный танец бытия на ладони Судьбы.
Вот так.
А ещё ОН сказал:
– Обычно всё заканчивается не столь грубо, Серёжа. Сегодня я был непочтителен с Костлявой Леди. Нельзя. Нельзя нарушать правила! За это бывает расплата, и хорошо, если на человеческом уровне. Однако пора домой.
– Один, два, три…
Снова падение в бездонную воронку, и вот я дома. То есть конечно не у себя, а на явочной квартире. Всё равно, приятно до невозможности! Чувствуешь твёрдый пол под собой, ветерок из окна на вспотевшем лице… А чудеса и красоты чужих измерений пусть себе подождут. Будет время, осмыслю. Сейчас у меня тайм-аут на мозговую деятельность. К тому же с глазами что-то… кружится и мелькает цветной калейдоскоп. И усталость такая, словно я перетренировался – каменная усталость.
Но вот и зрение наладилось. Я гляжу на крепкую треугольную спину, поигрывающую мышцами при каждом движении. Знакомая спина, – это Игорь. Надо же, как и не умирал! По-моему, он вообще не понимает, что с ним было. Зато понимают остальные. Оля вот, опять плачет! Теперь, надо думать, от радости? И ладошки сложила молитвенным образом. А недавнего покойника уже облапили Чечен и Свисток. Тормошат беднягу, дёргают, щиплют – всего исщипали! – в бестолковом, щенячьем, восторге.
– Рэмбушка, чёрт, ты правда живой, курилка? Не прикидываешься? А ну докажи, подай голос!
– «Гав», – довольны? – и рассерженный Игорь взывает к начальству:
– Геннадь Сергеич, уймите психов, пока они меня не разнесли на запчасти!
Но у Бороды столбняк, он временно ничего не может, только очень смешно, по-рыбьи, открывает и закрывает рот. Зато Бача в ударе!
Бачу пробило на теософию: рассуждает о чуде наш скептик-кэп, сроду не веривший ни в Бога, ни в чёрта – ни в какие чудеса!
Среди общего гама я не сразу расслышал Спасателя.
– Серёжа, отпустите. У меня вертолёт.
Оказывается, я всё ещё держу его за руки. Они уже не светятся. Мы стоим на коленях лицом к лицу, будто сросшись друг с другом на манер сиамских братьев. И лицо у Спасателя зелёное. Я взглянул на часы: прошло десять минут. Ещё загадка, – мне казалось, мы были ТАМ целую вечность.
– Пусти… Вертолёт!..
Пальцы свело на его руках, не разжимаются пальцы. Уф, разжал, – лети! Что за вертолёт такой? И на хрена он ему?..
Я с трудом поднимаюсь на ноги. Боже, какая вселенская усталость… Интересно, а ему каково?
…Он сунулся к двери, расталкивая ребят. Что…что такое?.. Ах, ну да – рефлексы! То есть, чудеса чудесами, но приказ о задержании никто не отменял.
– Отставить! – рявкнул Борода, но с опозданием, – «вертолёт» уже приземлялся. В очаровательной мизансцене, когда много людей держат одного, и которого держат, всё время выворачивает им под ноги. Такой, то есть, кромешный «вертолёт»!
– Чтоб я сдох! – просипел Спасатель с большим чувством. Это когда его уже отпустило, наконец.
Наши-то отпустили ещё раньше, даже стул ему принесли и усадили на стул, потного и сердитого. Над ним наклонилась Оля с мокрой салфеткой в руке.
– Ну всё, сестрёнка, всё. Стерильно! – отмахнулся он через минуту.
А Борода подготовил прочувствованную речь. Мол, спасибо, за Игоря, и ещё, чтобы он нас простил. Нескладно потому что у нас всё вышло сегодня. Главное, коротко и по существу, – нам понравилось. Нам понравилось, а Спасателю нет.
– Нескладно, надо же, – фыркнул он. Набрал воздуху и выпалил сердито:
– Вот что, полковник, уводи своих вояк к такой-то матери! Здесь скоро жарко станет.
Он поискал глазами рубаху, и её принесли.
– Так вы считаете… – начал Борода.
– А вы как считаете? – огрызнулся Спасатель. – Не слишком ли быстро мой визит перестал быть тайной для мафии? Нет, взрыв в Хамовниках был ловушкой, западнёй, куда я и угодил. Не мог не угодить! И явки… – он, сопя, застёгивал пуговицы, – очень удивлюсь, если только одна.
Словом, господа, делайте выводы. А с меня хватит на сегодня смертей.
В общем, нам дали понять, что кто-то стучит в Управлении. И уж конечно этот кто-то – не мелкая сошка. В результате, мы сильно приуныли.
