Часть первая. Ворота Машиаха
В белом полуспортивном костюме с кроваво-алой толстовкой, бодрой туристской походкой, ранним утром двадцать четвёртого числа, весеннего месяца апреля на смотровую площадку западного склона Масличной горы вышел проректор Биробиджанской педакадемии Беркович Дмитрий Михайлович.
Перед – не по званию – молодым светилом захолустного образования и его спутником в неверных рассветных лучах раскинулся древний Иерусалим, священный город трёх религий. Самая молодая из которых, с обычной самонадеянностью, присущей зачастую юношеству, салютовала себе громче всех блеском мечети Куббат ас-Сахра. Первых солнечных лучей как раз хватило, чтобы хорошенько отразиться от её золотого Купола на скале.
Кедронская долина ещё пряталась в плотном сумраке, наиболее густом на дне ущелья и слабевшем на подступах к вершине Храмовой горы. Розовела только её восточная стена с массивом Золотых ворот, через которые, по преданию, должен войти в вечный город Мессия, положив – тем самым – конец этой мнимой вечности.
Наслаждаясь, действительно, лучшим видом Старого города, а больше, скорее, давая своему попутчику, оказавшемуся тут впервые, пропитаться энергиями древности и сакральности, просто лучащимися, даже – сочащимися из каждого камушка и кустика вершины горы Мориа, Дмитрий Михайлович долго молчал. Уже третий раз посещающий землю обетованную, он добровольно и с охотой взял на себя труд Вергилия для своего товарища и коллеги на ниве посева доброго и вечного.
– А что, Илья Петрович, – нарушил, наконец, тишину черноволосый проректор и доцент, – не удивляешься ли ты, что наше паломничество началось так далеко от обычных маршрутов – с восточного хребта, от Университета, и путь свой мы держим, не заходя во все эти церкви, монастыри и прочие святыни? Скажу более, даже Гефсиманский сад с его двухтысячелетними оливами, свидетельницами сомнений Иешуа, мы оставим в стороне. Кстати, вот он справа, по всему склону – до самого дна долины.
Русый Илья, здорово похожий на своего тёзку – Муромца в молодости, только без бороды, проследив взглядом за широким жестом своего невысокого спутника и внимательно осмотрев историческую рощу, вершины которой до середины склона как раз начало золотить поднимающееся солнце, ответствовал густым басом:
– В этом, Дима… Михайлович, я на вас всецело полагаюсь.
– И правильно, и правильно, все обязательные места: Виа Долороза, Гроб Господень, остатки западной стены, известные среди необрезанных как Стена Плача, и великое, великое множество других – за неделю мы обязательно осмотрим… Но всё это история, пыль прошлого… важная, очень важная… сокровенная… но пыль…
Тревожная тишина повисла между собеседниками, стекла со смотровой площадки, перевалила через стену кладбища по левой стороне склона, покаталась между могил и запуталась среди теней от надгробий этого древнего и самого дорогого еврейского некрополя.
– А что же не пыль?
Вместо прямого ответа парадоксальный проректор махнул немалым своим горбоносым профилем налево и в свою очередь спросил:
– Знаешь, почему место на этом кладбище стоит до миллиона долларов?
– А оно стоит?
– Говорят… Но дороже ста тысяч точно.
– Нууу… за древность, наверно. – Голубоглазый богатырь поднял было руку почесать затылок, да передумав, просто погладил себя по длинным волосам.
– Три ха-ха! Не смеши эти древние камни, чтобы обрезанный выложил миллион зелёных за одну древность?!
– Ну не знаю – сдаюсь.
Выдержав театральную паузу, биробиджанский сфинкс подмигнул карим глазом:
– За будущее.
– Какое на фиг будущее!?
– Последнее! Окончательное! В конце времён!... Когда явится Машиах вершить последний суд!... И воскресит мёртвых из гробов их!...
После этого крика тишина попыталась было опять зависнуть над историческими местами, но… не вышло: ветер зашумел кронами Гефсиманских олив, в монастырях зазвучали бронзовые доски, гул пробудившегося города уже отчётливо доносился до Масличной горы… не вышло.
– А это кладбище тут причём? – не заржавел вопрос и у Ильи Петровича, – Мессия, он же всех мёртвых поднимет.
– А эти первыми восстанут, – быстро успокоился и Дмитрий Михайлович… и после небольшой паузы негромко добавил: – Собственно… мы и идём к месту, где объявится Машиах, вот оно-то одно – я считаю – и относится к будущему.
– Дима, ты так серьёзно к этому относишься?
– Ладно, пойдём потихоньку, путь крутой, не очень близкий, не особо живописный: между кладбищенской оградой и монастырскими заборами – там и поговорим.
Они спустились со смотровой площадки и двинулись по довольно крутой дорожке, притиснувшейся к самому престижному некрополю, копившему могилы со времён царя Давида и попасть на которое имели шанс не только богачи – за монетки, но и выдающиеся личности еврейского народа – за заслуги.
– Я же, Илья, как ты знаешь, уже третий раз здесь, и довольно подолгу – у родни. Так вот: поначалу я просто погрузился в эту историю, эту древность, прямо бредил ею, а условия здесь для этого… она же тут очень вещественна, очень доступна на «пощупать», ну просто исключительно материальна…
Потом на фоне постоянных напоминаний о таких событиях, таких людях… собственная жизнь показалась совсем ничтожной, абсолютно мелкой: работа, по большому счёту, никому не нужная; личные стремления… низменны и приземлены… все души прекрасные порывы благополучно задушены мелочностью стремлений или сами задохнулись в этой рутине… ну семья, ну дача, карьера… а… всё пустое…
– Ну такие настроения у всех бывают – к бабке не ходи – и на святую землю летать не надо.
– На такой земле всё самое-самое: и депрессии, и диагнозы… Да ладно – это тоже в прошлом…
– Вот и ладушки. И какой же великой идеей ты осенён сейчас?
