Глава двадцать четвёртая.
Хан. Ретроспектива 07. Степное Предсказание.
Степь – она бесконечна. Тянется – от Большого моря на востоке – почти до Солёных западных озёр, за которыми начинаются каменистые предгорья, постепенно переходящие в высокие и неприступные горы.
Мудрые дервиши, изредка приходящие с юга, говорят, что в стародавние времена степь не была такой бескрайней. Мол, на восточном морском побережье вовсю шумели дремучие непроходимые леса. Высокие такие, густые-густые и тенистые. А между густых и разлапистых папоротников охотились – на чёрных мягких лапах – огромные полосатые кошки, которых называли – «тиграми».
Леса подступали к степи и с севера. Только другие. Ветви северных деревьев были густо усеяны – вместо продолговатых листьев – колючими тёмно-зелёными иголками. А ещё в северных лесах водились могучие и кровожадные «медведи»…
Давно это было. Несколько сотен Больших солнц тому назад. Много воды утекло – по руслам степных рек и ручьёв – с тех пор.
После того, как монголы одержали Великую Победу над всеми другими народами, мудрый Великий Хан велел: - «Изводить, не ведая жалости, все бесполезные леса, мешающие нашим быстрым скакунам, под корень. Сжечь их! Вырубить!».
И началась жаркая и весёлая потеха. Потеха – отчаянная, без всяких правил и благородства…. Леса – за многие годы трудов и борьбы – безоговорочно сдались. Вернее, отступили далеко-далеко на север. Преследовать их не стали. Зачем? Там, на дальнем и загадочном севере, очень уж морозно зимой. Даже для выносливых и лохматых монгольских лошадок – избыточно холодно.
Да и польза от лесов, как выяснилось со временем, немалая. Славянские народы, проживающие в лесах, до сих пор платят дань тёплыми пушистыми мехами, вкусным копчёным мясом и различными изделиями из древесины, нелишними в хозяйстве.
Впрочем, Чингиз северных лесов никогда не видел, хотя – за свои двадцать пять Больших солнц – немало постранствовал по бескрайней холмистой степи.
Чингиз – по рождению – был ханом. Нет, конечно, не Великим. Но и не маленьким. Ханом средней руки – со всеми вытекающими и втекающими последствиями, благами и обязанностями.
Какова была численность его родовой орды? Трудно сказать. Коней и баранов – без счёта. Крепких воинов – порядка сорока пяти тысяч. Были ещё женщины, старики, дети, подростки, рабы и рабыни. Но их – как коней и баранов – никто и никогда не считал. Зачем? Они же не умеют держать в руках боевых мечей и стрелять из луков…
Орда Чингиза кочевала по широкой степной долине, зажатой между двумя горными хребтами, от одной могучей реки – до другой. Вернее, она кочевала здесь – под предводительством легендарных предков Чингиза – уже многие сотни Больших Солнц. Естественно, не считая времени, затраченного на славные боевые походы – по приказам Великих Ханов – в далёкие иноземные края.
Эта долина так и именовалась – Чингизова долина. Назвали её так ещё в незапамятные времена, в честь знаменитого прапрапрадеда Чингиза. В ширину – между горными хребтами – восемнадцать конных переходов. В длину – более восьмидесяти. Простор. Свобода. Воля…
Славное место – Чингизова долина. Степь, медлительные и задумчивые речки, звонкие весёлые ручейки, круглые озёра – глубокие и мелкие – наполненные до краёв хрустальной, идеально-чистой водой.
Степь, она разная. На западе – ровная, с отдельно-стоящими покатыми курганами, пахнущая полынью. На востоке – многочисленные холмы и холмики, местами заросшие колючими кустарниками, светло-жёлтая едкая пыль, навязчиво лезущая под одежду.
На западном краю долины хорошо зимовать – снегу там выпадает мало, северные ветра особо не зверствуют. На восточном же зимой трещат лютые морозы и – многие дни-недели напролёт – метут, по-волчьи завывая, вьюги, метели и пороши.
