ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Наши разводы
Как выстоять, если вас бросили?
У них члены стоят, когда они нас хотят.
А если они нас не хотят — мы не стоим. На ногах.
Но стоять надо. Даже, если у него, еще недавно такого нежно¬го, уже на тебя не поднимается.
Я это пережила. Хочу поделиться опытом. Может, кому-то при¬годится.
Сначала вспомним А.С. Пушкина — русского Соломона. У царя Соломона, вроде бы, на перстне было выгравировано: «Все проходит. И это пройдет». У Пушкина:
Если жизнь тебя обманет,
Не печалься, не сердись!
В день уныния смирись:
День веселья, верь, настанет.
Сердце в будущем живет;
Настоящее уныло:
Всё мгновенно, всё пройдет;
Что пройдет, то будет мило.
У нас было два развода.
Первый был смешным тем, что мы пришли в суд (в суд, так как есть несовершеннолетний ребенок) второго января. Весь народ, встретив очередной Новый год, ещё ел, пил, опохмелялся и спал. А мы пришли разводиться. Вот такое было нетерпение.
Помню мрачноватое, неухоженное, некомфортное помещение. Пус¬той коридор. Только мы.
Как же мне было плохо! К первому разводу я не была готова. Хотя я сама через несколько лет нашей совместной жизни с Дим-Димом заговорила о разводе. Но это была игра, мне хотелось его попугать: «Вот разведусь с тобой, ты без меня пропадёшь!» Наивная. Чтобы мужчина остался без женщины? Самый глупый, некраси¬вый, необразованный, спившийся, ревнивец всё равно найдёт жен¬щину. И не обязательно для секса. Он находит ту, которая будет повышать качество его жизни — готовить еду, стирать и прочее такое. Это может быть мама, сестра, подруга сестры, соседка, бывшая любовница, сослуживица.
Это женщины холят и лелеют своё одиночество, рано «закупоривают» своё влагалище, боятся экспери¬ментов в своей жизни. А сильный пол — сплошь экспериментаторы и алхимики, им неважно, сколько они проживут с жёнами, подругами. Да и можно ли гордиться супружеским стажем? В советское время гордились непрерывным трудовым стажем, одной записью в трудовой книжке. И что же? Несколько десятилетий проработать на заводе и всё это время жить в коммунальной квартире, или в бараке, построенном при царе Горохе. Вот такая благодар¬ность. Так и в браке. Я — за эксперименты! Но теперь. А не тогда.
Мне было плохо, потому что не понимала: как можно разводиться с женщиной, которая так старалась быть хорошей женой? Дмитрий жил, как у Христа за пазухой. Откуда это выражение, не знаю. Обоз¬начает оно: жил беззаботно, комфортно. Сама виновата: не сажай никого за пазуху.
Любовь зла. Или она есть, или её нет. Середины не бывает.
Хорошо, разлюбил! Но почему нужно грубо разговаривать, оскорб¬лять, подчёркивать какие-то недостатки во внешности? Не понимаю, какое от этого можно получать удовольствие? Это ведь садизм!
А, может, не знал, как по-другому себя вести, чтобы я согла¬силась на развод; грубостью пытался заглушить угрызения совести? Впрочем, я не знаю, способна ли совесть кого-то грызть. У многих людей толстая кожа, угрызения совести для них — как укус комара для слона.
Чтобы не раскваситься, я взяла с собой в суд журнал «Кроко¬дил» — самое популярное юмористическое издание в то время. Сижу в сером коридоре, с серыми мыслями и неясными планами на будущее и читаю «Крокодил».
Приходит Дмитрий. Не здоровается. Мы виделись утром. И всё же, как интеллигентный человек мог бы поздороваться со мной. Ладно, обой¬дёмся. Французский император Наполеон Бонапарт говорил: от любви до ненависти — один шаг. Оспариваю этот вывод. Но, возможно, он наблюдал именно за такими человеческими экземплярами, как мой муж. У меня ненависти к супругу не было. Я бывала им недовольна по многим параметрам, но, всё же ненависть — слишком негативное чувство, применять его мож¬но лишь к врагам.
А какой же он мне враг? При всей трагичности финала нашей совместной жизни, я не воспринимала Дмитрия, как врага. И какой я враг своему супругу? Наоборот — первый друг. Он этого не понимал. И это его право. Каждый человек сам переваривает свою жизнь, как его желудок переваривает всё, что мы в него набиваем. Затем всё тело расплачивается за недобро¬качественную пишу или питьё. Как и за недоброкачественность поступ¬ков.
Вот так я философствовала в коридоре суда. А что мне оставалось делать? Кинуться супругу в ноги и умолять забрать документы о раз¬воде? Ни за что! Пусть всё идёт своим чередом!
Я опускаю глаза на страницу журнала и вижу рисунок, представ¬лявший семейную сцену. Просто в яблочко! Смеяться сил у меня нет, улыбаюсь. И муж (пока ещё) это видит. Он мрачный, похудевший. Думаю без злорадства: «Один ноль в мою пользу».
Судья зовёт нас в кабинет. Стулья возле её стола стоят так, что мы садимся лицом друг к другу. Наверное, судьи их называют «стульями примирения».
— Вот вы написали, — обращается судья по имени-отчеству к истцу, — что просите развести вас с женой, потому что вы не сошлись ха¬рактерами. Что вы имеете в виду? Слишком общая при¬чина.
— Она тратит деньги безрассудно. И всё требует: «Дай денег! Дай денег!» Я же их не печатаю.
«Вот это да! — думала я, слушая супруга. — Образованнейший чело¬век, а не мог придумать что-то веское. Хоть бы подумал, что бу¬дет говорить, время было. Разве мои требования денег нас разво¬дят? Это лишь сотая причина. Сказал бы честно, что не может долго жить с одной женщиной, что у него характер холостого мужчины. И зачем наводить тень на плетень! Или назвал бы мой существенный недостаток. Я же не ангел».
Лукавить с судьями совершенно ни к чему. Особенно с теми, кто давно работает на этом поприще. Они видят истцов и ответчиков, как облупленных. Им не нужен и детектор лжи. Перед их глазами про¬ходит такое количество людей, что их мозг становится своеобразным сейфом для хранения разнообразных человеческих типов. Их невозможно оду¬рачить витиеватостью речи, слезами, несусветными обвинениями в адрес другой половины. Судьи выслушивают обе половины, что важно. Ведь у каждой стороны своя правда. И судья, как опытный пловец, через заросли и рифы чужой жизни все равно добирается до истины (если, конечно, не идёт на уступки своей профессиональной совести). Не напрасно богиня правосудия Фемида изображается с завязанными глазами (символ беспристрастности) с уравновешенными весами и мечом. Это знак: что заслуживаете — то и получите.
— Ваша жена, — спрашивает дальше судья, — плохая хозяйка?
Дмитрий помялся, прежде чем ответить:
— Нет, не могу так сказать. Хозяйка она хорошая.
— Может, жена не покупает продукты и не готовит вам еду? Где вы обедаете? Она, что, морит голодом вас и сына?
— У нас дома не бывает пустых кастрюль. В этом я упрекнуть её не могу.
— А в чём вы можете её упрекнуть?
— Вот недавно она всю свою зарплату истратила — купила себе шляпу.
— И что в этом предосудительного? Ваша жена молодая. Передо мной сидит красивая женщина. Ей хочется хорошо выглядеть. А вы ей денег не даёте. Купила шляпку. И правильно сделала. Разве вы, муж, не хотите, чтобы ваша супруга была нарядной?
— Она меня постоянно пилит: то поздно пришёл, то сыном не зани¬маюсь. Я же работаю! Когда мне все успеть?
— И ваша жена работает. Вот у меня в деле все справки есть. Поймите (называет Дмитрия по имени-отчеству), я хочу выявить глав¬ную причину, почему вы хотите развестись. То, что я от вас услы¬шала — не повод для развода. У вас ребёнок, ему нужны отец и мать. Я обязана защищать его интересы. Если бы у вас не было ребёнка, не стала бы тратить на вас время.
