ПЕСОЧНЫЙ ДВОРЕЦ
(повесть девочки Маши)
1. РЕБЕНОК ЕСТЬ РЕБЕНОК
Мама поругалась со своей начальницей. И все из-за меня. Начальница ей отпуск в октябре поставила, а мама ей и говорит:
- В октябре на море холодно будет. Мне ребенка летом нужно вывозить.
(Несмотря на то, что мне уже шесть с половиной лет – я, видите ли, еще ребенок!)
А начальница ей в ответ:
- У Вас - ребенок, у Лапшиной - ребенок, у Чихачевой - ребенок… Что вы все, с ума посходили? Вы летом со своими детьми разъедетесь – а работать кто будет? Пушкин?!
Ну, про Пушкина, это она, конечно, переборщила. Как это Пушкин может работать? Пушкин давным-давно умер. Но даже если бы жив был – чего он делать будет у мамы в бухгалтерии? Он, наверное, и компьютера никогда не видел… Как поэт – он, конечно, великий был, а вот насчет математики – не уверена…
В общем, отпустила начальница маму в июле. Но очень на нее за это обиделась. А что поделать? Обижайся-не обижайся, а ребенок есть ребенок. Тем более – на Крайнем Севере. Ему на море надо. Летом.
2. АВТОБУС
Мы собрали большой чемодан и поехали на вокзал. В автобусе было очень много народу. И все пихаются. А кондукторша кричит:
- Не забываем оплачивать проезд!
А мы и не забываем. Просто нам денег ну никак не достать: приплюснули со всех сторон!
Мама спрашивает:
- Сколько с нас?
А кондукторша:
- Лично с Вас, мамаша, одиннадцать рублей. Плюс чемоданчик Ваш – еще одиннадцать. А ребенку сколько лет?
(Ну вот! Опять – «ребенку»!)
- Мне, - говорю, - почти семь!
Кондукторша:
- Ну, если почти, то – бесплатно! И того двадцать два рубля.
Вот тут и задумаешься: с одной стороны – обидно, что «ребенок». С другой стороны – с ребенка денег не берут. Экономия получается. Расти или не расти – вот в чем вопрос!
3. В ВАГОНЕ
В вагоне народу было, конечно, поменьше, чем в автобусе… Но все равно очень много! Пока до своего купе добрались – часов десять прошло, наверное! Наконец - вот они, наши места! Только сесть некуда: со всех сторон люди толкаются. Мама меня на вторую полку закинула, а чемодан хотела на третью зашвырнуть – но не получилось: все-таки она мама, а не штангист.
Тут народ потихонечку рассасываться начал. А в нашем купе остался какой-то дяденька в очках, очень длинный и культурный. Мама его и попросила:
- Молодой человек, помогите, пожалуйста, чемодан поставить.
А дяденька и говорит:
- За молодого человека – спасибо… Уже шестой десяток, а все – молодой… Это приятно. Давайте сюда ваш чемодан.
Мама, радостная, ему чемодан всучила. Культурный дяденька чемодан приподнял – и вместе с ним как грохнется! Потому что чемодан все-таки был тяжелый, а дядька, видно, тоже не штангист…
А тут милиционер по вагону идет. Здоровенный такой… Наверное, преступников ищет.
Мама и дяденька к нему:
- Молодой человек, не поможете чемоданчик забросить?
А милиционер и говорит:
- «Молодой, молодой!» Какой же я молодой? Мне уже двадцать четыре года! Ладно уж, где он, ваш чемодан?
Как схватит милиционер чемодан, как забросит его молодецким движением на третью полку! И бедного культурного дяденьку вместе с чемоданом тоже как забросит: не успел дяденька чемоданову ручку отпустить!
Вот смеху-то было! И мама смеялась, и милиционер, а громче всех –этот дяденька на третьей полке! Потому что – с одной стороны, неудобно получилось. А с другой – все-таки очень смешно!
Вот, наверное, милиционер точно штангистом был. Такому никакие бандиты не страшны!
4. ПОЕЗД ТРОНЕТСЯ…
Тут я, конечно, у мамы спрашиваю:
- А когда есть будем?
- Господи, - говорит мама, - уже есть хочешь?
- Ага, - отвечаю. – Еще как.
- Ну погоди, дай хоть поезд тронется…
А у меня, понимаете, всегда так: как в поезд сажусь – сразу есть хочется! И труднее всего дождаться, пока этот дурацкий поезд тронется…
Ждем-ждем. Минуту ждем, две ждем, три ждем.
- Уже тронулся? – спрашиваю. На всякий случай.
- Нет, - отвечает мама.
Ждем-ждем. Четыре минуты, пять минут.
- А сейчас тронулся?
- Нет…
Ждем. Шесть минут, семь минут, восемь минут.
- А сейчас трону…
- Нет!!! – кричит мама. – Сейчас, кажется, я тронусь! Что за нетерпеливая девчонка?! Полчаса подождать не может!
- Полчаса? – кричу я в ответ. – Да что ты, мама, я же с голоду помру!
- Да покормите Вы ее, - это наш сосед не выдержал. – Хочется человеку – пускай ест… Чего ждать-то?
(Спасибо тебе, дяденька! И за «человека» - спасибо!)
Ну, тут мама вообще разозлилась:
- Вы, говорит, не вмешивайтесь! Как-нибудь без Вас разберусь, когда ребенка кормить! Ясно?
Дядька, конечно, обиделся. Достал из кармана газету, очки протер и читает себе.
А скоро и поезд тронулся. Ура! Накормили!!! И чаем напоили, из таких, знаете, хрустальных стаканчиков. На них еще какие-то штучки были надеты, чтоб не обжигаться… Красота! Только пить трудновато: поезд трясет – трудно чаем в рот попасть… Зато сахару много!
5. У КАЖДОГО СТОЛБА
Сначала ничего ехали - ты-дым-ты-дым, ты-дым-ты-дым, ты-дым-ты-дым, потом – у-у-у-у! Потом опять – ты-дым-ты-дым, ты-дым-ты-дым, а вот потом – чух-чух-чух, чух-чух-чух, чух-чух, чу-у-у-ух… Пшшшшшш! И остановились. И долго так стоим!
Мама и говорит:
- Ну, начинается! Теперь у каждого столба останавливаться будем!
- Немудрено, - соглашается сосед. – Поезд-то пассажирский… Заторможенный…
Тут поезд, наверное, обиделся, что его заторможенным обозвали, фыркнул и дальше поехал. Но скоро опять остановился.
- Ну, я же говорила! – кричит мама.
- И я про то же, - опять соглашается сосед. – Не поезд, а черепаха.
Тут поезд опять обиделся и поехал. Но скоро опять остановился.
- Ага! – обрадовалась мама снова. – А я о чем!
- И я! - радуется дядька.
Тут проводница по вагону идет и кричит так весело:
- Туалеты закрываю! Закрываю туалеты! Сейчас большая станция!
- А на сколько закрываете? – спрашивает мама.
- На пять часов! – веселится проводница.
- Ого! – кричит мама. – Безобразие! А как же ребенка в туалет водить?
- А вы ему пить не давайте, - смеется проводница.
- И есть тоже, - это дядька-сосед ехидно добавил.
Ой, зря они это сказали… Вот мама на них ругалась!!!
Но скоро на этой большой станции в наше купе подсела очень добрая тетенька: она мне сразу соку дала томатного и шоколадку. И мама на тетеньку переключилась: мне же шоколадку нельзя – диатез! И бедная добрая тетенька аж до следующей станции извинялась…
6. ГДЕ ХУЖЕ?
Но потом мама и эта тетенька помирились и стали разговаривать. И томатный сок вместе пить. Мама спрашивает:
- Вы, значит, так в Заполярном и живете?
- Да, - говорит тетенька, - там и родилась. Самый, знаете ли, холодный город на Крайнем Севере!
- Ну нет, - не соглашается мама. – Вы уж извините, но самый холодный город на Крайнем Севере – это наш Хановей!
- Ну нет, - робко возражает добрая тетенька. – Почему это ваш Хановей?
