Что мне вспоминается 27 июня

ЧТО  МНЕ ВСПОМИНАЕТСЯ 27 ИЮНЯ.

Сегодня, 27 июня 2011 года, исполнилось 28 лет моему младшему сыну Алексею. С утра позвонил ему в Ростов-на-Дону, где он проживает, поздравил с днём рождения. Услышав родной, полный живой энергии молодой голос и бодрый ответ, что всё у него прекрасно, - а у него, действительно, есть основания для столь оптимистичных заявлений, - порадовался за "ребёнка", как всегда о нём говорит его мама. И тут же, как всегда в этот день, 27 июня, вспомнились не совсем обычные обстоятельства, связанные с рождением Алёши. Впрочем, правильнее будет сказать — с тем, как я узнал о его появлении на свет.
Но обо всём по порядку.
28 лет назад сторожевой корабль проекта 159, на котором я служил, шёл не очень спокойным Южно-Китайским морем в районе Парасельских островов. Перед этим мы участвовали в совместной операции советского и вьетнамского флотов по установлению суверенитета Вьетнама над островами, а сейчас, не спеша, средним ходом двигались к пункту нашего временного базирования в Дананге.
Совместная операция заключалась в том, что вьетнамские моряки на тральщиках и сторожевиках советской постройки, к слову сказать, куда более новых, чем наш 17-летний СКР, числом около десятка, при нашем сопровождении подходили к одному из островов, на деле бывших всего лишь отдельными скалами или периодически обсыхающими отмелями, и устанавливали там заранее изготовленные вышки с гербом Социалистической Республики Вьетнам и табличкой с надписью на английском и вьетнамском о принадлежности сей суши СРВ. Затем шли к следующему. И таким образом застолбили порядка трёх десятков кусочков суши. Некоторые вышки устанавливали, не дожидаясь полного обсыхания отмели, подчас стоя по пояс в воде.
Смысл установки знаков на этих скалах и отмелях был велик — ведь именно от них начинался отсчёт территориальных вод и экономической зоны Вьетнама и таким образом Вьетнам прирастал землями, морями и экономическим могуществом. Для нас, привыкших к необъятным просторам советской Родины, конечно, все эти захватническо-землемерные дела казались мышиной вознёй и вызывали некоторую иронию, но вьетнамцы, понятно, придерживались противоположной точки зрения и относились к своей экспансии крайне серьёзно. Впрочем, как и ко всему. Эта серьёзность так же определялась и намерениями великого соседа и недавнего противника Вьетнама в скоротечной войне 1979 года — Китай тоже претендовал на Парасельские острова.
Планами китайцев и было вызвано участие нашего корабля в составе вьетнамской экспедиции. - Во-первых, на сколько вьетнамцы были хороши в сухопутной войне, на столько они были ещё не готовы к боям на море, а во-вторых, с вьетнамцами китайские моряки абсолютно не церемонились, их кровь проливали при первом удобном случае, а нас они боялись. И это не преувеличение — как-нибудь в другой раз расскажу о наших столкновениях с китайцами, подтверждающих мои слова.
Наша тактика была незамысловата и заключалась в следующем: пока вьетнамцы ставили пограничные знаки, мы, обнаружив китайские силы, а обычно это были новенькие сторожевые катера типа "Новый Шанхай", в опасном маневрировании, при готовности к открытию артиллерийского огня, наведя стволы орудий на китайцев, вытесняли их из района. Наш сторожевик, не смотря на уже не юношеский возраст и изрядно ободранные по причине постоянного нахождения в море борта, был в хорошем техническом состоянии и скорость мы, особенно при всех запущенных турбинах, развивали не хуже свежевыкрашенных "Шанхаев"; вооружением же мы были вообще не сравнимы с противником, а о серьёзности наших намерений китайцы могли судить по флажному сигналу боевой тревоги, потому, превосходя нас в маневренности, они всё равно вынуждены были убираться  восвояси. Кстати, при этом два "ноля" - сигнал боевой тревоги  - они вызывающе не спускали.