Я видела, что судья боится выйти за рамки своего служебного статуса и сказать сидящему рядом мужчине всё, что она думает о нём и о его собратьях по полу. Судья — немолодая, неухоженная, в вязаной кофте мышиного цвета, которые висели во всех магазинах. Видно было, что она тоже замордованная семьёй, может, мужем или сыном-алкоголиком, внуками, очередями в магазинах, безденежьем, жизнью в коммуналке.
Она была, явно, на моей стороне. Но мне не нужна была её помощь. Пока я находилась в суде, словно, со стороны посмотрела на себя и Дмитрия. Мне стало стыдно. До чего же мы дошли: пришли в суд, чтобы вывернуть себя наизнанку (любимое выра¬жение Дим-Дима) чужому человеку. Он рассказывает о моей шляпке. Где-то за рубежом любимым женщинам мужья и любовники дарят виллы, меха, бриллианты. А русские мужики до революции 1917 года как ублажали своих жён и любовниц! Как истинные джентльмены, понима¬ющие, что, кроме природной красоты, женщинам нужна ещё и иная огранка. Да и после революции в России и в других республиках Советского Союза были богатые судари, в том числе и в киношной среде. Можно вспомнить всенародную любимицу — актрису, из которой любящий муж сделал не только блондинку, но и развил, взлелеял, вырастил так же старательно, как выращивают розы в теплице, талантливую личность. Но на свои деньги эта женщина вряд ли могла бы систематически ездить за рубеж и делать пластические операции, чтобы противостоять возрасту; кошелёк мужа был для неё всегда открыт.
«Нашла с кем себя сравнивать!», — воскликнул бы Дим-Дим, если бы смог прочитать мои мысли.
Но имя нам всем «женщина»!
А что мы обсуждали у судьи? Не жизнь, а её эрзац. Мы с супругом были эклектиками, не сочетающимися друг с другом.
Я уже теперь хотела развестись с супругом. Прежде всего, чтобы понять себя: хочу ли я и дальше жить с мужчиной, с которым мне очень хорошо в постели, но который меня ни во что не ставит, как женщину и личность? Чем дольше я была замужем, тем сильнее убе¬ждалась, что именно семейная жизнь вычерчивает индивидуальность мужа и жены. Брак, как талантливый скульптор, ваяет нас. И по¬лучается две разные статуи. Эта разность сохраняется всегда и в так называемых благополучных браках. Если понимают, принимают и уважают эту разность, значит, мужчина и женщина способны ужиться друг с другом. Если нет — финиш один — суд, развод, тонны пережжённого адреналина.
Боялась ли я первого развода? И да, и нет. Да — так как мне не хотелось терять красивого, умного мужчину и пылкого любовника. Правда, мне ещё не с кем было сравнивать Дим-Дима, может, были мужчины, как любовники, лучше его. Эти познания ждали меня впереди.
Не боялась развода, потому что я — натура смелая. Ведь только смелая, уверенная в себе девушка в семнадцать лет после оконча¬ния училища, могла отправиться с двумя чемоданами (в одном —книги, вещи, обувь, бельё; в другом — одеяло, подушка, простыни, наво¬лочки; все по совету греческого мудреца Бианта — всё своё ношу с собой; и то, что в себе, и то, что на себя) на работу в большой далекий город. И прожить там несколько лет без родных, без ка¬кой бы то ни было поддержки. Работала (и работа не сразу нашлась), ходила на разные курсы (жалею, что никто не толкнул к двери, где учили иностранным языкам), любила театр и концерты, запоем читала разную литературу, а не только романы; жила скромно, но, по тем меркам, вполне прилично. Снимала даже не угол, а койку. Друзья и поклонники были. И не свихнулась — замуж вышла невинной.
В тот город нас приехало девять выпускниц училища. Семеро дев¬чонок тут же сбежали — вернулись домой. Нас осталось двое — самых стойких.
Вот такую школу жизни я прошла до замужества. И чего же мне было бояться после развода? Одиночества? Я никогда не понимала и не понимаю, что это такое. Мир так разнообразен и вдруг одиночество. Если без мужа — то одинокая? Одиночество, когда замужем — вот это проблема!
Наша беседа с судьёй могла бы ещё тянуться и тянуться. Мне этого не хотелось. Поэтому я сказала судье:
— Пожалуйста, разведите нас. Я хочу этого. Главная причина на¬шего развода — мы разлюбили друг друга.
Дмитрий аж подпрыгнул на стуле:
— Значит, ты меня разлюбила? А что же жила со мной?
— Это вы потом выясните, не здесь, — прервала его судья. — А с кем будет жить ваш сын?
— С матерью, конечно, — ответил супруг.
— Но вы будете платить ей алименты со всех своих заработков, — строго предупредила судья.
— Знаю, знаю. Некоторые ба... женщины только ради этого рожа¬ют детей — чтобы выкачивать из бывших мужей деньги, — ехидно заметил истец.
Судья в недоумении пожала плечами, что могло означать: интел¬лигентный человек, кино снимает, а рассуждает примитивно. Согласие на развод мы получили. Вышли из здания суда, и пошли, как по команде, в разные стороны. Так мы были неприятны друг другу, что даже ехать в одном трамвае не могли. А впереди нас ждали ещё разные испытания, в том числе — обитание какое-то время под одной крышей. Пока Дмит¬рий не переехал в свою квартиру.
А шляпа, на которую я, действительно, потратила значительную часть своей зарплаты (и что это была за зарплата! На неделю жизни хватило бы, не больше), была розовой, с большими полями и бахромой по концам. Я схватила её с прилавка, потому что из того, что там лежало, она была самой приличной. Мне повезло, за¬хожу в магазин и тут «выбрасывают» шляпы.
Та розовая шляпка совсем мне не шла и я надела её несколько раз, потом продала. А шляпы я любила. Носила не только по торжест¬венным дням. Две шляпы с большими полями прожили со мной двадцатый век и перешли в двадцать первый. И хоть я их теперь не ношу, но берегу, как память о прошлом времени.
С одной из них связана небольшая история. А в ней снова фигури¬рует Дмитрий.
... Значит: если жизнь тебя обманет, не печалься, не сердись? Я печалилась, но не сердилась.
Второй раз мы разводились более буднично. Между первым и вто¬рым разводами прошло несколько лет. Мы успели помириться, пожить в гражданском браке (в советское время гражданский брак называ¬ли сожительством. Неприличные слова «сожитель», «сожительница». За рубежом говорят деликатно: «Они живут вместе). И по-прежнему, мы нравились друг другу в постели. До первого инфаркта у Дмитрия мы насытились сексом по макушечку.
Я стала более раскованной. Сама нередко проявляла инициати¬ву, чтобы поменять позу во время сношения. Больше не шараха¬лась, если муж просил меня стать на колени и повернуться к нему попой. Эту позу он предпочитал другим. Может, моя вагина в таком положении сужалась — ведь члену её нужно чувствовать; чем ощутимее трение о стенки влагалища, тем сильнее эрекция и больше удовольствия. У рожавшей женщины влагалище растягивается и не всем мужским членам потом в нём комфортно.
Я так и не уступила его требованию — целовать пенис (думаю, что Дмитрий хотел больше; чем целование). Компенсировала ласками. Как трепетал Дим-Дим, когда я легонько гладила головку члена! Он утыкался членом мне в ладонь, мог положить его в ложбинку меж¬ду грудями — играл, старался найти ещё что-то новенькое для насла¬ждения. Творческий человек, он и в сексуальных отношениях ведёт себя творчески. Я подыгрывала, так как заниматься с ним любовью мне нравилось. Вот где он мне не приедался — в постели!
Иногда в сильном возбуждении муж не мог попасть членом в мою вагину. Я брала пальцами его напряжённый пенис, другой рукой раз¬двигала у себя то, что медики называют половыми губами, и вводи¬ла его во влагалище. И вся поддавалась навстречу. Он — в меня, я — к нему. И в этих движениях для нас обоих была большая услада.
Жаль, что жизнь состоит не только из половых актов. Они объ¬единяют. Остальное — разъединяет.
