Маленькие девочки играли в дочки-матери на одеяле, постеленном на траву, воплощая материнский инстинкт, который проявляется уже в детстве и обеспечивает выживание человечества тысячи лет.
Малышки играли по-разному. Ирочка, ласково уговаривая, кормила с ложечки и баюкая, укладывала дочку в коробку из-под обуви – кроватку. Олечка же дергала, шлепала, ставила в угол и в конце-концов закинула куклу в кусты. И уже можно было заранее пожалеть будущих детей.
Женщина, сидевшая с ними на краешке одеяла, не вызывала бы удивления, если бы не ее детское поведение. И эта странность была очевидна уже в позе – она стояла на коленях, наклонившись вперед, совершенно не заботясь, как это выглядит со стороны и не сводила глаз с чудной Ирочкиной дочки - длинноволосой, с закрывающимися глазками. Рядом лежали босоножки, сброшенные с ног по правилам игры, когда нельзя на одеяле быть обутым. Женщину можно было назвать даже красивой из-за ладной фигуры с хорошими женскими формами, которых не могло скрыть мешковатое платье, больших голубых глаз, бровей вразлет, прямого, настоящего, а не какого-то кнопкой носа с трепетными ноздрями. Гладко зачесанные, естественного соломенного цвета волосы открывали высокий лоб.
Однако, детский взгляд чуть на выкате глаз, как будто не помещающихся под веками на взрослом лице, вызывал у людей тревогу и заставлял с любопытством присматриваться. Движения ее были слегка замедленны, но это не портило впечатления, а наоборот добавляло интереса. Говорила Алена чисто, но мало и односложно. Впрочем, этого хватало для общения с девочками. Куклы у нее не было, и она прижимала к себе щенка или цуцика, как она его называла. Маленький и худой с огромными печальными глазами на белой мордочке он уже не вырывался из цепких рук и покорно лежал на согнутом локте.
- Маленький. Как зовут? – погладила щенка Ирочка.
- Цуцик, - с готовностью ответила женщина, любуясь косичками подружки и вспоминая свои, которые заплетала и украшала красивыми ленточками Сима. Алена еще помнила теплые, ласковые руки, поцелуй в голову и тихие слова: «Сирота ты моя, сирота». Уже в городе волосы обрезали. Каждый день, больно дергая, мама расчесывает Алену и заплетает короткую тугую косу, чтобы прически хватало, как она говорит, на целый день.
- Цуцик? – не понимала Ирочка.
- Цуцик! – утверждала Алена.
- На, завяжи ему, - подала Ирочка яркую зеленую ленточку. Алена осторожно взяла, радость зажгла глаза и тронула улыбкой губы.
- Алена! – раздалось рядом, - Где ходишь? Я тебя, зачем посылала? Жду, жду. Ты купила соль?! – пожилая женщина интеллигентного вида, сдерживая едва видимое раздражение, остановилась рядом с девочками.
- Да, - ответила, поднимаясь с колен, Алена с цуциком на руке, и подала маме сетку с пачкой соли, которая все это время лежала рядом. Полина Сергеевна в прошлом известный и уважаемый человек – директор местной школы, а сейчас пенсионерка. До такой степени известна и уважаема, что узнав об умственной отсталости дочери, тот же час отправила её в село к старой тетке подальше от любопытных глаз и досужих разговоров.
Состояние дочери она считала наказанием и до сих пор не могла с этим примириться. Никаких, совершенно никаких предпосылок не было к этому ужасу: ни наследственных болезней, ни поведения, могущего привести к таким последствиям, да и беременность проходила нормально. Тем неожиданнее было известие, что меньшая дочь умственно отсталая.
Уже сейчас, через много лет, Полина Сергеевна поняла, что они поторопились отправить дочь от посторонних глаз и обеспечили Алене всего лишь минимум жизненных необходимостей, но никак не развития. Эффективность лечения тем выше, чем раньше оно начато и при соответствующем внимании, Алена вполне могла бы стать социально самостоятельной. Успешные по тем временам люди: она – учительница, муж – главный технолог завода, они оказались зависимыми от мнения окружающих. Им было стыдно иметь дочь дурочку. Для людей, мнением которых они дорожили, Аленушку отправили жить к родственникам, якобы из-за неподходящего климата.
