Бабушка и Гутя окончание

               

                Петушок, Петушок, золотой гребешок…


Ба-бах! - Бабушка вскочила и бросилась к дверям в гостиную. Девочки стояли испуганные посреди комнаты, а на полу лежал обеденный стол, беспомощно выставив вбок все четыре свои ножки.

- Бабуля, - заговорили девочки хором, - ты только не волнуйся. Мы вазу со стола убрали на подоконник. Мы хотели домик построить, чтобы вместе жить. Наклонили его, чтобы крыша была, а он  г-охнулся.

- Боже, как вы меня напугали! Сами-то целы хоть? Придерживайте сбоку!
Втроем кое-как подняли тяжелый стол, накрыли скатертью и водрузили на место вазу.
- Домик надо строить из тахты. Видите, какие подушки – широкие и плоские, а валики тоже в дело пойдут.
Все вместе быстро разоряют тахту и сооружают великолепный домик, девочки забираются в него, и бабушка закрывает вход старой кухонной шторой с широким воланом понизу. С минуту стоит тишина, потом начинается возня, и из-под волана, почти у самого пола появляется довольная Гутина рожица.

- Бабулечка, мы хотим чай в домике пить и беседовать.
- О чем же это вы хотите беседовать?
- О сказках, которые любим и не любим.
- Это очень интересно! Что же, вам книгу дать?
- Дать.

Огромная яркая книга уползает в домик вместе с Гутиной головой. Оттуда доносится голосок девочки:
- Давай, маленькая, сказочку расскажу.
- Давай, - отвечает Олечка.
Слышно, как Гутя переворачивает толстые листы книги и приговаривает:
- Про колобка плохая сказка. Ее маленьким нельзя читать. Там конец ст-а-ашный!
Про теремок тоже плохая – медведь дом раздавил.
Про Котика-братика – хорошая.
Слушай!
Жили-были Петушок-золотой гребешок и Котик-братик…

Бабушка улыбается, уходит на кухню и, когда разливает чай по чашкам, слышит нежное пение Гути:
Петушо-ок, Петушо-ок,
Золотой гребешо-ок,
Масляна головушка,
Шелкова бородушка,
Выгляни в око-ошечко
Дам тебе горо-ошечка…

«Ну, прямо театр одного актера, - думает бабушка. – Как бы нам и Олю разговорить? Молчуньей ведь она растет».
Бабушка, дождавшись конца сказки, входит в комнату с подносом и стучит по столу: тук, тук, тук!

- Чай с конфетами заказывали?
Теперь уже обе рожицы появляются из-под шторы.
- Заказывали, заказывали!

Бабушка убирает штору-дверь и ставит поднос прямо на пол домика.
- Меня в гости позовете?
- Позовем, позовем. Только ты, как медведь, не уо-ни-и наш домик.
- А я на пороге посижу, да на вас погляжу.

Бабушка кладет на пол оставшийся от тахты валик и устраивается напротив входа.
Все чинно пьют чай. Полураскрытая книга отдыхает сбоку.


                Грустит ли Буратино на небе?


В домик играли целую неделю. В домике ели, пели, рисовали и лепили; не раз ссорились и всегда мирились, наконец начали читать «Золотой ключик».
Бабушка читает, устроившись на своем валике-диванчике у входа, а Гутя  и Оля сидят внутри домика, глазки внимательные – слушают.

Вот от ужаса глаза у Гути становятся круглыми, а Оля молитвенно соединяет ладошки. Это Джузеппе начинает строгать полено, и оно пищит под его топориком. А вот деревянный мальчишка колотит кулачками по лысине шарманщика Карло, а потом бросает молоток в старенького сверчка.

Гутя ладошкой закрывает рот бабушке:
- Не хочу про деревянного мальчишку, хочу про тряпочную девочку!
- Но про тряпочную девочку нет книжки, - отвечает бабушка.
- Давайте напишем, - говорит Гутя.
- Давайте! Только сначала надо девочку из тряпочек сшить, а потом посмотреть, что она будет делать.
- Давайте шить!

Гутя распахивает тумбочку, в которой у нее спрятано множество лоскутков. Оля с восторгом смотрит на это сокровище.
- Подожди-ка, - говорит бабушка, - сейчас выкройку достанем.