– Чего загрустили, крысоловы? – спохватился наш судья, сменяя гнев на милость. Его подвижная физиономия отразила некую забавную мысль.
– А неплохой автограф, – поделился он, – и место удачное, возле двери. Что значит удачно распрощаться с завтраком!
– Уходя, вы эту дверь прикройте, – наставлял он нас, – чтобы ловушку не было видно. Надеюсь, замысел ясен?
Оценив коварство «замысла», мы засмеялись. Довольный Спасатель вскочил на подоконник. Никто уже не пытался его задержать. Я окликнул:
– Учитель!
– Аюшки?
– Учитель, куда вы сейчас?
– Хороший вопрос… – почесал он в затылке. – Ну, прежде всего, подстрахую вашу ретираду. А после не знаю – махну куда-нибудь! В какую-нибудь берлогу. Мало ли в Москве берлог.
Огорчённого полковника успокоил:
– В пятницу приду. К вам, – подчеркнул он, – вам верю. Тогда и детали обговорим. Но только учтите, сценарий будет мой: чтоб тихо-мирно, никакой стрельбы – бескровная операция. Я всё-таки целитель, а не громила.
– Приятно было познакомиться! – Кивнув нам на прощанье, он исчез.
О Л Я
Госпиталь Управления вовсе не то место, где можно успокоить развинченные нервы. У меня же всё буквально валилось из рук. Пока меня не отпустили. Это Геннадий Сергеевич посодействовал, он душка! Не я одна, мы все, оперсёстры, так считаем. Что он из командиров самый заботливый.
Это по его предложению, например, наши неуклюжие робы сделали более лёгкими. При той же пуле-жаро-непробиваемости они теперь меньше затрудняют движения, и мы во время боя можем не только ходить, но и бегать. И даже ползти.
Вот и я сейчас… ползу! Как иначе назвать черепашью скорость, на какую способны мои бедные ноги? Ползу, обдаваемая жаром раскалённой печи: и снизу, и сверху жар. Чувствуешь себя вафлей, испаряющей последний остаток влаги. Мой стильный комбинезон совершенно прилип к телу, чёлка приклеилась ко лбу. В такую жару моя грива – сущее наказание!
Разгуливать по Москве гораздо приятней в робе в такую жару. Пожалуй, несколько экстравагантно, но это мы переживём. Прохлады ради! Ради прохлады можно и в скафандр… или на северный полюс, да, сестрёнка?
Сестрёнкой сегодня назвал меня он, и я, в который раз, возвращаюсь к мыслям о Спасателе.
Не надо семи пядей под чёлкой, чтобы смекнуть, как не терпится кое-кому в Управлении прибрать к рукам эту бесхозную силу, разыграть карту Спасателя против мафии. Потому что те его боятся. Так боятся, что даже не решились добить. Даже имея такую возможность и поняв, что и он уязвим.
– Где-то он сейчас? В какой берлоге укрылся?.. – гадала я, косясь на сонные туши домов, воткнутые в желе послеполуденного зноя. На пыльную зелень скверов, обречённую плавиться до часа вечерней прохлады. На редкостно негустую для первопрестольной толпу пешеходов, спешащих, подобно мне, к спасительным норам. Где будет покой и прохлада, прохлада и покой… Господи, и это май месяц!
В метро бы сейчас: одна станция, и всё! Нет, нельзя, дом недалеко – дотопаю. Надо экономить. Я транжира, мама права. Взять хоть этот дурацкий комбинезон: половину жалованья вбухала и вот иду теперь, прею. Утром обрадовалась-то как… – «В штатском, Оля, в штатском» – хотела ребят поразить, но никто не заметил. Кроме него. Он, даром что нелюдь, один только и оценил!
– И где-то он теперь?.. Как себя чувствует, бедняжка? – напоследок подумала я, ныряя в гулкий прохладный подъезд. И моментально забыв о том, кто полчаса занимал мои мысли.
…Раздеться, перво-наперво раздеться и – под душ! Смыть поскорей этот липкий, противный пот, от которого чешется всё тело.
Туфли долой! – я сбрасываю их. – Теперь комбинезон… – прыгаю на одной ножке, застряв в брючине. – Уф, наконец-то! – и холодею:
«Трифону забыла рыбы купить. Да как же я?…» Не миновать теперь кошачьей истерики.
Мой Трифон – Треф обожает рыбу и терпеть не может сухой корм.
…Расстроенная, я бегу в ванную.
Ванна мокрая, мыло тоже, полотенце – хоть отжимай. Наверняка, это мама купалась, заскочив между сменами (она учительница).
Может, догадалась Трефу рыбки купить? – с надеждой думаю я, нежась в упругих струях. Есть хочется, но это потом. Это подождёт. Сперва полежу под кондиционером.