Зато в восточных степях очень хорошо весной – там из земли, щедро-пропитанной растаявшими снегами, гораздо раньше, чем в западных пределах, вылезает первая сочная травка.
В степи – и на западе, и на востоке – всегда замечательно пахнет: утренней свежестью, полевым разнотравьем (зимой – сеном), лёгкой горчинкой, колодезной водой и нежданной тревогой.
А чем – конкретно – пахнет в степи?
Глупый и никчемный вопрос. В степи, как всем хорошо известно, пахнет степью. Не более того…
Когда Чингизу исполнилось пятнадцать лет, погиб его отец. Так, вот, случилось. Бывает. В степи – всё – бывает.
Неожиданно взбунтовались коварные лесные славяне, проживавшие где-то на далёком северо-западе. От Великого Хана поступил строгий и однозначный приказ: - «Усмирить и наказать!».
Половина родовой орды, объединившись с другими монгольскими отрядами, отправилась на северо-запад.
Бунт, как и всегда, был жестоко подавлен. Орда привезла в Чингизову долину много военных трофеев – главным образом, золотые и серебряные монеты, изящные женские украшения с самоцветами, новых умелых рабов и молоденьких рабынь.
А, вот, отец Чингиза в родовую долину не вернулся – меткая славянская стрела пробила ему насквозь толстую жилистую шею.
Он умер почти сразу, не мучаясь. Желанная смерть – для настоящего степного воина….
Чингиз был в ханской семье единственным сыном. Поэтому он – в соответствии с древними традициями – и стал новым полновластным ханом Чингизовой орды. Так положено – издревле.
В качестве главного советника к Чингизу был назначен (он самолично и назначил), многоопытный и мудрый сотник О-чой, старинный боевой товарищ погибшего отца.
Примерно через полгода – после получения Чингизом высокого ханского статуса – О-чой заявил:
- Хан, ещё не познавший женщину, не может считаться полноценным ханом. Пришла пора, мальчик, становится настоящим мужчиной.
Тем же вечером в белую ханскую юрту Чингиза – под покровом ночной темноты – вошла Минга, предпоследняя жена О-чоя, женщина молодая, симпатичная и опытная.
Чингиз быстро выполнил то, что от него требовалось и, отвернувшись, крепко уснул.
Утром, во время скромного завтрака, сотник был непривычно хмур и задумчив.
- Что-то случилось? - спросил Чингиз. - Опять взбунтовались подлые лесные славяне?
- Нет, на севере всё спокойно.
- Что же тогда? Я прошлой ночью вёл себя недостойно – для звания настоящего мужчины?
- И здесь всё хорошо…. Но Минга считает, что ты, хан, не получил от общения с ней никакого удовольствия. Это так?
- Не знаю, сотник. Я ничего не почувствовал. Ну, как будто поужинал непривычной пищей, не более того.
- Это очень плохо, - запечалился О-чой.
- Почему?
- У мужчины, который не получает от сношения с женщинами удовольствия, как правило, не бывает детей…. Бездетный хан? Это грозит разнообразными неприятностями. Например, старейшины нашей орды могут обратиться к Верховному Хану с нижайшей просьбой – поменять родового хана. Высший Закон это разрешает.
- Что же теперь делать? - слегка забеспокоился юный Чингиз.
- Будем менять женщин. Искать ту, которая подойдёт тебе. Ту, которая сможет зачать от тебя ребёнка…
С момента этого знакового разговора прошло около девяти с половиной лет. Прошло и прошло. Бывает…
За это время в юрте Чингиза побывало множество женщин – и его законные монгольские жёны, и молоденькие китайские наложницы, и иноземные белокожие блудницы. Сколько всего их было? Может, пять сотен. Может, вдвое больше. Какая – разница?
Но – ровным счётом – ничего не изменилось. Чингиз, усердно выполняя свою мужскую работу, не испытывал при этом ни малейшего удовольствия, а женщины – упорно – не желали беременеть.
Однажды О-чой исчез на две недели – уехал в Дикую степь, лежащую за северным горным хребтом. Северный хребет – место злое, неприветливое, не каждого пропускающее – туда и обратно.
