Глав 9. Моя дальневосточная звездочка.
Те каникулы явились откровением для меня. Я понял сам, прочувствовал на своей шкуре, что значат сильные эмоции. Во всяком случае, мои настроения сменяли друг друга, как день и ночь. И хотя сейчас я лишь улыбаюсь моментам, что тогда так сильно радовали меня или расстраивали – то лето я воспринимаю одной яркой дальневосточной звездочкой, в которой слились самые острые и яркие мои ощущения.
…
Мы выбрались к оврагу. На той стороне располагалась заманчивая чаща леса, а справа виднелась светлая и веселенькая опушка. И там и там можно было попытать счастья.
Нам все твердили в голос, что никаких грибов еще нет, но для нас с Викой главными были сама идея и процесс. Поэтому мы не послушались никого.
- Надо прыгать, - сказал я, глянув на ручеек, что протекал по дну оврага.
- А ты сумку и ножи взял? – спросила девочка, роясь по своим карманам.
- Взял, - вздохнул я.
Я прекрасно знал наперед, что она будет только трещать без умолку, а в итоге все необходимое забудет.
- А компас?
- И компас.
- А мазь от комаров?
- И мазь тоже взял.
- Тогда я прыгаю.
- Отталкивайся нормально, а то носилок у меня с собой точно нет…
Вика разогналась и прыгнула, вполне удачно приземлившись на другой стороне. Я встал у края, чтобы последовать за ней, как вдруг девочка, ни слова не объяснив и дико взвизгнув, перепрыгнула обратно, прямо ко мне в объятья. Мы мгновение балансировали на краю, но я предпочел упасть с ней на спину, чем рухнуть вдвоем в ручей.
- Там кости! – затараторила она, чтобы скрыть свой румянец от смущения - удивительную для ее лет реакцию на ту позу, в которой мы оказались в кустах.
Вот вроде - младенец еще, а уже что-то понимает! Хотя по весу давно уже не младенец…
– Там кости, настоящие кости! Может даже человеческие! – отвернула от меня пылающее лицо Вика, когда мы вылезли с ней из кустарника.
Я радовался, что ножи у нас складные, а потому безопасные, зато расстроено рассматривал разошедшуюся молнию на своей куртке. Зачем я вообще надел ее в такую жару?
После я пошел в разведку и посмотрел, что там за кости. Это был скелет большого животного, наверное, лося, широкая грудная его часть - ребра. Они лежали здесь с незапамятных времен, давно вросли в землю и снизу были обнесены мхом, но сверху их основательно выбелили солнце и дожди. Наверное, глупо, но я опасливо оглянулся в поисках волков. В чащу идти как-то расхотелось. Мы не сговариваясь, хотя и обсуждая, кто мог убить лесного великана, пошли краем оврага к опушке. Почему-то мы сошлись во мнениях на лосе, не рассматривая ничего более простого и банального. Мы оба обладали слишком ярким воображением, являясь, по сути, большими детьми и лишь немного различаясь своими амбициями.
По привычке шаря взглядом под ногами, я уже на склоне нашел несколько сыроежек. А вот на опушке мы не нашли ничего и пошли дальше.
Холм неожиданно оборвался. Чуть ниже, в логу, расположилось озеро. Оно так красиво отсвечивало синим цветом под небом, что я решил обязательно прийти сюда с мольбертом и постараться написать столь яркую природу в каком-нибудь оригинальном стиле, например, рериховском…
- Пошли вниз! – подбежала ко мне Вика.
Мы уже начали спускаться, как увидели на берегу машину. Я схватил Вику за руку, затормаживая наш спуск, да так и забыл выпустить ее ладонь из рук. Мало того, судорожно сжал, хотя Вика, по-моему, вырывалась…
Машина была Нивой. А ниже, там, где в синюю воду спускался мосточек, я увидел двух людей. Зрение у меня никогда не было хорошим, но Некишева я узнал сразу. Его спутницей была яркая молодая женщина - блондинка. Парторг стоял одетым.