Так, в маневрировании по курсу и скорости, боевых тревогах, подаче боезапаса к орудиям и фактической готовности к открытию огня, и проходила наша жизнь день за днём в течение двух недель. Накопилась приличная усталость от такой суматошной жизни. А тут ещё особенности района плавания... - острова эти изучались, видно, нерегулярно и только под влиянием обстоятельств, иначе в лоции не было бы таких "точных" указаний, как "ориентир, по данным французской лоции 1940 (!!!) года, — труба севшего на мель судна", или - "на мысу ниже пальмовой рощи в 1949 году был сарай рыбацкой артели", "длина отмели в направлении SSW предположительно (!) 180 (!!!) миль". Штурман, радиометристы навигационных радиолокационных станций, сигнальщики, все, кто был причастен к кораблевождению, оставили в этих красивейших, но крайне опасных местах столько нервов и сил... Ладно, мы надводники, а вот как себя чувствовал экипаж атомной подлодки "Ростовский комсомолец", находившейся первоначально в этом районе одновременно с нами, представить просто невозможно. 
Командир же наш, Писаренко Алексей Иванович, всё это время безотлучно и служил и жил на мостике. Спал, ел, пил, брился и умывался, не покидая своего командного пункта, потому что расслабиться нельзя было в буквальном смысле ни на минуту. Он за пару дней перед выходом из Дананга приболел чем-то типа лёгкой простуды, но "простуда" с каждым днём набирала силу и в итоге доктор поставил неутешительный диагноз: "лихорадка невыясненной этимологии". Менять командира перед выходом на боевое задание было некем: все командиры таких кораблей находились в Союзе, а я был только-только назначенным помощником, не имеющим опыта самостоятельного плавания. Кэп был могуч и уверен в себе, на болячки не привык обращать внимания, тем более, что они настигали его крайне редко, потому он никого из командования эскадры о своей лихорадке не поставил в известность, но в море ему с ней пришлось худо.
Тем не менее Алексей Иванович поистине геройски выстоял самый опасный период нашей экспедиции и доверил мне управление кораблём лишь утром 26 июня, когда вывел его в открытое море, а сам отправился в каюту — и отдыхать и лечиться.
День этот прошёл благополучно - экипаж отдыхал после всех треволнений, мылся, стирался, безо всяких напоминаний моряки, что могли на ходу ремонтировать и обслуживать, ремонтировали и обслуживали, море блистало и радовало покоем. Я был на мостике вдвоём с рулевым - обходился без вахтенных офицеров, дал и им возможность отдохнуть, привести себя в порядок, осмотреть заведования. К вечеру с южных направлений набежали тучки, усилился ветер, начала разгоняться волна и где-то к полуночи волнение было в 4-5 баллов. Волна била в левую скулу и брызги нередко долетали до мостика. Я приказал снизить скорость до 10 узлов и удары волны о борт стали мягче. Воздух был насыщен водяной пылью. Не смотря на свежий ветер, духота не сильно спадала. Вахтенный журнал, который я вёл днём в отсутствие вахтенного офицера, пришлось прикрывать от брызг и распыленной в воздухе влаги  — пижонствуя, писал я исключительно перьевой авторучкой с золотым пером чёрными чернилами, а они весьма чувствительны к влаге.
Около двух ночи на мостик поднялся командир — выглядел он ещё не очень хорошо, но несравненно лучше, чем утром. После моего доклада об обстановке приказал мне идти отдыхать: "Собака", да ещё в волнение, - это самое время командирской вахты". Никакие мои протесты не возымели действия и я отправился вниз.
Иллюминаторы в моей каюте были наполовину отдраены, но это не добавляло свежести воздуху, температура явно была далеко за плюс 30, а влажность так и все сто процентов. В тусклом синем свете дежурной лампы был виден спящий на моей койке офицер связи вьетнамских ВМС капитан-лейтенант Нам, потому я, как обычно, взобрался на откидную верхнюю и, не вытираясь после душа и замотавшись в предварительно смоченную забортной водой простынь, моментально отключился — командир меня щадил, но я  ведь тоже жил одной жизнью с экипажем, его тревогами и делами. Да и вахта с семи утра до двух ночи давала о себе знать.
