...
а пока что, бессонницы на кону
(будет, что рассказать Аиду)...
уходить нам придётся по одному,
не спеши прорастать в обиду!
все упрёки и жалобы - мелкий сор.
за тебя я скажу "спасибо"!
сделай также, а вдруг нам дадут повтор
в новой жизни, в новейшей либо?!
Я никогда бы не написал тебе, если бы не пустячный случай, заставивший, однако, задуматься о собственном существовании в последние два года. В полдень я приехал к Тиму, тот как назло говорил по телефону о серьёзном. Пришлось закинуть зад в кресло и с полчаса умирать от скуки. К счастью, на столике лежали блокнот с ручкой – такие разбросаны повсюду в доме, чтобы хозяин не имел возможности упустить хоть одну из своих блестящих идей. Я открыл чистую страницу и принялся бессознательно, но лечебно (как утверждает доктор Грэмм), рисовать всякую ерунду. Решётки, туннели... Освободившись от агрессии, исходя из решёток и избавившись от страха смерти посредством туннелей, голову удалось размусорить. Настиг (аллилуйя!) благословенный молочно-белый туман. Когда Тим окликнул, я извёл большую часть его блокнота. Первым порывом было спрятать рисунки, но мой вездесущий приятель уже успел их увидеть. «В жизни Ханна не такая красивая.» - добродушно ляпнул Тим, но сразу понял и без перехода заговорил о делах. Дома я оказался уже за полночь – пришлось изрядно побегать по этому волчьему городу (ты ведь в курсе моего графика). Не раздеваясь, завалился на кровать и достал злосчастный блокнот. После решёток и туннелей следовала ты. Ты, ты, ты и опять! Получалось, что пока я загонялся, разбивался и склеивал себя, ты преспокойно обживалась в подсознании...
Чёрт! Захотелось немедленно набрать, насмерть заученный номер, но памятуя о последнем разговоре, следовало закусить удила до крови.
- Эй, привет!
- О, привет!
- Как ты?
- Всё вполне, если думать о прекрасном.
- А если нет?
- Чуть хуже. Нойманы звали вчера на крестины дочери, но я простудилась – нос красный, салфетки по карманам и еда не имеет ни вкуса, ни запаха.
- А я порезал губу о скорлупку в омлете...
- О... Что у тебя там, Брандо просится на прогулку?
- Да. И бьёт меня лапой по колену! Ничего... Подождёт...
- Да... Пусть подождёт... Губа заживёт! Наверное, стоит уволить Марко. Все скорлупки от граппы! Граппа – от тоски, а тоскующий повар – тот же отравитель.
- От тоски... В прошлом месяце у него умерла жена и он заменил её граппой. Если я уволю Марко, граппа вытеснит его. А отравленным быть не боюсь. Ты ведь приедешь и спасёшь?! Так ведь?!
- Тебе, наверное, очень идёт загар Беаррица...
- О, не напоминай, я бездарно промаялся там шесть дней и смотался по первому же звонку Софии.
- Промаялся... Да, конечно... Я видела фото. Мы с ней похожи. Это ты уболтал её остричь волосы, как у меня?!
- Прекрати! Что ты говоришь?!
- Только то, что ты верен своим вкусам, Адам. Сто баллов за идею, обязательно ею воспользуюсь!
- О чём ты, Ева?! Зачем ты говоришь всю эту ерунду?!
- Зачем?! Зачем ты, постоянно звонишь мне, Адам?! Зачем?!
И лишь пунктиры гудков – нет, нет, нет, нет, нет...
Ты была права. Я уговаривал Ханну два дня. Я говорил словами Милтона, обращенными к Мэри-Энн: «Нужно остричь волосы. Плечи женщины говорят о её индивидуальности. А шея, если она живая, заключает в себе тайну призрачного города. У мужчин же, это только поединок между разумом и телом. Знаете, натуральный цвет волос лучше выделит глаза». Она сдалась... Но волосы у неё не такие, как у тебя – мягкие, наплывающие лёгкими волнами, а толстые негнущиеся, вызывающие во мне брезгливость. Но издалека, когда она идёт навстречу против солнца, кажется – это ты, слегка неуклюжая, едва располневшая, но ты. И ещё, если не зажигать в спальне света... Но я всегда знаю, что я не с тобой. Её тепло пахнет не мною надкушенным яблоком. Твои любимые духи скисают на её коже.
«Мне не хватает тебя...
Мне не хватает тебя, как приютской девчонке материнских рук.
Мне не хватает тебя, как времени на прощание перед случайным выстрелом.
Мне не хватает тебя, как мелочи на кусок хлеба, когда в доме нечего есть.
Мне не хватает тебя, как последнего толчка перед оргазмом.
Мне говорят, что ты не стоишь, чтобы не хватало.
Мне говорят, что я закончу жизнь в психушке.