- А почему это ваш Заполярный? – злится мама. – У вас там и деревья высокие, и травка, и снега летом нет – все-таки южнее Хановея находитесь!
А тетенька:
- Южнее-то, может, и южнее. Но зато у нас речка большая. А от нее – большая влажность. И поэтому у нас зимой намного холоднее, чем у вас.
Тут мама опять как разозлится:
- Да откуда в вашем Заполярном большая речка?! Вы еще скажите, что у вас Уральские горы лучше, чем у нас, видно!
Тетка и говорит:
- А я так и скажу: у нас лучше Уральские горы видно! Потому что мы к ним ближе находимся! А в вашем Хановее…
Но мама ее перебила и говорит:
- Что в Хановее? Не трогайте наш Хановей! Мы там в нечеловеческих условиях живем! А в вашем Заполярном – и речка большая, и Уральские горы под боком! А еще жалуетесь: «ах, самый холодный город, ах, мы на Крайнем Севере!»
Но тетка не сдается:
- Мы, - кричит, - не жалуемся! Это вы вечно жалуетесь! А живете там, между прочим, как сыр в масле!
- Да я, - кричит мама, - не то что сыра, - масла себе не всегда позволить могу!!!
Удивительно, как это мама умеет со всеми поругаться! Даже добрую тетеньку в злую превратила…
Долго они так спорили, в конце концов мама нашего культурного соседа толкает и говорит:
- Мужчина, ну Вы же тоже наш, хановейский, ну скажите Вы ей!
Бедный дядька газету отложил, лысину платочком вытер и говорит:
- Я вообще-то в Хановее проездом… в командировке был… извиняюсь…
- А сами-то откуда будете? – не отстает мама.
- Из Москвы… - осторожно так дяденька отвечает.
- Из Москвы?! – кричит мама.
- Из Москвы?! – это бывшая добрая тетенька еще громче закричала.
- Ну да… - дяденька совсем смутился.
- Вот в Москве люди живут!!! Не то что мы!!! – кричит мама.
- Да, вот повезло так повезло!!! Не то что нам!!!– кричит и тетенька.
- Ну, простите, так получилось… - прошептал дядька, полез в карман пиджака, сигареты достал и говорит: - Пойду, покурю, что ли…
И быстренько из купе вышел.
А мама с тетенькой после этого сразу помирились, томатный сок допили и стали шоколадку разворачивать.
7. ЧТО ДЕЛАТЬ, КОГДА НЕЧЕГО ДЕЛАТЬ?
В поезде, честно говоря, совсем делать нечего! Читать я еще не умею.
Добрая тетенька тетрадку из сумки достала с карандашом и говорит мне:
- Нарисуй что-нибудь.
Ну, я стала рисовать. Хотела дом нарисовать, а возле него – себя и маму. Но поезд так туда-сюда шатался, что ничего у меня не вышло. Рисовала-рисовала, смотрю – а это вовсе не дом, а какой-то бегемот в панамке… Да и мама – не на маму, а на кролика похожа, потому что уши длинные. И зубы. Это все от тряски! Я себя даже и рисовать не стала: какой смысл, если всё непохоже получается?
- А скоро есть будем? – спрашиваю.
Мама опять разозлилась, но опять меня накормила. Бутербродиком с колбаской. А что еще в поезде делать? Зато как вкусно!
- Ляг поспи, - говорит мама.
Я легла, а заснуть не могу: мысли разные в голову лезут…
- Ну не спи! – сердится мама. – Лежи в окно смотри: видишь, как интересно – деревья большие, зеленые! Солнышко яркое! Может, коровка там где-нибудь пасется или собачка…
И я стала лежать и смотреть в окно. Деревья за окном неслись быстро-быстро и получалась какая-то бесконечная зеленая мельтешня перед глазами… И никаких коровок и собачек что-то не было видно.
Я так посмотрела-посмотрела и есть захотела.
- Мам, а когда теперь есть будем? – спрашиваю.
Наши соседи по купе засмеялись, а мама всплеснула руками:
- Боже мой, Маша, ну куда в тебя лезет? Нам еще почти двое суток ехать! До Москвы же продуктов не хватит!
Злилась, злилась, но накормила… Бутербродиком с сырком. И чайком сладеньким напоила… Красота!
Правда, она меня потом на вторую полку закинула:
- Здесь полежи, - говорит, - и посмотри в окошко: сверху лучше видно. Да и потеплее… Авось, заснешь…
Я лежала-лежала-лежала, смотрела-смотрела-смотрела. Зеленая мельтешня… Скоро я есть захотела, но решила пока маме не говорить на всякий случай: очень уж она плохо на это реагировала… Да и задремала, вижу, моя мамочка…
Очень скучно было лежать, и я осторожненько села на полке и давай ногами болтать. Так стало поинтересней ехать: поезд качается, и я качаюсь, а для равновесия ногами болтаю…
Мама вдруг глаза открыла и говорит:
- Прекрати, а то свалишься!
Я говорю:
- Нет, мама, не свалюсь. Я крепко держусь.
И мама опять задремала.
А внизу наш сосед-дяденька газету читал. И я так ногами болтала-болтала, и вдруг нечаянно его пяткой по лысине как стукну! Он от неожиданности как подскочит! А я испугалась и скорей на полку – шурх! Одеялом укрылась и лежу. Будто ни при чем.
Дяденька голову почесал, крякнул и опять уселся газету читать. А мне скоро опять стало скучно лежать, я опять аккуратно на полку села и ногами заболтала… И, конечно, скоро опять дяденьке по голове как залеплю!
Он опять подскочил, я опять спряталась…
Дядька, может, пересел бы на другую полку, но там ехала добрая тетенька, и он, наверное, постеснялся. И просто перебрался чуть поближе к окошку.
Но я тоже - совершенно случайно! – теперь уселась на верхней полке поближе к окошку. Чтобы лучше было коровок и собачек видно (если они вдруг появятся!). И, конечно, в третий раз нечаянно как заеду дядьке ногой по башке! И снова от страха на полку с ногами вскарабкалась и спряталась в уголок!
А дяденька подпрыгнул и говорит:
- Девочка, я знаю, это ты меня лупишь! Будь осторожней, пожалуйста!
Я из угла шепчу:
- Извините…
Тут мама глаза открыла и со второй полки меня вниз стащила! И спрашивает:
- Тебе почему спокойно не лежится?!
А я набралась храбрости и говорю:
- Потому что я, мамочка, очень есть хочу…
Мама схватилась за сердце. А добрая тетенька ей таблетку дала, а мне – огромный, красный-прекрасный помидор! Хорошо, что у меня хоть от помидоров диатеза нет! Вкуснотища!!!
8. НЕРАЗГОВОРЧИВАЯ
Мама сказала:
- Иди-ка ты погуляй по вагону. Поищи каких-нибудь детей.
Я удивилась и спрашиваю:
- Зачем мне детей искать?
А мама:
- Может, подружишься с кем-нибудь.
Я говорю:
- Да ну…
А мама:
- Никаких «да ну»… Дай отдыху измученной душе!
Ну, я и пошла гулять по вагону. Только никаких детей что-то не заметила. Но делать нечего: раз сказали искать, значит, буду искать. Решила начать с самого первого купе. Попробовала открыть – не открывается. Тогда стучусь.
Ну, мне проводница открыла (это ее купе было).
- Тебе чего? – спрашивает.
Я говорю:
- Скажите, у Вас дети есть?
А она:
- Тебе какое дело?
Я:
- Ну, мне мама сказала поискать…
А проводница как разозлится:
- Нечего у меня здесь искать! Утром ревизоры всё что-то ищут, вечером – начальник поезда, завтра еще комиссия обещала нагрянуть… Только тебя здесь и не хватало!
Ну, я обиделась и дальше пошла. В следующем купе какие-то дядьки сидели и пиво пили. Я их спрашиваю:
- У вас дети есть?
А они почему-то захохотали и в один голос кричат:
- А кто ж его знает, может, и есть! Ха-ха-ха!