Она открывает нижние створки большого книжного шкафа и начинает перебирать старые книги и журналы. Откроет какую-нибудь книгу и задумается, но Гутя не мешает – ждет, затаив дыхание, а Оля засыпает прямо на полу с цветным лоскутком в руках. Бабушка спохватывается, и они с Гутей осторожно укладывают малышку в постель. Потом из самого дальнего угла бабуля извлекает старую-престарую папку, выбирает ветхий, пожелтевший от времени лист.

- Вот, - шепчет она, - хорошо, что я когда-то припрятала мамины альбомы.
- У тебя есть мама? – изумленно спрашивает Гутя.
- Была, - поправляет бабушка.
- Была, а потом ушла?
- Умерла, - говорит бабушка.
- Умерла, а альбомы не взяла?
- Там они ей не нужны.
- Где это там?

- На том свете. Там, где живет человеческая душа в вечности, на небе, у Бога. Но после смерти она делать ничего не может, а может только вспоминать о земной жизни и радоваться тому хорошему, что было сделано, и грустить, если было что-то плохое.

- А Буратино грустит  там, оттого что он молотком в  старенького сверчка бросил?
- Наверное, грустит.

Гутя  сидит некоторое время молча. Бабушка рассматривает старинные рисунки и выкройки.
- Моя душа, - говорит Гутя, - тоже будет на небе грустить.
- Почему? – откликается бабушка.
- Потому что я у мамы соль воровала.

- Как это?
- Очень просто. Мама не разрешает соль горстями есть, а я хочу. И когда она была в комнате, я залезла в шкаф и две горсти соли съела.
- Вот как! – изумляется бабушка. - Не конфеты, а соль.
- Конфеты я тоже воровала, только из твоей сумки. Давно…


 
Бабушка какое-то время молчит, потом говорит:
- Ты бы попросила, я бы тебе дала.
- А так не страшно!
- А тебе острых ощущений захотелось?

Гутя замолкает, потому что не знает, что такое «острые ощущения», к тому же и слово «ощущения» выговорить не может.
- Не надо, - говорит бабушка, - тайком брать. – Это нехорошо. Только плохие девочки воруют. Ты же не хочешь быть плохой девочкой?
- Не хочу, - вздыхает Гутя. – Я хочу хорошей быть.
- Вот и славно, - почти шепчет бабушка. – Летом мы тебя крестим и будешь в храм ходить. Все, кто в храм ходят, хотят быть хорошими.

Она поворачивает ветхий лист к Гуте.
- Выбирай, какую куклу шить будем: большую или маленькую.
На старинном альбомном листе две куклы. Большая  - высокая, тонкая, в длинном платье. Голова ее с темными волосами, собранными в пышную прическу, величественно откинута назад. Это мама.

Кукла поменьше – дочка. У нее огромные глаза, нос кнопкой. По бокам свешиваются две светлые косички с бантиками. Она одета в клетчатое платье с кружевным воротником. Из-под платья торчат белые штанишки, тоже отделанные кружевом. На ножках башмаки с большущими пряжками.

- Дочку сошьем, - говорит  Гутя.
Бабушка переворачивает лист.
- Сейчас выкройку снимать будем.


 
                Длинная нитка – ленивая девочка…


Гутя  увидела путаницу самых разнообразных линий, покачав головой, сказала:
- Как тут бабуля разберется? – и засмеялась.
- Разберемся, - улыбнулась бабушка, - если ты, конечно, поможешь.
Она положила на стол кусок старых обоев, сверху копировальную бумагу, потом выкройку.

- Держи, - скомандовала Гуте, и та прижала своими пухлыми ладошками этот «слоеный пирог». Бабушка повела остро заточенным карандашом по волнистой линии, взглядом угадывая ее ход.

   Выкройки  выстригли,  разложили  на  лоскутках  и  прикололи.  Теперь бабушка дала Гуте мел,  взяла ее руку в свою, и они стали обводить выкройки, отступая немного от края.
- Это на швы, - объяснила бабушка.
- На швы, - повторила Гутя.

Потом все вырезали по обводке, а личико нет. Бабушка достала два больших деревянных кольца и сказала, что это пяльца.
- Сейчас будем глАзки вышивать.