– Прошлое – пыль!
– Как, как?
– А вот так, всё прошлое: и общее и личное, и жалкое и великое – не более чем пыль на подошвах настоящего… и при необходимости его можно просто отряхнуть с ног.
Между тем, они уже миновали дно долины, перебрались через Гихонский ручей, по преданию, вытекающий на землю из бездны, и по широкой дуге поднимались к левому краю храмовой стены.
После таких слов Илья невольно остановился и попытался поймать взгляд собеседника. Целая гамма чувств и мыслей отразились на его бесхитростном лице. Но, тоже остановившийся, Дмитрий, повернувшись в сторону Масличной горы, задумчиво смотрел на колоссальное кладбище, мимо которого они только что проходили. Солнце поднялось уже довольно высоко и самые дорогие в мире тени заметно укоротились.
– И какие же практические выводы ты сделал из этого теоретического пассажа? – не дождавшись разъяснений, спросил потомок Муромца напрямую.
– Сосредоточился на будущем, а самое главное в нём ¬– мы же в мессианском городе – это приход Машиаха.
– Да религиозно озабоченные всех трёх религий только тем и заняты, что ждут его прихода… А поэтому молятся, соблюдают заповеди, постятся, совершают добрые дела… и всё такое, что-то я подобного за тобой не заметил.
– Да, в иудейскую ортодоксию меня, правда, не потянуло. Я заинтересовался, скорее, личностью Спасителя, его избранностью, вернее – как это выразить – вопросом, действительно ли им может быть только определённая личность или вакансия – так сказать – открыта.
– В смысле! – брови ошеломлённого Ильи поползли вверх, – можно ли стать Мессией!?
Тут на наших друзей сверху накатила небольшая стайка туристов, это оказались вездесущие низкорослые японцы почтенных лет, увешанные со всех сторон разнообразной фото-видео аппаратурой. Пришлось немного потесниться и подождать, пока потомки самураев отфотографируются и немного отойдут. Вряд ли сыны и дочери страны восходящего солнца понимали по русски, но вести такие разговоры при посторонних… Проректор решил переждать, прежде чем ответить:
– Не то чтобы так прямо, но близко: может ли обычный человек стать Спасителем.
– Спасателем, наверно, может, да и то не всякий… Это только в фентези любой бухгалтер или менеджер, ну в лучшем случае отставной спецназовец, может спасти мир и победить Чёрного Властелина. А на самом деле мессией нужно родится.
– И окуда это следует?
– Ну вот Иисус с детства знал.
– Таки да? А если верить самому раннему Евангелию – от Марка – он узнал о своей миссии только при крещении: дух Божий снизошёл на него и сказал «Ты Сын мой…» ну и так далее. И я больше склонен верить Марку, а не его более благочестивым и многословным товарищам. Это если оставить в стороне вопрос о мессианстве Иешуа.
– Да, этот вопрос поднимать не будем.
– Ну и океюшки, как говорит Задорнов. Тем более, что и миссии могут быть разные…
Над нашими собеседниками, будто желая предупредить о чём-то, предостеречь, закружилась небольшая стайка голубей, но что может отвлечь мужчин, рассуждающих о судьбах мира…
– И ты нашёл этот тест на мессианство?
Птички небесные, как бы осознав тщетность своих усилий, полетели прочь, даже не дождавшись ответа проректора:
– Представь себе!
– И?
– Золотые ворота!
– В смысле?
– Машиах должен вступить в Иерусалим через Золотые ворота… Кстати, две тысячи лет назад кое-кто въехал на ослике именно через них…
К тому времени они уже продолжили идти, шагая вдоль стены, по дорожке со всех сторон окружённой старыми, давно заброшенными могилами.
– Так в чём же заминка: купи ослика и вперёд.
– Кто бы пустил меня на Храмовую гору на осле… да и тест этот вот уже несколько сот лет не действует: султан Сулейман Великолепный велел заложить ворота камнем.
– Предусмотрительный товарищ.
– Не то слово, ты даже не представляешь насколько: на случай, если камни не удержат Машиаха, султан приказал открыть перед воротами это вот кладбище, в надежде, что Спаситель, как потомок Давида и первосвященник не сможет ступить на нечистую землю. Более того, подумав, что Машиах может и воскресить всех мертвецов из этих могил, Сулейман приказал хоронить тут лучших воинов ислама в полном вооружении – восстав из гробов, они не пустят Помазанника в город. Вот так.
– Нет слов… Чего же он так взъелся на Мессию?
– Не знаю, наверно, вслед за христианами считал иудейского Машиаха антихристом.
– Как у вас тут всё запущено…
– Да, всё по взрослому.
– Не по детски, это точно.
Между тем наши друзья достигли вожделенных ворот, вернее сказать – башни, по современному состоянию, хотя по декоративным аркам, обильно украшенных орнаментом, бывшие створки были ясно различимы.
Свидетелями этого торжественного момента были неистово наяривающие в свои смычки цикады да одинокая птица в вышине: то ли орёл, то ли ворон, а может даже и голубь – некому было особо присматриваться: Илья Петрович с интересом изучал каменный мессиеометр, а сам кандидат в сверхчеловеки впал в совершеннейший ступор, уставившись на одну деталь правой полуарки псевдоворот.
Удовлетворив первое любопытство, товарищ проректора обернулся к другу и, заметив его совершенно ошеломлённый вид: вытянувшееся лицо и округлившиеся глаза, схватил за плечо и как следует встряхнул.
– Что с тобой!? Что случилось?!
Немного оттаяв, Дмитрий Михайлович приподнял правую руку и указав на некое подобие каменного окна в правой воротине, слабым срывающимся голосом с какими-то механическими обертонами спросил:
– Что это?
– Где?
– Вот, прямо по пальцу.
– Господи, да что там такого особенного: калиточка небольшая, немного приотворена.
