Не слабо!

               

И  до  чего  же  вездесущий  народ –  мальчишки! Все-то  им  нужно  знать,  везде сунуть  свой  нос, все  проверить,  как  будто  без  них непременно  что-то  может  случиться!
Утром  они были  на одном  конце  деревни,  в  обед   их загорелые  спины  мелькали  на  задах –  у  пруда,  к  вечеру    возвращаются с  другого  конца,   от  леса,  с  полными  посудинами  грибов  или  ягод – в  зависимости  от  сезона.
К  вездесущим  мальчишкам относимся  и  мы  с Володькой  Пикуновым,  моим двоюродным братом,  которого  старшая  мамина  сестра  тетя  Зоя  привезла  вчера к бабушке  на оставшуюся   часть  летних  каникул. У  трех  бабушкиных  дочерей – "сестер  Федоровых",  как  их  называют  на  деревне  в память  о  популярном  в  те  годы  песенном  ансамбле,  трагически  погибшем  на  гастролях,  кажется  в Америке,  по  трое  детей – по  одной  девочке  и  по  два  мальчишки. В  нашей  возрастной  волне  мы  все  трое  почти  одногодки:   я  чуточку  постарше  всех,  Володька – самый  младший,  но  разница  между  нами  в возрасте   минимальная.
Сегодня  среди  нас  нет  среднего – Витальки. В  прошлом году  они  жили  в  деревне  по соседству  с  бабушкой, а к осени  продали  дом  и  уехали  в город.  Раньше, когда  мы  собирались  втроем под  одной  крышей,  и  начиналась  веселая  жизнь  у  соскучившихся  за  долгую  зиму  по  звонким  детским  голосам  стариков. Чего  мы  только  не вытворяли!
Однако  не  следует  думать,   что от  нас только  шум  и  сплошной  содом. К примеру,  сегодня,  встав  пораньше,  мы  выпили  с  Володькой  кринку холодного   молока,  расщипали  пополам  буханку   черного  хлеба  и  умчались  на задний  пруд.  Мы  соревнуемся,  кто  больше  раз  искупается  за   день.  Уже  две недели  стоит  жара,  и  ни  капельки  дождя  не выпадает  на  иссохшую  землю.  Порыжевшая  трава и  поблекшая  зелень  деревьев  кое-как  спасаются   обильными  ночными  росами, которые,   несмотря на  сухую  погоду,  выпадают  к  утру   на  остывшие  поляны.
Вернувшись  с  пруда,  мы  возили  на  тележке  воду  для  полива  огорода. Начерпав   полную  бочку,  мы  с  помощью  соседских  мальчишек  облепляли  тележку,  как  на  картине  "Тройка",  по  которой  зимой  писали  сочинение. Взрослые  впрягались  в  тележку,   а мы   толкали  ее  со  всех  сторон,  с  хохотом  и  визгом  отскакивая  всякий  раз,  когда  она,  резко  провалившись  одним  колесом  в дорожную  колдобину,  окатывала нас холодной  колодезной  водой. Воду  ведрами  вычерпывали  и  переливали  в  бочки,  стоящие  на  солнцепеке,  где  она  прогревалась  для  вечернего  полива.
После   этого  мы,  как  полагалось,  бежали  на  пруд  купаться. Второй,  а  может  быть  и  третий  раз.
В  такие дни  хорошо  сохнет  сено. И  когда  мы  возвратились  сегодня  с  пруда,  бабушка  уже приготовила  нам  пару  легких  ивовых  вил-шевелилок.
Дед первый,  бабушка  за  ним,  дальше  я  и  Володька, поотстав  один от  другого,  пробиваем  себе  тропку во вздыбившемся  валками  пространстве,  переворачивая   сено  на  тропку  впереди  идущего  сушильщика.  Дойдя  до  конца,  идем  обратно.  Несколько  проходов,  и  сено  перевернуто,  час отдыха,  и  все по  новой!
За  этот  час  успеваем  опять  искупаться  и  бежим  на  переднее  поле,  по  которому,  как  корабли,  медленно  плывут  комбайны.
Рожь  подошла очень  быстро  и  не  нуждается   в  раздельной  уборке,  а  сразу –  в  бункер.