Она натянула розовую ткань на одно кольцо и накрыла вторым кольцом.
- Барабан, - сказала Гутя.
- Похоже, - кивнула бабушка, роясь в мешочке с цветными нитками. – Какие будут глазки: голубые, серые или карие?
- Карие не будут. Это у вороны.
Бабушка рассмеялась.
- К карканью цвет глаз отношения не имеет. Карие – значит коричневые.

- Не нужно коричневые. Нужно, как у меня.
- У тебя серые.
- Значит, будут серые.
- Держи-ка!
И бабушка подала Гуте два серых пучка мулине - один чуть потемнее, другой посветлее и один черный.

- Это на бровки и реснички. А еще черные бусинки надо на зрачки.
- У меня есть! – пискнула Гутя и, спрыгнув со стула, подбежала к шкафу, открыла двумя руками дверцу и вытащила старые колготки, на которых внизу, по бокам, были пришиты черные полубусины.
- Замечательно, - сказала бабушка и протянула Гуте ножницы. – Отпарывай!

Как раз проснулась Оля. Поели. Потом вдергивали нитки в иголки. У бабушки это получалось плохо. Она долго целилась кончиком нитки в ушко и почему-то никак не попадала.

- Дай мне, - шептала Гутя,  заворожено  глядя,  как  нитка в очередной раз проскальзывала мимо ушка.
- Попробуй, только не уколись.
Бабушка  подала  Гуте  иголку,  дождалась,  когда  та  крепко  ухватила ее пальчиками,  и  только тогда  отпустила  и  дала нитку.

- Короткая, - сказала Оля.
- Ну, нет! – ответила бабушка. – «Длинная нитка – ленивая девочка» - такая пословица есть.

Гутя  присмотрелась,  прицелилась:  раз – попала!  Бабушка помогла нитку вытянуть и узелок завязала.
Тряпочную девочку шить пришлось не один день,   и,  когда наконец последний бантик на косичке затянули,   Гутя  и  Оля громко закричали:
- Ура-а-а! Сейчас будем про нее книжку сочинять!

 Потом как-то сразу замолчали и на бабушку выжидающе уставились. Бабушка молчит.
Гутя, нетерпеливо:
- Ну же, бабулечка, сочиняй скорей!
- Вот как! А Гутя с Олей что делать будут?
Девочки хором:
- А мы будем слу-у-ушать!
      - Не-е-ет, так не пойде-ет! – качает головой бабушка.- Шили  вместе и сочинять  будем  вместе. Знаете  как?  Я  начну,  потом  скажу: «И вдруг…» - одна кто-нибудь продолжит. Согласны?
Обе девочки кивают головками.


                Сказка про тряпочную девочку, или «Какой прекрасный выход!»


- Жила-была у Гути и Оли тряпочная девочка Маша. Днем она играла со своими хозяйками, а ночью спала в удобной мягкой постельке, которая была устроена возле пианино.

Однажды Гутя и Оля забыли на ночь закрыть тяжелую штору, и, когда они уснули, в комнату заглянула огромная красавица Луна. Полюбовавшись спящими девочками, она протянула свой лучик к постельке тряпочной Маши и слегка пощекотала ее. Маша открыла свои вышитые серыми нитками большие глаза и спросила: «Ой, кто это меня беспокоит?» - «Вставай, куколка, - шепнула Луна. – Пора отправляться на прогулку. Все игрушки в полнолуние гуляют в садах и парках нашего города. Беги по лунной дорожке, и с тобой приключится какая-нибудь интересная история»

Кукла сладко потянулась, отбросила одеяло, спустила ножки с постели и попала ступнями в свои аккуратные туфельки. Потом она надела платье и поднялась по лунной дорожке на окно. Как ни странно, стекло стало жидким и пропустило Машу на балкон. С балкона она дотянулась до ветки рябины, повисла на ней, и дерево осторожно опустило ее на землю. Маша побежала по тропинке и вдруг…

Гутя сощурилась, засунула локти между колен, при этом кулачками подперла подбородок и сказала:
- И вдруг она услышала, как кто-то скулит под кустом. Кто же там? Маша повернулась, присела и увидела маленького щенка с белым пятнышком на мордочке.

Оля тащит из спальни свою маленькую бархатную собачонку, садит ее на пол, и Гутя, обращаясь к ней, как будто она Маша, продолжает: «Что ты, маленький, здесь делаешь так поздно? Тебе давно пора в свою конуру!» - «У меня нет своей конуры. Меня Пес-Барбос-Драный хвост выгнал! У-у-у! У-у-у!»