И, действительно, в каждой половине ворот, ровно посередине, были чёткие углубления в форме небольших воротец и каменная внутренность одного из них чуть отъехала в сторону, образуя вполне заметную щель в чёрную пустоту.
– Какая калиточка! – взревел очнувшийся проректор. – Это чисто декоративный элемент!
– Да откуда ты знаешь, может просто не открывалась никогда.
Тут тишина, притаившаяся было среди самых престижных надгробий, настигла их и заставила совместную реальность балансировать на хрупкой грани мистического и обыденного миров.
– Я изучил все источники… Это шанс… – качнул в одну сторону Дима бен Михаил.
– Все доступные тебе, а сколько осталось не доступно, не смеши мою задницу, – надавил на другую Илья сын Петра.
– Надо проверить.
– Проверь, – консенсус нашёлся неожиданно быстро, – а что там с внутренней стороны?
– Богословская школа.
– Ну, в крайнем случае, получишь Кораном по голове и приползёшь обратно.
– Тебе смешочки, а меня трясти начинает, ведь всё может обернуться по настоящему.
– Да брось, сколько народа этими воротами ходило.
– По своим делам не то, в счёт идёт только специально, вот как Иешуа… Уверен, и Бар Кохба прошёл тут: или когда готовился поднять своё восстание против римлян, или когда взял город… А уж после закрытия ворот и подавно никаких случайностей.
– Тем более – лучше не рисковать.
– Второго шанса не будет, как говорил Кабир:
Что хочешь делать, делай побыстрей,
что хочешь делать быстро, сразу делай,
не то, смотри, над головой твоей
нависнет время тяжестью созрелой.
Помоги-ка мне, а то чувствую – уже начинаю тянуть время.
Друзья пробрались между заросшими какими-то жёлтыми сорняками могильными плитами, перелезли через невысокую решётку и подошли вплотную к воротам. Щупленький кандидат на должность мессии попробовал было расширить проход, но без помощи товарища с таким же успехом мог бы потолкать стену. Тогда богатыреподобный скептик тоже подналёг, и щель внутрь неизвестности расширилась: камни отъехали в сторону, как в фильмах про замки, правда совершенно бесшумно. Свет внутрь почему-то не проникал и рассмотреть что либо там не было никакой возможности.
– Пророк Илия должен возвестить о приходе Машиаха, будь добр – имя у тебя подходящее ¬– возвести.
Чувствовалось, что странность обстановки начинает пробирать и возведённого в ранг пророка казавшегося непробиваемым Илью:
– Ну ладно, ввязавшись в балаган – будем лицедействовать до конца, – пробасил он и, наклонившись к чёрному провалу громко крикнул, ¬– готовьтесь, сукины дети, мессия грядёт на ваши головы!
Пустота по ту сторону темноты неожиданно гулко отозвалась эхом какого-то странного слова, не похожего ни на одно из произнесённых.
После чего проректор Беркович решительно вскарабкался к зияющему провалу и встав на четвереньки канул внутрь.
Часть вторая. Миссия не выполнима
Ход был узким, низким и не очень ровным, поэтому продвигаться приходилось медленно и на четвереньках. Во что превратится белоснежный костюм, Дмитрию Михайловичу не хотелось даже думать, какими глазами посмотрят люди на той стороне, особенно, если это действительно окажутся исламские ортодоксы? Пожалуй, лучше бы там и вовсе никого не оказалось.
Неожиданно маститый проректор поймал себя на том, что подобное состояние он уже испытывал, будучи абитуриентом и студентом первого курса – перед экзаменами, естественно, не по любимой истории, а по ненавистной математике. Угроза загреметь – нет-нет, конечно, не загреметь, а быть призванным – в ряды защитников отечества, только добавляла тогда дрожи в коленки и адреналина в кровь. Сейчас, правда, можно было и повернуть… но что-то внутри не пускало: то ли эго и гордый ум, то ли душа и горячее сердце – в темноте подземелья и горячке похода ¬(скорее пополза) разобрать было практически невозможно. Оставалось только ползти дальше, уповая на кривую, которая вывезет.
Как-то отстранённо, абитуриент на мессианский факультет отметил, что путь, на самом деле, отнюдь не прям: сворачивает и вправо и влево, забирает и вверх и вниз, не вылезти бы, на самом деле, где нибудь под Куполом на скале, вот тогда, если срочно не откроются какие сверхспособности, самая прямая перспектива – на кандидаты в покойники: в эту мечеть не мусульманам уже давно вход строжайше закрыт.
Вот примерно на этой мысли, Дмитрий наш свет Михайлович и провалился в какую-то дыру-не дыру, люк-не люк, в кромешной темноте кто ж разберёт.
Падение было на удивление долгим, переход к свету – резким, приземление – не очень мягким.
Распластавшийся на земле кандидат, доцент и проректор, не успев даже протереть зажмуренные с темноты глаза, был тут же оглушён диким рёвом нескольких десятков глоток, взревевших прямо над ухом. Инстинктивно закрыв голову и в любой момент ожидая удара, он вскочил, собираясь дорого продать свою жизнь.
Но нападения не последовало, более того – пред широко распахнувшимися глазами Димы ибн Миши предстала живописная картина: толпа восторженных людей с упоением скандирующая неприятно знакомое слово: «Корнишон!!! Корнишон!!!» Иногда добавляя к нему, ничуть не облагораживающий эпитет: «Пупырей Корнишон!!!» Другие слова тоже произносились, но уже не в унисон и никаких ассоциаций у доцента, знающего несколько языков, в том числе и древних, не вызывали.