Это все, что я мог разглядеть, но ни выражения лиц, ни тем более произносимых слов я на таком расстоянии различить не мог. Женщина в голубом закрытом купальнике была несколько полновата, но вполне возможно это только украшало ее – она выглядела томной наядой в горном озере, которая плескалась в воде и звала туда же своего спутника.
- Ты чего? Мне же больно! Пошли уже!
Вика с большой активностью вырывавшая свою ладонь и добившаяся этого, совершенно добровольно и нежно снова взяла меня за руку. Ее теплая ладошка, робко просунутая между моими пальцами, отвлекла меня.
- Нет, уходим отсюда. Видишь, берег занят.
- Так это Сергей Владимирович с кем-то, - удивилась моей реакции девочка. – К тому же он уже уезжает…
Действительно, блондинка неприлично звонко хохоча, подошла к Некишеву, тот обнял девушку за плечи, провел рукой по мокрой ткани купальника на спине и поцеловал ее в губы. На что женщина так страстно и картинно выгнулась, что я сразу понял, за что ненавижу баб – за их неискренность. Парочка отошла к машине и скрылась за ней. Распахнулась дверца, мелькнула какая-то синяя ткань. Вспомнились многочисленные покрывала, накидки и одеяла Некишева, все время меняющиеся, как цвета в калейдоскопе - для таких случаев он, видимо, хватал первое, что подворачивалось дома под руку…
Я резко развернулся на склоне.
- Позже, Вик, пошли погуляем.
Мы отошли далеко.
Еще не хватало, чтобы ребенок увидел откровенные сцены. При мысли об этом мое сердце начинало тяжело биться, а желудок скручивало так, что меня откровенно мутило. Немного постояв, прижавшись лбом к дереву, я вдруг со всей откровенностью для себя понял, что ревную. Так же как впервые в жизни я любил, так впервые и ревновал. Некий демон поселился во мне, распустил свои черные крылья, а я кормил его своими страхами и не мог отбиться от него. С вами бывало так? Когда день из волшебного и чудесного за один миг превращается в невыносимо тягостный. И больше всего охота крикнуть так, чтобы сорвать горло, или провести острием ножа по руке, или со всей дури стукнуть кулаком о дерево, чтобы перебить физической болью боль куда более тяжелую – душевную…
- Что у тебя с рукой? – удивилась Вика, радостно подбегая ко мне с маленьким грибом. Рыжиком, кажется.
- Упал, не обращай внимания.
- Да что с тобой? – засмеялась она. – Куртку порвал, руку поцарапал! Сильно болит?
- Нет, мелочи. А куртку из-за тебя порвал, если ты забыла… - общение с ней немного ослабляло напряжение внутри меня.
Когда мы вернулись на берег, там уже никого не было.
- Пошли купаться! – воскликнула неутомимая девочка.
Но я покачал головой и просто сел на поваленное дерево, уставившись взглядом в воду. Вика тоже не стала раздеваться. Она примостилась бок о бок со мной, но такой старческий ипохондрический настрой сразу наскучил ей, она вскочила и побежала бросать в воду «блинчики», как научил её я, если вообще этому можно научить на Амуре…
…
- Ты чего такой сегодня? – спросил Некишев в нашу с ним очередную встречу.
Долгое время он шутил и всячески веселил меня, но я боялся начать разговор на волнующую тему. В конце концов он понял, что у меня настроение так себе. Тогда перевёл всё на рельсы нежнейших любовных утех, и одно время я даже думал, что отложу выяснения на потом, но нет. У меня даже не стоял должным образом - мешала обида, и в сознании срабатывало реле. Я не мог и ни хотел быть игрушкой в его руках: ни поломанной, ни действующей. Не хотел использоваться только от скуки, между делом, наравне еще с двумя-тремя его пассиями. Я должен был верить человеку.