Гутя так трогательно изображает вой обиженного щенка, что Оля не выдерживает, начинает хныкать, потом бросается к ящику с игрушками, вытаскивает огромную старую-престарую плюшевую собаку.

- Вот он! – кричит она и пинает несчастного ободранного пса, а Гутя продолжает:
- И тогда Маша говорит: «Пойдем, я помогу тебе выгнать этого злодея!»
  Отправились они к конуре и вдруг…

Оля молчит. Тогда бабушка берет большую плюшевую собаку, кладет под кровать, так что на коврике остается только голова, и перед этой головой укладывает ту самую книжку, которую девочки недавно рассматривали в своем домике.
- И вдруг, - говорит Оля. – они увидели, что Пес-Барбос книжку читает.
- Да, - подхватывает бабушка, - лежит в конуре, голова на пороге, и читает русские народные сказки. Топнула Маша ногой – Пес Барбос посмотрел на нее и зубы свои показал: «Р-р-ры!»
Но Маша не испугалась. Она же была тряпочная и знала, что даже если пес вцепится в нее, то никакой крови из нее не польется, поэтому смело сказала…
Гутя продолжила без всякого «вдруг»: «Как тебе не стыдно! Маленького выгнал. Убирайся сейчас же подобру-поздорову!»
А Пес-Барбос-Драный хвост отвечает: «Как выскочу, как выпрыгну – полетят клочки по закоулочкам!»
Оля схватила собаку и полаяла немножко на тряпочную девочку. Тогда бабушка, тоже не ожидая слова «вдруг», продолжила за Машу: «Ах ты, бессовестный! Это ты в сказке про лису и зайчика вычитал? Загляни-ка в конец и узнаешь, что лису из избушки выгнали. И тебя выгоним!»
Маша еще раз топнула ножкой.

И тут этот большой пес вылезает из конуры, книжку лапой в сторону отодвинул и говорит: «Не выгоняйте меня, пожалуйста! – и глаза у него грустные стали. – Я уже стар, мне без конуры нельзя» - «А щенок маленький! – это сказала Оля за Машу и показала ручкой куклы на крохотную бархатную собачонку. – Ему тоже нельзя без конуры!» - «Значит надо что-нибудь придумать», - проскулил пес бабушкиным голосом.
«Ты уже придумал!» – крикнула Маша во все Гутино горло. «Это я плохо придумал. Я больше так не буду, - промямлил Пес-Барбос-Драный хвост. – Я бы новую конуру построил, да у меня рук нет, а только лапы…»

  Он растерянно посмотрел на мозолистые подушечки своих лап, одинокая слезка скатилась по морде старого пса и повисла на его носу.   
    «Нечего зря слезы лить, - снова сказала Маша Гутиным голосом.- Давайте выход искать!»
И бабушка продолжила за пса: «Из этого парка нет выхода, потому что здесь нет забора: где хочешь, там и выходи. А вот на стройке, через дорогу, целых два выхода: один для машин – широкие ворота, которые на ночь закрываются, а утром открываются, а другой для людей и нас, собак, - небольшие воротца, они, может быть, и сейчас открыты. Пойдемте туда!»

Девочки сначала слушали бабушку удивленно, а потом засмеялись, но бабушка не улыбнулась, а совершенно серьезно добавила:
- И вся компания отправилась искать выход на стройку. Только подошли к забору и вдруг…

Гутя прижала ладошки к щекам, широко раскрыла глаза – о, ужас! – и прошептала таинственно:
- …и вдруг увидели, как через забор кто-то перекинул огромный мешок.
            «Р-р-ры, - проворчал Пес-Барбос-Драный хвост, - сейчас появится р-ра-разбойник!» - «У-у-у, - запричитала Оля и затрясла своего бархатного щенка, - я бою-юсь, бою-юсь!» - «Не бойся, маленький! – сказала тряпочная девочка Маша (это продолжила Гутя). – Нас же трое. Мы никого не дадим в обиду! Давайте спрячемся в кусты сирени и посмотрим!»
- И вдруг … над забором, - заговорила бабушка, - показался чей-то длинный ус, и чьи-то корявые пальцы вцепились сверху в некрашеные доски, два огромных башмака вылезли наверх, и между ними появилась гнусная физиономия, отчетливо видная в лунном свете. Давно не мытые волосы торчали во все стороны, злые глазки так и впивались в темные кусты, скрывающие трех друзей, кривой нос и острые усы придавали сходство с самым настоящим Бармалеем. Может быть, это и был Бармалей, а может быть, Бармалеев брат, потому что род этот никак не переводится среди людей.
В следующее мгновение разбойник уселся на заборе, готовясь спрыгнуть вниз за своим мешком.

