Пошли мы как-то с сыном на рыбалку, телескопические удочки взяли, штыковую лопату. Лопату мы, конечно, вместо рыболовной снасти в озеро забрасывать не собирались: она нам нужна была, чтобы не руками ковыряться в навозной куче, как раньше, а, как в цивилизованных странах, специальным инструментом накапывать червей, потому что карась в последние полвека на хлеб не фурычит.
Идём, значит, по проторённой дорожке в предчувствии большого улова. Правда, мы вспомнили, что рыбное ведро забыли. Оно у нас обычно под мусор используется, но когда намечается рыбалка – тут отдай ведёрышко и не пикни. Что забыли ведро – это не страшно: мы его за последние десять лет только один раз не забывали. Была бы рыба, а сунуть всегда куда-нибудь можно: есть карманы у меня, а у сына вообще трико – в него хоть с рыболовецкого судна перегружай.
Выходим мы за город и держим путь к Подсосенкам. Я песню от хорошей настроении пою, мол, она нам строить и рыбачить помогает, и сын посвистывает себе под нос - в общем, каждый занят своим обычным делом.
Вдруг мой Антон и говорит:
- Папанька, ты морду-то высоко не задирай. Посмотри, что творится!
Смотрю я: точно творится! Между двумя озёрами, где нам приходилось раньше путь держать, плотину размыло. Сын-то перепрыгнет, а я – нет: длины ног, от большого до другого большого пальца, не хватит, да и спортом я уже с детского сада не занимаюсь.
- Давай, сынок, заваливать это безобразие!
- Давай! Покажи пример.
Беру я лопату и показываю пример. Нажимаю на инструмент добросовестно, чтобы на весь штык выходило и больше землицы в размыв летело, да, как назло, будто кусочек масла на конце ножа получается.
Вдруг слышу за спиной голос:
- Эй, мужики! Помочь, что ли?
Поворачиваемся: стоит стадо коров, а пастуха не видно. Откуда он горланит? Может, где за кусточком пристроился?
- Эй, – кричу я, - начальник коровьего стада! Где ты?
- Под сосной он лежит в лабузень пьяный, - вдруг человеческим голосом говорит рядом стоящая корова.
- Не понял! – вмешивается сын. – Бурёнка, ты от кого так балаболить научилась?
- А я курсы русского языка прошла в областном центре.
Бывали в моей жизни случаи, когда меня что-либо ошеломляло, а тут прямо ошарашило.
- Сын, - говорю я, - не во сне ли вся эта галиматья происходит?
Ущипнули мы друг друга - больно, значит, точно: не во сне.
- Помоги, - протягиваю я ей заступ, - посмотрим, что ты за копалка.
Взяла корова в передние ноги лопату, поднялась на задних – и давай орудовать! Я не видел, как строили Беломорский канал, но, думаю, наша бурёнка штук двадцать уголовников заменяла.
- Беги, - говорю я в ухо сыну, - тащи фотоаппарат, а то нам не поверят!
- Один секунд! – И сына будто ветром снесло.
- Куда это твой отпрыск помчался? – спрашивает бурёнка.
- Фотоаппарат сейчас принесёт, чтоб тебя на плёнку заснять и на этом бизнес сделать.
Корова потом обливается, пену изо рта сплёвывает – земляная насыпь как бамбук растёт.
Другие коровы как-то незаметно в сторону отошли и камыши вдоль берега поглощают.
Наша бурёнка и говорит:
- А какой у вас фотоаппарат: «Палороид» или «Кодак»?
- Нет, - отвечаю я, - «Зенит» у нас, но хороший, железный, не то что мыльница: им я раз даже гвоздь в стену забил, когда бюст Пушкина куда-то подевался.
- Я тоже фотографией занималась, но раз пить захотела и по ошибке три литра проявителя употребила. Так живот вспучило, думала отелюсь. Но ничего, молоком отпоили, то есть сама у себя сосала.
Вскоре и сын появился. Щёлкает корову в разных позах: как она между задних ног акробатически землю пробрасывает или как зубами черенок лопаты держит.
- А как тебя зовут, бурёнка? – спрашиваю я.
- Зорька Ивановна Крупская. Только не путайте с революционеркой. Моя фамилия происходит от слова «круп», то есть коровьи ягодицы.