Итак, у нас был и второй развод. На сей раз это произошло в более комфортном помещении загса. Муж принёс с собой какой-то юмористический журнал. Но то, что вторично — уже не смешно. К тому же, у меня был заготовлен сюрприз похлеще, чем юмористический журнал.
Пришли другие времена, сын наш стал совершеннолетним, и работ¬ница загса не пыталась нас мирить, не «давила» на нравственность. Быстро оформила наш развод. Мы снова разошлись в разные сторо¬ны, но вечером вынуждены были вернуться домой — жили и тогда в одной квартире. Теперь надо было побыстрее разъехаться. Гово¬рят: спешка нужна при ловле блох. И тем более, нельзя было то¬ропиться, когда речь шла о жильё, может, на всю оставшуюся жизнь.
Я бы хотела, чтобы у нас с сыном была квартира больше, чем нам предлагали, просторнее кухня, поближе к центру и к работе. Как не было мне тяжело, собрав в кулак все свои эмоции, я искала именно такой размен.
Но однажды случилось следующее. В былые времена, то есть до раз¬вития в России того, что коммунисты называют капитализмом, обмен жилья представлял из себя жуткое дело. Надо было топтаться в из¬вестном в Москве Банном переулке, терпеливо листать папки с пред¬лагаемым жильём в бюро обмена при своём исполкоме, расклеивать объявления на всех столбах и читать газету, не помню, как она называлась, что-то типа современной «Из рук в руки».
И вот я смотрю газету и нахожу... свой адрес. А телефон чужой. Сама я объявление в ту газету не давала. Кто дал? Дмитрий? Вряд ли. Набираю телефон. Отвечает женщина. Я разыгрываю коме¬дию:
— Здравствуйте, — говорю вежливо, — прочитала ваше объявление. Оно меня заинтересовало. Расскажите чуть подробнее о комнатах, какой коридор, есть ли балкон...
И дама начинает в деталях описывать нашу квартиру. Я молча слу¬шала.
— Частично в квартире сделан ремонт, — отчитывалась она дальше. — Вот только в коридоре старые обои. Там стоит большой стеллаж для книг. Мой муж хотел...
И тут я себя выдала:
— Послушайте, милочка, — сказала я тихо и пожалела, что не умею ругаться матом, — он ещё не ваш муж. Возможно, он передумает и не возь¬мёт вас в жёны. Не торопите события. А пока соблюдайте приличия. Запомните: это также моя и нашего сына квартира. Ручки уберите от чужого!
Мы с Дмитрием практически не разговаривали. Я не оставляла ему манную кашу в термосе. В остальном моя жизнь изменилась ма¬ло, я по-прежнему торопилась домой, готовила обеды, пекла пиро¬ги, иногда, мы ходили с сыном в театр или на концерт. Мы догово¬рились: не обсуждать случившееся, не трепать себе нервы. Сын всё порывался сказать отцу, что недоволен тем, что в нашу квартиру приходит его дама. Я не советовала ему этого делать, но и не настаивала: «Поступай, сынок, как хочешь. Ты взрослый человек».
Нам хотелось выбраться поскорее из этой квартиры, воздух ко¬торой был отравлен угарным газом нечистоплотности. Виноват был в этом Дмитрий — он ведь приглашал свою любовницу в н-н-а-а-ш-у квартиру. Если бы он сказал: «Нет, это неприлично», она бы и не пришла. Так я думаю. Женщины тоже бывают разные.
Что ты делаешь — то вернётся к тебе. В этот житейский бумеранг я верю.
Тогда с газетой в руке я постучала в комнату Дмитрия.
— Мало того, что ты водишь в дом свою даму, — сказала я, стоя у порога, — она уже меняет нашу квартиру.
— Откуда ты знаешь? — он как будто смутился.
— Я только сейчас разговаривала с ней по телефону. Значит, объявление в газету дала она? Торопится, боится упустить холос¬того мужчину с квартирой.
— Объявление написала с моего согласия. У меня нет времени. И я болен, ты знаешь.
— Знаю только одно: приличные люди так не поступают. Ты ведь всегда считал себя приличным человеком.
— Я на ней женюсь.
— Без подробностей. Я согласна на любую квартиру. Не могу здесь больше дышать. Тебя не волнует будущая жизнь сына. Ты предлагаешь такие варианты размена, что тебе одному достаётся боль¬ше площади. Почему? Понимаю, тут след любовницы, она заинтересована в твоей площади. А твои мозги где? У тебя больное сердце, но голова-то твоя работает. Как же ты можешь так поступать? Не позорь себя перед сыном. Давай доведём нашу жизнь до прилич¬ного конца. И поступим как интеллигентные люди. Иначе я буду думать, что тебя воспитывали на конюшне (если Дмитрию кто-то не нравился развязностью, наглостью, скудостью речи, он ставил диагноз: «Его воспитывали на конюшне»).
— Хорошо, я обещаю. Больше она здесь не появится.
Интересно, что когда мы разводились, делить нам особенно не¬чего было. Не нажили «горок» из красного дерева и плюшевых ди¬ванов. Одна была ценность (не в денежном выражении): библиоте¬ка. Я попросила бывшего супруга оставить мне старый энциклопе¬дический словарь, совсем ему не нужный, так как был уже новый; несколько собраний сочинений. Отказал. И эти книги тут же исчез¬ли из квартиры ещё до нашего разъезда. Некрасивый поступок, не украшающий мужчину. Неблагородно, мелочно... Пожадничал? Нет, я для него уже была в прошлом, ему хотелось меня посиль¬нее уязвить.
Чудесным образом почти все книги, которые я просила, потом оказались у меня. Существует всё же справедливость!
Более двадцати лет назад американцы сняли фильм «Женщина в красном». Сюжет банальный. Мужчине понравилась женщина. Он долго добивал¬ся её симпатии. Наконец, она приглашает его к себе домой. Они раздеваются и ложатся на матрац с водой. Сексуальный такой мат¬расик, хлюпающий.
Только они потянулись друг к другу — звонок. Муж! Женщина вы¬пихивает любовника... за окно. Он босиком, в халате, на карнизе восьмого или десятого этажа. Ему страшно и смешно — внизу посте¬пенно собралась большая толпа любопытных. А он прислушивается: из квартиры коварной леди доносятся всплески матраца и её любовные стоны.
И тогда мужчина говорит сам себе:
— Что я творю? У меня чудесная жена. Я мог перечеркнуть всю свою жизнь. И ради чего? Ради голой задницы! О, нет!
Жаль, что это кино не видел Дмитрий. Глупости других людей, похожие на твои, виднее. Может, и Дим-Дим остановился бы на поро¬ге своей очередной любовной интрижки, подумав, как тот мужик, кстати, тоже не молоденький: «Я предаю свою Ан? За что? Да, мы разошлись, но зачем мне другая женщина? Что я их мало повидал? Что я не видел голые задницы? Все женские задницы, особенно в темноте, одинаковые. Да и сил теперь у меня нет, чтобы «осваи¬вать» новую». Впрочем, не уверена, что именно этот эпизод в том фильме он бы выделил.
А сюрприз после нашего развода я приготовила такой. Через неделю, как мы с сыном перевезли вещи на новую квартиру, я рас¬совала всё так, чтобы было, где спать, на чём сидеть и за чем есть. И уехала.
Надо же было такому случиться! Сын проводил меня на вокзал, вернулся и не смог зайти в квартиру — заело замок. Он позвонил отцу. Дмитрий приехал, и они вместе открыли дверь.
— А где мама? — спросил Дим-Дим.
— Она уехала.
— Уехала? Куда же?
— В Германию.
Вот такой я приготовила себе подарок за все страдания. Выбрать¬ся за рубеж тогда было непросто. Не говорю, для всех, но для большинства советских граждан — точно. Между нашей с супругом поездкой в Финляндию и моим путешествием в Германию прошло много лет. У Дмитрия, конечно, была возможность ездить в другие стра¬ны через свои творческие союзы. Не хотел! Это меня всегда удивляло — не интересоваться другим миром и народом! В этом плане я была полной противоположностью су¬пруга.