Я удивилась: как же они сами не знают – есть у них дети или нет? Вот до чего пиво доводит! Не зря мама говорит, что оно очень вредное.
В следующем купе старушка сидела.
Я ей говорю:
- Здравствуйте, бабушка. У вас дети есть?
А бабушка вдруг заплакала и говорит:
- Ой, внученька, одно только название, что дети… А можно сказать, что и нету их!
Я опять удивилась:
- Это как?
- А так: пять лет, как в Москву переехали, бабку-то не вспоминали! Живи, бабка, в холоде да в голоде, помирай! А как внучата народились – «приезжай, мамочка, нянчиться – нам, мол, некогда, у нас, мол, работа…» Вот тебе и дети, не к ночи будь помянуты!
Я ничего не поняла, но почему-то бабушку стало очень жаль. Я ее по голове погладила и говорю:
- Не плачьте, бабушка.
Ну, тут она совсем разревелась, как маленькая. И огромное яблоко мне дала!
Да, трудно здесь детей найти… Но все равно не зря хожу: вот, уже и продуктовая помощь.
Были там еще в разных купе всякие читающие-пьющие-едящие-болтающие тетеньки и дяденьки. Дошла я до самого почти туалета, а тут смотрю: сидит на откидном стульчике возле окна девочка. И с куклой играет. И кукла эта – больше, чем сама девочка… Ну наконец-то!
Я ей говорю:
- Здравствуй!
А она:
- Мня-мня-мня.
Я удивилась.
- Привет, - говорю, - меня Машей зовут. А тебя как?
А девочка:
- Мню-мню-мню.
Ну, тут я совсем растерялась:
- Мню-мню-мню? Это что ж за имя такое?!
А она:
- Мяу-мяу-мяу.
О Боже, час от часу не легче!
- Ты кто, - кричу, - человек или кошка?!
А она:
- Хрю-хрю-хрю.
И улыбается.
Ну, это уже свинство!
- Зачем же ты дразнишься? – кричу я ей, а сама чуть не плачу. - Не хочешь со мной дружить – так и скажи!
Тут из купе напротив выходит очень красивая тетенька и говорит:
- Девочка, ты не обижайся: она хочет дружить, просто не может.
- Чего, - кричу, - не может? Дружить?!
- Разговаривать не может! – и на девчонку умиленно так глядит. -Маленькие мы еще. Полтора годика всего нам. Вот и не разговариваем пока. Не можем. Не получается у нас. Да? Да?
Подхватила она неразговорчивую свою дочку вместе с куклой и в купе унесла. Я уже собралась обратно, но тут эта прекрасная тетенька снова дверь открывает и конфету мне огромную протягивает.
- Угощайся, девочка! «Гулливер»!
- Спасибо, - говорю.
И пошла домой (ну, то есть, в свое купе). Правда, я его долго искала. Еще несколько раз к той старушке с яблоками попадала, и к дядькам с пивом, и к спящей тетеньке – очень-очень большой, которая во сне сказала:
- Бери, девочка, печенье – сладкое!
Ну, я и взяла… А чего? Не зря же, в конце концов, целый час туда-сюда по вагону шаталась… Да и проголодалась.
И вот наконец прихожу я в свое купе – в одной руке яблоко, в другой – огромный «Гулливер», а в зубах – печенье.
Мама обрадовалась:
- Ну, вижу, подружилась ты уже с детками!
А я ей с печеньем во рту и отвечаю:
- Ж детками – нет. Шо вжрошлыми жато подружилась… Налей-ка мне, мама, пожалуйшта, чайку…
9. НОСИЛЬЩИК
И вот – ночь прошла. И еще ночь. И – наконец-то – приехали! А приехали мы в Москву: там теперь у мамы подружка живет – тетя Оксана. Они вместе в техникуме учились. А в прошлом году тетя Оксана замуж вышла и в Москву уехала. Теперь мама про любимую подружку часто говорит: «Повезло же этой мымре Оксанке!»
Тетя Оксана должна нас на вокзале встретить, а вечером проводить на другой поезд, который к морю идет.
Вылезли мы из вагона – у меня аж голова закружилась от свежего воздуха! А народу-то – видимо-невидимо! Шум, гам! А впереди – огромное-преогромное здание!
Я у мамы спрашиваю:
- Мамочка, это же что же такое? Дом Президента России?
А мама:
- Нет, это вокзал…
Вот это вокзал!!! Целый вокзалище!!! Не то, что в нашем Хановее: избушка на курьих ножках…
Ждали мы, ждали тетю Оксану, а ее все нет и нет…
Мама говорит:
- Пошли к метро, может, по дороге встретим…
И пошли мы к метро. Только нам идти было нелегко: больно чемодан тяжелый попался.
Шли мы так, шли, по сторонам поглядывали… Тетю Оксану искали…
А тут один носильщик усатый нас увидел и как заорет:
- Вещи! Вещи! А вот кому вещи до метро?
И путается под ногами со своей тележкой! До чего же приставучий!
Мама ему:
- Спасибо, мы как-нибудь сами…
А он:
- Ну как же сами? Как сами?! Ай-ай, хрупкая женщина и ребенок (опять «ребенок»!)! Тебе просто необходима помощь настоящего мужчины, ай-ай-ай!
А мама зло так прищурилась и говорит:
- Вам, настоящий мужчина, лишь бы денег побольше содрать с хрупкой женщины и ребенка! Отойдите подобру-поздорову! Как-нибудь и сами с одним чемоданом управимся!
Ну, тут этот носильщик усатый обиделся, усы распушил, развернулся и пошагал со своей тележкой по перрону. Новую жертву искать…
А мы и правда сами чемодан до метро дотащили. Потому что я маме помогала: она чемодан несла, а я его ногой пинала, чтоб маме легче было.
Подумаешь! И не нужны нам никакие носильщики усатые! Сами с усами!
10. ПОД ЗЕМЛЕЙ
Наконец-то мы увидели тетю Оксану! Она стояла около станции метро и вертела головой во все стороны. Кого-то искала. Наверное, нас.
- Что ж это она, больно деловая, у вагона не встречала? – проворчала мама. Но тут тетя Оксана заметила нас и замахала рукой.
- Оксаночка!!! – заголосила мама и кинулась ей навстречу. Не очень быстро, конечно, кинулась: чемодан мешал…
- Людочка!!! – завопила в ответ тетя Оксана, когда мы наконец до нее дотопали.
Тут они стали выяснять, кто из них лучше выглядит.
- Ну, Оксанка, ты прямо расцвела! Прямо – Памела Андерсон! – говорила мама.
- Да ну, скажешь тоже, ничего подобного, - радовалась тетя Оксана. – Вот ты - это другое дело! Дульсинея Тобосская!
- Да что я-то? Обо мне и речи не идет! – не соглашалась мама. – Вот ты – это я понимаю! Прямо выделяешься на фоне метро!
- И вовсе я не выделяюсь, - улыбается тетя Оксана. – Это ты выделяешься!
- Где уж нам выделяться, - намекает мама. – Кому и выделяться, как не вам?
- А вот тут не соглашусь! – обижается тетя Оксана. – Потому что красота – она и в Африке красота, и если уж кто выделяется – так это ты…
Долго бы они еще спорили, кто, где и как выделяется, но тут тетя Оксана заметила меня.
- Ма-а-а-шенька!!! - запела она и как подхватит меня на руки!
А я, честно говоря, терпеть не могу, когда на руки хватают: я понимаю, что маленькая, но не до такой же степени! Ну ладно. Потерпим.
А тетя Оксана все воркует:
- Машу-то нашу – не узнать! Красавица! (Это что ж – получается, я раньше уродиной была, что меня, красавицу, теперь не узнать?!) А выросла-то как! Тяжеленькая! Сколько весишь-то, царевна?
Я говорю:
- Не знаю. Давно не взвешивали.
Ну, тут тетя Оксана захохотала, поставила меня наконец-то на землю и пошли мы в метро.