Сергей развернул меня на зеленом покрывале к себе лицом, так и не предприняв никаких действий к моему слабо отзывающемуся телу.
- Поговорить надо, - сказал я.
Сквозь растрепанные вихры его волос просвечивало солнце.
- Вот ведь, - почти разозлился мужчина. – Обязательно было этой минуты дожидаться?!
- Ты сам спросил.
- Ну, что там у тебя?
Некишев переместился справа от меня и сел, поигрывая своим членом, будто боясь, что тот забудет, зачем мы здесь.
Я долго тянул, подбирая слова, но в итоге напрямую так и не спросил.
- В субботу мы гуляли с Викой в перелеске на восточной окраине… Ты знаешь, что там есть скелет лося?
- Лося? Навряд ли. Там корова чья-то пала, да долго пролежала. Вот зверям ее и оставили – мясо в пищу негодное было. И что?
- Я не об этом. А озеро там есть лесное, знаешь?
- Конечно, знаю – в нем караси большие.
- Так вот. Там в субботу был ты.
- Где был?
- На озере. С девушкой. Кто она?.. Конечно, ты и не скрываешь, что любишь женщин, но я думал, что раз мы встречаемся, то… В конце концов, я итак здесь ненадолго! – выдал я неожиданно дрогнувшим голосом и, пытаясь сгладить неловкую ситуацию, сорвал травинку и стал крутить ее в пальцах.
- Девушкой? – удивился парторг и вдруг аж поперхнулся смехом. – Это ты из-за этого кислый такой? Ну-ка, опиши ее! Цвет волос, глаз, особые приметы? - похохатывал он.
Я растерялся.
- Блондинка, полненькая такая, высокая, с тебя ростом будет. А глаза я не…
- Серые, серо-голубые, - уверенно подхватил Некишев. – А из особых - шрам от аппендицита вот здесь и шрамы от родов там! Это же Верка моя, глупыш!
Он смеялся до слез. Так задорно, что я тоже улыбнулся, хотя смешно мне не было. Хоть и Верка…
- А сколько ей лет? – не поверил я.
- Двадцать девять... вроде. Да, юбилея не было еще, - задумался он, но снова развеселился:
- А я-то думаю, чего ты опять надутый, ни слова не вытянешь? А он меня к Верке, жене, приревновал! Нашел к кому. Вот забодали вы меня оба… Один другого хлеще. Эта услыхала от Михалыча, что основной признак хорошего лета – мой уазик по всем кустам села. Так сначала - в слезы и выпытывать, как всегда, а потом методику какую-то решила предпринимать. Она же учительница, понимаешь? Обновление старых чувств или что-то в таком роде. На семинаре наслушалась. Я решил не возникать, Паш, авось отвяжется. Отдали сына теще и на природу! Куда, говорит, ты возишь «этих всех своих»? Я говорю, каких «своих», дура? Если хочешь возрождать чувства, так давай хоть с первой минуты без оскорблений.
- А сам ее дурой назвал.
- Да все хороши…
- И что, обновили чувства? - помрачнел я, не расставаясь с истерзанной соломинкой.
- Нет, - проникновенно сказал Некишев, отодвигая от моих губ травинку и наклоняясь ко мне. – Бред это - семинары разные. Не представляю, как можно за один раз восстановить чувства, особенно после стольких скандалов и разборок… к тому же чувств, которых и не было вовсе…
Его губы накрыли мои на последних словах. Я больше не был обижен, и ощущения нахлынули на меня в полном объеме. Мне захотелось сделать ему что-то сверх приятное. И я даже знал что.
- Ты просил, чтобы я его поцеловал, да я сдуру отказался, - я взял в пальцы его заново начинающий набрякать орган. – Если ты еще не передумал, я хочу научиться.
- Не передумал! – быстро сказал Некишев и вытянулся передо мной на покрывале во весь рост. – Там искусство-то небольшое, главное - слюны побольше.