В какой-то момент наших ссор и примирений, поняла: у каждого человека должна быть и своя жизнь, свои интересы. В советское время нас постоянно и везде наставляли: сначала — общественное, а потом — личное. У меня хватило ума жить по другому закону: сначала — личное, а потом — общественное.
Но мне нужно было мужество, чтобы заставить себя жить по-дру¬гому и в семье. Долгое время жила так: все свои время, силы, деньги — мужу и сыну, а себе — что останется. Даже в еде было так: лучшие кусочки — им, а себе остаточки в кастрюле, на сково¬роде. Не могу сказать, что моё поведение поменялось кардиналь¬но и быстро. Было уже хорошо, что я это осознала. И у меня по¬явились свои планы. Много лет не решалась сказать: я так хочу, я так сделаю. Свои интересы, пристрастия, желания я подавляла, считая, что замужняя женщина не имеет права на такую роскошь.
Поездка в Германию — это был своеобразный бунт. «Почему бы мне не поехать куда-нибудь?», — эта мысль у меня появилась с тех пор, как поняла, что у нас с супругом дело идёт к разводу. Я зараба¬тывала деньги, а не находилась на его содержании. Надо было только решиться на такую дерзость и, конечно, не в ущерб для сына. Даже если бы мы не развелись с Дмитрием, я бы всё равно поехала в Германию или ещё куда-нибудь.
Та поездка была очень хорошим отвлечением. Я настрадалась вдоволь. Мне нужен был роздых. Помню, что первое время в Герма¬нии (особенно ночью) не могла никак отвлечься от развода, меня грызли обиды... А потом всё как-то отошло. Поездка была много¬гранной; автобусом мы прокатились почти по всей стране, побывали во многих крупных городах, нагулялись по их чистым улицам, налюбовались заполненными витринами. Я даже пила пиво, — хотя это не мой напиток. Уж больно красивые были бокалы — высокие, тонкие... Завела во время поездки знакомства, которые немного продол¬жались и в Москве.
Вернулась домой другим человеком. Главное — успокоенным. Поняла: развод — не конец света.
Отпечатки всего пережитого нами остаются и не так-то просто стереть их из памяти.
... Меня долго преследовала такая картина: возле нашего дома стоят две грузовые машины. Одна слева, другая — справа от подъезда. Туда-сюда снуют грузчики. Почему-то мужчины, грузившие мои ве¬щи, покрикивали на Дмитрия: «Мы знаем, что брать. Хозяйка указала. Не путайтесь под ногами. Да не бойтесь, ничего вашего не возь¬мём».
Невзлюбили его. Мужчины на стороне разведённой женщины? Даже в те, неимоверно тяжёлые для меня часы, я улыбалась от такой неожиданной поддержки.
Грузчики спешили. В результате обе машины были заполнены поч¬ти одновременно. В ту, что стояла слева, сели я, сын и кошка.
Грузовик был высоким, к тому же мы сидели на узлах.
И вот последние кадры этой драмы я вижу в таком ракурсе: как бы с вершины смотрю на бывшего супруга. Он стоит возле своего грузовика с другом. Я вижу его растерянное лицо, подрагива¬ющие губы и слёзы в глазах.
Не знаю, о чём он думал, что чувствовал и предчувствовал. Мне показалось, что весь его вид кричал: «Не может быть! Куда вы? Зачем вы оставляете меня здесь одного?» Впрочем, возможно, это лишь моя фантазия.
А я улыбалась. Улыбка в трудное время — мой щит, броня.
Так мы и исчезали из поля его зрения — как удаляющийся кино¬кадр: медленно уходит вдаль машина и мы; я обняла сына, он при¬жался ко мне, а на его коленях притихла кошка.
Постепенно я научилась самой себе быть психотерапевтом. В со¬ветское время психотерапевтов (психоаналитиков) не было. Разве только в Звёздном городке — для космонавтов. Были психиатры, к которым люди боялись ходить, так как запросто можно было оказаться на учёте в психдиспансере.
Мы разводились, искали варианты для обмена, разъезжа¬лись... И всё это время я ходила на работу. Никто не догадывался, что у меня случился весьма крутой (и не первый) поворот в семье.
Каждое утро я проделывала такой трюк (по-другому сказать не могу): подходила к двери своего учреждения, выпрямляла позво¬ночник, вскидывала повыше голову, «надевала» на губы улыбку, от¬крывала дверь и весело говорила:
— Всем доброе утро.
А дальше просто шла работа. Надо было участвовать в разработке и выполнении проектов, много ездить, присутствовать на совещани¬ях... Неожиданно меня повысили в должности, у меня появились под¬чинённые.
Наблюдательные люди могли бы заметить, что у меня блестят гла¬за, как бывает при лихорадке. У меня и была лихорадка, только внутренняя. Но такие люди не попадались, чему я была рада. Не хотела, чтобы меня расспрашивали, могла бы сорваться, заплакать.
Тайна, которую вы храните, — большая сила. Уверена: если че¬ловек выговаривает свою жизнь, то теряет точку опоры.
Азербайджанский поэт Мирза Шафи Вазех написал:
К нам не извне приходит озаренье,
Внутри себя несём мы свет прозренья.
Мои дорогие подруги! Если вас бросил муж или любовник и для вас это удар — немедленно отвлекайтесь чем-то существенным и интересным для себя. Важно поменять обстановку хоть на неделю. Увидев другие места и пообщавшись с новыми людьми, поймёте: жизнь прекрасна и она продолжается. Вспомните Пушкина: «День веселья, верь, настанет».
Вечная любовь — сладка иллюзия
Ничто не вечно. Нет и вечной любви. Мы все должны это знать. Не стоит настраиваться на вечную любовь. Тогда легче будут расстава¬ния.
Когда парень и девушка клянутся в вечной любви друг к другу, они искренне в это верят. И пусть. Скептицизм в молодости —скорое старение.
Почему не может быть вечной любви? Вот моя теория.
У каждого мужчины и у каждой женщины своя программа жизни. Сколько людей на земле, столько и программ. А в этих программах чего только нет! Это собственность каждого человека. И каждый её отстаивает — как любую другую собственность.
Через пять-десять лет мужчина встретит женщину, которую полю¬бит так же крепко, как и первую жену. Он вносит её в свою про¬грамму жизни. И будет отстаивать это право — на изменения в своей жизни. Эгоистично? С чьей точки зрения? Если жены — то да. А с его точки зрения — нет, потому что его интересы для него важнее всего. И мужчина забудет обо всем — что первая (или вто¬рая, третья и т.д.) жена помогала ему сделать карьеру, прописала в своей или родительской квартире, выхаживала после травмы или болезни, что из-за него она не закончила вуз, бросила работу...
Подобная метаморфоза может случиться и с женщиной.
Кого винить, если, несмотря на всю свою самоотверженность, ты остаёшься у разбитого корыта? Никого. Такова жизнь.
Один из персонажей пьесы Оскара Уайльда «Идеальный муж» лорд Горинг так говорит о самопожертвовании: «А самопожертвование следовало бы запретить законом. Оно развращает тех, кому при¬носят жертву. Они всегда сбиваются с пути».
Не создавайте себе кумиров. Нельзя полностью растворяться в ком-то. Должна быть и своя жизнь: учёба, карьера, развлечения, хобби, планы. И никто не имеет права ломать намеченную вами линию жизни. Только на добровольной основе, если вы сами этого хо¬тите. Но чтобы потом не пожалеть!
Как-то по телевидению немолодая женщина рассказывала свою историю. Муж, работа, магазины, стирка, готовка, дети. Ребята вы¬росли. А всё прочее осталось. И вдруг она прозревает: «Я родилась в Москве, а города не знаю. Ни разу не была в Третьяковской га¬лерее». И решила она изменить свою жизнь. Зовёт мужа в музеи, театр. Не идёт. И её не пускает. Тогда женщина, которая тридцать лет прожила в браке, первый раз принимает самостоятельное реше¬ние и говорит супругу, что не хочет быть больше его и дома плен¬ницей: «Не хочешь со мной никуда ходить? Тогда я пойду одна». Поздно прозрела. Но лучше позже, чем никогда.
