Есть такая деталь одежды. Граждане, побывавшие в Москве, на ВДНХ, болтали, что он мохнатый.
Только Клавка Зайкина этому не верит. Она теперь вообще ничему не верит.
И правильно делает.
А почему правильно, вы сейчас узнаете.
Дело было так. Поехала упомянутая гражданка Зайкина в Ленинград. Ну, поехала и поехала. Может, ей по Невскому захотелось прошвырнуться. Или в Зимнем на царском троне посидеть. Я почём знаю!
А только было у Клавки триста рублей денег. И хотела она купить себе пальто.
Но пальто ей не обломилось. Это уж точно. И то сказать, вроде были они в продаже. Да всё не то. То пуговицы не те. То воротник рыжий. То хлястик не там, где надо. То, наоборот, там, где надо, но лучше б не там был.
В общем, с пальто у неё не пролезло.
И вот, значит, выходит она из десятого магазина, соображает, как найти столовую или ещё какую достопримечательность, как вдруг подходит к ней мужчина. Мужчина, говорю, подошёл. Сам из себя чёрный, смуглый, кольцо в ухе. "Беломор" курит фабрики имени светлой памяти товарища Урицкого. В общем, ничего себе, интеллигентный человек.
-- А что, говорит, красавица, не нужен ли тебе мохеровый шарф?
Ну, у Клавки, понятно, сердце запрыгало, потому как где ж это видано, чтобы так, сразу, без очереди, толкучки, холода-голода и унижений -- вдруг такая вещь.
Повертела она его в руках. На себя прикинула. Как по выкройке на ней!
-- Ладно, говорит, беру, говорит, я этот шарф. Сколько?
-- Сорок пять, -- отвечает мужчина. -- На толчке бы с вас всю сотню содрали.
А сам смотрит таким интеллигентным взглядом и на асфальт плюёт. В окурок целит.
Только Клавке это дело не понравилось. И начала она с ним разговаривать.
Не знаю уж, как они там беседовали. Брехать не буду.
Только в конце беседы взял он Клавку за руку, отодрал её от своей шеи и говорит:
-- Ладно, говорит, получай, красавица, свой шарф. Тебе, говорит, и за сорок два отдать не жалко. А уж за сорок три -- так прямо по тебе сшитый.
Ну, схватила Клавка свёрток -- и в гостиницу. Развернута его там и давай примерять. Минут сорок примеряла. Красота! Лежит как вылитый. Хорошо лежит.
Только вдруг замечает Клавка, что шарф вроде как садиться начал. Пушинки ложатся, а назад не поднимаются. И вроде как реже стал. Нитки видать.
А тут уж девчата смеяться начали.
-- Плакали, говорят, твои денежки. За этот половичок, говорят, не то, что тридцать -- трёх рублей никто не даст.
-- Сами вы плакали! -- осерчала Клавка. Кто вам, говорит, дал такое моральное право надо мной смеяться? Может, он от электрического света закрывается! Откуда вам знать? Вещь заграничная, вы и в упор такую не видели.
Осерчала, говорю я вам, Клавка и спать легла.
Утром вытащила шарф и на подоконнике разложила. Чтобы, значит, солнца больше было.
Стала ждать.
Два часа, говорят, ждала. Так и не распушился.
Тогда-то Клавка и поняла, что нагрели её с шарфом. Шум
создавать стала, людей беспокоить.
-- Я, говорит, найду его! Он у меня в Сибирь поедет!
Да только где там найти! Ленинград большой. Там одних интеллигентных людей, наверное, миллиона полтора.
Вот и верь после этого людям! Клавка так прямо и говорит:
-- Может, никаких мохеровых шарфов и нет вообще в природе. Может, это всё спекулянты придумали, чтобы деньги драть.
Только я соображаю, что зря она на жизнь осерчала. Вот у моей родственницы Богоплюевой был жених, военным назывался. А когда расписались, оказалось, что он не только не военный, а и вовсе даже милиционер.
Так родственница Богоплюева только сказала:
-- У нас, сказала, все профессии в почёте.
И стала домохозяйкой.
Вот как надо жить-то. С умом.
И с улыбкой.
1970