Я все думала: что это за метро такое? Оказалось: куча народу, шум, гам, лампы огромные, и поезда туда-сюда бегут-бегут-бегут-бегут, и так громко бегут, аж страшно! Особенно когда к станции подъезжают.
Долго мы в очереди за билетами стояли. Наконец достоялись и пошли к поездам. А к ним ведь так просто не пройдешь! Это у нас в Хановее – хочешь налево, хочешь направо. А здесь через какую-то штуку удивительную надо проходить. Дашь ей билетик – она тебя пропустит. Не дашь – она с двух сторон железные палки выбрасывает тебе навстречу!
Я очень боялась проходить. И мама, кажется, тоже. Сама мне говорит:
- Не бойся, Машутка.
А сама боится.
А тетя Оксана все хохочет и говорит:
- Маша, проходи спокойно, эта штучка детей бесплатно пропускает.
- А как же, - спрашиваю, - она видит, что я ребенок? Где у нее глаза?
- Глаза не у нее, - смеется тетя Оксана. – Глаза у контролерши.
Тут подходит тетя в синем и правда говорит:
- Проходи, девочка, вот с этой стороны, не создавай очередь.
А разве же я создаю? Эта противная очередь и без меня создалась уже давно. В общем, прошла я поскорее где-то сбоку. И мама тоже глаза закрыла и прошла. А тетя Оксана все хохотала-хохотала, а потом проходить стала, штучка ее и не пустила: она от смеха билетик забыла в нее бросить!
Тут какая-то невидимая тетка что-то с неба сказала и с грохотом поезд стал подъезжать.
- А в какой вагон, - спрашиваю, - влезать?
- А в любой, - говорит тетя Оксана. – Какой тебе улыбается.
Только мне почему-то никакой не улыбался. Куча дверей пооткрывалась – все как кинутся в них! И мы тоже как кинемся – и я, и мама, и тетя Оксана, и чемодан! И вдруг опять невидимая тетка говорит так издевательски:
- Осторожно, двери закрываются!
Как закрываются?! Мы ж еще почти и не вошли! Я как испугаюсь, как схвачу маму за руку, как потяну за собой в вагон вместе с чемоданом и тетей Оксаной! И мы все упали, зато успели! И – поехали.
В таком поезде разговаривать невозможно: очень гремит, когда едет. Мама мне что-то говорит, а я ничего не слышу. Тетя Оксана мне что-то говорит – я опять ничего не слышу. Потом я им решила что-нибудь сказать – а они, конечно, тоже ничего не слышат!
Наконец вылезли мы из этого сумасшедшего поезда.
Мама спрашивает:
- Когда приедем-то?
Тетя Оксана отвечает:
- А считай уже приехали. Сейчас по эскалатору поднимемся, а там и до дома рукой подать.
Я думаю: опять ужастики начинаются! То злые штучки своими палками в метро не пускают, то бешеный поезд с невидимыми тетками, а теперь еще экскаватор!
Но оказалось – не экскаватор. А эскалатор. Это такая длинная-предлинная лестница. Но ходить по ней не нужно. На нее становишься – и она сама везет. Главное – удачно на нее прыгнуть. Потому что народу-то полно. Надо еще место выбрать, куда встать. Вместе с чемоданом.
Долго-долго нас эта волшебная лестница везла, все выше и выше, и я наконец немножко отдышалась и стала разглядывать интересные картинки, которые со всех сторон висели. А на них всякие дяденьки крутые нарисованы и тетеньки красивые. И много разных букв. Жаль, что читать еще не умею!
Едем-едем, вдруг тетя Оксана говорит:
- Теперь – на раз-два-три – спрыгиваем! Раз, два…
Но «три» она не успела сказать, потому что лестница кончилась и мы сами собой «спрыгнулись».
Наконец-то – земля! Оглянулась я – а лестница все едет и едет, людей везет… Ну и пусть себе.
Вышли мы из метро и пошли по улице с огромными-преогромными домами! Никогда таких не видела! В Хановее есть один пятиэтажный дом, так на него из тундры оленеводы, как на чудо, смотреть приезжают. А здесь –каждый дом этажей по сто, не меньше! Это же пока спустишься, чтобы в детский сад идти, - уже вечер наступит, садик закроется: можно назад подниматься!
Но оказывается, здесь в каждом доме есть такие специальные маленькие кабинки, называются лифты. Входишь в такой лифт – он тебя за минуту на любой этаж довезет. Если, конечно, на правильную кнопку нажмешь. И билетиками его кормить не нужно, и палками железными он не дерется. И за это добрый лифт намного больше метро мне понравился.
Приехали мы к тете Оксане домой. Поставили чемодан. Тетя Оксана мне и говорит:
- Машенька, есть хочешь?
Мама ей только успела крикнуть:
- Лучше не спрашивай!
А я села на чемодан, шляпу сняла, вздохнула и говорю:
- ЕЩЕ КАК!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
11. ЗООПАРК
- Ну, куда пойдем? – спрашивает тетя Оксана после обеда.
- Никуда, Оксанка, не хочу, - говорит мама. – Устала как собака.
- Да что ты! – испугалась тетя Оксана. – В кои-то веки в Москве… У вас во сколько поезд?
- В полдевятого…
- Ничего себе! – возмутилась тетя Оксана. – Еще целый день впереди! Нет, я просто обязана вас с Машкой куда-нибудь сводить! Машенька, ты куда сходить хочешь? На Красную площадь или в зоопарк?
Я говорю:
- А где интересней?
А тетя Оксана:
- Ну, не знаю… На Красной площади, к примеру, Кремль огромный, часы знаменитые, царь-пушка там, царь-колокол… Минин и Пожарский…
- Это кто ж такие, Минин и этот… Пожарский?
Тетя Оксана думала-думала и говорит:
- Не знаю. Наверное, большие герои. Иначе им вряд ли бы памятник на Красной площади поставили.
- А еще что там, на площади?
- Ну, мавзолей…
- А это как?
- Ну, лежит один дяденька в гробу, а на него люди приходят смотреть.
- Живой?
- Кто?
- Ну, дяденька в гробу!
- Почему живой? Зачем же ему живому в гробу лежать? – удивляется тетя Оксана. – Мертвый, конечно.
- А зачем же люди на него смотрят?
- Ну, традиция такая…
- И много, - спрашиваю, - людей смотреть приходят?
- Ого-го как много! – говорит тетя Оксана. – Раньше со всего мира съезжались на Красную площадь, лишь бы на него хоть одним глазком взглянуть!
- Странно… - говорю. – Какой же интерес на мертвого дяденьку смотреть? Страшно даже…
- Чего страшно-то? – не понимает тетя Оксана.
- А вдруг он не мертвый?! – кричу я. – Вдруг он только притворяется? А я ближе подойду – он как выскочит, как выпрыгнет, как залает: гав! гав! гав!
И так я сама себя напугала этим «вдруг», что аж глаза закрыла!
- Ну хватит, вы, любительницы страшных историй! - рассмеялась мама. - Я уже отдохнула, поехали в зоопарк!
И поехали мы опять на этом ужасном метро в зоопарк. Но теперь – вот чудо! - метро уже не казалось мне таким ужасным. И мимо штучки с железными палками спокойно прошла, и в вагон уже не боялась опоздать. А когда невидимая тетка издевательски прогудела: «Осторожно, двери закрываются!» - даже язык ей показала.
А на лестнице-эскалаторе, пока вверх неслась, даже песенку напевала, примерно вот такую:
- Мы едем в зоопарк,
Мы едем в зоопарк,
Животных там увидим,
И птиц, и насекомых,
И самых разных рыб!
Мы едем в зоопарк!
Мы едем в зоопарк!
И, если б эта лестница
Не кончилась так рано –
Мы долго-долго ехать
Туда еще могли б!
А в зоопарке было очень интересно! В нашем Хановее ведь какие животные? Ну, кошки. Ну, собаки. В тундре, говорят, редко-редко белочку встретишь или мышку полевую. А здесь – и слоны, и жирафы, и бегемоты, и верблюды, и тигры, и львы, и крокодилы, и белые медведи… Одних змей штук пятьсот!