Вечной любви не бывает. И не надо строить иллюзий. Есть любовный туман — как дурманом заволакивает мозги. Как наркотик, лиша¬ющий человека разумно рассуждать и анализировать свои и других поступки.
Специалисты считают, что в числе трёх основных причин, служа¬щих мотивом для самоубийства, находится и любовь (неразделён¬ная и все другие её нюансы).
Утверждаю: из-за любви к мужчине (женщине) не стоит рас¬ставаться с жизнью. Да, если ваша любовь безответна или вас бросил любимый человек, будут тяжёлые переживания. Но время ле¬чит даже того, кто в это «лекарство» не верит. Есть же другие варианты такой ситуации: продолжать его (её) любить и на¬деяться. Говорят: надежда умирает последней.
Самые пронзительные слова о надежде в стихотворении Констан¬тина Симонова «Жди меня». Он посвятил их любимой жене, актрисе Валентине Серовой:
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть
Жёлтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера...
Я бы назвала это стихотворение молитвой для любящих. Не важно, что оно написано в годы войны. Для влюблённых и любящих, расставшихся по какой-то причине, каждый день — своеобразная битва за надежду, веру, благополучный финал.
Вот уж сколько веков человечество умиляется пламенной любовью Ромео и Джульетты. Возносит, восхищается и с восторгом смотрит на их конец — самоубийство. Юные, красивые погибли, не успев толком рассмотреть мир, в котором жили. Чем же тут восхищаться? Нечем! Два слабых подростка расстались с жизнью, потому что не могли существовать друг без друга, а им мешали глупые взрослые. Плохой пример для молодых.
Людям всегда не хватает романтики. Им нужны страсти, чтобы отвлечься от «серых» будней. И почему же они серые? То, что каждый из нас появляется в этом мире — большая случайность. Он просто выиграл в лотерею. Значит, миг, час, год надо проживать с радостью и ценить то, что есть у нас сейчас и сегодня. Если этого не осознаешь, тогда будни серые.
Но не патологией же отвлекаться от будничности!
Зачем смаковать самоубийство двух птенцов? Есть другие темы для драматургии. Например, пример Кончиты и её молитва: «Я тебя никогда не забуду!» (рок-опера «Юнона» и «Авось», театр Ленком, слова поэта Андрея Вознесенского).
Не надо поощрять самоубийство молодых. В истерике любовных чувств они не понимают, что делают. Влюблённость — это стресс, взрыв, провоцирующие в какой-то мере неадекватность поступков. Подростки влюбились. Дайте им пожить так, как они хотят. Что такого, что они несовершеннолетние? Возраста для любви нет.
У любящих всего лишь два финала. Или они проживут вместе долго и умрут в один день. Или разбегутся в разные стороны.
Если же им препятствовать — они наделают много глупостей, в том числе — и лишат себя жизни. Как-то на одном из кладбищ я увидела два юных профиля на памятнике. Точной надписи не помню, а смысл такой: если бы не клевета, эти два голубя были бы живы.
Любовь и смерть — противоестественные явления. И не надо их
воспевать. Это дурной пример для юных. Как и драма «Отелло». Здесь поступок ещё дурнее — убийство из-за ревности. Любовь и преступление — явления несовместимые для людей с нормальной психикой. От такой любви надо бежать подальше.
Разве войны, стихийные бедствия, эпидемии, несчастные случаи, террористические акты, дорожно-транспортные происшествия, болезни мало уносят в мир иной людей? Очень много. И, как правило, молодых, энергичных, тех, кому положено дальше «крутить» Землю, продолжать человеческий род.
Хочу представить иное продолжение жизни Ромео и Джульетты. Они взрослеют, женятся, рожают детей. А в один прекрасный день Ромео встречает другую Джульетту и бросает первую. Или она встретит нового Ромео. Это ближе к реальной жизни.
Мне жалко и ту Джульетту, и современных Джульетт — они слиш¬ком верят в вечную любовь.
Грустно, когда уходит любовь. Однако, на Земном шаре столько людей! И среди них есть тот, кто спешит и приближается к вам. Ждите, у него сложная траектория пути к вам.
В мудрой книге Пауло Коэльо «Алхимик» говорится о Всеобщем Языке, объединяющем всё живое и неживое на нашей планете.
«... когда погрузишься в него, становится ясно: посреди ли пустыни или в большом городе — всегда один человек ждёт и ищет другого. И когда пути этих двоих сходятся, когда их глаза встре¬чаются, и прошлое, и будущее теряют всякое значение, а существует лишь одна эта минута и невероятная уверенность в том, что всё на свете написано одной и той же рукой. Рука эта пробуждает в душе любовь и отыскивает душу-близнеца для всякого, кто работает, отдыхает или ищет сокровища. А иначе в мечтах, которыми обуреваем род людской, не было бы ни малейшего смысла».
«Алхимик» — психотерапия для тех, кто по какой-то причине потерял в жизни точку опоры, разуверился в самом святом для себя, разочаровался в той же любви.
Я не верю в вечную любовь к одному человеку. Но я верую в любовь. Она — как солнце внутри человека. Одно солнце — на небе, а другое — внутри того, кто любит.
Я никогда не верила в вечную любовь. Слишком много примеров вокруг, развенчивающих эту сладкую иллюзию. Да и на собственном примере в этом убедилась. Но кто сказал, что любовь бывает лишь одна? Большая глупость. Не надо зацикливаться на том, что пропо¬ведует большинство, или что закреплено в нашем сознании литера¬турными примерами. Живите своей жизнью.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Пуповина не разорвалась.
Он — ничей!
«За» моего замужества
После нашего последнего развода прошло полгода. Я дала себе установку: «Забыть всё! Нельзя быть всю жизнь замужем. Есть ещё что-то. Что я видела? Мало. Бегала по кругу: семья — работа — ма¬газины — кухня — работа — семья. И всё с надрывом. В чём я могу упрекнуть своего бывшего мужа? Ни в чём. Он такой, какой есть.
Жить вместе мужчине и женщине — это всегда большое испытание. Как только не называли брак за миллионы лет его существования! Вот английская писательница Айрис Мердок считает: «Брак — это долгое плавание в тесной каюте». И мы — не исключение.
Нет трагедии в том, что мы разошлись.
Психологи советуют, если в семье кризис, и вы готовы разводиться, возьмите лист бумаги, разделите его пополам. На одной половине напишите все «за» замужества; на другой — все «против». Хоть мы уже развелись, я попробовала. О «против» не буду.
В чём же мне с Дмитрием повезло? Он:
— умный, образованный, целеустремлённый, энергичный человек; с таким не закиснешь и сама будешь стараться стать умной, образованной, целеустремлённой, энергичной;
— великолепный, щедрый на ласки, с фантазией любовник;
— красивый, поджарый, высокий мужчина, мне никогда не было стыдно показаться с ним на людях;
— он заботился о нас с сыном, во всяком случае, в главном — у нас никогда не было проблем с жильём;
— не помогал мне, не вёл за руку, не выступал моим протеже; но служил мне примером, «заразил» меня интеллектуальным трудом; только благодаря ему, у меня обожаемая профессия; и это получи¬лось, как в сказке;
— познакомил меня с талантливыми, умными, разносторонне обра¬зованными людьми, от которых я, как губка, многое впитала; это приправилось моей силой воли, оптимизмом, работоспособностью; получился такой жизненный коктейль — лучше эротического;
— я родила от него красивого сына;
— повёл себя, как порядочный мужчина — лишив меня девствен¬ности (с моего согласия), он женился на мне...
А в чём мне с ним не повезло — это ушло в прошлое вместе с разводом.
Так что, я благодарю тот летний тёплый вечер в ресторане, ко¬торый свёл меня с мужем.
Свел Его Величество Случай.
Среда творческих личностей — это особый мир.
• Здесь много говорят о прозе, поэзии, драматургии, пере¬водах, кино, музыке, изобразительном искусстве.