Проснулся примерно через час в сильнейшем возбуждении. Сердце бешено стучало, все мышцы были напряжены — обычное состояние, когда на корабле играется тревога. Но что могло произойти в этот раз?! - Китайцы далеко... Аварийная тревога ? - Вроде бы нет... Привычно спрыгнув вниз в тапочки, сходу натянул шорты и, схватив куртку с пилоткой, собрался бежать на мостик, но увидел вопросительный взгляд Нама и что-то меня остановило. - Я, похоже, проспал. Какая тревога была? - Нам окончил Каспийское училище и за шесть лет в СССР освоил русский получше некоторых наших земляков, да и как морской офицер он был на уровне — занимал такую же, как я, должность на таком же корабле. - Не было, Коля, никакой тревоги. Тебе, наверное, приснилось.
Недоверчиво прислушавшись, я не услышал ничего, кроме шума вентиляторов, отдалённого стука дизель-генераторов да шелеста и всплесков забортных волн. И никаких признаков тревоги. - Ты прав, Нам. Уже галлюцинации начались. Придём в Дананг, надо будет расслабиться.
Я снова взобрался наверх, но чувство тревоги меня не оставляло. - Что-то явно произошло. Что же? Простынка была почти сухая, но усталость снова взяла своё и я отказался от возникшего было желания идти с ней в душ и начал погружаться в сон.
И вдруг отчётливо увидел, что белая простынь в крови. - Как?! Откуда кровь?! Ведь только что её не было. И свет такой яркий — кто включил?! Не успело всё это пронестись в голове, как передо мной возник совсем маленький голенький окровавленный мальчик — не бывает таких маленьких детей, смятенно подумал я. Точно, галлюцинации начались... Но этот, нечеловечески крошечный, как котёнок, детёныш как-то странно беспорядочно махал ужасно тонкими ручками с растопыренными без ногтей пальчиками. Его ножки двигались так же несинхронно всему худенькому, обтянутому почти прозрачной кожей, тельцу и ручкам. Весь он был синюшного цвета с фиолетово-розовыми пятнами возле прижатых к сплюснутой с боков головке ушек и под полузакрытыми щёлочками глазёнок. - Дежурное освещение, подумал, даёт оттенок. Какое освещение?! - одёрнул я себя. Не в каюте же... А где?! - тут же мелькнуло в сознании. А ребёнок не дышал и если бы не судорожные движения и мелкой рябью пробегавшая по тельцу дрожь, невозможно было понять, жив ли он. Вот несколько раз открылся беззубый сморщенный ротик, но он не хватал воздух, не пытался вздохнуть — что-то обречённо-покорное было в этом открывании. Чувство тревоги, несоразмерное с тем, что разбудило меня недавно, охватило и наполнило каждую клетку тела, в мозгу разгоралось пламя, сердце вырывалось из грудной клетки, а дыхание стало частым и хриплым. Я с ужасом осознал, что ребёнок здесь, рядом со мной, через мгновение умрёт. Вдруг пришло понимание, что ребёнок каким-то неведомым образом связан со мной, что он мне не посторонний, и от того мне стало ещё жутче и тоскливее, как-будто я теряю что-то самое дорогое в жизни. И тут из темноты, что была позади окровавленной простыни, послышался низкий-низкий, на пределе слышимости, голос, сказавший без интонации на глубоком выдохе: "Он твой..."
В чувство меня привёл Нам — услышав мои стоны и вскрики, он растормошил меня и, дав стакан воды, посоветовал принять снотворного, а с прибытием в базу пообещал свести с местным целителем, который с помощью самодельных лекарств из трав лечит от любых болезней, а если я ему понравлюсь, то может и на змеиную настойку расщедриться. Да и командира не мешает ему показать.