У Маши душа ушла в тряпочные пятки, и она лишилась чувств. Щенок перестал трястись от страха и лизнул девочку в щечку. Тогда Пес-Барбос-Драный хвост так сказал свое «Р-Р-ГАВ», что трястись начал разбойник, расшатывая забор. «Р-Р-ГАВ», - повторил пес и еще раз: - «Р-Р-ГАВ!»
И вдруг…

- …проснулся сторож, - сказали девочки хором, а бабушка продолжила:
- Он взял свое ружье, заряженное солью, потому что все сторожа в мире заряжают свои ружья солью, чтобы случайно не убить воришку, подкрался к разбойнику сзади, приставил ружье к его попе и скомандовал: «Руки вверх!»
   Разбойник выполнил приказ и свалился прямо на сторожа, ружье выстрелило в воздух, и Маша очнулась.
«Ах, - сказала она, - бедного разбойника убили. Какой кошмар!»
   Но в это время открылся маленький выход, и на крыльце показался сторож, держа за шкирку усатое чучело.
«Кто тут так хорошо гавкал?» - спросил ночной страж.
«РГАВ!» - ответил Пес-Барбос Гутиным голосом.
«Тяф-тяф-тяф!» - пролаял щенок нежно Олиным тоненьким голоском и сел на хвост, очень удивившись тому, что он умеет лаять.

«А, да тут две собаки! Вы-то мне и нужны. У меня есть отличная теплая двухместная конура. Теперь будете сторожить и получать за это хорошую мясную похлебку». - «Какой прекрасный выход!» - сказала тряпочная девочка Маша, помахала рукой своим друзьям и побежала по лунной дорожке прямо к рябине, которая растет у нас под окном.

   Она ухватилась ручками за тонкую ветку, взлетела на ограждение балкона и по лунному лучику сквозь стекло, ставшее снова жидким, вернулась в спальню; спрыгнула с подоконника на пол, сняла платьице, забралась в постель, погладила скользкий лучик, попрощавшись с красавицей Луной, и крепко-крепко уснула.

- Тут и сказке конец, а кто слушал, тот молодец! – хором заканчивают Гутя, Оля и бабушка.


                Все люди – братья… и сестры.