Нагишом прошлёпала я по коридору, не стесняясь ничьих глаз. Ведь живу одна в просторной профессорской квартире. Жаль, скоро эта лафа кончится: приедет отец, и мы с ним не уживёмся. Мама вот тоже… не ужилась.
В спальне темень, шторы плотно задёрнуты, остуженный кондиционером воздух приятно холодит кожу. Мамуля-солнышко, как здорово, что ты заглянула сегодня! Что отдыхала тут, разомлев от жары.
– Красота! – раскинув руки, я со стоном лечу в долгожданный покой необъятного дивана…
– Мяу! – Тёплое и пушистое ударило в спину, прокатилось и юркнуло вниз. «Треф, негодник!»
– успела я подумать. И тут меня… подхватили. Две сильных, явно мужских, руки.
– Осторожно, сестрёнка, котика задавишь. Даже не одного…
Инцидент прокомментирован. Меня усадили на диван – надо отдать им должное, руки тут же убрались – и тихий баритон спросил полуутвердительно:
– Халат в шкафу?
Я молча кивнула, не осознав, как это глупо, кивать в темноте. Но кивок увиден и понят. Чуть погодя, шелковистая ткань обняла мои плечи. И это сразу вернуло мне утраченную уверенность в себе.
Миг, – и отлетела штора! Я смотрю на обладателя крепких, уверенных рук. Жмурюсь от яркого света, кутаюсь в халат и смотрю.
Как он натягивает брюки. А внутри у меня всё буквально кипит! Потому что я узнала его сразу и… вот, значит, какую «берлогу» он имел в виду!
– Как вы сюда попали? Откуда у вас мой адрес? Что всё это значит, в конце концов!? – грозно атаковала я, памятуя его умение владеть инициативой. Уж этого я тебе, голубчик, не позволю!
Он молчал. Он был смущён. Словно не знал, чем оправдаться и что предпринять. Невероятно…
– Могли хотя бы предупредить, – проворчала я, уже спуская пары.
Он осторожно улыбнулся:
– Поспешил… Поспешил с выводами. Вечно спешу! – и слегка развил тему:
– Например, уверил себя, что мы уже на «ты».
– Это ещё почему? – снова ощетинилась я.
– Да вот… не могу забыть одну милую девушку. Что утирала мне заблёванную физиономию и шептала так трогательно: «Тебе лучше? Тебе лучше?» Вроде недавно совсем…
Теперь настала моя очередь смущаться.
Хуже того, мне стало стыдно. Ну чего, в самом деле, я на него наехала? Чем моя берлога хуже всякой другой? Даже лучше! Он очень разумно поступил: кому придёт в голову искать его здесь?
Потом я призналась себе в истинной причине моей злости: меня застали голой, только и всего. Но тут уж он совсем не виноват.
Откуда он мог знать, что я приду так рано. Он может и встречаться-то со мной не собирался…
Однако следующая мысль повергла меня в состояние паники. Как я могла забыть?!
– Адрес! – завопила я, не на шутку испуганная и возмущённая. – Ах, чёртов телепат… ты в голове моей покопался!
– И вовсе не в твоей, вовсе не твоей голове я «покопался», как ты изволишь выразиться… – зачастил он, убедительно сложив ладони. А сам постреливал в меня зелёным, наглым, нет, просто бесстыжим! взором. «Успокоил»:
– Это я Игоря обобрал. – И справился участливо:
– Ему, как будто, твой адрес уже ни к чему?
Вот кого совершенно не касаются мои отношения с Игорем, так этого нахала. И я сообщила ему всё, что о нём думаю: как это подло, потрошить память беспомощного, больного человека! И ещё после этого считать себя целителем!!?
Он стал серьёзен. Сел скромно на краешек дивана, знаком попросив меня присесть.
И я, присмирев, устроилась рядом. Мне было любопытно, что он скажет. В нём, как будто, боролась привычка к скрытности – обычная осторожность нелюди в мире людей – с желанием открыться. Сейчас, впервые с момента нашего знакомства, в его лице проглянула усталость. И я подумала, что он, возможно, старше, чем кажется на первый взгляд.
– Память больного, тем более, здорового человека – запретная зона, – твердо сказал он. – На этот счёт ты можешь быть совершенно спокойна, Оля. Нет, я не «потрошу» память живого. Не смею! – подчеркнул он. – Иное дело усопший. Только что погибший или обречённый умереть человек. – Поманив меня пальцем таинственно:
– Мне, видишь ли, знать непременно надо, чт; возвращённому к жизни подарить. Какой дар этой личности предпочтительнее: целителя или художника? Иных даров не имею, – простодушно развёл он руками, словно извиняясь за скудость «даров». Потом, наклонясь ко мне, добавил:
– Согласись, что для этого сведения кое-какие о человеке необходимы.