• Здесь, если говорят о политике, то лишь применительно к сфере, в которой работают. Обстоятельства заставляют определён¬ную часть режиссёров, сценаристов, драматургов, актёров, ком¬позиторов, художников «лить воду на мельницу» управляющей силы в государстве, при которой они живут и реализуют себя, как твор¬ческие личности. Они знают: время к людям безжалостно. У каждо¬го одна жизнь. Бесполезно ничего не делать и ждать: а вдруг завт¬ра для тебя наступит лучшее время.
• Здесь живут страстями: стремительно влюбляются — на кино¬съёмках, презентациях, выставках, концертах; нередко быстро и бурно расходятся, снова влюбляются и снова расходятся. Для мно¬гих каждая влюблённость — стимул для творческого всплеска. Муза имеет девять лиц. К этим богиням обращается за помощью — вдох¬новить — весь творческий люд. Он страстно любит и страстно расстаётся.
Например, так у Марины Цветаевой:
Как правая и левая рука —
Твоя душа моей душе близка.
Мы смежены, блаженно и тепло,
Как правое и левое крыло.
Но вихрь встаёт — и бездна пролегла
От правого — до левого крыла!
Тому, кто не «варится» в подобной среде, такие страсти трудно понять. Поэтому и приживаются здесь лишь родственные души.
• Здесь бытом занимаются хаотично. У кого-то хорошие квар¬тиры с мебелью из красного дерева, доставшейся от предков; или выполненной в современном стиле; а у кого-то промозглая комната в коммуналке, где полная неразбериха; но наблюдательный чело¬век заметит в этой неразберихе определённый стиль жизни и поэ¬тику; здесь будет много разной литературы, а широта души хозяев видна по уютным местечкам для гостей.
• Здесь мало говорят о деньгах, а если говорят — то приме¬нительно к своей профессии; на жизнь не жалуются; если появляют¬ся деньги — не копят; в советское время не было такого понятия — получил гонорар и вложил в дело, что порождало нищенство во время вынужденных творческих простоев.
• Здесь много пьют. По разным причинам. Кто-то не выдерживает славы (медных труб), кому-то не удаётся пробиться на желаемые роли в профессии, хотя он достоин; кого-то спиртное уводит от общей неразберихи в человеческом обществе, где он не может найти себе места, вписаться; от неразделённой любви тоже пьют, но, по моим наблюдениям, реже, чем в других социальных средах.
• Здесь люди с «тонкой» кожей, легкоранимым самолюбием; они быстро (как правило, хотя из всех правил есть исключения) обрастают приятелями (приятельницами), поклонниками (поклонницами), друзьями и тяжело переживают предательство тех, к кому испытывали безграничное доверие.
• Здесь особая манера поведения, особый стиль одежды, особый язык... Актёра можно переодеть под человека любой профессии, но он останется актёром, даже если играет вора, бизнесмена, агронома, слесаря. У него своеобразный флёр — его не отнять, не отмыть, не замазать никаким гримом, не спрятать ни под какую робу... Писатели — прозаики и поэты, художники, скульпторы —философы. Можно принимать или не принимать их философию, но ра¬внодушными они людей не оставляют.
• У творческих людей есть отличительная черта — снисходитель¬ность. Ко всем и всему! Возможно, у большинства это приобретён¬ное качество, ведь профессия обтёсывает человека, как волны — камни. Снисходительность можно назвать тенью профессии. Из сло¬варя: снисходительность — мягкое и терпимое отношение к про¬махам, ошибкам других; можно было бы ещё добавить — к мнению дру¬гих. В конце двадцатого века возродилось устаревшее слово того же значения — толерантность. Снисходительность — не слабость характера, не всепрощение, это деликатная манера общения. Не стоит её эксплуатировать — добром не кончится.
• Здесь люди с другим зрением. На всё их окружающее, на мир они смотрят совершенно по-особому; глаза души и разума у них устроены так, что видят они зорче; видят то, что не видно людям других профессий. Претензии по этому поводу можно предъявлять лишь Матушке Природе.
• Творческая среда — это своеобразный общественный клуб. Со своими законами. Вход свободный. А взнос такой — интересность для этой среды. Своим делом, а не красивым лицом и большим ко¬личеством романов (не литературных). Здесь ценят самостоятель¬ность и самодостаточность. Но талантливым прощается почти всё.
• Здесь бьётся, нет — фонтанирует — энергия. Вампиры в этой среде не приживаются. Они не в ладу с законом: «Привносить, а не забирать!»
• Здесь господствует фантазия — Богом благословенный дар. Фантазируя, придумывают сюжеты, трюки, реплики, диалоги, реп¬ризы, линии, стили, композиции, роли, фразы, которые затем становят¬ся «крылатыми»...
Как-то моя знакомая, увлечённая гаданием, гороскопами, аст¬рологией и прочим таким, сказала мне, что в «прошлой» жизни я была жрицей. Может, философия жизни жрицы помогла мне безболез¬ненно вписаться в творческий мир мужа. За что я ему безгранично благодарна. Это также «за» моего замужества.
Встреча через два года
Сижу за рабочим столом. За окном — центр Москвы, бегает нарядный народ, а у меня запарка. И что «парится» нужно сде¬лать до вечера. Стук в дверь.
— Войдите, — говорю я.
Входит... двоюродный брат моего бывшего мужа. Лицо расте¬рянное. Я сразу понимаю: что-то стряслось.
— Анна, Дмитрий в больнице. Наверное, опять инфаркт.
— Когда это случилось?
— Я приехал в Москву по делам. Позвонил ему вчера. А Дмитрий говорит: «Хочешь со мной вечером пойти в Дом кино? Покажут фильм «Иди и смотри» Элема Климова. Будет ажиотаж!»
Мы договорились встретиться у Дома кино. Прошли в зал. Фильм очень тяжёлый, забываешь, что на экране актёры. Честно говоря, мне такие фильмы не по душе. Минут через десять смотрю — Дмитрий роется в карманах, достаёт лекарство. Я предложил: «Давай уй¬дём», он не согласился. Но сидел, согнувшись, наверное, сердце болело.
Мы всё же ушли почти в конце фильма. Дима на мне повис, идти не мог. Я остановил машину, довёз его домой. Ему становилось хуже, болела рука, он трудно дышал, побледнел. Я вызвал «Скорую» и его на носилках увезли. Я поехал с ним, чтобы узнать, в ка¬кую больницу он попадёт. Вот адрес, номер палаты.
Брат протянул мне листок. Я его не взяла.
— Ты же знаешь, Анна, что он совсем один. Я завтра уезжаю. Та женщина, бывшая его жена...
— Я тоже бывшая...
— Анна, понимаю, что не должен был к тебе приходить. Но к кому, если не к тебе?
— Не хочу показаться невежливой, но ответьте на вопрос: «Почему вы всё это рассказываете мне?» Мы давно в разводе. Моей жизнью он не интересовался, не спрашивал, может, я с сыном голодала, болела...
— Он совершенно одинок. Лежит в реанимации. А у тебя связи, опыт. И ты не будешь злорадствовать, как та женщина, когда уви¬дела его на носилках. Мне его жалко.
— Мне его тоже жалко. Но жалею я его по-другому.
— Жалей, как хочешь. Только пожалей. Он уже повержен. Какой теперь с него спрос? Признаюсь тебе: Дмитрий меня просил пойти к тебе. Выглядит он ужасно. Не знаю, выкарабкается он на этот раз или нет. Может, это было его последнее желание — чтобы ты навестила его в больнице.
— Хорошо, я схожу в больницу. Сделаю, что смогу. Не волнуй¬тесь.
Брат ушёл.
Дим-Дим выкарабкается!
Я посмотрела, сколько в кошельке денег. Маловато для больни¬цы. Взяла взаймы. Договорилась, что недоделанную работу принесу утром следующего дня. Придётся работать ночью.
Собираясь утром на работу, я ведь не предполагала, что вече¬ром пойду в больницу. И вот я иду пешком от метро. В руке па¬кет с молочными продуктами, двумя апельсинами, которые удалось вырвать без очереди в магазине, булочками. Сапоги на высоком каб¬луке, на голове — шляпа с широкими полями — был тогда у меня период увлечения шляпками. В автобусе она мешала пассажирам протискиваться на свободное место. А в метро — черно-сером мос¬ковском метро, на меня смотрели как на чудо-юдо. Но москвичи —народ деликатный, весь в себе; глаза долго не задерживают, чтобы не смущать, пальцами не показывают. Да я и не смущалась. Шляпу надвигала низко на лоб, и она закрывала половину лица. Видела, как мужчины-озорники пытались заглянуть под шляпу: кто там скры¬вается — красотка или уродина?