Рев на весь подъезд. Бабушка бросается из квартиры на лестничную площадку. Гутя поднимается ей навстречу, захлебываясь от слез.
- Господи, что случилось? Где Оля?
Гутя, всхлипывая:
- Оля играет с другой девочкой во дворе-е-е…
- Они что, тебя прогнали?
- Не-е-ет, они сказали: давай играть с нами-и-и…
- А ты?
- А я не хочу-у! Я хочу, чтобы Оля играла только со мной и только меня слушала!
- Вот как! Да разве  так можно? Опять за рыбу деньги!
- За какую рыбу? Какие деньги? Она моя сестра-а и больше ниче-ейная!
- Если она твоя сестра, почему же ты ее бросила во дворе? Она же маленькая! Пойдем разыскивать.
- Пойдем. Я тебе покажу-у-у.
Бабушка набрасывает пальто и спускается с Гутей на первый этаж. Они выходят во двор и видят: Оля с девочкой крутятся около качели. Ни одна из них не может забраться на сидение, а так хочется покачаться.
- Сейчас, девочки, я вам помогу. Ну, кого первого посадить? Как тебя звать? Ксюша – очень хорошо!
Бабушка усаживает Ксюшу, а Гутя и Оля раскачивают ее.
Потом качались все по очереди, даже бабушка. Потом играли в прятки. А когда пришли домой и Олечка, пообедав, уснула, бабушка сказала Гуте:
- Вообще-то, все люди – братья и сестры. Так в церкви священники говорят. Вы играли, и вам было хорошо – значит это правда.
- А ты возьмешь меня в церковь?
- Возьму, только боюсь, что там тебе трудно будет. Ты устанешь и начнешь хныкать.
- Не начну.
- Ну, посмотрим. В воскресенье утром пойдем.
И пошли.
Сначала постояли в стороне, посмотрели, как люди входят в храм, потом подошли к высокому крыльцу, перекрестились, поклонились и вошли.
В храме было сумрачно. Старинные лики святых смотрели со стен на Гутю. У входа, вокруг колонн, на широких скамьях сидели старушки и один дедушка. Остальные люди – их было довольно много – стояли и чего-то ждали. Бабушка с Гутей подошли к прилавку, бабушка протянула деньги, и Гуте дали 2 свечки.
- Пойдем, - сказала бабушка, - поставим свечку за здравие мамы и папы. Она подняла Гутю к большому кругу подсвечника, засыпанному песком. Гутя зажгла одну свечку от лампадки, горевшей в середине, и воткнула ее в песок. Бабушка опустила девочку на пол, и они подошли к невысокому столику, на котором стояло распятие, перед ним тоже горела лампадка и было множество гнездышек для свечек. Здесь бабушка взяла свечку у Гути, сама зажгла ее, установила и, что-то пошептав, перекрестилась.
Вдруг Гутя услышала возглас:
- Благословенно царство Отца, и Сына, и Святого Духа… - и замерла, где стояла. А через некоторое время другой, тоже мужской голос откликнулся откуда-то сбоку:
- Миром Господу помолимся… - и все начали креститься и кланяться, бабушка тоже начала креститься, а Гутя стояла не шевелясь, вслушиваясь в странные слова, и не понимала их.
Молитвы шли долго, и бабушка посадила Гутю на деревянный узорчатый приступочек возле колонны, расстегнула ей пальтишко, и девочка почти задремала, а когда открыла глаза, то увидела, что рядом сидит мальчик, наверное, ее ровесник, он аккуратно положил ладони на колени и чуть вытянул голову, слушая пение хора. Рядом с мальчиком еще оставалось довольно много места, и туда уселась крохотная, но очень вредная девчонка, которая тут же начала теснить мальчика. Он терпел и не двигался: не хотел толкать Гутю. Тогда Гутя сказала ему:
- Тьесни ей как следует!
- Мне нельзя, - ответил мальчик. – Я к пьичастию готовился.
- К чему-у?
Но ответа Гутя не услышала, потому что в этот момент вышел священник с золотой книгой в руках, такой огромной, что Гутя испугалась – не уронил бы. Все дети уставились на книгу, а маленькую девочку мама взяла на руки, чтобы ей было виднее.
«Наверное, волшебная, - подумала Гутя и услышала:
- Премудрость! Прости! - И слова волшебные».
Когда священник унес книгу в комнату с открытыми дверями, Гуте захотелось увидеть, что же он там будет делать с этой волшебной книгой, и она отправилась посмотреть. Бабушка догнала ее у аналоя, шепнула:
- Нельзя туда, - и повела к выходу. – Хватит на сегодня!
Гутя не спорила. Она устала от впечатлений и, хотя у нее было множество вопросов, шла молча. Бабушка сказала негромко:
- Мы сегодня вечером будем чай пить и все обсудим…


                «..просвети мои очи мысленная…»


Вчера  вернулись Олечкины родители.
Для них! Для них! Для них девочки и бабушка ставят спектакль: шьют сторожа, наряжают какого-то пупса вором. Собаки лают, тряпочная девочка разговаривает и даже поет, настольная лампа, закрытая синим лоскутком, изображает луну. В дверном проеме устраивается сцена, зрители сидят за столом, и оттуда то и дело доносится смех, а когда занавес закрывается, артистов забрасывают цветами, две мамы целуют бабушку одновременно в обе щеки, потом целуют своих девочек, кормят их пирожным, а спать укладывают поздно.

И только тогда, когда девочки засыпают, начинаются негромкие разговоры на «взрослые» темы: как съездили, сколько потратили, сколько заработали, кому платили и какие перспективы…

Олин папа, глядя в окно, печально:
- Беззаконие погубит Россию…
Мама Люся тихонько в тон ему:
- Знаете, месяц назад я ездила в командировку в К-ск. Помнишь, Миша?