А в Чингизову долину – на малиновом закате – сотник вернулся не один, за его широкой спиной, на крупе каурого коня, восседала хрупкая женщина, полностью укутанная в плотное чёрное покрывало. За плечами женщины висел объёмный кожаный мешок.
Введя незнакомку в юрту Чингиза, О-чой известил:
- Это – Гульча, шаманка из Дикой степи.
Женщина, аккуратно пристроив кожаный мешок рядом с входным пологом, сбросила чёрное покрывало на войлочный пол ханской юрты.
Чингиз невольно вздрогнул и брезгливо поморщился. Перед ним стояла уродливая старуха – горбатая, оборванная и совершенно седая. По тёмно-коричневому лицу пожилой женщины змеились многочисленные глубокие морщины, а её длинный нос был щедро утыкан лиловыми и тёмно-сизыми бородавками.
- Сотник, ты окончательно сошёл с ума? - возмутился Чингиз. - Хочешь, чтобы я переспал с этой древней развалиной? У неё же белые вши ползают в волосах!
- Точно, вши. Жирные, жадные и кусачие, - подтвердила старуха, - Переспать? - продемонстрировав чёрный беззубый рот, язвительно захихикала. - Было бы неплохо, мой степной хан…
- Хватит! - прикрикнул О-чой. - Не бери, уважаемая Гульча, лишнего на себя…. О чём я тебя просил – там, возле Солёного озера?
- Внимательно – скрытым оком – посмотреть на ладони молоденького и симпатичного хана.
- Ещё?
- Заглянуть в его раскосые чёрные глаза. До самого донышка.
- Ещё?
- Ну, не знаю…, - задумалась шаманка. - А, вспомнила! Пророчество сделать о молодом степном хане. То есть, о его дальнейшей жизни и Судьбе…. Правильно?
- Верно излагаешь, - подтвердил сотник. - Так, приступай, старая. Чего же ты ждёшь?
- Жду, когда ты, кривоногий молодец, выйдешь из юрты. Кстати, переставь масляные светильники поближе к хану.
- Не понял…
- Так надо, - нахмурилась старуха. - Пророчества, они не любят лишних ушей. Со мной должен остаться только тот, кому я нужна…. Светильники-то переставь.
- Но, ведь…
- Выйди, О-чой! - велел Чингиз. - Выйди и не обижайся. Так надо.
- Хорошо, выйду. Только светильники переставлю…
Когда они остались одни, шаманка подошла к своему кожаному мешку и, предварительно дёрнув за тонкий шнурок, извлекла на белый свет плоский берестяной туесок. После этого она, крехтя, присела на корточки напротив Чингиза и, резко вскинув седую голову, заглянула ему в лицо.
«Какие у неё потрясающе-красивые глаза!», - мысленно восхитился Чингиз. - «Молодые, ярко-зелёные, насмешливые…».
Пристроив туесок на полу рядом с собой, старуха попросила:
- Дай-ка мне ладонь, степной хан…. Да не ту, глупый, левую. Сейчас посмотрим на твой Путь…
Минут пять-шесть поглазев на ладонь Чингиза, шаманка, задумчиво покачав головой, сообщила:
- Непростой ты человек, степной хан. Намучаюсь я с тобой. Ладно, поступим по-другому…
Она, сняв крышку, принялась доставать из берестяной коробочки самые различные предметы: скляночки, баночки, связки птичьих перьев, сушёных лягушек, крылья летучих мышей, клыки неизвестных зверей…
Часа два старуха колдовала над Чингизом – заставляла глотать всякие снадобья, рисовала на его груди – остриём чёрного клыка – хитрые узоры, заставляла нюхать змеиные головы, махала перед его лицом – как китайским веером – крыльями летучих мышей, ну, и так далее…
В конце концов, она сдалась и, бормоча под нос грязные ругательства, принялась складывать магические причиндалы обратно в туесок.
- Всё так безнадёжно? - спросил Чингиз.
- Не знаю, - пробурчала шаманка. - Пока ничего не получается. Непростой ты человек, степной хан…
- Ты уже это говорила, старая карга. Не стоит повторять одно и то же по многу раз. Могу обидеться.
