Чай с малиной
На краю села стояла старая обветшалая мазанка. С двумя крохотными оконцами. Рама окон, когда-то окрашенная в синий цвет, от солнечных лучей имела бледно-голубоватый цвет в трещинку, и то не по всей деревянной раме. Кое-где на стенах виднелись зияющие дыры, которые изобличали глину вперемежку с соломой.
В одну из таких дырочек, заглядывала любопытная мордочка собаки, обнюхивая маленькое пространство, в углу которого лежал Серафим Прокопьевич. Лежал он на топчане, сбитой из досок, покрытой обветшалым соломенным матрацем, укрывшись прохудившимся цигейковым тулупом.
В этой избушке, принадлежащей местным охотникам, Серафим Прокопьевич поселился два года назад, так и, оставшись там жить. Вечно угрюмый, почти не разговорчивый, на вопросы людей отвечал односложно и неохотно. Откуда он родом, никто так и не узнал. Местные охотники иногда заходили к нему, оставляя то буханку хлеба, то спички и папиросы. А иные специально, заранее зная, что забредут к домику, прихватывали из дому что-нибудь из вкусной пищи или из ненужной в их хозяйстве утвари. Так и сколотился нехитрый скарб Серафима Прокопьевича.
Вислоухая такса шоколадного цвета по кличке Боцман, всё ещё заглядывая через маленький проём, тихонько залаяла. Серафим Прокопьевич зашевелился, повернулся и увидел добрую мордочку Боцмана. Покряхтывая, привстал, ища босыми ногами калоши. Боцман, радостно повизгивая, завилял хвостом.
- Эх, животина и та в радости, - открывая двери мазанки, проговорил местный балагуристый охотник Стёпка, - Серафим, просыпайся. Встречай гостей, мы с Боцманом сахарку принесли, надеемся, угостишь нас чайком.
- Чаво радоваться-то? – неохотно ставал Серафим, направляясь к печке, подбросить дров и поставить чайник на огонь.
- День хороший, да и погода благодать осенняя, - не унимался Стёпка, доставая из охотничьего рюкзака кусковой сахар и шмоток сала.
- Погода, как погода. Осень, она и есть хандра, не до радости. Кости прибаливают, видать к дождю.
- Серафим, на тебя глянешь, ты як лесной леший, нелюдимый. Неужели к людям не хошь?
- А что люди? Они як звери, так лучше жить к зверям ближе. И на лешего не похож я, - обидчиво произнёс Серафим Прокопьевич.
- Ничего, в следующий раз зеркальце принесу, посмотрим, похож или не похож, - улыбался широкой улыбкой от души Степан.
- Чаво мне в зеркальце глядеться, я ж не девка на выданье, - нахмурив широкие брови, удивился Серафим, беря в руки чайник с кипяченой водой.
Налив по кружке горячего крепкого чая, они сели друг напротив друга на лавку, за стол, который смастерил деревенский плотник Михась.
- Серафим, ты б рассказал о себе хоть немного, - потягивая чай хитро улыбаясь, попросил Стёпка.
- Да, нечего сказывать, - отмахивался Серафим Прокопьевич.
- Так прям и нечего, неужели за шесть десятков лет ничего и не происходило в твоей жизни?
- Ничего, - упрямо отвечал Серафим Прокопьевич.
- Тогда получается, твоя жизнь прошла никчемно. Неужели не было ни семьи, ни детей?
При этих словах, Серафим Прокопьевич немного помолчав, нахмурившись, отвечал: "Не было".
- Да-а, получается твоя жизнь словно бурьян, как перекати-поле в широкой степи.
- Бурьян, так бурьян, - Серафим насупившись, протянул кусочек хлебушка Боцману. Боцман себя недолго стал упрашивать. Всё время, виляя хвостом, быстренько схватил кусочек хлеба, облизнув шершавым языком, такие же шершавые руки Серафима.
- Ты на меня, Серафим, не серчай, это я так, не тому что обидеть тебя хочу, понять хочу твою душу, - закручивая папиросу, продолжал Степан с серьёзным видом, - я в деревне работаю кузнецом. Помощники мне нужны. Не знаю почему, но первым делом подумал о тебе.
Серафим Прокопьевич молчал.
- Серафим, ты подумай, а я к тебе завтра приду за ответом, - ну, бывай. Боцман, пошли, - Степка, взяв своё ружьё и рюкзак, вышел за дверь.
Серафим остался сидеть один за столом, допивая чай. Допив чаю, вышел за дверь, подышать свежим воздухом. Горло перехватывало от слова "бурьян", душа почему-то защемила. Войдя, вновь лёг на топчан, накрывшись цигейковой шубой, но уже спокойно не лежалось.
И, действительно, правду сказал Стёпка, жизнь моя як бурьян. Никчемная. Так лежать, конечно же, будет никчемной, серой и противной. Эх, Стёпка, знал бы ты, какой я был мастеровитый каменщик и плотник. Хотя, откуда ему знать, ежели молчу на все его расспросы? – думал про себя Серафим Прокопьевич, - а семья? Эх, была и семья, только потерял я её дурья башка. Или как говорят в народе "променял на пол-литра", будь она не ладна. Тьфу! Дочка Настька замужем, у ней самой дочка есть и сын. Одна у меня дочь осталась. Что я ей дал-то в жизни, окромя жизни-то? Господи, прости меня грешника окаянного! Как мать её померла, сколько времени она со мной пьянчугой возилась-то, Господи! – и в этот момент, Серафим Прокопьевич, будто прозрел, - нет! Так жить больше нельзя! Не хочу быть бурьяном! Нет, не хочу! – уже кричал во всё маленькое пространство Серафим Прокопьевич.
Завтра пойду к Стёпке помощником. Кому надо на деревне, могу и печь выложить, рамы, да ставни с узорами вырубить и поставить. Эхма, какие узоры-то раньше бывало, я выписывал из досок, - оглядев свои шершавые широкие руки, - вспоминал Серафим Прокопьевич, - ничего, вспомню. Всё вспомню! Дочке и внукам стану помогать, за все те годы, которые прожил бурьяном. Эх, Господи, лишь бы родимые простили меня. Боже, сколько кровушки-то я попил, окаянный, эх!
Серафим целый день коря себя, вспоминал свою жизнь. Он ждал следующего дня, куря одну папиросу за другой. Ждал прихода Стёпки. Ждал встречи с новой жизнью. На улице мелко заморосил дождь, будто смывая старую жизнь Серафима Прокопьевича и готовя его к новой жизни. Дождь лил, лил и лил. А по обвисшим щекам Серафима Прокопьевича, между бороздок морщин, текли солоноватые на вкус слёзы из бесцветно-блёклых глаз. Никогда в жизни этот старый человек не плакал. Ни в детстве, когда дрался с соседскими мальчишками, разбивая губы в кровь. Ни юношей, когда не сложилась его первая любовь. Ни на фронте, когда мёрз в ледяных окопах и дрался с фашистами за Родину. Никогда!
Под монотонность дождя, старый Серафим уснул. А во сне ему снилась его семья, покойная супруга Варя, дочка Настя, внук Николаша и внучка Иринка. Они сидели за круглым столом, покрытой белой скатертью и пили чай с малиной. При этом Серафим Прокопьевич понимал, вот она – новая жизнь, которую обещал Стёпка.
27.06.11 г.