Принимающей стороной была прокуратура. Везут нас по городу на прокурорской машине. Шофер без всяких правил на красный свет гонит, а молоденький гаишник от такой наглости растерялся, свистит что есть мочи, жестикулирует. Шофер притормозил, высунулся из машины, этому мальчику на номер показал и у виска пальцем покрутил: дурак, мол, не видишь – чья машина, и дал газу так, что тот едва отскочить успел. Я и подумала тогда: ни демократии, ни свободы нам с вами не видать, потому что наша конституция как была фикцией, так и осталась.

В какой стране наши девочки жить будут – страшно представить.
- Помнишь, мать, - папа Миша повернулся к бабушке, - ты нам в десятом классе комментировала Тургенева: «Аристократия дала свободу Англии». Ты говорила – Люська, ты, наверное, это тоже помнишь, - что аристократы сами строго исполняли законы и неукоснительно требовали этого от других, именно потому Англия стала самой свободной и демократической страной. Мы еще тогда вывод сами сделали: человек свободен там, где его произвол скован законом. Гордились потом, что такие умные слова сказали, до чего додумались!

- Наших аристократов выгнали в семнадцатом, - снова печально, даже как-то отрешенно проговорил Олин папа, - а потом добили оставшихся в тридцать седьмом. Так что «век свободы не видать!» - улыбнулся он иронично.

Мария Анатольевна сняла очки, протерла их и снова надела.
- Мне кажется, дети, у нас нелицемерно вспоминают о законах только в церкви. Там молитва такая поется: «Владыко, прости беззакония наша… имене Твоего ради», - и еще: «…просвети мои очи мысленныя, отверзи моя уста поучатися словесем Твоим и разумети заповеди Твоя…»
Так что сейчас, наверное, Россию удержать от падения может только вера… если сможет. Очень уж основательно ее подкосили.

- Власти за нее, как за соломинку, хватаются, - заметил папа Миша.
- Ну, допустим, власти хватаются за нее, преследуя свои, весьма далекие от идеала цели. Проще говоря, надеясь спастись, конечно, не в христианском смысле этого слова, - и Олин папа скривил губы в горькой усмешке.

- Нет худа без добра, - мягко сказала бабушка. – Даже лицемерно припадая ко Христу, они невольно оказываются в сфере его нравственного влияния.

- Я люблю слушать наших православных священников, - проговорила мама Люся. – У них такая культура, такая внутренняя безупречность! За ними хочется следовать, и появляется надежда…

- Между прочим, это относится не только к высшему духовенству, в обычную церковь заходишь и удивляешься: откуда Владыка набрал столько молодых, чистых, умных батюшек. Они у него работают до изнеможения, - добавила Олина мама, а Олин папа посмотрел на нее с любопытством, а потом, лукаво улыбнувшись, сказал:
- Больше, Наташка, в церковь не пойдешь.
Все рассмеялись.

- А мы тоже не пойдем, - поторопился прибавить папа Миша, - потому что верить в дедушку на облачке, как крестьяне 18 века, не можем.
- Да кто вам про дедушку на облачке толкует? – возмутилась Олина мама. – Надо понимать Бога как духовное творческое явление, высшее существо, идеал, к которому следует стремиться, непрерывно внутренне возрастая.

Папа Миша от удивления прямо рот раскрыл. Надо же, его сестренка Наташка, которую он в детстве за косички дергал, такие слова говорит. Что она там понимать может? А впрочем… Он скорчил скептическую мину и сказал:
- Что? Что? Что? «Непрерывно внутренне возрастая…» Вот такие девочки – отличницы с блестящими глазами, светлыми кудрями и розовыми щечками только и могут так понимать бога. А мы, извините, дураки и лодыри, в такие глубины погружаться не способны. В нас примитивный материализм накрепко вбит.

- К тому же быть материалистом – это так легко, просто и современно, а вера труда требует, - невозможно было понять, всерьез говорит Олин папа или шутит, поддерживая своего друга, - так что перспективы, мне кажется, здесь нет. Мы так откровенно ленивы, что всеобщей консолидации не будет.

- Не будет - значит погибнем. Ведь великий Рим погиб, а Россию Третьим Римом называли, - довольно жестко, отметая возможность шутки, сказала мама Люся, а потом добавила: - А может быть… Моисей 40 лет водил народ по пустыне, пока не умер последний родившийся в рабстве… - и вопросительно посмотрела на бабушку. Так смотрела она на нее в 10 классе, когда сидела за третьей партой у окна сначала с подружкой Ниной, а потом с ее Михаилом.