Во многом он был неправ, мой парторг. И в том, что ласки не являются искусством, хотя сам не раз показывал мастерство в этой области жизни. И в своем отношении к несчастной жене, являющейся для него лишь хорошим прикрытием. И в том, что стоит ломать себя в угоду обществу. Стоит ли? – не раз возникал вопрос у меня, уже взрослого, пошедшего в жизни именно по такому пути…
Но какое это имело для меня значение тогда?
Представьте. Жаркий день, резная тень листьев от березы ложится на кожу пестрыми леопардовыми пятнами. Только что отряхнутое от муравьев и мусора покрывало. А рядом он, тот человек, возле которого только и успокаивается сердце. Словно в другое время меж нами находятся тянущие резиновые нити.
Можно прижаться к нему всем телом, а можно скользить губами по его рельефной груди, собирая с нее солоноватый теплый вкус. Или беседовать. Или смотреть в его глаза, которые синие. Потому что полностью отражают небо и птиц, ветки и облака. И чувствовать себя… дома.
Имеет ли остальное значение?
Глава 10. Непростое решение.
Казалось бы, у меня впереди еще две недели, покуда длится дядькин отпуск. Летние деньки были плотно заняты разнообразными делами: работой, моими пленэрами, посещениями раскопа, кострами, банями, рыбалками и волнительным ожиданием коротких встреч с Сергеем.
День Военно-морского флота внес большую встряску еще в июле: пограничники устраивали на заставе день открытых дверей и проводили у себя дискотеку. Пошли все наши раскопщики и мы с Викой и Мирой. Но я постеснялся оторваться от друзей для того, чтобы остаться на мигающей огнями и гремящей музыкой дискотеке. Ее я вовсе не прочь был посетить после осмотра их спорт-зала. На тот момент в нем занимались те, кому было наплевать на веселящихся сослуживцев, а может, начальство дало распоряжение показать, как функционируют их тренажеры. Отменные торсы этих поклонников зарядки произвели на меня немалое впечатление, но Вика потянула меня из тихого тренировочного зала и шумного помещения с таинственными танцующимися фигурами… на псарню. Там из щенков выращивались и обучались пограничные псы. Позже мы пошли домой.
К происшествиям в августе я могу отнести загадочную пропажу платинового креста, что откопала одна студентка на раскопе крепости и честно отдала его по кругу в руки студентов и профессоров. Куда делась сия реликвия, я так и не понял, но до стола художника она не дошла, и милиция почему-то тоже не привлекалась. Разговоры о находке как-то быстро замялись, и единственное, что я понял, что зарисовывать и фотографировать мне ее не придется.
Но и без особых событий те золотисто-стрекозьи дни неслись для меня неостановимой чередой. Моей любовью, казалось, звенел весь воздух, пел вместе с птицами и кузнечиками, с нею же замирал черными ночами, наполненной «случайными» встречами у калиток, прощаниями, пожатиями и прочими безумствами. Я просто не имел возможности затормозить сам себя и подумать о смысле творимого. Меня спасло лишь то, что втянутыми в водоворот жаркого лета и любовных коллизий оказались практически все участники нашей экспедиции. С самого начала практики студенты ровно по парам разобрали себе студенток, а на нашей базе творились и вовсе шекспировские страсти.
Оказалось, что Светлана Андреевна до нынешнего года пользовалась немалой благосклонностью Виктора Краснощекова. Да и он неспроста повадился в отнюдь не пятизвездочный дальневосточный тур. Но к ее немалому недовольству, на сей раз геодезист привез с собой супругу Миру - женщину изящную, остроумную и не доводящую окружающих рассказами о своей исключительности. И Виктор Краснощеков легкомысленно переметнулся к ней. И если бородатый Дмитрий давно махнул на свою взбалмошную Светлану рукой, руководствуясь сентенцией: «чем бы дитя не тешилось, лишь бы сковородками не кидалось», то Алексей с всё возрастающим раздражением наблюдал чужое неприкрытое внимание к Мире.