Мне говорят, что психушка закончит жизнь во мне.
Мне говорят, что души загубленных тобою женщин будут являться ко мне по ночам.
Мне говорят, что тебя не бывает, когда я говорю о нас.
Мне говорят, что меня не бывает, когда я говорю о нас.
Мне не хватает тебя!»
Я сейчас часто бываю в Санкт-Петербурге и всегда останавливаюсь в «нашем» отеле. Помнишь, те шесть дней?! Без дня неделя – целая эпоха! Роман длинною в шесть дней, двадцать три недолгих встречи между перелётами и семьсот восемьдесят четыре звонка...
Ты, большая любительница стеклянных кафе с кисейными абажурами. Я заметил тебя с улицы в одном из таких. Вокруг сидели какие-то люди. Они слушали. Почти все курили. Хрупкая, острая как игла, рассеиваясь в клубах голубого дыма, ты говорила, отчаянно жестикулируя пластилиновыми руками. Так говорят не о визите к дантисту, но да – о вечности. Я знаю её лицо.
. Увидев тебя во второй раз за день, я глупо подумал: «Судьба?». Судьба с глазами цвета штормового моря. Вечер заливал серым дождём, он точно хотел обезличить и тебя, портя укладку, смывая косметику. Но от этого твоя красота становилась только мучительней, обнажённей.
Я попросил остановить машину и велел Василию пригласить тебя от моего имени на ужин.
Ты выслушала, повернув голову набок и со спокойным достоинством сказала что-то, отчего вся его громоздкая фигура удивлённо сдулась.
О, обезоруживающая непосредственность! Ты всегда говоришь, всё, что думаешь. Как в ту первую нашу пьяную, непутёвую ночь в полу-люксе, где все окна назойливо показывали золотые купола.
«Ты так хорош, что тебя хочется болезненно зачать, тяжело выносить и родить в муках, чтобы потом всю жизнь иметь право находиться в дюйме».
Мне пришлось выйти из машины и подойти самому.
Ты не стала рассматривать меня, а сразу уставилась в глаза.
Я спрашивал, ты отвечала. Но до слов и их смысла нам обоим не было никакого дела. Всё вокруг замедлилось и вылиняло. Повеяло дыханием свершившегося апокалипсиса. Ты называешь такие случаи моментами вечности.
Когда мы уже ехали в ресторан, я заметил, что мои Tissot (неслыханное дело!) отстают на час. Минута в минуту, но на час позже. «Твою мать, эта чёртова кукла остановила время, чтобы до ушей залить меня своим штормом!» – подумалось мне. Стоило попрощаться ещё там, в ресторане. Но я уже не мог...
Помнишь, ты рассказывала мне свой сон?! Будто мы разбиваясь в стеклянные брызги, слипаемся в пошлую вазочку, какая есть в доме каждого бюргера? Это и мой кошмар! Только отчего-то нелогично и безумно хочется запереть тебя в каменном доме у бассейна, увешать сопливыми детками и устроиться рядом. Но, я не волен перечеркнуть твоих авиалиний, багажей, таможенников с оловянными глазами и сухими пальцами. Тебе не дано вымарать моих. Мы так глубоко завязли в наших «надо», что уже не имеем права быть просто людьми.
Когда я это понимаю, то начинаю ненавидеть тебя! Мне хочется, чтобы ты не рождалась вовсе или умерла в детстве от скарлатины. Хочется разогнать тебя, как смог над Нью-Йорком, выделить курсором и нажать delete. А потом прописаться у доктора Грэмма и жрать «лювокс» до латентной отрыжки, прорасти в прозу жизни, в сутолоку улиц, где каждый готов оторвать от меня кусок и хранить для потомков в коробке из под печенья.
Прошлой осенью я так напряжённо думал о тебе, что закрыв глаза вдруг увидел полутёмную комнату с тусклой «журавлиной» лампой. Ты сидела с ногами на постели и увлечённо что-то набивала в ноутбук. Пепельная прядь упала на щёку и мне болезненно захотелось отвести её. И тут ты подняла глаза... Клянусь, ты смотрела на меня!
Я немедленно позвонил. Ты плакала. Я спросил, отчего? «Менестрель мой неприкасаемый, когда ты прикасаешься ко мне, я вою от боли, заливая ожоги Le-panto, потому что на Armagnac не хватило двенадцати монет». Голос прерывался, угасал, затем вновь набирал силу: «Мелодия проста – страстей диезы, разума бемоли. Как живётся тебе без всех твоих рёбер, Адам?!» Потом бросила трубку, заставив слушать меня все эти отрывистые нет, нет, нет, нет. Я сорвался к тебе в Санкт-Галлен, но ты уже уехала в Варшаву.
Знаешь, я понял, что мне нужно расстаться с Ханной, к чему портить девочке жизнь? Я буду портить её тебе, как ты – мне, до последнего нашего дня...