– Мой адресок например, – ввернула я. Чёрт меня дёрнул за язык!
Он хлопнул себя по коленкам и захохотал.
– Вот язва! Вот ведь язва какая! – веселился, – я, можно сказать, из сил выбиваюсь, демонстрирую полный душевный стриптиз… а у неё одно на уме.
– Между прочим, мы опять перешли на «ты», – подловил он меня. – Значит, мир? Мир? – сердечно протягивая ладонь: полно, мол, обижаться!
Поколебавшись для вида, я с важностью подала свою. И поспешила воспользоваться перемирием.
– Раз ты такой хороший, ответь, пожалуйста, зачем драку затеял? – приступила я к допросу. – Тебя, между прочим, запросто пристрелить могли. Было и такое распоряжение, «на случай крайней опасности».
– Именно-именно, – поддакнул он, – вот и я говорю, ксенофобия – страшное дело!
Округлил глаза, весь как-то скособочился, съёжился весь… Состроил плаксивую мину и завёл «беспризорным» гнусавым фальцетом:
– А я, гражд;не, тихо сидел, в носу ковырял. Вот сижу себе тихо, исцеляюсь себе… Задремал человек, и тут!..
«Нечисть!.. Нелюдь!..» – дико оскалил он зубы. – «Нечисть… у-у, нелюдь!» – пояснив:
– Это про меня. Аж в мозгу заскворчело, гражд;не! Проснулся-вскинулся я: мама р;дная… Пять амбалов при исполнении, пять стволов при амбалах… И всё на меня – того гляди, испепелят! Куда деваться? С перепугу я прямо в окно сиганул, но неудачно…
Он вовсе теперь лицо перекроил на скандально-кликушеское. И, с привизгом даже:
– Схвати-и-или!.. Об пол урони-и-или!.. Руки вяжут, ногами топчут… Попался, кричат, нечистая сила! Сейчас, грозят, мы тебя, нечистую силу, – в Управление свезём!
Я уже икала от смеха, а он всё не унимался. Продолжал вдохновенно «вешать лапшу» без стыда и совести.
– …Рванул тут я рубаху на груди: пятеро на одного, мол? И тогда вышел Игорь и в честном бою уложил меня в первом же раунде! Вот как было дело, граждане, и чтоб я сдох, если не так. – Он высунул язык, тяжело дыша.
– А потом? Что было потом? – подзадорила я.
– Потом… – сморщил он лоб, затрудняясь «вспомнить». Наверно придумать не успел. – Потом?.. Ну, мы ещё повеселились чуток… Пока не явилась некая прекрасная леди и порушила весь кайф!
– Браво! – искренне похлопала я. – Ты врун отменный, можно сказать классический враль – а-ля Мюнхгаузен! Жаль, только вот… – притворно вздохнула я, – жаль, зря старался, бедняжка. «Некая прекрасная леди» уже порасспросила ребят…
– Оля, – перебил он, – Оля, ответь, только честно… не как я. Почему ты вступилась за меня? Ты затем и прибежала, чтобы вступиться, верно?
Не знаю, что он там себе навоображал. Ответить я не успела. Потому что он начал меня целовать. Сперва с опаской, едва касаясь губами, потом всё смелей и смелей. Я не оттолкнула его сразу, и это было моей ошибкой.
Ни к чему не обязывающий поцелуй, затягиваясь, превращался в обещание. И вот, его губы начали требовать, а рука скользнула за отворот – «случайно», конечно! – нашла грудь и притихла на ней. Он застонал.
Открываю глаза: близко-близко его лицо, почти исковерканное страстью, и тусклый загадочный свет из-под ресниц.
Такая вот картинка, «гражда;не»! Сказать, что я струхнула, значит, ничего не сказать. Вспыхнула мысль, обжигая беспощадной ясностью: это же НЕ ЧЕЛОВЕК! Что ты делаешь, Олька?!
Я попыталась вырваться, но меня не отпустили. Две зелёных крыжовины влажно сияли с улыбающегося лица, симпатичного и совсем не страшного. А волнующий баритон приглашал к сочувствию:
– Не бойся! Я просто изголодался, не бойся..
- Ужас какой! – чуть не фыркнула я. Мне стало смешно и… досадно. Притягиваю я их что ли?.. Вот пожалуйста, в кои-то веки попался не как все, и тот – бабник! Ну да, юбочник, волокита, бабник, очередной в моей «коллекции». И все повадки налицо, только коронной фразы не хватает. Ах, не хватает?
– Ты не пожалеешь! – подарил он стандартный образчик мужского самомнения. И я, смеясь, покорилась своей участи. Судьба…
– Задёрни штору.