А птицы? Вот, скажем, в Хановее. Идешь по улице – голуби: курлы-курлы! Воробьи – чирик-чирик. Если осень теплая – то вороны – кар-кар! И всё! А здесь – и чир-чир, и чивы-чивы, и фью-фью, и чив-чив-чив, и буль-буль-буль, и кранк-кранк-кранк, и даже, знаете, тень-тень-тень!
Попугая видела говорящего. Тетя Оксана сказала, что попугай сам не понимает, что говорит. Потому что у него мозги есть, а ума в них нет. Я его спрашиваю:
- Попка, ты дурак?
А он:
- Дурак!
Действительно, глупый какой: кто ж сам себя дураком обзывает?
Я его еще спросила:
- Попка, а я – умная?
А он:
- Дурак!
Я тогда на всякий случай его спросила:
- А как меня зовут?
Но он, конечно, опять ответил:
- Дурак!
Мне что-то жалко попугая стало, что он такой дурак и все над ним за это смеются…
Слона мне тоже стало жалко: он очень грустно стоял, опустив голову. А хобот его болтался по земле, и он пытался поднять им грушу. Но у него ничего не получалось. Я хотела помочь ему поднять грушу, но мама меня вовремя от клетки оттащила.
Мимо верблюда поскорей прошла: а вдруг плюнет? У нас в садике есть такой мальчишка: вечно плюется… Его даже заведующая верблюдом называет… Потому что он и в нее однажды плюнул…
Вот кто мне понравился – так это павлин! Как хвост распушил – все прямо ахнули! И я тоже: не хвост – а радуга на солнце… А потом эта чудесная птица как заорет благим матом! Я тоже так ору, когда мне мыло в глаза попадает! Но у него там никакого мыла не было, чего ж так вопить? Но все равно – красивая птица. Век бы смотрела. Ей бы еще клюв забинтовать, чтоб не орала, и вообще здорово получится.
А потом тетя Оксана отвела нас в кафе – оно было прямо в зоопарке – и там в аквариумах плавали чудные рыбки, а к столу подавали чудные сардельки.
И мама спросила тетю Оксану:
- А помнишь, Оксанка, как в Москву специально за этими сардельками ездили?
И тетя Оксана вздохнула и сказала:
- Ох, помню, Людка, помню…
Я засмеялась:
- Как это, - говорю, – в Москву за сардельками? Разве они только здесь продавались?
- Только здесь, - вздыхает мама. – И не только сардельки…
Надо же! Хорошо, что сейчас всё по-другому! И сарделек, и других вкусностей в нашем Хановее – хоть завались! Только мы их, конечно, не покупаем: зарплата у мамы маленькая, вот она её на отпуск и откладывает…
Вернулись мы из зоопарка сытые и довольные, забрали у тети Оксаны наш чемодан и поехали на вокзал.
Проводила нас тетя Оксана до самого вагона, и даже в вагон с нами зашла! А потом заплакала, маму мою обняла и говорит:
- Ну, Людка, пиши! Ведь когда теперь увидимся?
А мама тоже заплакала и говорит:
- Ты тоже не пропадай.
Потом тетя Оксана и меня обняла, и подарила какую-то коробочку. Мне очень захотелось коробочку сразу открыть, но подумала: неудобно при тете Оксане: еще скажет – «вот невоспитанная, нет бы попрощаться, а она сразу к подарку…»
В общем, как только тетя Оксана на перроне рукой нам махать перестала и ушла, я сразу коробочку раскурочила! А там оказался замечательный слон, очень похожий на того, грустного, из зоопарка. И если его за хобот потрогать – у него голова качается – туда-сюда, туда-сюда.
Ой! А мы уже и поехали! И поезд вместе со слоновьей головой – туда-сюда! Туда-сюда!
Вперед! К морю!
12. НА ЮГЕ
К морю мы недолго ехали: я только восемь раза поесть успела…
И вот он, юг! А вокзальчик-то, если честно, не больше нашего, хановейского… Зато – солнышко светит ярко-преярко и жарко-прежарко! Даже как-то, знаете, чересчур жарко… Панамка вся нагрелась. И голова под ней.
Только мы с мамой из поезда вышли – смотрим: куча народу с плакатами. Я спрашиваю:
- Мама, а чего они тут выстроились? У них что – демонстрация?
А мама и говорит:
- Да. Демонстрация своих возможностей.
- Это как? – спрашиваю.
- А вот смотри, - говорит мама.
И стала вслух читать плакаты. На одном было написано:
«Сдам комнату».
На другом:
«Сдам комнату дешево».
На третьем:
«Сдам комнату очень дешево».
А на четвертом вдруг:
«Сдам комнату дорого. Порядочным!!!»
Мама говорит:
- Наверное, они однажды сдали непорядочным и дешево.
Были там еще плакатики всех мастей, вроде:
«Сдам комнату семье».
«Сдам комнату женщине и ребенку».
«Сдам комнату женщине».
«Сдам комнату ребенку».
«Сдам ребенка в комнату».
«Сдам женщину в семью».
Ну, мама стала ходить между этими плакатами и интересоваться условиями. Только условия какие-то очень дорогие у всех получались. Наконец одна старушка и говорит:
- Я тебе, дочка, за полцены уступлю, только ты моего попугая корми.
Мама удивилась:
- Какого еще попугая?
А старушка:
- Обыкновенного. Волнистого. Он, зараза, меня за пальцы кусает. А тебя, может, слушаться будет.
Мама говорит:
- Ничего себе! То есть – я от вас уеду с деньгами, но без пальцев, - так, что ли?
А старушка обиделась:
- Почему без пальцев? Может, пара пальцев и останется… Чо ж, у меня попугай тоже не медведь – сразу все пальцы откусывать! Чего там, дочка, соглашайся – вон девочка с птичкой пообщается!
- Я, - говорю, - с птичками в зоопарке наобщалась!
- Ух ты, - смеется старушка. – Какая бойкая! У меня вот тоже внучка такая была… - и вздохнула.
- А где теперь ваша внучка? – спрашиваю.
- В море утонула, - говорит бабка. – Плавать пошла и… тово…
Тут мама меня больно в бок толкнула… А что я? Виновата? Я ж не знала, я просто спросила…
Стоим мы и молчим. И старушка молчит.
- Да вы чего? – вдруг она говорит. – Давно уж утонула-то, лет двадцать назад… Хотя, конечно, как вспомню – до сих пор плачу… - и старушка вытерла глаза. А потом крякнула и сказала:
- Ладно, Бог с вами! Отдам я своего кусачего попку Петровне! Временно! Она сама – та еще птица, вот и к другим птицам подход имеет…
- А… полцены? – смущенно спрашивает мама.
- А полцены – это неизменно! Это – как договаривались, не сомневайтесь! – горячится старушка. – Пускай девочка греется… Небось, несладко-то весь год без солнышка? – и по голове меня гладит.
…
Поселились мы в старушкином домике. Я сразу на пляж попросилась, но мама сказала:
- Вечером. Когда жара спадет.
Еле-еле я до вечера дотерпела.
А на пляже было очень много людей – даже больше, чем в Москве! Они, наверное, все ждали, когда жара спадет…
Я очень хотела в воду, но мама меня не пускала, говорила: «Вон, слышала, как здесь девочки тонут?»
Ну я ж не плавать собиралась, а просто купаться!
Мама говорит:
- Купаться – только со мной!
- А ты, - спрашиваю, - когда купаться пойдешь?
А мама:
- Вот позагораю еще немножко – и пойду!
Ну, я час ждала, два ждала, три ждала… А мама всё никак не загорит.
- Мам, ты когда уже? – спрашиваю.
А мама:
- Не мешай, Маша! Должна же я в Хановей с загаром приехать. А то Ленка Егорова опять ржать будет: «На море съездила – белая приехала? Чем ты там занималась?» А сейчас у меня будет ровный, фиолетовый загар…
Я опять стала ждать. От скуки решила тоже начать загорать. Только мне никак не загоралось. Я уже и панамку на лицо положила. А все равно мысли всякие в голову лезут… И какая-то муха огромная всё время жужжит над панамкой. А я ее боюсь. Не панамку, конечно, а муху.