– Дядя  Коля,  прокати! 
Мы  на  капитанском  мостике. С  него  хорошо  видно всю деревню  и  наш дом  под  тополями.  Сквозь  невообразимый  шум  этакой  махины  с  бесчисленным  количеством крутящихся  шестеренок  и  приводных  ремней  пытаемся  докричаться  до  чумазого  комбайнера,  который,  сверкая  зубами  и  белками  глаз,   показывает  на  полный  бункер. Стоп!– перекур.  Полна коробочка!
Пока  подъедет  машина,  собирающая  из  переполненных бункеров  зерно, устроившись  в  тени  комбайна,  слегка  погромыхивающего   на холостом  ходу,  слушаем  байку  про  то,  как  дядя  Коля   утром  поймал  зайца,  загнав  его в   самую  гущу  ржаного  поля, бросил  в  бункер.  Прокатил  один  круг,  да  сжалился  над  ним  и, остановив  машину  на  краю  поля,  у  леска,  отпустил  длинноухого.
– Как  он стреканул  в  лес,  только  пятки  сверкали! – хохочет добрый  комбайнер.
Однако  отсюда  видно,  как  бабушка  с дедом  вышли  на  поляну,  чтобы  в  очередной  раз  перевернуть  море сена  на свое  прежнее  место. Вперед!
Деревенские  мальчишки  никогда  летом  не  носят  обуви. Кожа  на  ногах  становится  черной  от  загара  и  еще  от   чего-то,  покрываясь  сплошными  "цыпками".  Подошвы  ног  огрубевают   и  становятся  способными  выдерживать  острые  камешки,  щепочки  и  стеклышки.  Мы  научились  бегать  по  острой стерне  жнивья,  не  раня  ног.  Сбоку  смотреть – это  напоминает  бег  на лыжах,   когда  ступней  успеваешь  пригнуть  острые  колючки,  уже не  несущие  опасности  проткнуть  кожу.
После  сушки  сена  еще  раз  купанье,  причем,  с  ловлей  рыбы  одновременно.  Сегодня  мы  отправляемся  на  лесной пруд  у деревни Сизино. Года  два  назад  его  и  в  помине  не было.  А  теперь,  вырытый  экскаватором,  он светится зеленоватой, вернее  малахитовой  водой.  Отчего  у  нее  такой  цвет –  не   ясно,  может  быть  от  бездонного,  синего  неба,  отраженного  в пруде,  возможно  от  серого  глинистого  ила,  густо  лежащего  на  дне. Мы  его  называем  "собачьим  мылом". Часто  бывает,  вымазавшись   им,  начинаем  шумно  барахтаться  в  пруде,  стараясь  смыть  все до  капельки  и  приобрести  первоначальный  вид.
Сегодня  мы  прихватили с собой   наметку – рыболовную  снасть, состоящую  из сетки размером  метр  на  полтора, прикрепленной  к  двум небольшим  шестам.  Вдвоем    мы  обходим  с ней  все береговые норы  и  закраинки,  одновременно  бухая  ногой  по  прибрежным  камышам,  вышугивая  из  них  затаившуюся  под  берегом  рыбу.
Рыбная  ловля – наше  любимое занятие. Особенно  наметкой,  когда  не  надо  долго  ждать  результата,  а  главное – не  надо  зависеть  от  погоды  или  настроения  рыбы:   клюнет – не  клюнет?  Завел  сетку  под  берег,  потопал ногой  – и  поднимай!  И  вот  на  дне  наметки  уже  кипит  вода! Золотом   и  серебром  горит  желтый   и  белый  карась.  Но процеживая  почти  каждодневно  воды  то  одного,   то  другого  пруда, мы  со  всей  ответственностью  думаем  о  завтрашнем  дне,  когда, не  дай, Бог,  рыбные  запасы  могут  иссякнуть.  Мы  не  хищники-потребители  всего  живого,   мы  умеем  ценить  и  беречь  родную   природу.      Рыбалка  для   нас,  прежде  всего,  не  возможность  побольше выловить  и  от  души  натрескаться  жареной  рыбы,  а  захватывающий  процесс.  Поэтому  чаще всего  случается,  что  постоит  рыба  денек  в  ведре  с  прудовой  водой,  в  прохладном  коридоре,  а   наутро,   отправляясь  на купание, захватываем   ее  с собой,  чтобы  выпустить   в  родную   стихию,   на  волю. 