– Не хочу, – заупрямился он, оглянувшись на солнце. – Пусть завидует!
Что сказать?… Если коротко, жалеть не пришлось.
Редко с кем из мужчин бывало настолько хорошо, да пожалуй, ни с кем. Нет, ничего сверхъестественного, у него оказалась душа художника. Нечасто ведь попадаются художники в сексе, ещё реже – искренние и нежные мужики. Вот почему я решила, что мне повезло. Что это мой мужчина!
…Солнышко незаметно зашло за дом, и в комнату мягко вползли сумерки. Отпылав, мы ласкали друг друга, знакомясь, привыкая – присваивая. Я осторожно массировала шрамы, они совсем зарубцевались.
– Завтра и следа не останется, – похвалился он. Но тотчас спросил испуганно:
– Эй, ты больше не считаешь меня монстром?
– Не считаю, – успокоила я его. И чмокнула в нос! В этот рыжий веснушчатый нос, который так славно портил обладателя, лишая звания красавца, на какое иначе тот мог бы претендовать.
– Скорее ангелом! – воскликнула я от всего сердца.
– Ангелом?.. – с сомнением протянул он, примеряя столь лестное определение.
Его глаза смеялись. – Приятно, конечно… Но вынужден отказаться от высокого чина. Решительно отказываюсь!
– Ангелы ведь, они что? Они ведь существа идеальные, – рассуждал он, играя моими кудрями. – Они ведь не тискают малознакомых медработниц, ангелы эти самые. И, как правило, ничего не едят. Я тебя убедил?
– Нет! – радостно сообщила я.
– Ну, в таком случае, я особая разновидность в этом семействе, ибо вот-вот скончаюсь от голода, – предупредил он, томно развалясь на диване и руки сложив, как на смертном одре.
– В семье не без урода! – с чувством пропела я. И поплелась на кухню, к кастрюлям и поварёшкам.
...Вообще-то, стряпуха я неважная. Хотя…вот это мясо в фольге, кажется, удалось. Да, очень недурственно! Но яичница с помидорами и пирог на «скорую руку» исчерпали мой кулинарный порыв. Пришлось прибегнуть к консервам. Я пооткрывала их все, в надежде, что не съедятся. Напрасно надеялась, их съели.
Нет, что я говорю – смолотили! Вместе с львиной порцией мяса и яичницей. Всё это обильно уснащалось перцем и горчицей и исчезало со страшной быстротой. Причём мне досталась самая малость.
– Вот и заморил червячка! – жизнерадостно просиял он, не преминув справиться о десерте.
Пирог к чаю его воодушевил! Я предусмотрительно положила себе на тарелку кусочек побольше, остальное ушло в пользу «голодающего».
Быстренько уничтожив своё, он проявил трогательную заботу о моей фигуре, намекнув, как сильно вредит мучное женской привлекательности! И я согласилась разделить с ним свою часть пирога, но… потребовала сатисфакции.
– Чем могу служить? – недовольно нахмурился он, догадываясь, что меня мучит любопытство.
Я спросила о том, что всегда меня занимает, если приходится слышать о «проделках» Хозяина.
– Как ты узнаёшь, где случилась беда? Катастрофа, например?
– Молодец! – похвалил он. – Молодчина, что не спрашиваешь, как я попадаю в нужное место. Обсуждать с не физиком принцип телепортации есть вернейший способ лишиться сладкого! А так ничего, справлюсь так-то, – обнадёжил он и… схватив мой пирог, победно вонзил в него зубы!
– Это нечестно, – промямлила я, прощаясь с приманкой.
Но он был великодушен.
Дожевав последний кусочек, облизнулся и провозгласил: «Ода боли!» Вот что я услышала:
– У боли такой… назойливый алый вкус, сестрёнка. Она всегда соло – соль! Скрипичная альтернатива изжелта – пресной устойчивости. Для меня – верный росчерк беды на волне информационного моря, магнетический зов к сопереживанию и утолению. И личная жажда покоя.
– Ничего себе, побудительный мотив, – ужаснулась я. Но присмотревшись к его безмятежно-лукавой физиономии, погрозила пальчиком:
– Э-э-э… Врёшь ты всё!
– Может вру, может – нет, – ехидно показал он мне язык. – Тут ведь всё как? Тут ведь всё на уровне рефлексов, сестрёнка, всё по Павлову.
И никакой героики, – поддразнил он меня, – ни тебе рахметовских гвоздей, ни ангельских крыл. Болит – уйми. Рутина…
– Постой-постой, – спохватилась я, – а как насчёт мёртвых? У них, как будто, ничего не болит.
– Болит у планетарной памяти, – пояснил он, – и дооооолго ещё «болит», и ещё как! Только стоит взлететь да сделать посыл, то бишь, мыслеволны забросить… Помнишь сказку: «Старик ловил неводом рыбу»? Примерно так, забросишь и выудишь. И завертелось… Столько этой боли, столько горя!..