Не думала, что меня пропустят к Дмитрию, но на всякий случай взяла с собой босоножки на маленьком каблуке, в которых ходила в своей «конторе», когда уставали ноги. Выяснилось, что его пе¬ревели в палату.
И вот я на подгибающихся от волнения ногах и в шляпе, которую забыла снять, вхожу в палату.
И вижу ЕГО. Он спал. Запавшие щёки, щетина на подбородке, худые бледные руки. Мы не виделись два года. Но то, что я теперь видела, мало походило на того мужчину, который с таким энтузиазмом собирался ещё раз жениться.
На миг я почувствовала себя не Анной — бывшей женой, а его матерью. Смотрела на него с таким состраданием, с каким лишь мать может смотреть на своё заболевшее дитя.
Время было позднее. Я не знала, сколько он ещё будет спать. И поэтому тихонько потрясла его за плечо.
Он открыл глаза. Секунду-другую смотрел на меня. И начал плакать.
Он плакал так, что мне пришлось бежать к медсестре. Она на¬капала в мензурку лекарство. Я принесла его экс-мужу, помогла выпить. Дмитрий долго не мог успокоиться.
Я присела на край кровати. Положила свою руку на его:
— Почему ты плачешь? Тебе больно?
— О нас с тобой плачу.
— Не понимаю.
— Я жалею, что у нас всё так нескладно получилось...
— Не надо ни о чём жалеть. Успокойся. Думай о себе. У нас ещё будет время поговорить обо всём. Если захочешь.
— Когда я открыл глаза и увидел тебя, мне показалось, что я в бреду.
— Нет, я здесь. И даже в шляпе.
— Она тебе очень идёт. Ты всегда любила шляпы.
— Наверное, ты больше суток не ел. А есть обязательно надо. Завтра я принесу тебе в термосе куриный суп, а сейчас поешь мо¬лочное. Булочка свежая и вкусно пахнет. А я схожу к врачу, поговорю, может, нужно будет купить какие-нибудь лекарства.
Разложила на тумбочке продукты так, чтобы ему удобно было их брать. И вышла.
Вообще-то, я не собиралась идти к врачу. Знала, что к вече¬ру остаётся только дежурный врач, который не может знать под¬робностей о всех пациентах.
Просто искала повод, чтобы выйти из палаты и перевести дух. Как же Дмитрий изменился! Господи, он же не старый, а выглядит стариком. Боже, за что ты его так? Хотя, причём тут Бог? Он, что, должен приглядывать за всеми нами, как за маленькими детиш¬ками?
Почему же Дим-Дим такой худой, словно дистрофик? Болезнь здесь не причём, в больнице он только второй день. Значит, плохо питался.
И почему я снова должна переживать за него? После развода ре¬шила жить для себя (сын всегда был на первом месте), никого из мужчин не жалеть. О Дмитрии забыла. Забыла ли? Можно ли забыть своего первого мужчину, первое сексуальное причастие и все сногсшибательные оргазмы, которые он мне дарил? Можно ли напрочь за¬быть просто умного мужчину?
Н-н-е-е-т-т! Ничего я не забыла. И многое не простила. Долго приходила в себя после нашего второго развода. А когда почувст¬вовала, что могу жить дальше и моё профессиональное дело начало хорошо развиваться, стала мечтать: «Пройдёт много лет. Я ещё буду молодой, полной сил. И сексуальных! Ты увидишь меня однажды — хорошо одетую, с прямой спиной... Независимую ни с какой сторо¬ны. А ты будешь пожилым мужчиной. Состарятся и твои подружки-одногодки. Интересно, понравлюсь ли я тебе снова? Влюбился же Евгений Онегин в Татьяну, когда встретил её через несколько лет! Она стала женой, расцвела, появилась сексуальная привлекательность. Много ли надо мужикам! Чтобы женщина была сочной. И всё — они у её ног!»
Да, я уже была не как то наливное яблочко, каким предстала первый раз перед Дим-Димом. И всё же, у меня ещё были резервы. Я следила за своим внешним видом, ходила к косметологам, принима¬ла всякие процедуры, старалась вовремя ложиться спать...
И главная моя опора — я считала себя правой. Ничего плохого своему бывшему мужу не сделала. И была уверена: он ещё ко мне придёт. Думала жестче: «Он ещё приползёт!» Об этом мечтают все
брошенные женщины. Уверена: и брошенные мужчины.
И вот мы встретились. У него нет сил - ни идти, ни ползти. И все моё злорадство, копившееся эти годы без него, улетучилось.
Её Величество Обиду сменила Её Величество Жалость!
Я вышла из палаты, закрыла дверь и почувствовала такое голово¬кружение, что вынуждена была прислониться к стене.
Мимо проходил молодой мужчина в белом халате и со стетоско¬пом на шее — врач.
— Что с вами? — он потянулся к моей руке — пощупать пульс.
— Не надо, доктор. Я здорова. Это от волнения. В этой палате лежит мой... друг. — Я назвала фамилию.
Мы отошли от палаты.
— Он не мой пациент, — сказал врач, — но недавно я осмотрел его. Что вам сказать? У него порок сердца, ишемия, стенокардия, склероз сосудов... Вы понимаете, о чём я говорю?
— Да, понимаю.
— Было два инфаркта. Так что сердце у него работает на пре¬деле. Для одного человека этого всего много. Ещё у него нерв¬ное истощение. Он подавлен. Мы его, конечно, подлечим. А дома ему нужен хороший уход, спокойная обстановка. И много ласки. Семья у него есть?
— Есть, есть... У него сын.
— Так вам моя помощь не нужна?
— Спасибо. Я просто расстроилась и растерялась.
— Бывает. Не волнуйтесь, мы его подлечим.
— Может, нужны какие-то лекарства, которых в больнице нет?
— Пока то, что ему нужно, есть. Но об этом поговорите с его лечащим врачом.
И ушёл. А я вернулась в палату. Дмитрий сидел на кровати и ел булочку. Мне показалось, что у него немного порозовели щёки.
Вот не могу видеть истощённых людей! Мне их жалко и хочется кормить и кормить.
— Спасибо, Ан. Я действительно проголодался. Нас тут кормят. Просто проспал обед.
— Я понимаю. Принесу тебе завтра что-нибудь вкусненькое. Се¬годня зашла к тебе с работы.
— Ты прости... меня... Ан, — и снова у него полились слезы.
— Тебе нельзя волноваться. Успокойся. Мне тебя не за что про¬щать. Я не живу прошлым. Что случилось — то уже случилось.
— Ты стала философом, — Дмитрий через силу улыбнулся.
— Я разговаривала с дежурным врачом. Он сказал, что ты должен полежать в больнице, здесь есть все средства для лечения. А дома будешь жить по режиму, пить лекарства и всё наладится.
— Дома у меня нет!
— Я позвонила сыну, рассказала, что ты в больнице. Он навестит тебя. Или мы вместе придём, или он один.
— Спасибо. Надо бы матушке и отцу позвонить. Но стоит ли им сообщать, что я снова в больнице?
— Брат твой им скажет. Смогут они приехать?
— Да нет! Матушка болеет. Они пожилые люди, трястись в поезде им не по силам.
— Отдыхай. А я пойду. Уже темнеет. Вот тебе монетки для теле¬фона-автомата. На всякий случай. Позвони — кому захочешь. Книгу тебе принести?
— Почему-то я хочу перечитать «Войну и мир» Толстого. И стихи Бернса.
— Хорошо. Принесут ужин — не отказывай¬ся. Съешь. Болезни боятся сытых людей.
— Спасибо, Ан. Ты — мой ангел-хранитель.
— Не преувеличивай. До завтра.