- Сорок лет мытарств, пока не умрет последний вульгарный материалист… - Мария Анатольевна улыбнулась. – Сейчас динамика жизни другая… Впрочем, - продолжила она негромко, как бы боясь спугнуть свою мысль, - может быть, правы святые отцы, и на путях терпения и смирения мы сможем достичь большего. И пусть не скоро, но доживем до того времени, когда для всех станет очевидной необходимость исполнения закона. Тогда мы без боя пересилим обстоятельства…

- Если до того времени обстоятельства не пересилят нас именно потому, что динамика жизни другая. Нет у нас сотни лет в запасе, как у Европы в период бесконечных революций.

Олин папа уперся взглядом в одну точку, и Наташа тревожно заглянула в глаза своему мужу, пытаясь приглушить его мрачное настроение.
- «И исчезли они яко обры», - пошутила она. – Помните: жил в древности такой народ на нашей территории, а потом бесследно исчез. История повторяется?

Она тряхнула своими роскошными светлыми волосами.

- Повторится, - сказал Олин папа, невольно любуясь своей женой, - если, конечно, не случится чуда и все от чернорабочего до министра вдруг не прозреют, что закон это не столб, который надо обойти.
- Выкарабкаемся! – снова взмах светлых волос. – Мишка, неси гитару…
Запели дружно:
Все перекаты да перекаты.
Послать бы их по адресу!
На это место уж нету карты –
Плыву вперед по абрису.

«Они поют те же песни, что пели мы студентами, - подумала
бабушка. – Это, кажется, Городницкий».
Она встала, пошла тихонько, заглянула в спальню – не разбудили ли девочек? Прикрыла дверь.
- Пойте, спят сладко.
Пели всю ночь и уснули, когда стало светать.


                Чтобы ножки ходили дорогами Божьими…


Гутю крестили летом в деревне. Долго шли по тропинке среди трав и цветов к церкви, стоявшей на берегу пруда. Впереди Павла Романовна, опираясь на палку и слегка припадая на больную ногу. Потом топала Гутя. В цветном, доходящем до щиколоток платье и такой же косыночке, она походила на крестьянскую девочку 19 века. Сзади шагала бабушка Мария Анатольевна, оглядываясь вокруг и наслаждаясь простором, открывавшимся перед ними.

Когда подходили к церкви, грянули колокола, да как-то необыкновенно, все сразу, радостно, с переливами.

- О, как тебя, Гутя, встречают! – сказала Павла Романовна.
- Много людей идет – хорошо будет, - откликнулась бабушка. И правда, по всем дорожкам стекались люди, кто посмотреть, а кто креститься.


                ***


Ближе к вечеру, часа в четыре, приехали мама и папа. Гутя, сидя на коленях у бабушки, уплетала пирожки и рассказывала, что она запомнила из таинства:
- Батюшка сказал: «Крещается раба божия Августа!» Потом руку мне на голову положил и – бултых меня в воду, и еще раз – бултых, и еще раз! Даже вода в нос попала…
А потом он мне ноги мазал и говорил: «Чтобы ножки ходили дорогами Божьими!» Уши мазал и говорил: «Чтобы ушки слышали слово Божие!» И еще со свечкой за батюшкой шла, и еще крест целовала.

Павла Романовна улыбается и пирожки Гуте подкладывает.
- Ну, вот, - говорит она, - теперь и умереть не страшно. И, слава Богу, может, у вас тут еще все образуется и хорошо будет…
- Дай Бог! – откликается Мария Анатольевна, поправляя бант в Гутиной косе.

Мама Люся положила голову на плечо папе Мише. Они любуются своей дочерью.

В окно заглядывают конопатые деревенские девчонки.
- Гутя гулять пойдет?
- Пойдет, пойдет, - отвечают чуть не хором мама и папа. Гутя сползает с бабушкиных колен, берет двумя руками большой пестрый мяч и выбегает из дома.

Бабушка смотрит в окно на лес через дорогу, туда, куда убежала Гутя с девочками. Солнце стоит еще высоко. Небо голубое. Березы спокойно развесили свои длинные, пронизанные желтым светом косы вокруг небольшой лужайки. На лужайке бабочками порхают цветные платьица. Пестрый мяч скачет между ними.

«До чего хорошо, до чего хорошо! – думает бабушка. – Господи, благослови…»