Краснощеков всегда был танком, подумал я, когда узнал. А узнал я позже всех. Зато сразу понял, почему зоркий взгляд Андреевны, известной сплетницы и интриганки, не вычислил нас с Некишевым за весь этот безумный месяц. Ей было просто некогда – она сидела в засаде и вела подрывную работу на совсем ином фронте.
А вот что говорили о нас в деревне или на погранзаставе - так и осталось мне неизвестно. Любые косые взгляды я отметал от себя, как отметал их всегда по жизни. Но они откладывались во мне где-то на дне сознания, словно черные икринки неведомых монстров, и невольно создавали фон надвигающейся опасности. Стоило остановиться и подумать всерьез о том, что я человек пришлый, а Некишеву здесь жить и жить…
…
Одна короткая встреча, что произошла на пороге сельского продмага, встряхнула меня настолько основательно, что явилась решающей в исходе событий.
В магазине тех лет не было ничего достойного внимания. Но появилась сгущенка, и я по наводке рванул в продмаг, чтобы приобрести хоть какую-то сладость. Живя под материнским крылышком, я и не догадывался, как непросто достаются продукты. У Лиды Краснощековой, известного закройщика и технолога, было немало щедрых клиентов и тайных воздыхателей. Поэтому неиссякаемый ручеек сладостей, не входящих тогда в соцпродкорзинку, тёк в нашу семью и, минуя саму маму, попадал именно ко мне. Лишенный такой роскоши в отдалении от дома я радовался и такому нехитрому продукту, как сгущенное молоко. Я уже выходил из магазина, когда столкнулся с блондинкой. По всей видимости крашеной, а может, и настолько выгоревшей на солнце.
Если вспоминать сейчас образ Веры, то могу сказать, что ее вид представлял сложную смесь двух противоречивых фактур. Высокий лоб, серьезные серые глаза и аккуратная прическа говорили о присущей ее учительской профессии интеллигентности. В то же время выражение довольства и превосходства на ее лице, а также золото, украшавшее белую шею и пухлые пальцы, определяли в ней мещанку.
Кто это, я понял не сразу.
- Постой, мальчик, - несколько неуверенно произнесла женщина.
Вальяжная томность на красивом лице на некоторое время сменилась смятением.
– Как тебя зовут? Ты же с экспедиции?
- Да, меня зовут Павел, - ответил я спокойно.
И тут до меня стало доходить…
Женщина, рассмотрев меня хорошенько, тоже пришла к должным выводам. Ее до сих пор приятный цвет лица изменился едва ли не на серый. Побледнели ненакрашенные губы.
- Павел… какие дела у тебя могут быть с моим мужем? – напрямик спросила блондинка.
- С мужем? – повторил я и почувствовал, как горло пересохло, словно полуденное солнце добралось и до него.
- С Сергеем Некишевым, ты его знаешь, - рубила женщина на «ты», либо демонстрируя пренебрежение ко мне, либо просто выказывая свой учительский деревенский уровень.
- Мы ездим на рыбалку… - заморожено произнес я заготовленную фразу. – А еще он хотел показать, где больше самоцветов лежит, а то, чего мы с Викой по мелочи собираем?..
- Да что ты мне о самоцветах!.. - вдруг визгливо заголосила женщина.
Незаконченная фраза огненной вспышкой полоснула по моему сердцу, опалила и без того жаркий воздух вокруг, но так же резко и оборвалась. Вера Некишева осеклась вмиг - поняла, что ей не стоит на всю деревню заявлять о постыдных, даже преступных в ее понимании, выходках мужа.
- Ты, Павел, завязывай с рыбалками, - через зубы продолжила она, будто всеми силами старалась удержать рвущийся наружу крик. - Не по возрасту дружка нашел. И не по чину. Сам не добился ничего еще, о человеке подумай.