Но проблема встала еще острее, когда тетка Сима умерла. Оставить дочь саму в селе не решились. Родители не любила её, как любили старшую дочь, пускай и не такую красивую, но нормальную. У Лили все, как у многих. Школа с медалью, институт, замужество, пускай и не совсем удачное, но кого этим удивишь. Вернулась Лиля в родительский дом с годовалой Настей.
Полина Сергеевна даже в мыслях старалась не возвращаться к тому, что пережила полгода назад, когда надо было решать, где жить Алене, ведь были мысли оформить ее в спецучреждение. Не посмели. Нет-нет, да и спросит кое-кто из знакомых: - А как там ваша меньшенькая? Что отвечать? И вот теперь - надрывая сердце, каждый день надо видеть и не просто видеть, а жить изо дня в день с этой чужой для них женщиной, изображая перед людьми приличие.
- Пошли, - мама брезгливо подняла цуцика за шерстку и спустила на землю. – Сто раз тебе говорила - не таскай его, - прошипела, стараясь не привлекать внимания Полина Сергеевна и взяла дочь за руку.
- Нет. Нет. Цуцик, - Алена потянулась за щенком. Мама болезненно скривилась, упредив плач дочери,
- Ладно. Не реви. Обувь! - увидела она босые ноги дочери и больно дернула за руку. - Одевай! - Алена подняла цуцика и прижала к себе теплый комочек.
- На плиты ходила? - по дороге тихо допытывалась мама. И не дожидаясь ответа, настойчиво повторила: - Не ходи туда, там плохие дядьки, – а в душе поднималось уже привычное раздражение. «Господи, за что? Как с ней быть, ведь не удержишь в доме. И ходить с ней постоянно невозможно».
Недавний случай усилил беспокойство. Тогда Алену посадили во дворе рядом с коляской со спящей племянницей. Она любила Настеньку, но сестра не давала играть с ней, а разрешила только качать, если малышка проснется. Алена скучала, ей хотелось пойти посмотреть на секрет-кинку с красивым цветком и гладкими камушками, зарытую с другой стороны дома, но она боялась Лили и сидела с грустным лицом. На лавочку рядом сел дядя. Алена видела его уже ни раз, он часто смотрел на нее, но никогда еще так близко не подходил.
- Скучно? – спросил он ласково. Она, молча, смотрела на него.
- А хочешь, собачек тебе покажу? Они здесь недалеко, маленькие, только родились, - продолжал он тихо говорить, - и, почувствовав ее колебание, заспешил:
- Никто не узнает, мы быстро, Пойдем, – ласково взял за руку. Уговорил. Очень уж Алене хотелось поиграть с маленькими цуциками.
Поздно вечером ее нашли между плит недостроенного здания через дорогу от их дома. Алена сидела, не шевелясь на земле, опухшими от слез глазами, не моргая, смотрела на них, как будто впервые видела. Платье на вороте было разорвано, а по подолу расплылось пятно крови. Рядом ползал, тыкаясь в ноги, слепой щенок.
Опасения подтвердились, Алена была изнасилована и чтобы обезопасить семью от дальнейших неожиданностей, решено было сделать стерилизацию. Это просто было устроить, и ее отвели в больницу. Алена помнит странный стол, на который нужно было ложиться спиной и закидывать ноги на неудобные рогульки. Было страшно и холодно до стука зубов. Хотелось тепла ладони или поцелуя, или просто слова, обращенного к ней. Ничего этого не было, и она тихо плакала.
Семья жила по заведенному мамой порядку, в котором простая домашняя работа лежала на Алене. Дни тянулись, похожие друг на друга. Никто особо не присматривался к ней и не замечал печали в глазах и того, что улыбалась она все реже, разве лишь когда играла с цуциком, а говорить вообще перестала.
Она любила вечер, когда по давней деревенской привычке можно было ложиться спать. Никто не целовал ее и не желал спокойной ночи. Только цуцик был рядом с ней. Грустно. Она рассматривала и прижимала к щеке ярко-зеленую ленточку, ощущая ласковую гладкость, и уходила в Жизнь, где было тепло и радостно. Там Сима смотрела на нее добрыми глазами, и слышалось «Аленький мой», а когда просыпалась - долго не открывала глаз, словно старалась задержаться и не возвращаться в эту холодную и ненужную жизнь.