- Хорошо, не буду. Извини.
- И ты извини. За «каргу».
- Ханам не пристало – извиняться…
- Хочу – и извиняюсь! - вновь рассердился Чингиз. - Говори толком. Что ещё можно сделать?
- Надо камлать, - лукаво подмигнула шаманка. - Знаешь, светлоликий, что это такое?
- Наслышан. Но, ни разу не видел. То есть, не участвовал.
- И увидишь. И поучаствуешь.
- Когда?
- Выезжать надо прямо сейчас. Сегодня, как раз, полнолуние.
- Куда?
- В степь. А камлать я буду, как и полагается, в час волка. Знаешь, хан, что это такое?
- Знаю, - подтвердил Чингиз. - Неверное и загадочное время. Ночь медленно умирает, но ещё не умерла до конца. А рассвет только ещё собирается народиться – в кровавых отблесках зари.
- Хорошо сказано, степной хан. Молодец. Вели седлать коня. Провожатых с собой брать не будем…
Конь медленно и осторожно рысил по ночной степи. Всё небо было усыпано яркими июньскими звёздами. На северо-западе, разливая вокруг призрачное жёлтое сиянье, висела огромная круглая Луна.
- Правь на Зелёную звезду, - крепко держась костлявыми ладонями за бока Чингиза, велела шаманка. - И ленивого коня погоняй, не стесняйся…
Под широкими конскими копытами тихонько поскрипывали мелкие камушки. Где-то на юге тоскливо завывали степные волки.
- Впереди река, - известил Чингиз. - Куда дальше, бабушка?
- Едем вдоль речного берега, - бодро откликнулась старуха. - Вверх по
течению. Внучок…
Вскоре впереди показалась ровная травянистая площадка, залитая жёлтым лунным светом. Звонко стрекотали степные сверчки. На противоположном берегу тревожно и угрожающе ухал ночной филин. Речные медленные воды тихонько нашептывали – что-то бесконечно-нежное и успокаивающее.
- Приехали. Слезай, - велела шаманка. - Подай мне руку…. Спасибо, степной хан. Иди на поляну, к большому чёрному камню. Он там всего один, не заблудишься.
- А, как же…
- О коне, хан, не беспокойся. Я шепну пару заветных слов, и он уснёт до утра. Иди.
Подойдя к камню, Чингиз обернулся – гнедой конь послушно опустился на траву, а старушка, отойдя к речной пологой косе,…
- Кажется, она собирает сухие дрова, выброшенные весенними водами на берег, - тихонько прошептал Чингиз. - А видит наша бабуля в темноте – не хуже дикой камышовой кошки.
- Это точно, - откликнулся от речной косы звонкий голосок, в котором не ощущалось ничего старушечьего. - И дрова собираю. И всё вижу в ночной темноте. И всё слышу. Даже писк голодной мыши, которая живёт под чёрным камнем…. Что, степной хан, сердечко учащённо забилось? Не переживай, всё будет нормально.
- Я и не переживаю. С чего ты взяла?
- А ты, милок, переживай. Обязательно – переживай. Иначе, ничего не получится…
Вскоре, метрах в двадцати от чёрного камня – напротив круглой блёкло-жёлтой Луны – запылал яркий костёр.
- Разденься до пояса, - велела шаманка. - А теперь прижмись спиной и затылком к камушку. Крепче. Крепче! Вытяни руки в стороны. Молодец, степной хан…
Каменная поверхность оказалась на удивление гладкой, приятной и тёплой.
- Что делать дальше? - чувствуя, как вдоль позвоночника побежали шустрые ласковые мурашки, спросил Чингиз.
- Выпей шаманской настойки, - поднося к его губам изогнутый рог горного яка, предложила старуха. - Не отрывай затылка от камня! Нельзя! Глотай. Ещё. Ещё…
Напиток – кисло-приторный на вкус – приятно обжигал горло. В усталом за долгий день теле поселилась блаженная лёгкость. В голове приятно шумело…
- Закрой глаза! - приказал звонкий голос, в котором не ощущалось ничего старушечьего. - Крепче! Молодец…
- А, что дальше?