- Он сам предлагал на сердолик посмотреть и за карасями съездить. Сергей Владимирович гордится вашими местами, природой… Вы у него спросите!
- Ты хочешь сказать, что о поездках знают все твои профессора? – с вызовом спросила она.
- Может, и знают… может, он и рассказывал.
- Узнают, я постараюсь! – злобно пообещала мне женщина и оглядела меня с холодной язвительностью. – Мне давно уже поперек горла ваша экспедиция: то студентки, то студенты. Ишь, рыбак… да ты на себя посмотри! В белые штаны вырядился. Откуда только рождаются такие, как ты? По какой-такой ошибке природы, прости господи!
- О чем вы вообще говорите, я не понимаю? – снова попытался обидеться я, но лучше бы достойно молчал, чем продолжать спор, который определенно не должен был выиграть…
Хотя Вера ни словом не обмолвилось о том, что ей доподлинно известны цели наших с Сергеем встреч - "рыбалок", как она их называла, и наверняка, не имела на руках веских доказательств его измены, но я все договаривал за нее сам, сам раздул этот случай до размеров поистине вселенской катастрофы.
- Понимаешь, паршивец!! Всё ты понимаешь! – свистящим шепотом выпалила блондинка. – А ему-то, кобелю, видать, уже все равно стало, с кем «рыбачить». Ничему уже не удивлюсь! Но чем же вы думаете: у него же семья, сын?!.. Своего Некишева я знаю, как облупленного. И обо всех его делах знаю – не вчера родилась. А вот какая ты птица – мне неизвестно!
И вдруг зашипела прямо мне в ухо, ухватив за плечо и придвинув к самым губам:
– Всю жизнь можешь человеку сломать! А тебе… Тебе я тоже устрою… Доказать не смогу, так пойду на заставу, сочиню чего о ваших подозрительных встречах - схватят тебя, как вербовщика, потом все оставшееся время из поля зрения не выпустят!
Ни одной ответной фразы я придумать не мог, в голове воцарилась лишь пустота и страх. Но она и не дала мне ответить, оттолкнула меня из собственного захвата, чем едва не сшибла со ступенек, и вошла в магазин.
Я всегда был впечатлительным. Каждое мало-мальски волнующее событие захлестывало меня и подчиняло всю волю.
И солнце не радовало, а сгущенкой хотелось запульнуть в ту сторону, где она нанесет наибольшее количество разрушений…
(Кто-то из коллег на днях мне сказал, что я нестрессоустойчивый. Такое черствое определение нашла наша современная реальность к чувственным, самокопающимся в себе личностям).
Нестрессоустойчивость и привела к тому, что первый же подобный инцидент выбил из под моих ног невесомое облако.
До того, как пойти в магазин, я собирался навестить Миру: она хотела о чем-то сказать мне по секрету, не на базе. Но после случившегося ноги сами принесли меня в общежитие. Оно оказалось на удивление открытым, и я рухнул на свою постель – единственную аккуратно застланную из всех.
Мой демон услужливо вынул из-за пазухи именно ту, черную половину карточной колоды, которую я долго пытался не замечать.
…Вера… Моложе своего супруга на десять лет, единственная представительница интеллигенции на селе, красавица без сомнения, следящая за собой даже в этой забытой всеми деревне…
…Вспомнился его пятилетний сын – веселый мальчишка, с залихватским видом Тома Сойера лазающий в личной Ниве своего отца. Поздний ребенок…
…Перед глазами мелькало уставшее лицо самого Некишева, то приехавшего из поездки в Сковородино, то уезжающего, строящего разные планы, в том числе и политические в сложной обстановке перестроечных реалий. Некстати вспомнилось, как Краснощеков во всеуслышание за столом, уже после ухода парторга, назвал его, собирающегося выйти из партии и податься в демократы, политической проституткой…
Но о моральном облике Сергея мне отстраненно думать вовсе не хотелось, меня устраивало в нем абсолютно все.