А вот внешний вид встречающей группы навевал некоторые мысли: энтузиазмом, горящими глазами, резкими жестами и склонностью к речёвкам они очень напоминали футбольных фанатов или, скорее, просто фанатиков какой-то идеи. Исхудавшие, даже какие-то усохшие лица некого грязно-коричневого оттенка, фигуры типа восставшие мощи, пугающую худобу которых не могли скрыть даже рясоподобные хламиды с капюшонами… Да, мысли навевались… и мысли не самые приятные… Больше всего захотелось включить реверс и вернуть всё к моменту «до того как», но подбегали всё новые толпы мумиеподобных поклонников и за их тщедушными тушками наш Пупырей Корнишон не смог даже рассмотреть поподробней место своего экстренного десантирования.
Наконец прибыли какие-то начальники и несколькими мощными воплями положили предел неконтролируемым выплескам народной любви: несколько сотен монахов этого корнишонского ордена выстроились двумя уводящими вдаль рядами, а подбегавшие вновь адепты просто достраивали своими телами этот живой коридор.
А дальше дорогого гостя подхватили под белы рученьки и повлекли по этой живой аллее славы безостановочно выкрикивавшей: «Корнишон!!! Корнишон!!! Пупырей Корнишон!!!»
Влекомая таким образом надежда и опора местного населения не забыла оглядеться по сторонам: никаких совпадений, кроме наличия стены, с реальной Храмовой горой не наблюдалось. Отсутствовал золотой Купол на скале и мечеть Аль Акса, равно как и всё остальное, наличествовала же огромная площадь с рядом совершенно других сооружений, вот только что проректор с эскортом миновали большой каменный помост, высотой чуть ниже человеческого роста с массивной, явно металлической, чашей посередине.
Оглянувшись назад, то ли пленник, то ли повелитель, а скорее два-в-одном, на месте Золотых ворот заметил другие, совершенно непохожей конструкции, с каким-то предвратным лабиринтом и возвышающемся сверху колоссальным каменным бюстом красивой женщины в рогатом шлеме.
Очертания крепостных стен, насколько можно было судить, совпадали с Иерусалимскими, на возвышающихся по углам башнях, между тем, запылали сигнальные костры и загремели звонкие била, неся своим энергичным ритмом радостную весть градам и весям.
Увидев и услышав всё это, не почувствовал Избранный радости в сердце своём, напротив, грусть и печаль поселилась там, подумалось ему: а по себе ли схватил Сенька шапку? Тем более, что никаких особых изменений он в себе не заметил: как был проректором педакадемии, у которого в детстве дворовая шпана отбирала мелочь, так им и остался.
Тем временем процессия прибыла к великолепному шатру, размером с небольшое шапито, разбитому у южной стены, неподалёку от невзрачных воротец – визави иерусалимских Мусорных, тоже не блещущих особыми изысками.
Зато встреча случилась вполне пышная, по военно-полевому, но всё-таки: сводный оркестр струнно-ударных инструментов вдарил нечто торжественно-бравурное; местная гвардия синхронно махала каким-то железом; танцовщицы а-ля знойный восток соблазнительно сотрясали всеми своими расчётливо недооткрытыми прелестями.
Под конец церемонии выступила группа знати, увешанная драгоценностями и дорогим оружием, в ярких накидках, плащах и прочих тюрбанах, к радости новоиспечённого Спасителя, явно светской направленности, ну, действительно, какая радость попасть в царство сплошных постников и аскетов. Благо на жалкий вид – после колено-локтевого-то передвижения по пыльным коридорам между мирами – когда-то белых доспехов нашего рыцаря без страха и упрёка особого внимания никто не обращал.
Власть предержащие хлеб-соль или какой-либо чак-чак не подносили, подарками не одаривали, ограничились торжественными речами, в которых тостуемый понял только уже начинающие вызывать нервный тик «Пупырей Корнишон».
Наконец все мероприятия по встрече подошли к концу и виновника торжества препроводили в шатёр. Там, к его великой радости, первым пунктом было помывочное отделение: в одной из ковровых комнат стояла большая купель с тёплой водой, по поверхности которой плавали разноцветные лепестки местных цветов, и аромат тоже витал соответствующий. В общем, условия «отречься от старого мира и отряхнуть его прах» со своих ног были подходящие.
Услужливые прислужники шустренько помогли совлечь бренные одежды: разоблачаемый только-только успел спасти бумажник со своими личными вещами. Конечно, зажигалка, деньги, пластиковые карты и документы вряд ли тут пригодятся, но избавиться от въевшейся в подкорку представления: «без бумажки – ты букашка» за столь короткое время не представилось возможным, да и мало ли что… Местные Паспарту намылились было сами и помыть своего подопечного, но тот жестом отослал эту услужливую братию, предпочтя порелаксировать и порассуждать о сложившемся положении в одиночестве.
Тёплая вода и благовонные ароматы способствовали расслаблению, но мысли… тревожные, скачущие с одного на другое, не дающие толком успокоиться мысли:
«… Вот я и Нео, но… что-то не видно кандидата в Морфеусы… Где мой персональный Гендальф, что мне предстоит тут совершить-то, в чём задача? Языку бы кто поучил, или Избранному у них тут принято самому всё знать… а от этих двух слов меня Кондратий скоро подхватывать начнёт, ну вот надо же случиться такому совпадению звукосочетаться, тьфу, звукосочетанию совпасть, даже если предположить, что Пупырей Корнишон, значит тут что-то типа Великий Машиах…
Чёрт, сигареты не вытащил… но это, скорее к лучшему… как тут отнесутся к Спасителю, извергающему дым… большой вопрос… сработает это на имидж или дискредитирует окончательно? Курить хочется зверски… Но Машиах, потихоньку дымящий в туалете… это, конечно, нонсенс…
Теорию существования параллельных миров можно считать доказанной… вот только вряд ли доказуемой, как обеспечить повторяемость эффекта? В случае чего придётся, скорее всего, помалкивать в тряпочку…»
Слуги прервали и этот беспорядочный поток сознания: извлекли из воды, обтёрли, нарядили в просторные, явно домашние одежды и препроводили в столовую. Обед подали без излишеств, но вполне полноценный: мясные и молочные продукты без ограничений, овощи и фрукты в изобилии, напитки, преимущественно безалкогольные, тоже наличествовали. Изнурять своего Избавителя голодом и постами тут явно не собирались – это радовало. Гигиена тоже оказалась на высоте: после еды предложили большую чашу сполоснуть руки и губы. После чего провели в спальню и предоставили мягкому, но без излишеств, ложу прогнать остатки усталости из этого самого ценного, на данный момент, для местного населения тела.