- Ничего. Жди. Только – жди…. Стой, где стоишь и не двигайся. Когда услышишь первые удары в бубен, тогда глаза и откроешь. А дальше – как получится…. Откуда – бубен? В моём старом походном мешке – всякое найдётся…
Вскоре пришёл сон. Вернее, сладкая предательская дрёма – неверная и обманчивая.
Перед внутренним взором Чингиза навязчиво замелькали цветные рваные картинки: череда низких серых зданий, бородатый высокий старик, облачённый в тёмно-фиолетовый балахон, железные тёмно-зелёные кони, оснащённые – вместо ног и копыт – чёрными вертящимися колёсами…. А ещё в этом сне была она, стройная и безумно-красивая черноволосая женщина – с фиалковыми глазами молодой степной кобылицы….
Время текло медленно и вязко. Незнакомка – в том странном сне – ласково улыбалась и призывно махала рукой. Хотелось смеяться от радости и бежать, бежать, бежать…. Куда – бежать? Конечно за ней. За той, предназначенной Богами…
Раздался размеренный ритмичный перестук.
«Пора», - подумал Чингиз и, безжалостно отгоняя усилием воли призрачное наваждение, открыл глаза.
Вокруг царил тревожный полусумрак. Наступил час волка. Невдалеке трескуче догорал шаманский костерок.
Чуть в стороне от костра, внимательно вглядываясь в серый восточный край ночного неба, застыла старая Гульча.
«Куда подевались её грязные обноски-лохмотья?», - мысленно удивился Чингиз. - «Да и горб пропал без следа…».
Шаманка была облачена в широкий бордовый малахай до самой земли, щедро украшенный разноцветным бисером и блестящими монетками. На её голове красовалась островерхая монгольская шапка, отороченная пышным мехом неизвестного животного. Лицо пожилой женщины было испещрено красно-чёрными узорами – вычурными и странными.
Гульча, несколько раз сильно ударив в бубен, прокричала несколько гортанных и резких фраз.
Странно, но на Небесах её как будто услышали: через мгновение на восточном краю небосклона затеплилась робкая розовая нитка зари. Звёзды начали, тускнея, исчезать. Бледная Луна, потеряв где-то половинку своего круга, визуально приблизилась к западной линии горизонта.
Шаманка закружилась в каком-то странном танце, полном резких и угловатых движений, и запела – на незнакомом языке – что-то очень тягучее и рвано-непостоянное. Порой в её песне проскальзывали просительные и жалостливые нотки, иногда же, наоборот, угадывался яростный, ничем не прикрытый гнев…
Удары в бубен участились.
Старуха, медленно обойдя несколько раз вокруг догорающего костра, направилась к Чингизу. Глаза – молодые, изумрудно-зелёные – приблизились к нему вплотную.
«Какие же у неё красивые волосы!», - пробежала в пустой голове одинокая шальная мысль. - «Огненно-рыжие, блестящие. И бородавок больше нет на носу…».
- Смотри на меня! - велел звонкий голос, в котором не ощущалось ничего старушечьего. - В глаза мне смотри, жеребёнок! Не мигая, смотри! Ещё! Ещё! Ещё…
Изумрудно-зелёная зелень, сноп ярких жёлто-фиолетовых искр, ультрамариновая вспышка, угольная чернота…
Он пришёл в себя. Жаркое оранжевое солнце стояло-сияло высоко над головой. В бездонном голубом небе – плавно и величаво – парили степные орлы. Где-то, как казалось – совсем рядом, беззаботно звенели жаворонки. Пахло походным дымом и наваристой похлёбкой. В отдалении слышалось призывное конское ржание.
- Вставай, мой степной хан, - уважительно прошамкал глухой старушечий голос. - Время пришло. Перекусим и тронемся обратно.
Чингиз сел и огляделся по сторонам. Его гнедой конь, войдя по пузо в реку и жадно поводя тугими боками, пил хрустальную степную воду. Костёр горел на прежнем месте. Над его пламенем был пристроен бронзовый котелок, в котором лениво кипело какое-то варево.