- Дорогая Зорька Ивановна, - говорит сын, - ты, может, ещё и рыбачить умеешь?
- А то как же! У меня два любимых блюда: сено и рыба. Правда, молоко иногда карасями пахнет, но мне какое дело! Пусть одеколону добавляют, хлорки бросают.
Перешли мы плотину, набрали червей и расположились на берегу мельчайшего в мире озера у села Подсосенки.
Мы-то удочками ловим, а Зорька Ивановна в воду вглядывается, потом хвать копытом – и карасик на берегу!
Стала для нас уже корова как закадычный друг.
- Ты прямо будто человек, - говорю я, - взгляд у тебя осмысленный, речь - дай бог человеку с высшим образованием.
- Удивил! А ты разве не видишь, что у коровы те же органы и физиология, что и у хомо сапиенс?
«Вот те на! – размышляю я. – Загибает!»
- Ты, Зорька Ивановна, может, кандидат каких-нибудь наук?
- Ну да. Я кандидат коровьих наук. У меня в стаде должность профессора коровьих лепёшек.
Сын у меня брэком занимается, так, с ехидцей, посмотрел на цивилизованную корову и говорит:
- А вот танцевать-то ты и не умеешь!
- Я не то что танцевать, - привстаёт Зорька Ивановна и делает полный оборот на задней ноге, - и плясать могу!
Такой брэк она начала выделывать, что на берегу площадка образовалась, будто здесь всероссийская дискотека проводилась.
То, что карась недуром пошёл, уж не так увлекает, как очеловеченное животное.
- Зорька Ивановна, - спрашиваю я, - ну и как у вас в стаде ваши коровьи дела? Надои непрокисшего молока? Сдача государству нетухлого мяса? Есть у тебя в стаде собеседники или нет?
У Зорьки Ивановны на хребтине от брэка протёрлось и кровь выступила. Она приложила к ране лист придорожника и говорит:
- Вообще-то у нас стадо дебильное. Никто ни бэ ни мэ, только му-му да му-му. Темнота! Скольких уже на мясокомбинат отправили! А я всегда от мясокомбината косила: то палочку Коха подцеплю, то ящуром заболею, а то и кровавый понос изображу.
- Ну а как у вас, - спрашивает сын, выдёргивая из уха зацепившийся крючок, - насчёт курения, токсикомании?
- Курить не курим, но нюхателей хоть отбавляй! Одна коровья морда всё время за трактором бегает и суёт свои ноздри в выхлопную трубу. Есть две наркоманки. Все суданку с клевером жуют, а они по полям и по долам коноплю с волчьей ягодой ищут, в лес по наркотические грибы ходят. Есть факты употребления спиртных напитков и мордобой по этому случаю.
Долго мы с сыном удивлялись. Взял я на прощание у Зорьки Ивановны адрес: село Подсосенки, коровник № 1, как войдёшь – направо. Но это она там зимой, а сейчас – на летнем пастбище, среди привольных лугов и выжженных степных просторов.
Помахала нам Зорька Ивановна передним копытом, и у стремились мы сразу в фотоателье «Ракурс», мол, так и так – сенсация! – надо срочно плёнку проявить, фотографий наделать и показать их местному населению, а потом уж и всему остальному миру.
Получились фотографии шикарные, то есть всё точно так, как фиксировали: вот Зорька Ивановна за ухом копытом чешет, вот из вымени сыну попить даёт, вот карасей тягает…
Показываем мы фотографии жене-матери, а она не верит:
- Враньё! Такого не может быть!
На этом месте я и проснулся. Гляжу: полседьмого – на работу собираться.
- Дорогая, - говорю, - сон про корову снился, ну прямо настолько натурально, что я чуть не свихнулся. К чему это корова привиделась?
- А где сонник? – спрашивает, продирая глаза, моя супруга.
- Ты его суеверной подруге отдала.
- Так… - рассуждает она. – Корова, говоришь?
- Да не просто корова, а профессор по коровьим лепёшкам.
- Не помню. Иди на работу и выкинь из головы эти дурацкие лепёшки!
А на работе у каждого своя версия. Одни говорят, что корова снится к богатству, другие – к разорению, а третьи утверждают, что всё это чепуха на постном масле.