Если что-то и должно было случиться, то не прямо сейчас – время явно терпело. Нервное напряжение, ванна и обед сделали свое дело: Мессия, пока без миссии, не подозревавший, что сможет задремать в подобной обстановке, мирно уснул. Видения из страны грёз нового мира случились ему тревожные, но совершенно не запомнились.
Отсыпаться сколько влезет Избранному, однако, не дали: негромко прозвенел гонг, вошли слуги и всё провернулось в обратном порядке: сполоснуть лицо, лёгкий ужин, ванна, но уже без продолжительной расслабухи, облачение. Одежда была светлая, просторная и исключительно удобная, в стиле Алладина или какого нибудь Принца Египта, очень подходящая, как заметил и сам одеваемый, для махания разными разящими железками, коими новоиспечённый Мессия, в миру скромный учёный и администратор, никогда не увлекался.
Солнце уже присело на западную крепостную стену, светлого времени осталось всего ничего. Всё немалое пространство внутренней площади было под завязку забито народом, ведущим себя на удивление тихо, по крайней мере, до появления нашего героя. Увидав же его, окружённого эскортом из духовных и светских авторитетов, народ взревел в единодушном порыве. На всех лицах засияли счастливые улыбки, а у многих скатилась и счастливая слеза. Этот порыв объединил все классы и сословия: монахов и мирян, строгих постников и любителей земных радостей, богатых и бедных, женщин и мужчин, знать и простонародье. Ликование не смолкало всё время, пока ледокольный клин сопровождающих Мессию лиц, с ним самим в середине, бороздя море народного единства, добирался до платформы с бронзовой чашей.
Когда же Спаситель начал подниматься по ступеням, оставив эскорт внизу, весь шум сразу стих, будто какая-то невидимая рука выключила огромный рубильник. Воцарилась почти идеальная тишина.
На платформе с мечом в правой руке и рогатым шлемом в левой стояла прекрасная полуобнажённая девушка, истинная Валькирия, живое воплощение гигантской скульптуры, возвышающейся за спиной своей жрицы на местных воротах Машиаха. Из одежды на ней был только длинный кусок красноватой ткани, обёрнутый вокруг бёдер.
Подождав, пока герой зайдёт на платформу, эта босоногая дева-воительница надела свой шлем на голову, взяла меч двумя руками и чудесным грудным голосом затянула нечто ритмически-напевное, скорее всего – гимн передачи меча мессии. На жертвенной чаше курились какие-то благовония, окуривая всю платформу и стоящих по её периметру худосочных монахов приторно-горьким ароматом.
Закончив петь, жрица меча на вытянутых руках протянула своё грозное орудие нашему герою, и тому не оставалось ничего другого, как принять его. Тут-то наш путешественник чуть и не оконфузился: меч оказался гораздо тяжелее, чем предполагал кандидат наук и почти выпал из его непривычных рук. Только напряжением всех сил удалось ему избежать такого фиаско. У девушки удивлённо приподнялась бровь, а восторженный народ ничего не заметил, волны народного ликования забушевали с новой силой, заканчиваясь повсеместными объятиями.
Солнце между тем закатилось за горизонт, на площади стали зажигаться факелы, и огненные процессии потянулись к семи воротам, ведущим за пределы стен. Нашего героя повели на одну из них, и сверху он увидел тысячи костров, горящих вокруг горы, на которой стоял храмовый комплекс. Со всех сторон, насколько хватало глаз, всё новые огни вливались в это огненное море. В общем, собиралась сила народная сбросить власть какого-то местного супостата, благо, нашёлся, наконец герой, способный его сразить.
К себе в шатёр наш герой с мечом вернулся совершенно разбитый усилиями, затраченными на ношение этого меча с видом бывалого вояки. Отказавшись от ванны и от пищи, он отпустил всех слуг и завалился на ложе, погружённый в мрачнейшие думы:
«Вот это подкозлило… задача определилась: возглавить народное ополчение и сразить местного Бармалея… И совершенно не важно, кто он: дракон, Саурон, ВолдеМорт или Чингисхан – я элементарно не донесу этот чудесный меч до поля битвы, она же явно не рядом… А сама эта железяка сражаться точно не будет… На что же я рассчитывал, когда полез в эту дыру… на знания и силу интеллекта? И куда теперь подсунуть этот интеллект?... Я же даже взяточников в нашем институте не смог до конца приструнить, чинуш из мэрии по вопросам финансирования образования почти ни разу не переспорил, в битве с Зеленстроем за озеленение институтской территории потерпел почти полное поражение… А туда же – полез мир спасать…
Нет… сейчас весь ум надо направить на одно: как отсюда сделать ноги… и не в этот мир, а исключительно в свой…»
Приняв решение, проректор, в прошлом неплохой экспериментатор, почти мгновенно рассчитал кратчайший алгоритм действий.
Найдя тёмную занавесь, мессианским мечём он отхватил подходящий кусок, тем же орудием рассёк заднюю сторону шатра и оставив священную железку внутри, завернувшись в ткань, выскользнул из шатра. Бесшумно двигаясь вдоль стены, он довольно быстро добрался до ворот, через которые и попал в этот мир, и… запутался в предвратном лабиринте каких-то стен, стеночек, порожков и ступенек… если бы не фонарик на зажигалке, помогавший в своё время в тёмных подъездах, наш беглец с поля битвы точно сломал бы себе что нибуть.