А вот доводы о ненормальности отношений с несвободным человеком много раз приходили в мою голову. Но я прикрывался от них розовым стеклом заблуждения, что никто ничего не замечает: мы же такие замечательные и скрытные.
Но нет. Это мы не замечали ничего. Мы видели только друг друга. А весь мир крутился вокруг, не понимая, не желая понять, отрицая настолько, что практически отказываясь поверить в очевидное…
- Ты чего? - из дальнего угла спросил развернувшийся ко мне Кирилл. – Чего стонешь?
- Валерьянка у нас есть? – поинтересовался я.
- Не знаю, как у «вас», у нас нет… Может, тебе рассол поможет?
- Да нет. Спи, я пошел.
- Дверь прикрой плотнее.
- Какую?
- Обе.
Я ничего не решил для себя. Очень трудно принять решение, когда твое счастье в самом зените. Проще всего положиться на мудрость старшего. Он же портит себе жизнь. Сам. С моей небольшой помощью. Да и как разорвать? Сказать: «Всё, я больше не хочу»? А натворит бед? Мало ли каких. Он страстный и… подбитый какой-то, словно сокол в полете. Наверное, из-за своих не понадобившихся никому политических принципов. Даже если это и не принципы, а просто стиль поведения. Жить до тридцати восьми, идти по четко-проведенной полосе, ломать в себе природные инстинкты, слушать привычные с детства лозунги и удивительно послушно для страстной натуры следовать им, а понять, что это и не полоса вовсе, а зыбко колеблющийся под тобой канат, и впереди сто размытых целей, а внизу – и вовсе темнота…
- Павел, - сказала мне Мира, отвернувшись от разложенных на кровати двух чемоданов и вещей. - Долго ты шел. Где был?
- А ты что делаешь? Ищешь что-то?
- Паш… Ты оторван от жизни, как настоящий художник. Спешу сообщить тебе: ты единственный из всех, кто так ничего и не заметил. Садись - расскажу.
Я сел.
А Мира в своей любимой манере мирного подшучивания начала рассказывать. И о Светлане Андреевне, что приложила максимум усилий, чтобы выжить геодезиста с женой из экспедиции. И о моем дядьке, что прет нахрапом в мужицком своем амплуа. И об Алексее, которому пообещали минимум работы и максимум рая, а предоставили на блюдечке лишь заботы. Она со смехом пересказала сцену на базе с участием нескольких людей, в том числе и Руслана Борисовича, который вовсе не хотел лишиться геодезиста ни на это лето, ни вообще (на что Андреевна объявила «тогда уеду я»), а заодно и кухарки с хозяйственником.
Мира рассказывала так красочно, что я, с радостью отвлекшись от своих переживаний, проникся ее негодованием.
- И мы уезжаем завтра. Причем - ВСЕ, представляешь? Только я, Леша и Вика уезжаем рано, на утреннем поезде, а Андреевна – после обеда. Принципиально. Она и здесь выкрутилась легким образом. Нам придется ловить попутку или договариваться с кем, а вредную тетку Некишев на машине увезет, причем к экспрессу.
Сердце ёкнуло на упоминание его имени. Переживания завели меня слишком далеко…
- Паша, - женщина присела на край кровати, и взгляд ее больших карих глаз настойчиво уперся в меня. - У нас с Алексеем есть предложение. Поехали с нами!
- С вами? - смутился я.
Все сразу смешалось во мне: и удивление и возмущение, и облегчение.
– Не знаю…
- Я предлагаю не просто ОТСЮДА уехать, Паш. А поехать с нами ВООБЩЕ - до Москвы. И столицу проверишь, как она там стоит, и по музеям тебя поводим: у нас все равно еще две недели отпуска - девать некуда. Алексей на другую работу переходит, там все равно сейчас реорганизация, а я за несколько лет отпуск взяла, вот, хотела отдохнуть впрок…
Я молча крутил в руках банку со сгущенкой, как будто думал, что же из нее можно вылепить еще.