Шла по длинному больничному коридору и думала о моём Третьем. Во что превратила болезнь того красивого мужчину? И он страдал в больницах так же, как и Дмитрий. И боялся смерти? На войне не погиб от пули. Жить бы и жить, радоваться! Нет же, хвори всякие одолели. Наверное, перенесённые на фронте тяжести, страдания и страх тело человека запоминает навсегда. Сознание хочет изба¬виться и забыть, что-то и забывается; время сглаживает остроту всего пережитого. Но остаются отголоски и действуют, как снай¬перы — выстреливают неожиданно, когда вполне устроившийся в мир¬ной жизни человек этого не ждёт. Бедный, бедный, мой Третий! Как это хорошо соединено у Давида Самойлова:
Как это было! Как совпало —
Война, беда, мечта и юность!
И это всё в меня запало
И лишь потом во мне очнулось!..
Дошла до гардероба и вспомнила: забыла шляпу, она осталась лежать на его кровати. Пришлось вернуться.
Возвращаюсь. Вижу — навстречу со шляпой в руке идёт Дмитрий. Едва идёт. Видно, что ослаб. Я испугалась: только бы не грохнул¬ся. Почти побежала к нему. Пижама на нём висела, как на вешалке. Со мной он таким худым и слабым не был. Даже, когда первый инфаркт перенёс.
— Тебе, наверное, вставать с постели нельзя.
— Можно — нельзя! Мне теперь многое нельзя. Я должен выкарабкаться. Меня ждёт работа.
— Очень хорошо. Мне нравится твое боевое настроение.
И только теперь я смогла рассмеяться — что-то внутри отпустило. Надела шляпку, сдвинула её набок — чтобы его посмешить.
Нередко говорят: мужчины — как дети.
Мужчин-мужей, как и детей, не следует баловать так, чтобы они сели на шею. Я Дмитрия баловала. Он этого не оценил. Как не ценят и дети. В этом парадоксе человечеству никогда не разобраться!
Но, увидев бывшего супруга в больнице, я готова была его снова баловать, сделать для него всё, что было в моих силах — только бы он перестал напоминать ходячий скелет (или — лежачий).
Хорошо, что мы так привыкаем к своему виду — благодаря зерка¬лу, что не замечаем перемен. Они бросаются в глаза тем, с кем мы часто не встречаемся.
Дмитрий бодрился. Но я видела: ему тяжело. Возможно, он испы¬тывал смущение оттого, что его брат обратился ко мне за помощью — к брошенной (да ещё так некрасиво!) жене? Кстати, до сих пор не уверена, что это было желание моего бывшего супруга. Вполне возможно, что брат проявил инициативу, потому что был уверен: я не откажу в помощи.
Странно: люди замечают нашу доброту, когда им это выгодно!
Родственников у Дмитрия немало, но между собой они не особен¬но дружили. В молодости ещё встречались, а потом разбежались по своим норкам. Почему-то коммуникабельный Дим-Дим не находил общего языка со своими двоюродными братьями и сёстрами, племян¬никами. Когда он болел, то рядом с ним родственников никогда не было. Справедливости ради надо сказать, что и он не интересовался их жизнью.
Правильно говорят: самая трудная доброта — доброта к близким.
В общем, встретившись через два года, мы были смущены оба. И нам предстояло найти верный тон в наших отношениях. Если они, конечно, будут продолжаться. Хотела ли я этого? Нет, не хотела. Быть нянькой для мужчины, который так отвратительно меня пре¬дал! Но зачем я сейчас об этом думаю? Он в больнице, ещё не¬известно, чем всё это закончится.
Пусть всё идёт своим чередом!
Пока же у меня была одна задача — выходить его. И откормить. Питание — основа силы тела и духа. В это я верю. В советское вре¬мя коммунистически настроенные «лекторы» говорили: мы живём — не для того, чтобы есть. Смысл: не обжирайте страну. Кажется, это было утверждение чуть ли не самого Карла Маркса. Или другого марксиста.
Дмитрий всегда с иронией относился к Марксу, на¬зывал его прихлебателем. Если бы не деньги Фридриха Энгельса, то Марксу пришлось бы идти работать, чтобы кормить свою много¬детную семью и красавицу — жену, а не писать философские книги, в которых действительность была скрыта таким густым туманом, что каждый желающий мог домысливать её на свой вкус. Домысли¬вали и домысливают. Те, кто сам ничего из себя выдать не может. Чужое-то жевать легче! И почему нужно возвеличивать один социаль¬ный класс, как самый достойный жизни на планете, а другие классы уничижать, как недостойные ходить по земле? Чушь! Раз уж об¬щество поделено на классы, пусть каждый из них идёт своей доро¬гой и проповедует главный закон нашего существования: «Не навреди общему дому — Земле».
Мы едим — чтобы жить и не болеть! Остальное — что касается пищи — никому не нужные разглагольствования.
Конечно, мы с сыном его выходили. Не видела, чтобы кто-то ещё приходил к Дмитрию, когда он был в больнице.
Я поговорила с врачами. Некоторые родственники расспрашивают о больном так: какая температура, какие проблемы в лечении, о перспективах на выздоровление. Мне не надо было задавать такие вопросы. Я просила лечащего врача об одном: поднимать дух моему бывшему супругу; не рассказывать ему, какие перепонки, отверстия, клапаны, сосуды в его сердце поражены. Больным такие подробные сведения совсем ни к чему, только нагнетают страх. Правильное лечение, ирония, юмор — хорошая основа для того, чтобы человек поверил: нет, ещё не конец!
А я, как делала это и раньше, перетащила в палату красивую посуду, полотенца и салфетки. Поверх больничной надела на по¬душку наволочку с рисунком; купила майки, трусы, носовые плат¬ки и носки — для смены.
Ходила каждый день, редко — через день. Он не мог есть винег¬рет с селёдкой, что давали в больнице почему-то на ужин, суп с макаронами... К больницам по поводу питания у меня никогда не было претензий — кормили, как могли. Приносила в термосе суп на курином бульоне, неострый борщ, который он любил и который был постоянно в нашем домашнем меню раньше; баловала котлетками, приготовленными из хорошего мяса.
Мы подолгу разговаривали обо всём. Но только не о нашей про¬шлой жизни. Вначале Дмитрий пытался что-то объяснять, но я ска¬зала: «Тот поезд ушёл. Не надо его догонять. Я живу настоящим. И хочу нормально спать, а не пережёвывать свою жизнь но ночам. Выздоравливай. Жизнь потом сама поведёт нас, куда надо. Не мучай¬ся. И меня не мучай. Всю свою прошлую жизнь я забыла».
Почему я бросилась помочь моему дважды бывшему мужу?
а) Вовсе не потому, что хотела показать: «Смотрите, какая добрая!» Он был серьёзно болен. И этим всё сказано!
б) Нас связывали долгие годы любви — я благодарна судьбе, что она столкнула меня с тем мужчиной, который мне подходил по многим показателям.
в) Дмитрий — отец моего сына. Всеми силами я хотела продлить ему жизнь, как отцу.
г) Не знаю, какие планы строил он. Я свою жизнь с ним в дальнейшем не связывала. Во мне всё перегорело. После развода я почувствовала себя либертиной — вольноотпущенной. В Древней Греции рабов, отпущенных на свободу или выкупившихся у хозяев, называ¬ли либертинами. Освобождение от оков семейной жизни, которая мне стала в тягость, почувствовала и я. И это было очень хорошее чувство. А вину за неудавшуюся семейную жизнь надо делить на двоих: на неё и на него. Всегда!
Говорят: время лечит. Время просеивает нашу жизнь. И все события занимают свою полочку. Вспоминаешь и думаешь: «А хорошего было тоже немало!» И людей начинаешь оценивать по-другому.
Именно так я смотрела на нашу с Дмитрием прошлую жизнь. Злости у меня на него не было. Сострадание, жалость... Думаю, что этого тоже немало, что может получить бывший муж от бывшей жены.
Когда пришла к Дмитрию первый раз, смотрела на него — спящего, и вспоминала слова героя из рассказа И. Бунина «В Париже»: «Кто женится по любви, тот имеет хорошие ночи и скверные дни».
Это о нас с ним.