Но и с фонариком неудавшийся герой встал в полной растерянности… И тут откуда-то снизу раздался голос Ильи, зовущий беглого проректора. Наклонившись, тот увидел маленький лаз, ныряющий под одну из стенок.
Ни секунды не задумываясь, Дмитрий взял фонарик в зубы и полез в эту дыру, пригодную разве что для собаки. Ежесекундно рискуя застрять, он вкрутился в этот ход и пополз по узкому лазу, ориентируясь больше на голос товарища, так как фонарик давал небольшое пятно света только прямо внизу, и всё равно проректор недоумевал, как же он забыл про это приспособление при проходе сюда, видно отшибло память в горячке предвкушения теста на мессианство.
И тут Дмитрий Михайлович до конца осознал, как бездарно и стопроцентно провалил он этот тест.
Тут то он и вывалился на свет божий – прямо в руки Ильи Петровича. Слёзы градом хлынули из глаз блудного проректора, кинувшегося обнимать своего Ариадна:
– Илюша! Вот ты истинный спаситель, мой спаситель!
– Дима, что с тобой? Полчаса ползал в какой-то дыре, я уже хотел за тобой идти, да не пролез, а теперь истеришь как девица, потерявшая невинность? – тут только он обратил внимание на экзотичное одеяние товарища и странное выражение его лица, – что случилось?
– Всё расскажу, хотя может и не стоит, но тебе расскажу. А сейчас быстрее к ближайшим авиа кассам.
– Зачем?
– Менять билеты домой, полечу с тобой: ну её, эту историческую родину. Есть у нас ещё дома дела.
Часть третья. Есть у нас ещё дома дела
Покинув аэропорт Бен Гурион, пассажирский Боинг набирал высоту, унося наших героев: неудавшегося Мессию Дмитрия и его друга и спасителя Илью-«пророка» всё дальше и дальше от земли обетованной.
Наконец-то закончилась эта неделя, под завязку, как мошна крохобора, забитая обычными туристско-экскурсионными обязанностями, добровольно взваленными на себя проректором. Их пришлось выполнять, не смотря на дикий, не лезущий ни в какие ворота казус, случившийся – по иронии судьбы – именно за пролезанием в ворота – у Ильи-то в Израиле родни не было, и, скорее всего, это было его единственное посещение Святой Земли.
Да оно может и к лучшему – заботы чичероне помогли удержаться на привязи скачущим, готовым оторваться от коновязи чувствам и мыслям и спасли от трогания с места проректорову крышу. Только два раза её шифер подвергся серьёзной опасности: на Виа Долороза, исхоженной – казалось бы – вдоль и поперёк; и, особенно, в Гефсимании, тоже – думалось – знакомой как своя ладонь.
Показывая Илье начало Пути Скорби – часть преториума римского прокуратора – нашего горе-спасателя первый раз бросило в дрожь при мысли, что на этих плитах бывшего каземата резиденции Понтия Пилата стоял человек, миллиардами признаваемый истинным Мессией. И он не свернул с пути, хоть и знал, по словам евангелистов, о своей Голгофе.
И дальше, от одной скорбной стоянки к другой это чувство соприсутствия, частичного переживания страстей Иисуса, всё больше и больше захватывало Димитрия. На пятой же станции, прикоснувшись к камню, хранящему след руки Сына Человеческого, сын Михайлович, почувствовал себя и Симоном Киринеянином, на которого взвалили крест Спасителя.
Взглянув же на каких-то чернокожих, видимо эфиопских, паломников, двигавшихся по Виа Долороза с огромными грубо сколоченными крестами на плечах, проректор даже пригнулся под этой незримой, но отнюдь не эфемерной тяжестью.
Даже шум базара, по которому частично пролегает дорога к Храму, крики торговцев, пляски африканских богомольцев, ишачки с поклажей время от времени вторгающиеся в толпу, прочий гвалт и неразбериха в этом довольно тесном месте, не могли вывести проректора из охватившего его состояния. Скорее наоборот, даже как будто сгущали атмосферу двухтысячелетней давности на этой древней сцене.
Опасаясь за свой рассудок, Дмитрий не стал входить в Храм, а сразу двинулся мимо в сторону Яффских ворот, предоставив Илью собственному здравомыслию и знанию английского.
И всё-таки самое сильное потрясение наш доцент из Биробиджана испытал на следующий день в Гефсиманском саду. Заведя гостя во двор церкви Страстей Господних и взглянув на старые оливы, дававшие плоды уже более двух тысяч лет, он вдруг с мучительной ясностью осознал, что эти корявые стволы были свидетелями последнего выбора Иисуса.
Как и любой человек, тот боялся смерти, до кровавого пота боялся… Позвал учеников для поддержки… Молил пронести мимо эту чашу… Но не убежал, не отступил… а мог бы. И ведь точно знал – чем всё это закончится… И не важно был ли он Машиахом… И, вообще, возможен ли на земле один единственный Спаситель… В любом случае он был человеком с великой Миссией… Принявший окончательное решение ещё до торжественного въезда на ослике через Золотые ворота… Не ворота сделали его Машиахом, а он эти ворота – мессианскими.
А он – Дмитрий свет Михайлович – с какого перепугу возмечтал проверить себя на мессианство? Разве готов был взвалить на себя ответственность за человечество? Тут за себя-то бы ответить… Васисуалий Лоханкин – вот он кто – с его ролью в Русской революции… Только сермяжной правды не дождался… Сбежал ещё до начала банкета. И слава Богу!
А ведь чего испугался-то? Даже ещё не опасности, а трудностей и неизвестности. Может им там на трон посадить некого было: ждали первого, кто через ворота прибудет? Вон как радовались, обнимались, чуть ли не целовались. А меч – просто символ власти? Но нет уж: на фиг, на фиг, к терапевту. Проверять!? Ни-за-что!! Ни за какие коврижки! Ни-ни. Да и нет там уже никакого прохода. Два раза ходили: камень и камень, Стену Плача с таким же успехом можно было потолкать.