Сегодня  нам  на   сизинском  пруду  не повезло.  На  молодом  водоеме  еще  не  успели    нагулять  вес  шустрые  мальки,  свободно  пролетающие  сквозь  ячейки  наметки,  еще  не  вошла  в  рост  по  мелководью  прибрежная  растительность – дополнительный  рыбий  корм  и благодатное место  скопления  молоди.  Поэтому  лежит  и  сохнет  на  берегу  сетка,  а  мы,  вдоволь  накупавшись  и  напрыгавшись  с  высокого  мостика,  загораем  на  солнце  и  упражняемся  в  бросании  камешков  по воде.
– Считай! – кричит  Володька,  метнув  плиточку  почти  параллельно  зеркальной  глади  пруда.
– Раз,  два,  три, четыре, – подытоживаю  я,  когда камешек,  подпрыгнув  несколько  раз, скрывается  в  толще  воды.
– Это что!.. Смотри!
Моя  плиточка,  вылетев  со  свистом,  коснувшись  воды,  начинает  пришлепывать  по  ее  поверхности  через  каждые  полтора–два  метра  и  вылетает  на  противоположный  песчаный  берег.
– Понял,  как  надо!?
Володька  повержен.  Один – ноль!   Но  это  –  пока… Он  не упустит   возможности  отыграться,  пусть  в чем-то  другом,  но  непременно  постарается  взять  верх.
Увлекшись  метанием  камней,  я  нашел  на  прибрежном  песке  несколько  таких  диковинных  по  цвету  и  форме  экземпляров,  которые  бы  украсили   коллекцию  моих  вещей:  значков, старинных монет,  стрелянных  гильз,  всевозможных  безделушек  типа фонарика, ножа-складника  и  многого   чего  другого.
С  сожалением  понимаю,  что  взять  я  их  с  собой  не могу,  поскольку  одежды  на  нас  почти  никакой, а руки  заняты  рыболовными  снастями,  прячу   камешки под  купальным  мостиком ,  там,  где  дощатый  настил  покоится  одним  концом  на высоком  берегу – в  земляной  щели.  Бегом  домой – наверное  дед  с  бабкой  уже   хватились  нас.
…Солнце медленно  уходит  за  дальний  лесок,  погружаясь  в  пучину  сизинского  пруда.  Смеркается.  Нам  с  Вовкой  с  крыши  нашего  дома  хорошо  видны  окрестности  деревни. По  дальнему  лугу,  ближе к лесу, уже ползет  белесый  туман.  Становится  знобко…
Володька   "подначивает"  меня  на  разные  дурацкие затеи:  кто  дальше  плюнет  или  прыгнет.  Его  рекорд:  цыкнуть  слюной  в  щелку  между  передними  зубами  так,  чтобы  не  задеть  нижнего  ската  крыши  и  доплюнуть  до  грядки  со  свеклой.  У  меня  не получается,  он  злорадствует  и  торжествует  победу.
– А  прыгнуть  с  крыши  в  огород?  Слабо!
– Нет,  не слабо!  Только  не прыгну,  зачем  грядки  мять?
– Слабо! Слабо!
– Не слабо!
– А  прыгни!
– Я  же  сказал  тебе…
И  вдруг  он  весь  преображается – его  осенило!  Словно  заговорщик,    сузив  глаза  и  приблизившись  вплотную  к моему  лицу, он медленно,  с  расстановкой  произносит:
– А  сбегать  сейчас  искупаться  на  сизинский  пруд?  Слабо!
Я  поворачиваю  голову  к чернеющему  за полем  перелеску,  куда  полчаса назад  спряталось  дневное  светило, и  меня  передергивает  от  холода.
– Ты  что,  Вовк,  ночь  уже! Давай  завтра?!
– Завтра  и  дурак  сможет. Слабо!  Слабо! –  заладил  он,  прихлопывая  руками  и  ногами  по  еще не  остывшему  шиферу  крыши.
– А  вот  и  не  слабо!
– Слабо!
– Не  слабо!
– Беги!