– Ага, – торжествуя, вскричала я, – всё-таки соврал, трепач! Нарисовался тут, понимаешь… запрограммированным чудищем, вот! Нет бы просто сказать: жалею, мол?
– Это ты «просто» жалеешь, сестра милосердия, – проникновенно сказал он, – а у меня не так. Я жалею авансом, и её, эту жалость, долго потом отрабатывают. Всю жизнь. Вот тебе чистая правда, милая.
Помолчал, пестуя на коленях Трефа…и бухнул вдруг, как с колокольни:
– Ты хочешь примеров? Их есть у меня! – Его разбирал смех…
– Да вот… не далее как утром… имел удовольствие ха-а-арошую свинью подложить! – веселился мой чародей, усмиритель голодных котов и сердитых женщин. Заражённые его весельем, веселились и мы, каждый на свой лад: кот мурчал одобрительно, я смеялась. Просто так, за компанию. Чего не посмеяться-то?
– Каку-ую свинью? – звонко хрюкну
ла я, совсем себя рассмешив.
– Отменную, – радостно сообщил Спасатель. – Вашему грозному ведомству, милая.
– То есть? – опомнилась я.
– Да уж что есть, то есть, – подхватил он, жмурясь, как кот на солнышке, – один теперь целитель, а второй художник! – И, ссаживая разыгравшегося Трефа, непонятно прибавил:
– Два очка в пользу гармонии!
– Игорь… – вслух подумала я, не сомневаясь, что целителем будет Игорь.
– И Серёжа.
– Серёжа не умирал!
– Увы, – покачал головой Спасатель. – Он был со мной там, откуда нельзя возвратиться прежним.
И вскинулся восхищённо:
– Вот человек! Это прелесть что за человек, Оля! Понимаешь, он ведь доподлинно знал, на что идёт. И не отказался! Таких мало.
– Он тебя учителем называет, – вспомнила я. – Почему?
– Ну, это понятно, – снисходительно улыбнулся Спасатель. – Целительский дар кто ему передал? Я. Имею теперь некоторую популярность среди Серёжи. Учитель, мэтр, авторитет, в смысле - наставник.
А вот я усомнилась. И очень серьёзно усомнилась, потому что лицо!.. лицо у старлея в момент воскрешения Игоря было, как у человека, вкусившего Божественное откровение! Вспомнив, я неосторожно рассказала об этом Спасателю.
…Вот когда я его достала. Говорят, посеешь ветер – пожнёшь бурю? Так и случилось. «Буря» заметалась по дому, натыкаясь на все углы, да что там буря – настоящий ураган всполошённой энергии! И я металась следом, не находя чем его успокоить.
И со мною вместе металась мысль, брошенная в сознание, словно щепоть соли в воду:
«Выходит, художник-то Игорь. Но почему? Почему я не поняла, не разглядела в нём? Больше года встречалась – не разглядела. А вот он разглядел. Ах, ну да, телепатия и всё такое…»
Не успев додумать, я клюнула телепата в спину, так резко он затормозил. Обернулся, и на меня, мол, что же это получается?
Ничего уже и показать нельзя, – враз обожествят! И шёпотом от волнения спрашивает:
– Да знаешь ли ты, какие вы великие путаники?!
– Кто? – не поняла я.
– Вы, люди, – обвиняюще ткнул он в меня. Себе, значит, отвёл более почётное местечко в иерархии развития. Нет, каково?!
И я набрала побольше воздуху, чтобы разразиться пламенной речью в защиту человечества. Но не разразилась… Во-первых, я с детства привыкла слышать от знаменитого своего отца – он «препод» бионики в Гарварде – ещё и не такие шпильки в адрес людской несостоятельности.
А главное, мне захотелось, гм… пожалеть этого «отщепенца». У него был несчастный вид, неприкаянный какой-то… Растерянный и совсем-совсем взрослый. Так ему не шло, он обязательно нуждался в утешении.
И на цыпочках женской чуткости я потянулась к страждущему…
Как же с ним просто, – думала я, отдыхая в кольце его рук, – наверно, ни с кем не бывает так просто. В ответ на ласку – океан благодарной нежности, щедрой и доброй мужской силы, не устающей дарить.
Он и уснул, не выпустив меня из объятий, снова в ладу с собой и с миром – доволен.
А у меня проблемка, мне надо в ванную. Я вяло корю себя за легкомыслие (не позаботилась о контрацепции, дурёха) и пытаюсь встать. Не тут-то было! Он заворчал во сне, как большой несговорчивый пёс, у которого отбирают любимую косточку. И наложил на меня «лапу» – ногой придвинул, чтобы не сбежала!