Илья с жалостью смотрел на товарища: за изменениями выражений его лица, за покатившимися слезами – и не дожидаясь кульминации переживаний, приобнял за плечи и повёл назад к автобусам, хоть и собирались ещё раз сходить к Золотым Воротам.
– Что, Илюша, испортил тебе поездку?
– Окстись, Дима, с такими приключениями как с тобой, ни одна контора развлечений не справится. Так что я не в пролёте.
– Завтра на Мёртвое море рванём – отдохнём немного перед отлётом.
– Ну и ладьненько.
И вот самолёт подминает под крыло всё новые километры этой многострадальной земли, бывшей свидетельницей множества драматических событий. Сколько людских судеб сплелось с мелькающими сейчас за иллюминатором долинами и холмами. Сколько решений было здесь принято. Сколько выборов сделано. Выборов самых разных: затрагивающих и судьбы народов на множество лет и ни на что особо не влияющих. Но какие бури чувств и потоки мыслей вызывали последствия этих решений, не важно каких: и судьбоносных, и малозначимых, исчезающе мизерных.
Ведь каждого человека гораздо больше волнуют события, происходящие непосредственно с ним, и не важно – еврей он на земле обетованной или эскимос в снежной тундре. По крайней мере, так думается «нормальному», обычному представителю социума – обывателю. Но может где-то тут и прячется разница между обычным и необычным индивидами? Может люди, переживающие за боль другого, больше чем за собственную и могут менять этот мир к лучшему? Давать ему хоть какой-то шанс? И есть ли возможность стать таким, или «рождённый ползать…».
Действительно, рождаются ли человеком с миссией или становятся им? А если становятся, то как? В какое время, каком возрасте? Выбирает ли человек миссию по себе или миссия сама выбирает подходящего кандидата? Кто ответит? И есть ли однозначный – один на всех – ответ.
Разговаривать о важном в салоне экономкласса компании Эль Аль не хотелось: шум, попутчики, полётные тревоги. Думали каждый о своём, заполняя три с половиной часа обычным авиа-досугом: поели, попили, послушали музыку, попытались задремать, закутавшись в выданный крупнополосый плед.
Зато в Москве ехать куда-либо не захотелось и, закусив в аэровокзальном быстропите, часы перерыва между рейсами друзья решили пересидеть в зале ожидания.
Историю своего заполза в мир таинственных прекрасных дев с мечами, изящным шляпкам предпочитающим рогатые шлемы, спасённый проректор поведал своему спасителю в первый же вечер. Илья, сыгравший в этой истории роль Голоса: в начале пророческого, а в конце голоса Ариадны – ну, раз Логоса не случилось, так хоть Голос не сплоховал – выслушал всё спокойно, сомнений в произошедшем, по крайней мере вслух, не высказывал. Более правдоподобных версий событий не выдвигал. А мог бы, ну хоть самую очевидную: вылезши в медресе по ту сторону ворот, Дима увидел оставленную без присмотра одежду, и, хохмы ради, – переоделся да двинул обратно. Но вот не замечал он за проректором раньше ни склонности к таким шуточкам, ни выдающихся актёрских способностей, а сыграть потрясение ТАК, под силу только гениальному лицедею.
Выискивая между рядами кресел местечко поспокойнее наши путешественники были остановлены маленькой девочкой с какой-то забавной механической игрушкой. Безошибочной детской интуицией, угадав в Дмитрии любителя покопаться в разной мелкой технике, кроха протянула ему своё голенастое членистоногое нечто:
– Поломалось, не гудит, сделай, дяденька.
– Что тут у тебя не гудит?
– Да вот – техоножка.
Тут подоспела и мама малышки:
– Ой, извините, пожалуйста. – И дочке – Не приставай к дяде, дома папа починит.
– Ничего страшного, нам всё равно нечем заняться, – и успокаивая надувшуюся было девчушку, голосом Пятачка добавил, – до отлёта я совершенно свободен.
Присев тут же на свободное кресло, он добыл из кармана маленькую отвёрточку и, разбираясь с болезнью этой многоногой чупакабры, заодно выяснил кучу интересных подробностей: девочку зовут Леночка; ездили они с мамой в деревню к бабушке; сейчас полетят домой к папе; петуха они в деревне не видели, и куриц тоже – яички покупали в магазине на машине; видели козу и корову, пили ихнее молоко… и ещё много, много важных вещей выяснилось за время реанимации этой техоножки… Времени на выяснение которых, как раз хватило до момента загудения и зашевеления ногами.
– Ой, благодарю вас, она с этой страшилкой всю дорогу в обнимку! Что надо сказать дяде?
– Спасибо, дяденька.
– Да кушай с булочкой.
– Нет, не буду.
– Ну, тогда играй на здоровье.
– Ага.
Провожая взглядом счастливый цветок жизни, довольный Самоделкин завистливо обронил:
– Много ли человеку для счастья надо? Кто бы мне вот так поковырялся в голове да поставил всё на место?
– А что у тебя не в порядке с головой? – откликнулся Илья, до этого молча наблюдавший за происходящим.
Ждать ответа пришлось довольно долго. Вопрошённый молчал, вслушиваясь в объявления об отправках-прибытиях и разглядывая через большие окна взлётную полосу.
– Мы с тобой уже говорили о произошедшем, но только в плане: что это было и как это возможно, а вот меня всё больше мучает вопрос, что мне теперь делать?
– Был бы ты не только русскоязычным, я бы точно сказал чего тебе делать не надо.
– И, ну?
– Заглядывать на дно бутылки, у нас, русских, это бывает первым побуждением при поиске ответа на сложный вопрос, и всё бы ничего, да остановиться, чаще всего не можем. А вот тебе однократный матч по литроболу вполне мог бы вправить мозги на место.
