– А я, ведь, свободен! – сумасшедший посмотрел поверх очков строго и вполне осмысленно.
– Но я свободен вполне, в отличие от вас. Я могу проходить сквозь вещество и останавливать время... Ну-ка, докажите-ка мне, что я только что не побывал в Индии, что я только что, остановив время, не прожил целую жизнь, и не вернулся уже, ничуть не изменившись, сюда в тот же самый миг, когда покинул вас! Вы разве можете различить сверхпространственные смещения материи? Нет, не можете. А я там, в Индии этой, действительно побывал и не уверен я как раз в том, что существует ВАША Индия. Вот так, понимаете ли! И время не выпускает вас из своего стального механизма. А я нахожусь поблизости.
И он разулыбался, начал хмыкать и насмешливо кивать, и придавливать оттопыренным средним пальцем дужку очков на переносице.
– Я открыл единый и полный закон свободы! Закон полной независимости от всех законов! – придавил он ладонями стоящую перед ним табуретку. Сам он сидел на продавленной железной кровати со смятым одеялом и крайне нечистой подушкою.
– А насчёт бед всех ваших – плюньте и забудьте! Нет в мироздании причин для заботы. Будет день, будет и пропитание.
И действительно, как бы в подтверждение слов его, в белой двери без ручки щёлкнул замок и в белую комнатку сумасшедшего вошли двое равнодушных санитаров и могучими своими руками быстро и ловко расставили на тумбочке перед ним две алюминиевых миски, одну с гороховым супом, другую с котлеткой, влипшей в горку картофельного пюре, и эмалированную голубовато-чёрную кружку с мутным фиолетовым киселём. И остались стоять, наблюдая за подопечным своим неразличимыми глазами.
Сумасшедший внимательно посмотрел в полураскрытую дверь, ничего не увидал там, кроме края коридорного подоконника, и подсел к тумбочке.
Невидимка подумал, что если бы сумасшедший этот был гением, то рано или поздно ему наскучила бы полная свобода и он сочинил бы замечательный фантастический роман о том, ЧТО ТАМ, ЗА ДВЕРЬЮ. О кухне, возможно, где жарят ему котлеты и воняет жирной водой, и толстые поварихи снимают с уверенною натугой чаны с обширной плиты, плеща экономно через край шипящую воду... о подвыпившем охраннике, сидящем у немытой двери на приступке... о девице-бухгалтере с толстыми коленями и сырыми щеками... о складе металла, что – через забор, о поездах отдалённых и кратком их пении за осенними тополями... А если бы фантазия его была совершенно уж беспредельна, то сочинил бы он, вполне вероятно, и далёкий большой и очень грязный город, с автомобилями, надписями на домах и проводами поперёк улиц, в котором множество людей носит в карманах, везёт повсюду с собою и передаёт постоянно таким же точно людям одинаковые, ровно обрезанные и дурно раскрашенные листки, называемые «деньги».
Одно можно было заметить при этом: всемирный закон был им, безусловно, открыт, но только мир, где мог соблюдаться этот закон – весь целиком помещался внутри сумасшедшего. Впрочем, не вызывая тем никаких возражений у обладателя его.
И ещё одно... Сумасшедшего на всякий случай держали взаперти, всё-таки. Видимо боялись, что законы своего мира он попробует распространить на мир этот. Боялись его принципиальности.