Успокоившись, я пообещал Наму, что буду вести себя прилично и обязательно воспользуюсь его знакомством со знахарем. Однако долго не мог уснуть и, глядя сверху на помещённое под оргстеклом на столе фото жены Любы и единственного нашего сынишки 5-летнего Саши, недоумевал: что всё это значит? - Да, Люба беременная, ждёт, по всем признакам, девочку, хотя у меня на этот счёт есть сомнения — я жду мальчишку, но роды должны быть только в конце августа. Перед самым выходом из Дананга получили на корабль от комбрига и начальника политотдела телеграмму с  описанием обстановки в семьях и в ней  говорилось, что у Любы всё в порядке. Да и она сама в предыдущих письмах писала, что беременность проходит абсолютно нормально. Сейчас она у родителей, окружена вниманием и заботой, под контролем главврача местной больницы, и ничего непредвиденного просто не может случиться... А "Он твой..." - это следствие переутомления. Мой — это Санька и никто другой. Да и не бывает таких маленьких детей...
Корабельная служба с её безумным ритмом и непеределываемым множеством дел не позволяет рефлексировать, ковыряться в себе, предаваться унынию и долго вспоминать ночные кошмары. Я не был исключением из общего правила, тем более должность не позволяла им быть, и произошедшее вскоре испарилось из памяти. В последний день августа мы вернулись в такой родной залив Стрелок.
При швартовке к пирсу я не искал родных лиц среди встречающих — до них, до нашего хутора в Ростовской области, было десять тысяч километров, но их уже должно быть трое и я хотел об этом узнать побыстрее, а потому почтальона Олега Куриловича отправил спускать сходню с ютовой швартовой партией, наказав не подниматься с ней обратно на борт, а исхитриться проскочить мимо  встречающих адмиралов и пулей мчать в штаб, благо он на этом же пирсе, и получить долгожданную почту. Олег блестяще выполнил задачу и вскоре мы знали все бригадные новости и слухи - что я получил очередное звание, Алексей Иванович назначен командиром экипажа инструкторов на поставляемый Вьетнаму корабль, а я — на его место, кто у нас новые комбриг и начпо и что нас на следующей неделе поставят в док, а после Нового года ждёт новая боевая служба, и так далее, и так далее, и так далее.
Конечно, доставлена на борт была и почта. Среди прочих оказалось несколько писем для меня — от родных и друзей, но телеграммы, извещающей о рождении ребёнка, не было, и это не смотря на договоренность с тестем, Николаем Фёдоровичем, о том, что он сообщит телеграммой комбригу о пополнении нашей семьи. Меня это встревожило, но по некотором размышлении я немного успокоился, посчитав, что Николай Фёдорович вполне мог ожидать моего известия о возвращении в Союз, и решил брать инициативу в свои руки.
Через полтора-два часа, после швартовки, традиционных "Варяга", поросёнка и краткого митинга, офицеры и мичмана, имеющие семьи в пределах от Тихоокеанска до Владивостока, уже "под шофе", в окружении радостных детей и жён погрузились в автобус и убыли на три дня послепоходового отдыха. Я же с замполитом Володей Макарычевым во главе нескольких довольно унылых "соломенных холостяков" остался на борту обеспечивать боеготовность и живучесть корабля, приводить его в порядок после перехода, организовывать отдых матросов и, разумеется, самое главное - готовить тот массив документов, который должно предъявлять во множество штабных инстанций. - Ещё в ту пору бытовала поговорка о том, что Флот обязательно утонет, но не от козней врага, а под грузом бумаг... В общем, началась та часть флотской службы, которую кроме как рутиной и назвать-то нельзя и которая отнимает, и крайне непродуктивно, большую часть времени пребывания корабля у стенки. Но о личном я не забывал, потому через одного из водителей отправил на родной хутор телеграмму с сообщением о моём возвращении и вопросом тестю о моей семье.
На следующий день корабль жил по отличающемуся от остальной бригады распорядку — подъём на час позже, никакой зарядки, вместо боевой и политической подготовки спортивные мероприятия, дважды смотрели кинофильм, внеочередная помывка, благо воду можно было впервые за много месяцев не экономить. Одним словом, расслабуха. Но о приборке, четыре раза в день, не забыли: на корабле всё можно отменить и перенести, но подъём Флага, его спуск и приборки — это свято.