- Поехали! Лучше сейчас разрубить все связи разом, прямо топором – так проще. И с экспедицией и со всей прочей любовью.
- Ты о Краснощекове? – развернул я голову к ней.
- О твоем Сергее Владимировиче, - твердо отозвалась та. – О нем, батеньке…
- Причем здесь он? – вскинул голову я, собираясь отрицать всё и вся, и драться насмерть.
- Не ершись. И не возмущайся. Я знаю достаточно для того, чтобы сделать выводы. Понимаешь… Вика, дурочка, влюбилась в тебя по уши. Возраст у нее такой. Но даже хорошо, что жизнь пообломает ее - нечего с таких лет шашни крутить, пусть учится! Но не о ней речь даже. Она же за тобой следила везде, а что не понимала сама, то у меня спрашивала. Почему парторг тебя на поиск сокровищей взял, а ее нет? Или на дальние озера. Почему ты за дальним выгулом к нему в машину садишься, а не на улице? И пропадаешь на несколько часов без объяснений. Почему ты, когда появляется Сергей Владимирович, забываешь отвечать моей несчастной девочке и вообще забываешь, о чем вел с ней речь? Да много чего спрашивала, не припомнишь…
- Я не… Вика очень эмоциональна, это возрастное…
- Поэтому, Паша, ей рано открывать глаза на некоторые вещи. А за ней ведь не уследишь, - грустно и устало добавила Мира. - А вдруг она что другое высмотрит? Да и в первую очередь о тебе речь – ни к чему тебе эта деревня и этот старый козел, у тебя вся жизнь впереди.
- Мира! - хотел строго сказать я, но голос сорвался. Боясь разреветься, я вновь замолчал и позволил ей продолжить свою проникновенную речь.
- Ну вот, влюбилась моя дурочка… Даже в бане за тобой подглядывала. Если продолжить это, то неизвестно, чем вообще ее шпионаж закончится.
- Вы из-за меня уезжаете?
- Нет, конечно. Причина – Андреевна, или Виктор, или я сама. А чтобы доказать, что ты не при чем, хочу пригласить тебя с собой, недельки две пожить у нас. Лучший надзор - это когда оба ребенка под присмотром: поводим вас по музеям, вспомним, поднимем себе уровень. А то живем в столице, а толку? Дело в том, что уезжать моя голубушка не хочет отсюда. Костьми легла: или с Павлом или не поеду! Проблемы-то это мои, раз не уследила. Но ведь твои неприятности, боюсь, тоже недалеко ходят – ясновидящей быть не надо, чтобы понять… От них надо уезжать. Срочно.
- Алексей в курсе?
- Думаю, в общих чертах. Его вообще-то больше волную я в сложившейся ситуации.
Новая информация не укладывалась в голове. Идея резкого отъезда была полностью инородной. Она отторгалась. Хотелось заорать: «Нет!! Я останусь здесь! Я буду жить в Сковородино, а он будет приезжать. Хоть что, только для него!»
Но и оставаться здесь без Миры я не хотел, а самого лета на Амуре я не представлял без Вики. Слово «Москва» тоже для меня было своего рода магическим: мне никогда не удавалось бывать в столице дольше, чем проездом, и перспектива пожить там две недели и иметь добровольных гидов, тоже была немаловажной в моем решении.
Я коротко взглянул на Миру.
- Ты согласен? – спросила она радостно, что-то уловив в моих глазах.
- Когда?
- Завтра. Поезд из Сковородино в десять утра.
Она что-то еще говорила, я не помню. Позже мы с ней сходили на базу, и ошарашенный Руслан Борисович уже молча выслушал новость, что его покидает и художник. Но так как поработал я у него на славу, то согласие он дал.
Постельное белье мне сказали сдать завтра с утра.
Так неожиданно для себя я начал сжигать за собой мосты… Конечно, оставался еще вечер. Я ждал его.