Тогда я и говорю:
- Мам, а я есть хочу!
Мама подскочила и говорит:
- Ох, горе ты мое луковое!!! Ладно, пошли, покупаемся немного, а потом накормлю…
Ух, а купаться-то как холодно, оказывается! Но это – сначала… Потом-то водичка сама собой теплеет, и тогда… Мам, ну можно еще минуточку? Ма-ам, ну полминуточки! Ну ма-ама-а-а-а!
13. ПОТЕРИ И НАХОДКИ
А потом я встретила мальчика. Мы с мамой с утра в город ездили за продуктами. А вечером в домике жили и на пляж ходили.
А на пляже мама без конца пыталась загореть, чтобы Ленка Егорова не ржала. Но, по-моему, все-таки Ленка Егорова будет ржать. Потому что у мамы ну совсем загорать не получалось. Валяется под солнцем, валяется, то так, то сяк повернется, а всё белая.
Мама даже злиться начала:
- Что у нас, у северных людей, кожа какая нечувствительная! Никакому ультрафиолету не пробиться! Целый день жарюсь, а – только кожа слезает, никакого загара! Пошли, Машка, купаться!
И вот мы так купались-купались, и было очень здорово топать из моря к своему месту, потому что капли с головы и из носа улетают в песок – и вот ты идешь, а с тебя – морской дождик, дырочки в песке пробивает!
А когда мы пришли к своему месту, там сидел мальчик. И плакал.
И мама, конечно, спросила:
- Ты чего плачешь? Кто тебя обидел?
А он слезы утирает и говорит басом:
- Никто не обидел. Просто я маму потерял. Я ее из Петербурга на море привез и потерял.
И как заорет на весь пляж:
- А-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!
Мы стали его успокаивать. Мама дала ему грушу (ну, и мне заодно…), а я – своё ведро и совок.
А потом мама говорит:
- Сейчас что-нибудь придумаем. Пойду-ка маму его покричу. А ты, Маша, посиди пока, посторожи ребенка… И не вздумайте никуда уходить!!! А то оба потеряетесь!!!
И мама убежала искать маму мальчика.
А я стала его сторожить.
Но молча сторожить скучно и тогда я спросила:
- Тебя как зовут?
А он посопел и спрашивает:
- А тебя?
Я говорю:
- Меня – Маша.
А он, гордо так:
- А меня – Юрий Константинович!
Я говорю:
- Ого!
А он:
- Чего «ого»?
Ну, тут я не нашлась, что ответить, и замолчала.
Но тут мальчик сам спрашивает:
- А тебе сколько лет?
Я говорю:
- Семь!
(То есть, мне, конечно, пока шесть с половинкой, но для ровного счета лучше так!)
Он улыбнулся и говорит:
- И мне – семь!
А улыбка у него была очень добрая и беззубая. Наверное, у меня такая же… И слезы, смотрю, на солнце высыхают. То есть не на солнце, конечно, а на глазах у мальчика. Но всё это происходит на солнце… В общем… Тьфу ты, запуталась от волнения!
А потом Юрий Константинович меня спрашивает:
- А тебе зачем ведро и совок?
Я говорю:
- Ну как? Пирожки лепить!
Он:
- А-а-а… И что? Вкусные получаются?
Я рассмеялась: надо же, - такой большой, даже больше меня, а не знает, что из пирожки из песка – несъедобные!
А он, кажется, немножко обиделся, что я смеюсь, и говорит:
- Чем на всякую невкусную ерунду песок тратить, давай лучше дворец построим! В нем хоть жить можно!
- Дворец?! - я от удивления аж грушей подавилась! Он меня по спине постучал и говорит:
- А что такого? Обыкновенный песочный дворец. Вот смотри.
И Юрий Константинович стал совком чертить на песке план нашего дворца.
- Так… Здесь у нас будут башни… Так… А на башнях – охранники с острыми копьями…
- Ой, а копья-то им зачем? – испугалась я.
- Как зачем? – возмущается мальчик. – А вдруг – вражеское войско?
- А-а-а, - говорю. – Тогда ладно. А из чего мы копья сделаем?
- Найдем из чего, - сердится Юрий Константинович, - видала, сколько тут разных палочек да веточек валяется? Не мешай.
И дальше чертит и приговаривает басом:
- А здесь у нас будет королевская резиденция… Здесь король с королевой будут жить. Так… А вот тут – еще одна башня. Тут их дочка чахнет, царевна-несмеяна.
- А почему они в этой… в президенции живут, а родная дочь в башне чахнет?
Юрий Константинович посмотрел на меня, как на дурочку, и говорит:
- Ну неужели непонятно? В башню ее царь-батюшка засадил.
- За что?
- За то, что не смеялась!
- А-а-а, - говорю опять. – Тогда ладно. А из чего мы царевну сделаем?
- А зачем нам ее делать? Она же в башне сидит! Значит – ее не видно! Но мы-то будем знать, что она там!
- А-а-а-а!!!
В общем, начертил он наконец свой план, и стали мы дворец строить.
А песок-то для постройки нужен мокрый, чтобы вся эта махина держалась! Это значит – копать и копать!
Но Юрий Константинович так с моим совком ловко управлялся, что скоро у нас целая горка мокрого песка была! Потом мы ведро на эту горочку надели.
Юрий Константинович говорит:
- Але-оп! Нервных просим не смотреть! – и резко так сдернул ведро! И вот она – первая башня! Специально для охранников!..
- Теперь, - говорит мальчик, - ищи ветки покрепче: будем копья делать.
…В общем, так мы этим дворцом увлеклись, что обо всем на свете забыли. Тут-то обе наши мамы и прибежали.
Мама Юрия Константиновича как схватит его на руки, как начнет целовать и причитать:
- Юрочка! Ну что ж ты делаешь? Ну куда ж ты всё бегаешь? У мамы чуть сердце не выскочило!
А Юрий Константинович вырывался и ворчал своим басом:
- Да ладно уж… Нашлась уж… Молчи уж…
И моя мама улыбалась, глядя на них.
Потом мама Юрия Константиновича громко и долго благодарила мою маму. Потом она заметила меня и стала еще громче и еще дольше восхищаться, какая я умница и красавица. Мне даже неудобно стало перед Юрием Константиновичем…
И, наконец, эта громкая и долгая мама закричала:
- Нет, я так не могу, я просто обязана вас отблагодарить!
А мама сказала:
- Ну что Вы! Вы же и так уже…
А та мама:
- Нет-нет, никаких «ну что Вы!»
А моя мама:
- Ну почему?
А та мама:
- Ну потому! Потому что – спасибо!
А моя мама:
- Потому что – пожалуйста! И ничего такого… Поскольку это мой долг…
А та мама:
- Но ведь не каждый же вот так!
А моя мама:
- Именно что каждый вот так!
А та мама:
- Не каждый, не каждый! Юрочка уже в одиннадцатый раз теряется, и я вам точно говорю – не каждый!
Ну, тут моя мама сдалась и мы все вмести пошли в домик к Юрию Константиновичу и его маме – на угощение.
А угощением был чай с баранками и малиновым вареньем. И наши мамы всё болтали о чём-то своем, а мы с Юрием Константиновичем пили чай, макали баранки в варенье и молчали. Только иногда он смотрел на меня застенчиво и улыбался своей доброй, беззубой улыбкой. И я ему тоже улыбалась! И я тоже была добрая и беззубая! Потому что у меня тоже зуб молочный недавно выпал!
А потом слышим, мама Юрия Константиновича говорит моей:
- Господи, и Вы не можете загореть? (Видно, моя мама ей уже поплакалась.) Но это же так просто, я вас уверяю! Достаточно хорошего крема и правильного солнца!
И мою маму очень заинтересовало, что это такое – хороший крем и правильное солнце, и они вышли из домика загорать. А мы с Юрием Константиновичем остались.