И я заснула, присвоенная и счастливая. А утром проснулась одна.
Не правда ли, оконный проём настежь в таких случаях достаточно красноречив?
* * *
Карать!…
Он взмыл свечкой в ночное цветное, оголтело кричащее небо. Свистнул ветер, упруго обжав щёки, сдул аромат Ольгиной комнаты, её самой, зацелованной им напоследок. Всё! Миг сожаления об оставленном счастье выброшен и забыт.
– Карать мерзавца, пока я совсем не остыл.
Освежив в памяти образ мёртвого Игоря, себя в ванной клетке, исходящего кровью, он приговорил:
– Карать!
Воздушный бассейн над городом был проутюжен за полчаса. Ни рекламных красот, ни оживлённого ночного шума не впускали сенсоры. Только мыслезапах. И уподобившись хищнику, он рысил по горячему следу недавнего прошлого. След вёл за город.
Вот просверкал последний квартал центра… Вот окраина изогнулась в центростремительной зависти… И путеводная нитка шоссе размоталась в оазис лесных фешенебельных дач!
Над одной из них он замедлил полёт и снизился, не замеченный охраной. Даже собаки его не почуяли. А может, почуяли, но… смолчали.
…Заместитель директора Управления генерал Н. отходил ко сну. Небывало жаркий в этом году месяц май и по службе выдался «жарким». Сон стал роскошью, чем-то вроде награды, которой он и его подчиненные время от времени себя поощряли. По завершении очередного дела, например. Сегодня как раз был такой день.
Долго ворочалась и вздыхала жена по ту сторону широкого ложа. Наконец, затихла, убаюканная шелестом древесных теней за окном. Уснул и он.
Но на первом же сне проснулся! Ощутив, что не один… в себе. Это было невыносимо: в мозг его, заповедное вместилище личности, что-то пыталось залезть.
Вернее, уже пробралось туда – чужое, зловеще-огромное – втискивалось под череп и ворочалось там, устраиваясь. Бормоча и брезгливо фыркая:
– Как в сортире!.. Истинно, Бог шельму метит. У-ф-ф…
Вмиг покрывшись холодным потом, он захотел позвать жену – голоса не получилось. Только свист, пародия на спущенную шину. Сердце забилось отчаянными толчками, вбрасывая адреналин.
«Бежать! Скрыться!» – вопило всё в нём. Но бежать он не мог, да и некуда было скрыться. Он лежал, распятый на собственном ложе едким ужасом понимания. С каждой секундой понимание закреплялось, обретая незыблемость факта. И только поспешная мысль, на этот раз собственная, а не чужая, билась, отыскивая трещину в этой незыблемости: «Он не сможет… не станет!.. Гуманист… пацифист… Ты же слушал запись!..»
Но её мимоходом прихлопнуло, как назойливую муху:
– И не надейся, я лукавил.
А в мозгу уже творилось что-то, совсем несообразное. Раз за разом его перетряхивало, точно пыльный, набитый хламом сундук. Грубо так, по-хозяйски бесцеремонно.
Перед глазами мелькали кадры из его полузабытого прошлого, а чужой, сердитый голос их «озвучивал»:
– Детство сопливое – учёба – женитьба – служба – чины! Где чины, там и вины, или я ничего не смыслю в карьеристах? Нет, смыслю! Пятерых подсидел-подставил и – в гору. Те-те-те-те-те… А это что? Это как бы и не по правилам… Карьерист-мздоимец? Ну да, вот и счета пошли! Аккуратненько, через подставных лиц – не взятка, нет! Так, маленький презент за умолчание.
– Эй, тебе что, генеральского жалованья не хватало? – рявкнуло под черепом и, не дожидаясь ответа, «мародёр» продолжил:
- Всё бы хорошо, но… пятно! Плевок на мундир однако… Смачный какой плевок, значительный… Кто же плюнул-то так неосторожно? А сынок удружил! Взял и с экстремистами снюхался, пока батька «на стенке».
Ну, сынка из дерьма вынуть, окоротить… Никто, кажись, не расчухал. Из своих! Зато чужие не проморгали. Шантаж. Ну, знамо дело, «живота»! И денег, денег побольше! А что, услуга за услугу. Вон, две операции проваленных - за так что ли? И явки, но это потом… Сперва субъекта одного сдать с потрохами.
Олуха одного легковерного. Приманить и сдать!
Генерал, глядя с нарастающим ужасом, как раскручивают перед ним цепь событий его жизни, при последних словах окончательно съёжился, головой вдавился в подушку, даже зачем-то глаза закрыл. В ожидании расправы, должно быть. Вот сейчас, вот…
– Сколько же ты слупил за меня с Организации? – прозвучало в мозгу. И ловкие щупальца выудили новый факт:
– Ба! 30000 зелёных – только-то? Продешевил…Я стою больше!