- Сушёные лягушки и крылья летучих мышей? - брезгливо морща нос, спросил Чингиз.
- Обижаешь, степной хан, - помешивая в котелке гладко-струганной дощечкой, хихикнула Гульча. - Пока ты спать изволил, я успела подбить – из пращи – жирного зайца. Вставай. Умывайся. Будем кушать.
Старуха была прежней – горбатой, седовласой, в грязных лохмотьях, с разноцветными бородавками на длинном носу.
- Сперва – Предсказание, - неловко проводя ладонью по сонному лицу, заупрямился Чингиз. - Всё остальное – потом.
- Будь, молодой и симпатичный хан, по-твоему, - понятливо вздохнула шаманка. - Слушай.…Женщину, которая заберёт твоё глупое сердце в полон, ты встретишь в другом Мире…
- Как это – в другом Мире?
- Никогда, мальчишка, не перебивай старших!
- Хорошо, не буду. Извини.
- Могучие Боги тебя извинят. Если, конечно, не забудут – в суматохе важных и неотложных дел…. На чём это я остановилась?
- На женщине, которая похитит моё глупое сердце, - любезно подсказал Чингиз.
- Вспомнила. Спасибо…. Эта женщина будет высокой и стройной. В светло-серых одеждах. С короткими чёрными волосами. Она полюбит тебя. Ты, степной хан, полюбишь её. У вас всё будет хорошо, лучше не бывает. Черноволосая женщина понесёт от тебя…
- Как же я найду этот другой Мир? - нахмурился Чингиз.
- Чёрное – на белом. Чёрное – на белом…, - дурашливо заблажила старуха. - Понимаешь, мудрый хан?
- Нет, не понимаю. Поясни, пожалуйста.
- Поясню. Это моя работа – пояснять и наставлять…. Ищи, хан, чёрную пещеру в белой скале. Ищи, позабросив все дела. Чёрную пещеру – на белой скале…
- Ладно, буду искать, - заверил Чингиз. - Это всё?
- Нет, - покачала головой шаманка. - Ещё одно мне привиделось. Непонятное…
- Говори.
- Через некоторое время ты, узкоглазый хан, вернёшься в наш степной счастливый Мир. Вернёшься – вместе с женщиной. Только волосы у неё будут белыми, как зимние снега.
- Как такое может быть? - рассердился Чингиз. - Полюблю – в другом Мире – чёрненькую. Она забеременеет от меня. А вернусь – с беленькой? Что за ерунда?
- Не знаю, - запечалилась Гульча. - Предсказания и Пророчества, они такие. Всегда в них найдётся пакостная закавыка…. Вот, и разбирайся, мальчик. Кто, в конце концов, здесь могущественный хан? Ты, или я? Ты? Вот, и отрабатывай высокое звание, сил не жалея…
Хан, закончив рассказ, слегка улыбнулся и непроницаемо замолчал.
- Надеюсь, теперь-то вы, друзья, понимаете, почему я перекрасила волосы? То бишь, превратилась в платиновую блондинку? - криво усмехнулась Лана. - Другого выхода, просто-напросто, нет. Пророчества, как ни крути, надо уважать. Краеугольное правило такое, одинаково действующее во всех Мирах…
- Молодец! Всё правильно, - одобрила мечтательная Ванда. - За счастье надо сражаться до конца. Зубами и ногтями. Ничего не выпуская из виду. В этом деле мелочей не бывает…
Лёха же, пристально посмотрев на названного брата, уточнил:
- Значит ты, морда узкоглазая, всерьёз надеешься вернуться в свой степной Мир?
- Обязательно и непременно вернусь, - искренне заверил Хан. - Вместе с Ланой. Зачем мне – сам подумай – другие женщины? Вернусь, и разгоню – к тёмным Богам – всех жён и наложниц. Заживём – на славу. Детей нарожаем. По степи будем кочевать. Весенняя степь – истинный Рай, выражаясь по церковному.
- Уверен – что вернёшься?
- На все сто. Пророчества для того и существуют, чтобы сбываться. Хотя бы – иногда…