А в конце дня меня вызвали в штаб к комбригу, где только что вступивший в эту должность капитан 2 ранга Пленков Борис Георгиевич при стечении офицеров штаба и политотдела вручил мне ожидаемую телеграмму и поздравил с рождением второго сына. На предложения присутствующих тут же отметить это событие пришлось давать отказ — корабль не на кого было оставить, потому решили собраться через два дня, а заодно отпраздновать и изменения в моей служебной биографии. Впрочем, я не был до конца твёрд в своём решении — с плеч упала гора тревоги и ожидания и я не мог отказать паре-тройке подошедших после отбоя офицеров, с которыми был в дружеских отношениях, и не пропустить традиционные три рюмки, но не обычного корабельного "шила" ГОСТ 18300, а почти год не пробованного коньяку — повод был того стоящий.
В телеграмме Николай Фёдорович первым делом поздравлял меня с благополучным завершением плавания, а затем сообщал, что Люба и сын чувствуют себя хорошо.  В который раз прочитав её, я с иронией подумал, что поздравлять надо было бы и с рождением сына, причём в первую очередь, и немного подосадовал, что не указана дата рождения, но потом решил, что в любом случае узнаю дату через пару дней, когда отправлюсь на послепоходовый отдых и созвонюсь с Любой. Телеграмма же заняла место в архивной папке, в которой хранится и поныне.
Подходил к концу второй день послепоходового отдыха экипажа, когда я в очередной раз смог убедиться в том, что на корабельной службе всегда надо быть готовым к срыву всех планов. - Майор Осипович над островом Монерон сбил южнокорейский "Боинг" и у всех нас  возникли большие проблемы. В том числе и у нашего корабля — нам приказали срочно выйти в Корейский пролив на защиту судоходства, а точнее, заниматься проводкой через пролив советских судов, поскольку уже было несколько случаев обстрела их кораблями Южной Кореи.
Каково это было — собрать раньше срока отдыхающих с семьями после такой долгой разлуки офицеров и мичманов, вырвать их из рук плачущих жён и ревущих детей, встряхнуть экипаж для перевода его в боеспособное состояние, идти в море на в конец загнанном за девять месяцев почти напрерывного пребывания на ходу корабле, а затем бороться с водой, затапливающей через раздолбанный дейдвуд кормовое машиннное отделение, из-за чего нас поспешно возвратили из проливной зоны и вне очереди поставили в док, - об этом надо рассказывать отдельно.
Скажу только, что до переговорного пункта во Владивостоке я добрался, когда, по моим расчётам, Алёше было уже больше трёх недель. И как же я был удивлён, узнав, что сынок мой родился до срока — семимесячным, 27 июня, и не просто недоношенным, но и к жизни почти не способным. Выходили его с большим трудом, чудом, можно сказать. Сейчас-то он трёхмесячный, хотя и маленький, но уже здоровячок, а родился совсем крохой, даже ногтей не было, и дышал едва-едва, и грудь сосать самостоятельно не мог, настолько был слаб. Он даже кричать не мог, а только попискивал, как котёнок. Много ещё печальных подробностей о перипетиях общей борьбы и сельских врачей, и наших родных за жизнь Алёши рассказала моя страдалица-жена, потому я ничуть не удивился, узнав, что мне специально не слали сообщения о рождении сына: ни врачи, ни родные не были уверены, что малыш выживет, и Люба не хотела доставлять мне повод горевать на боевой службе .
Сказать, что я был поражён и огорчён услышанным, ничего не сказать. Но и для радости был повод — ни на что не взирая, мой сын жив и будет жить!