В голове зашумело, забулькало… И чужой раскатистый хохот ударил по нервам.
– Да как же тебя угораздило, господин «искариот»? – весело спросил «посетитель». – Это ведь, ежели скинуть на инфляцию… в аккурат по Святому Писанию получится!
Генерал, обострённо чуя, что развязка близка, приготовился к самому худшему. Возмездие оказалось неожиданным. Неожиданно мягким.
– Три дня тебе сроку, – объявил голос. – Получишь отставку – вон из Москвы!
– Куда? – глупо спросил наказуемый, и ему охотно объяснили, куда именно.
– А не желаешь «туда», пыли, по совету классика, «…в деревню к тётке, в глушь, в Саратов…». Ты ведь любишь классиков, иуда? Вот и следуй.
– Причина… – выдавил генерал. – Не выйдет… Причина?..
И услышал глумливый смешок:
– А ты забыл? У тебя же язва. Обширная трофическая язва, генерал! Хочешь, будет прободная? – услужливо предложил этот бес.
Тотчас запахло больницей. Перед взором возникла картина операционной, ясно так, до малейших деталей. Генерал, протестуя, затрепетал… Но его захлестнуло предчувствие куда большей угрозы.
– И не вздумай шутить со мной, слышишь? Раздавлю, как вошь! – грянуло не то с небес, не то из преисподней.
В тот же миг души коснулся холод нездешнего гнева, а из комнатной пустоты возник… циклопический раскалённый палец! Согнулся слегка, надвинулся, обдав огненным ветром… Словно и впрямь собираясь его раздавить.
Лёд внутри, снаружи адское пламя – такого сочетания грешник выдержать не смог. Вырвавшись из пут временного оцепенения, он всколыхнулся на постели и закричал дико, страшно, безумно!.. И лишь краем сознания отметил, как что-то тёплое потекло по ногам, расплываясь на простыне – он обмочился.
Вскинулась и запричитала жена, разбуженная его криком:
– Митюша!… Что с тобой, Митюша?..
* * *
Привычно рассчитав траекторию, избегая воздушных трасс, он летел прочь от Москвы. Куда-то в сторону Урала. Его трясло от отвращения. К этому чиновному подонку и к самому себе. Он шипел и плевался:
– Проклятый двурушник, у-у, проклятый… Заставил ведь поиграть в господа Бога! Но и я-то хорош… Опуститься до мести, «выпотрошить» живого, чуть с ума не свести! А ещё перед Ольгой хвастал своей щепетильностью…
Поостыв, спросил себя с взыскующей холодной откровенностью:
– Что, велик соблазн душу человеческую, словно перчатку, на руку натянуть… и пальчиками вот этак?
И признался себе:
– Велик.
– Тьфу, будто в дерьме искупался! – припечатал он. И зарёкся:
– Никогда больше, никогда!
И в сумятице душевного нестроения вдруг решил: «Лечу к Деду – напьюсь!»
Он стал приглядывать место для заправки. Плазменная часть его существа нуждалась в топливе.
…Если бы кто-нибудь из могущественных недругов Спасателя застал его за этой процедурой, радость врага не знала бы границ. Насыщаясь энергией, Спасатель был наг и беззащитен, подобно растению.
Да и сам процесс зарождения энергетической субстанции сродни был фотосинтезу. Невероятно интенсивному, конечно. Но даже такой, ускоренный в десятки тысяч раз, процесс этот отнимал не меньше получаса драгоценного времени. Иногда и дольше, в зависимости от почвы.
Сегодня Максим не спешил. Приняв решение продлить себе «отгул», он рассчитывал попасть к Деду под утро.
Выбрав место вдали от случайных глаз – с юности приучил себя к осторожности при заправке – он опустился на землю.
Эх, родимая, прими и прости, – благодарно подумал, укореняясь. Образ-символ младенца, сосущего материнскую грудь, всегда предшествовал покою растительной нирваны…
Спустя час, он вынырнул из небытия, ворча по обыкновению:
– Ну, будет-будет… Ишь, присосался!
Просканировав себя, остался доволен: все одиннадцать контейнеров были полны. Этого запаса обычно хватало на два месяца. Если не случалось чего-нибудь особо экстремального – тогда заправляться приходилось чаще.
Как всегда, повздыхав на дело рук своих – внушительный участок белой, лишённой гумуса почвы – он махнул рукой: спишут на НЛО. И поднялся ввысь. Звёзды в небе уже начинали бледнеть.
Теперь – к Деду. Ложась на новый курс, Спасатель довольно улыбался:
– То-то обрадуется старина!