– И  побегу!
Я   быстро  скатываюсь  по  теплому  шиферу  на пологую  крышу  омшанника,  оттуда  прыгаю  в  копнушку  подвяленной  травы и  огородом  через  заднюю  завороть  выскакиваю  на  луг.
– Смотри  только, без  обмана! –  доносится  мне в спину.  Что  он  кричит  мне  еще вдогонку,  я  уже разобрать  не могу, я  весь  во  власти  желания не оплошать,  не ударить  в грязь  лицом.   
Луговая  трава  в  густой  росе  и холодно  обжигает  ноги.  Я  миновал  луговину  и  вбежал  в  сумрачную  прохладу  небольшого  леска.  В сгустившемся  полумраке  смутно  белеют  березы, едва  различима  тропа,  которую я  больше всего боюсь  потерять, ибо  остерегаюсь  напороться  в  темноте  на  острый  сучок,  а  еще  хуже – наступить  на  какое-либо  скользкое  земноводное  или  пресмыкающееся.  Но  вот  перелесок позади,  я  снова  на  луговине, где  заметно  светлее,  чем  в лесу,  и  я  уже  отчетливо  вижу  два  высоких  насыпных  берега пруда. 
Словно  какая-то  сила  возносит  меня  на  мостик, и  я,  не раздумывая,  звучно  плюхаюсь  в  нагретую  за  день  и  еще не  остывшую  воду.  Еще  не  достигнув  руками  дна,  открываю  глаза –  кромешная  темь  со  всех  сторон.  Жуткая,  не  ко   времени,  мысль:  водяное  чудовище  сейчас  схватит  меня  за  ноги,  и  я  навсегда  останусь  в  мертвой  пучине – пружиной  выбрасывает  меня  из  воды.  Успеваю заметить,  что  еще светится  краешек  неба, там,   где  недавно  зашло  солнце,  и  на  его  фоне  густо  чернеют  верхушки  деревьев  перелеска,  что  легким  туманом  курится  темная  поверхность  пруда.
Прочь  отсюда!  К  дому!  Отбежав  с  полсотни  метров,  внезапно  осененный  догадкой,  возвращаюсь  к  мостику. Лихорадочно  шарю  рукой  в  темноте. Ага,  вот  они,  миленькие!
Скорее! Скорее! – К  живительным  и  перемигивающимся  в  безбрежном  океане  темноты  огням  моей  деревни!  В  тепло  и  уют,  где  ждут  меня,  и   бабушка,  уже  подоив  корову,  приготовила  нам  с  Володькой  по  кружке  парного  молока!
С  этими  мыслями  я  не  заметил,  как  проскочил  лесок,  казавшийся  к этому  времени  черной  непроглядной  стеной  на  моем  пути.  Впереди  призывно засияли  желанные  огни.
Володька так  и ждал  меня,  не  слезая  с  крыши.  Сверху  он  видел,  как  я  пропал  в  лесу,  как  через  несколько  минут  вынырнул  обратно,  но  поверить,  что  я  искупался  в ночном  лесном  озере,  было  выше   его   сил. Трудно  сдавать  позиции,  признавать  свое  поражение.
     –  Докажи,  что ты был на  пруде,  а  не  прятался   в  кустах! – наскакивал  он  на  меня.
     –  Да  ты  че?  Я  не   только там  был, я  еще и  скупнулся…
– А  чем  докажешь?
– А  вот  трусы-то   у  меня  сырые…
– Ну  и что!  Может  ты  их…это – того!  А?
– Да    ты  что, Вовка?!  Видишь,  у  меня  и  волосы-то  на  голове  еще не  высохли – потрогай!
Он  смотрит  недоверчиво,  и  я  не  пойму:  на  самом  деле  не верит  или  только  придуривается?
И  вдруг  меня  осенило,  как  же  я  мог  забыть !
– Вот! – разжимаю  кулак  и  сую  ему  под  нос  сложенную  лодочкой  ладошку:
– А  это  ты  видел?!
Он  оторопело  смотрит  на меня,  приоткрывается  его  рот  и  часто-  часто  в  растерянности    начинают  мигать  округлившиеся  глаза. Этого  главного  козыря  от  меня  он  никак  не  ожидал…