– Ну, не знаю… никакого желания нет, даже мысли не возникало, я как оттуда выпал даже курить не хочу, так ни одной сигаретки и не высмолил… а ведь так хотелось, так хотелось…
– Эк тебя приложило-то… а лопатки не чешутся? Голову ничего не припекает? Да ладно… Это я брякнул, что первое в голову пришло, вообще-то алкосерфинг – чисто русская забава, национальный вид спорта, давно принявший масштабы национального бедствия…
Ещё помолчали.
– Чувствую, что как раньше жить не смогу, а насчёт того, как надо и что делать в голове или полный вакуум или броуновское движение мыслей.
– Озвучь-ка хоть одну молекулу этого движения.
– Да вот, что же заставило меня сбежать оттуда: банальный страх или гипертрофированный инстинкт самосохранения?
– А между ними есть разница?
– Не знаю.
– Да не парься, всё нормально с твоим инстинктом: ты же не индеец из племени Мачо Пикчерс, супермен без страха и упрёка, а нормальный хомо сапиенс. Инстинкт самосохранения – базовый, без него и человечества не было бы.
– Но он же животный!
– А мы кто? Разреши уж покощунствовать?
– Покощунствовать – это святое.
– Так кто же мы? Мы – приматы, что бы там Писания не иносказали, и ничто приматово нам не чуждо, в том числе и инстинкт продолжения рода.
– А этот-то здесь причём?
– Дедушка Фрейд говорил, что он при всём.
– Давай вот без Фрейда.
– Давай, – тут же согласился покладистый Илья-пророк, – но и без дядюшки Зигмунда известно, что инстинкт продолжения рода, это не только тяга к возвратно-поступательным упражнениям, но и забота о потомстве.
– Ну и?
– Ну и выходит, что это тот же инстинкт самосохранения, только «само» расширено и на других.
– А без лекций можно, какое это имеет отношение ко мне?
– Терпение мой друг, терпение, подберёмся ближе и к твоему телу. Назовём этот обобщённый инстинкт, – заметив тень гримасы на лице собеседника Илья поправился: – ну если слово инстинкт так претит тебе своей животностью, назовем его стремлением.
– Да, так лучше.
– Так вот, назовём это стремлением к сохранению.
– Ну назвали, и что?
– Давай-ка лучше я спрошу: кто сейчас входит в круг забот твоего стремления к сохранению? Кого бы ты стремился защитить, развить, в общем – всемерно помочь? Первый это ты сам, а кто ещё?
– Ну, родные и близкие.
– Ещё?
– Друзья.
– Ещё.
– Барды из клуба авторской песни… ребята из кружка «Самоделкин»… студенты, в конце концов.
– Вполне достаточно. Вот если для них ты готов потратить свои силы, нервы, время, здоровье, ну а для кого-то может и жизнь, то можно сказать, что для них ты можешь выступить в роли… ну не будем трогать громкие звания, не мессией, а скажем… слизнём что ли с Гумилёвских пассионариев… скажем мессионарием.
– Мессионарием?
– Ну да, носителем миссии. Кто для тебя были те толпы за воротами? Никем. Естественно, ты и не захотел для них рисковать… Так?
– Да.
– Делаем вывод: ты не мессия и не бодхисатва, они стремились бы сохранить, спасти всех людей.
– Бодхисатва – всех чувствующих существ.
– Тем более.
– А по отношению ко мне совершенно верно: я не мессия, поэтому и сбежал.
– И правильно сделал: самозванцев нигде не любят.
– Это да.
– Но раз ты говоришь, что по старому жить не сможешь, то для людей из твоего круга хранения ты можешь сделать хоть что-то: стать мессионарием.
– Подожди, не гони лошадей, ты меня немного запутал, так по твоему выходит, что Мессия чувствует всех людей своими детьми и поэтому стремится спасти их даже ценой жизни?
– Если он Спаситель всего человечества, то выходит так.
Проректор опять надолго погрузился в молчание. А отораторствовавший Илья, отвалился было на спинку сиденья, но передумав, сходил в кафетерий и принёс кофе в пластиковых стаканчиках и тарелочку с какими-то пирожными.
Не прерывая мыслительного процесса, кандидат в мессионарии неторопливо перекусил и, закончив оба действия одновременно, произнёс:
– Спасибо тебе, Илюша, за всё, с тобой одним я могу обо всём этом поговорить.
– Ну почему же, психолог с психотерапевтом с удовольствием тебя выслушают… и позовут своего старшего коллегу – психиатра.
– А ты не считаешь меня чокнутым?
– Не считаю, я достаточно долго тебя знаю.
– Но ты-то мне веришь?
– Я, Дима, агностик… и поэтому, в отличие от приверженцев и последователей чего-либо, я не знаю окончательную Истину, более того, чью-либо монополию на Истину я тоже не признаю, поэтому могу допустить возможность многого.
– Ну и ладно. Так что же мне сделать для своего ближнего круга: с женой мы в разводе, дочка взрослая и вполне счастлива в своей Новой Зеландии, родня вся далеко. С чего начать? С института, что ли?
– Дойдёт и до института, потом, может, и до города дорастёшь и дальше… главное не гонись за двумя зайцами, бери задачи по одной.
– Ну с чего лучше начать-то.
– С того, что у тебя лучше всего получается.
– А что у меня лучше получается?
– Да вот с мелкими дитями ты довольно ловко общаешься. Возьми в свой «Самоделкин» каких нибудь трудных подростков: хулиганов-токсикоманов да повозись как следует – вот тебе и достойная задача.
Экс-мессия надолго погрузился в тяжёлые думы, одно было ясно: Больше он никогда не будет прежним, навсегда канул в лету, ушёл безвозвратно старый образ преображённого в день воскресенья сына Михаила, проректора Академии, Биробиджанского доцента Берковича.