Одновременно со мной на переговорном был наш замполит. Меня с Володей связывали не только служба и Киевское училище, но и нормальная мужская дружба, хотя разногласий и споров между нами было предостаточно. Но все они были по служебным поводам, ведь дело мы делали общее, и на взаимоотношениях они не отражались. К слову сказать, мы и спустя десятилетия остаёмся друзьями, хотя жизнь нас развела в разные края России. Макар обрадовался благополучному разрешению так взволновавшей меня проблемы и мы с ним, не долго думая, отправились через вокзальную площадь в ресторан "Гудок", который хотя и не отличался изысканностью блюд, но был ближе других и закрывался позже всех владивостокских кабаков. И к кораблю оттуда вдоль путей проще добираться: железная дорога вела прямо на территорию судоремонтного завода, которому принадлежал наш док, так что, в любом состоянии заблудиться будет проблематично.
Там-то, в "Гудке", после очередного тоста за Любу и Алёшу зам и предложил восстановить по навигационному журналу место на карте, где мы находились в момент рождения ребёнка. - Представляешь, как ему будет интересно увидеть эту точку лет через пятнадцать и услышать, что ты там в это время делал! А вдруг и он захочет после этого стать морским офицером!
Сказано — сделано! - Прибыв на корабль и взбодрившись холодным душем и горячим кофе, я приказал дежурному по кораблю принести навигационный журнал, который вёлся 27 июня, и карту Южно-Китайского моря. Макар посоветовал для полноты картины заглянуть и в вахтенный журнал: вдруг там какие-нибудь уточнения записаны. Дежурный лейтенант, конечно, был изумлён таким приказанием, отданным около трёх ночи, но виду не подал — за год службы он почти отвык удивляться безумствам корабельной жизни, и всё выполнил, и довольно скоро.   
Восстановить по счислению точку вблизи Парасел не составило труда — наш штурман Игорь Фомин, не будучи в жизни педантом, навигацкие каноны соблюдал на все сто. Его записи обсерваций и элементов движения корабля были точны и не допускали разночтений. Координаты точки я записал в свой ежедневник, часть карты с нанесённым местом нашего корабля в момент рождения Алёши была сфотографирована моим всегдашним спутником "Зенитом". Казалось бы, всё. Можно и на боковую.
Вахтенный журнал я открыл уже без интереса: всё ясно и без него, навигационного достаточно. Но вид моих записей слегка расплывшимися под воздействием влаги чёрными чернилами на открывшейся странице вечера 26 июня и на следующей - начала записей 27 июня, -  меня потряс: перед глазами стремительно промчались чередой волнующееся море, брызги с левого борта, мостик, командир, душная каюта, вьетнамец Нам, но главное — словно молнией, резко и ярко высветились окровавленный еле живой миниатюрный ребёнок на белой простыни, ручки без ноготков, недышащий ротик и синеватая полупрозрачная кожа, судорожные движения, мертвенный голос, тянущий "Он твой..." Господи! Или кто там есть! - Я видел рождение своего сына!!! По словам Макарычева, вид у меня тогда был совершенно безумный. Впрочем, продолжалось это какие-то секунды. 
Увидели мы с Алёшей друг друга впервые только в день, когда ему исполнилось семь месяцев. - Маленький, весёлый синеглазый бутуз с пухленькими розовыми щёчками, ничем не напоминающий едва живую кроху из моего видения, крепко ухватился за "краба" фуражки, когда я наклонился над его кроваткой. - Моряком будет, - радостно подумалось мне.
Минуло 28 лет. Алёша уже старше, чем я в день его рождения. Наш крошечный мальчик быстро вырос - ныне это статный широкоплечий молодой мужчина, уверенно шагающий по жизни. Он очень целеустремлён: окончил школу с золотой медалью, получил прекрасное образование на механико-математическом факультете университета, углублённо изучает английский. После выпуска из университета получил приглашение в научный институт, где успешно трудится. Наряду с умом и внешностью боди-билдинг, путешествия, автомобиль, безразличие к спиртному, отсутствие прочих вредных привычек делают его привлекательным в глазах девушек. И я, с радостью глядя на него, не только раз в году, 27 июня, думаю, что все эти его замечательные качества и успехи в какой-то мере связаны с тем необъяснимым явлением, с которым я столкнулся в ночном волнующемся Южно-Китайском море.