И он мне столько интересного рассказал! Оказывается, папа у него – настоящий строитель! Он строит большие дома в Санкт-Петербурге – это такой город, самый главный после Москвы! И Юра мне рассказал, как там красиво. И про огромную реку Неву, и про корабли, которые по ней плавают, и про мосты, которые сами по себе поднимаются, чтобы пропустить корабли… И про огромные дворцы, и про широченные площади. И про чудесные памятники – особенно про Медного всадника, который как-то во время наводнения ожил и поскакал за одним дяденькой… И этот бедный дяденька сошел с ума. То есть, дяденька, кажется, еще раньше с ума сошел. Может даже, Медный всадник за ним и не скакал, а ему просто так показалось, потому что он заранее свихнулся… В общем, это, конечно, запутанная история, но очень интересная!
И потом, поздно ночью, когда мы уже были в своем домике, я долго не могла уснуть. Мама спала, а я нет. Я все лежала и вспоминала сегодняшний день, а главное – мальчика Юру… Ой, то есть, - Юрия Константиновича: какой он серьезный и важный (ну, расплакался сначала, так это бывает… Я бы, наверное, в десять раз громче ревела, если б маму потеряла!). И про Санкт-Петербург думала. Про страшного Медного всадника. И про Неву. И про дворцы. И про наш с Юриком песочный дворец, который мы не успели достроить, но завтра-то – обязательно доделаем! Это будет стройка века! Только вот царевну…не надо в башню чахнуть…за что царь-батюшка с ней так?...ну, не смеется человек – и пусть не смеется… Не всем же ржать, как Ленка Егорова… Всё. Сплю. До завтра.
14. ПРОЩАЙ, ЛЕТО!
А завтра утром я сразу побежала на пляж – искать наш дворец и мальчика Юрия Константиновича. Искала-искала – а ни дворца, ни мальчика. Я тогда в домик вернулась и маму спросила:
- Мама, ты не помнишь, где мы вчера с мальчиком дворец строили?
А мама отвечает:
- Хрр-р… Пщщщщ… Хррр… Пщщщщ…
Я очень удивилась. Я тогда громче спросила:
- Мам! Где мы вчера сидели-то на пляже? А?!
А мама еще громче:
- Хррррррррр…. Пщщщщ….
Я тогда как заору:
- Мама-а-а-а!!!
Тут она глаза открыла, подскочила и тоже завопила:
- Что? Где? Кого? Куда? Зачем?
Я говорю:
- С добрым утром, мамочка! Пошли на пляж.
Ну, тут мама, конечно, раскричалась, что и дома от меня покоя нет, и на отдыхе. И что в кои-то веки она решила отоспаться и тут – на тебе! Родная дочь будит, и тому подобное… А я ж не знала, что она спит! Я думала, она просто так лежит с закрытыми глазами и говорит «хррр, пщщщ»: балуется. Я тоже люблю так баловаться: притворяюсь, что сплю, а на самом деле не сплю. Особенно вечером, когда мама меня спать укладывает. Глаза закрою и соплю себе, будто уже десятый сон вижу… Мама посмотрит на меня, посмотрит, вздохнет, и пойдет Ленке Егоровой по телефону звонить. Дозвонится и говорит:
- Ну, слава Богу, Машка заснула, сейчас расскажу тебе про Владика из техотдела… Ну как «про какого»? Который ко мне в женихи набивается! Забыла, что ли? Слушай…
И Ленка Егорова слушает. И я слушаю. К маме многие в женихи набиваются. Потому что она у меня самая красивая. И самая одинокая.
…В общем, потащила я мамочку на пляж. Она ворчала-ворчала, но все-таки пошла: ей мама Юрия Константиновича подарила тюбик специального крема для загара, и она решила проверить, будет ли он действовать на «правильном» солнце.
Пришли мы на свое законное место – нет дворца! Я так расстроилась, что заплакала. Мама перестала ворчать, испугалась и спрашивает:
- Ты чего, Машенька?
А я:
- Дворец! Смылся!!!
- Какой дворец? – удивляется мама. – Куда смылся?
- Наш! – кричу. – Наш с Юрием Константиновичем! Мы его строили-строили, а он смылся!
- Да не мог он смыться, - успокаивает мама. – Ты посмотри, где вода, а где мы: это если бы наводнение было…
- А может, оно и было? – кричу. – Пока мы ночью спали – огромная волна на берег накатила и всё смыла!
- Да ты что! – кричит мама в ответ. – Если бы, не дай Бог, было наводнение – оно бы не то что ваш дворец, оно бы и наш домик смыло куда подальше… Поищи, может, найдешь!
Ну, я и пошла искать по берегу. Искала-искала, и у всех спрашивала:
- Вы не видели песочного дворца? Такого огромного, красивого, с башнями, охранниками и царями?
Но нет, никто не видел. Одна только тетенька, толстая и добрая, говорит:
- Дворца не видала, а вот апельсинчик где-то в сумке наблюдала… - и стала рыться в своей сумке. Потом достала оттуда апельсинчик (он был почти такой же толстый, как эта тетенька) и протянула мне:
- Угощайся, юный археолог!
И я спросила:
- Это кто такой – археолог?
А тетенька засмеялась и сказала:
- Это такой ученый, который разные старинные дворцы ищет.
А я кричу:
- Я же не старинный ищу, а вчерашний! Мы его только вчера с Юрием Константиновичем делали! – и убежала. И апельсин не взяла… Совсем есть не хотелось.
И я все шла и шла, и плакала и плакала… А потом развернулась, чтобы идти назад и не поняла, куда идти. Везде были одинаковые кабинки для переодевания, покрывала и люди… И я походила-походила, поняла, что заблудилась, и тогда стала плакать во весь голос… Эх, где ты, мой Юрий Константинович?! Ты бы уж меня нашел и спас!
Но Юрий Константинович меня не нашел. А нашел меня дядька-спасатель в оранжевом жилете. И, пока мы с ним искали мою маму, он всю дорогу ворчал:
- И вечный бой, покой нам только снится! Понаехали «турысты», чтоб им! Мало того, что в воде без конца тонут, дак еще и на суше теряются! Предлагали же мне тренером работать в плавательном бассейне, так нет – пошел, дурак, на пляж – там, мол, спокойнее… Где уж!.. Чего ты на море смотришь? Ты на берег смотри, мамку свою непутевую ищи! (Это он уже мне.)
Я обиделась, что он мою маму «мамкой» назвал, да еще и непутевой… Но ничего говорить не стала: а то и так, думаю, нервный – совсем распсихуется и бросит меня снова одну…
И я смотрела-смотрела во все глаза, искала-искала маму, и наконец – нашла!!! Ура!!! Мамочка бегала по пляжу и у всех спрашивала, не видели ли они девочку, такую маленькую и в кепочке?
А ей все, наверное, отвечали, что – конечно, видели, и что вообще таких девочек в кепочках здесь пруд пруди, и мама от этого все больше расстраивалась и бежала дальше, и тут она увидела меня с дядькой-спасателем и кинулась к нам. Она схватила меня на руки и стала обнимать и целовать, и плакать, и я тоже плакала, потому что испугалась, и соскучилась по ней, и потому что – ни дворца, ни Юрия Константиновича так и не нашла!!!
А спасатель смотрел на нас, смотрел и тоже стал носом хлюпать. Потом вдруг как плюнет в песок, да как закричит:
- Получше, непутевая мамаша, за детьми смотреть надо!
Но мама так была рада, что я нашлась, что не обиделась вовсе, а, наоборот, стала этого злого дядьку тоже обнимать и целовать, и он тогда подобрел, усмехнулся застенчиво и бурчит:
- Мало мне без вас работы… Вчера вон один пивом опился и в воду полез, хотел акулу поймать. Я ему твержу: «Дурень, откуда здесь акула?! Да если б она тут водилась – она б тебя первая поймала!» Нет, море по колено – почесал вперед, как торпеда! Потом, конечно, в буек затылком врезался на полном ходу и ко дну пошел… Еще хорошо, что я его под личное наблюдение взял, быстро отреагировал… А то бы – пиши-пропало!..
Махнул рукой, развернулся и пошел по берегу.
А мама ему кричит:
- Стойте!
А он все идет и идет.
Тут она вместе со мной к нему подбежала и тихо так спрашивает:
- Сколько я Вам должна?
А злой дядька покраснел и говорит:
- Да бросьте!
И опять развернулся и опять пошел. И мама со мной на руках пошла за ним. А он, когда это заметил, пошел быстрее. И мама пошла быстрее. И скоро мы уже просто бежали по берегу: впереди – дядька-спасатель, а позади – мы с мамой. И долго-долго бежали. Всё быстрее и быстрее. И, я думаю, что такими темпами мы бы скоро без поезда добрались до нашего Хановея, но тут в море кто-то заорал:
- Тону-у-у! Помогите-е-е-е!!!
И дядька-спасатель пулей прыгнул в воду и быстро-быстро (даже, кажется, быстрей, чем бежал!) поплыл на голос. И больше мы его не видели.
- Какой добрый человек… - вздохнула потом мама, когда мы уже сидели на своей подстилке и она отпаивала меня гранатовым соком.
- Кто? – спросила я.
- Да вот, спасатель этот… И денег не взял… Хороший мужчина.
- Лучше, чем Владик из техотдела, который в женихи набивается? – спросила я нечаянно.
- Какой еще Владик из техотдела? – подскочила мама.
- Ой… - перепугалась я: совсем от нервничанья забыла, что сплю, когда мама с Ленкой Егоровой болтает! – Никакой, - говорю, - мамочка… Тебе послышалось.
Но мама уже кричала, что я бессовестная девчонка, что подслушивать разговоры старших – некрасиво, а если уж подслушала – то некрасиво показывать это, и что никакой у нее личной жизни из-за меня, и всякое такое… Совсем, наверное, забыла, как только что плакала, когда я нашлась… А может, она не от счастья плакала, а наоборот? И так мне от этой мысли грустно стало, что я сразу про пропавший песочный дворец вспомнила и снова расплакалась… Какой-то плакательный день сегодня!
Ну, мама меня опять стала успокаивать, и извиняться… А когда я опять успокоилась и допила гранатовый сок, то спрашиваю:
- Мам, а как ты думаешь – мы сегодня Юрия Константиновича с его мамой встретим?
А мама и отвечает:
- Конечно, не встретим, доченька.
Я удивилась и спрашиваю:
- Почему?
А мама:
- Так они же утром уехали. У них вчера как раз путевка закончилась…
Я сначала долго-долго не могла ничего понять, а потом, когда вдруг поняла, - реветь не стала. А отсела от мамы в сторонку и сижу.
Мама спрашивает:
- Ты чего, дочь?
А я говорю ей так тихо и медленно:
- Мам… Как же ты могла… Ты мне ничего не сказала…. Теперь пропал наш песочный дворец… И друг мой пропал… единственный… Как же ты могла…
И тут-то я наконец разревелась по-настоящему!!!
Отнесла меня мама в наш домик, положила на кровать, села рядом и долго по голове гладила.
А потом и говорит:
- Не расстраивайся, Маша. Мы твоему Юрию Константиновичу письмо напишем в Санкт-Петербург.
- Так давай скорее писать… - пробормотала я сквозь слезы.
- Нет-нет! – испугалась мама. – Вот в Хановей вернемся, тогда и напишем… А то здесь… почта не работает… и марки не наклеивают…
А через неделю вернулись мы в Хановей… Нет, я все-таки люблю наш город! И возвращаться в него люблю! Хоть и говорят – холодный да темный, а мне все равно нравится: это же родина! И, когда подъезжаешь к вокзалу, такие маленькие, уютные, родные домики за окном проплывают!.. Деревьев уже совсем нет: один только снег, снег, снег, да еще столбики… А вот и памятник-паровоз показался – тот самый, что во время войны вез уголь в Ленинград: там фашисты блокаду устроили... Мама рассказала, что многих ленинградцев тогда хановейский уголь спас. А еще она сказала, что Ленинград – это и есть Санкт-Петербург! И значит – именно там живет мальчик Юрий Константинович!
И еще я узнала, что моя прабабушка в войну помогала грузить уголь для Ленинграда. И, может быть, она помогла выжить Юриной прабабушке в блокаду, кто знает?
И дома, вечером, когда мы с мамой разложили вещи и напились чаю с пряниками, я сказала:
- Давай, мама, писать письмо в Санкт-Петербург.
И мама вздохнула и сказала:
- Давай…
И мы стали писать. То есть писала-то, конечно, мама (я пока не умею), а я ей говорила, что именно писать.
Я говорила:
«Здравствуй, дорогой мальчик Юрий Константинович! Пишет тебе девочка Маша из Хановея. Помнишь, мы на пляже строили песочный дворец? Я его часто вспоминаю… Но ты ведь уехал и не знаешь: дворец наш пропал! Может, кто-нибудь на него наступил, а, может, вражеское войско уничтожило… А может быть, наводнением смыло, хотя мама говорит, что не может быть.
Но на следующий год мы снова поедем на это море, и ты приезжай, и тогда мы уж его точно достроим! И все башни сделаем, и царя, и царицу, и царевну… Только давай не будем царевну в башню сажать? А то мне ее жалко: ну и что с того, что не хочет смеяться? Мне вот тоже иногда не хочется, что ж – меня тоже в башню?
А еще, знаешь, - мне московская тетя Оксана подарила слона, у него голова туда-сюда мотается. Давай он будет охранять дворец? А то я немножко боюсь охранников с копьями. А слон, хоть и очень сильный – все-таки добрый… У него такие грустные глаза в зоопарке!
А город у нас, Юра, очень красивый. У вас, конечно, красивее. Но у нас тоже ничего. Почти целый год наш Хановей укутывает прекрасное, белое снежное покрывало. Иногда снег и ветер заносят дома до крыш. И тогда объявляют актированный день – это значит, тем, кто учится, в школу идти не надо. А иногда – если очень-очень сильная пурга завывает за окном – и в детский сад не надо. Это здорово! Мама злится, что в Хановее всегда холодно, и хочет отсюда куда-нибудь уехать, а я не хочу.
А моя мама передает твоей маме привет. К ней тут всё Владик из техотдела в женихи набива… Ой, мамочка, извини, больше не буду!!!
Юра, а когда вы в поезде в Санкт-Петербург возвращались, вам давали чай в хрустальных стаканчиках? А постельное белье свежее было? А то нам дали какое-то грязное, да еще и разорванное… Мама пакет открыла – перья во все стороны так и полетели! И за что только деньги платим?
Юрий Константинович, что ж ты даже не сказал, что уезжаешь? Я бы у тебя фотографию хоть попросила, сейчас бы смотрела и вспоминала твою беззуб… то есть, добрую улыбку! Я ведь теперь по тебе скучаю. И по дворцу нашему недоделанному… Я тебе свой адрес напишу, и ты пиши…»
Ой! Тут я вспомнила и спросила у мамы:
- Мам, а адрес-то ты знаешь Юрия Константиновича?
Тут мама вздрогнула и сильно-сильно покраснела. А потом как-то странно вздохнула и сказала:
- Конечно, знаю… Они же дали…
- Ну тогда отправляй скорей, мамочка! – кричу я.
- Завтра, завтра, доченька, - сказала мама и погладила меня по голове. – Сегодня уже поздно, почта закрыта. И потом: мы ведь еще с твоим другом не попрощались.
- И правда! – догадалась я. – Тогда пиши, мам: «До свидания, Юрий Константинович, желаю тебе огромного здоровья, счастья и… этих… личных успехов во всем! Твоя Маша»… Написала?
- Написала.
- А теперь заклеивай, заклеивай скорей!
- Да куда же торопиться? Все равно ведь только завтра сможем отправить…
- Заклеивай, мамочка, а то я опять не засну: мысли разные в голову полезут…
Мама рассмеялась, крепко поцеловала меня и стала письмо заклеивать.
Ноябрь-декабрь 2008