Сначала всё было в ажуре. Братва мне на день рождения подкатила фирменную биту с плетеной кожаной ручкой. Ну, мы с Борманом её тут же испытали: отметелили трёх грузин, двух узбеков и одного вьетнамца. Вот с этого косоглазого всё и началось. Вытрясли его как буратину, а у него полные карманы «дури»! И «герыч» и «кока», и травка какая-то красная. Короче полный джентльменский набор для одурманивания доверчивых русских. Ну, мы наркоторговца проклятого поучили малость, товар изъяли, Борман травку ему в морду суёт: «Чё за херня?» Тот лопочет что-то типа «Пия зджо Чу». «****атая вещь»! перевел Борман – «Айда испытаем!» Завалились ко мне на хату. Косячок забили. Запашок мне не понравился, вроде как, кто-то ненароком воздух испортил. Но Борман меня успокоил: «Азиаты в дури толк знают». Покурили. Вроде вначале приход нехилый был. Потом провал. Очухался, в голове мутит, в глазах китайские иероглифы, ноги подкашиваются. С трудом до зеркала дополз, чтобы на свою рожу взглянуть. Глянул и офигел! Таращится на меня лицо кавказской национальности. Я сначала не понял, думал «Чёрные» меня выследили. В стойку встал, а тот тоже встал. Я рожу скорчил и тот, в зеркале, тоже корчит. Я фак показал и этот черномазый от меня не отстает. Ни хера себе говорю. И слышу свой голос «Нэ хэра cэбэ». Тут уж я запаниковал не на шутку. Как же я теперь в своей родной двенадцатой бригаде имени Адольфа Гитлера покажусь? От одной мысли, как поступят братья-славяне с таким гостем, меня сразу в туалет потянуло. Желудок расстроился, в животе мельничные жернова поворачиваются, а из меня как из пулемёта несёт. Вот, полюбуйтесь, пока русским был – срал как человек, а теперь от этой азиатской дури… Стоп! Точно, надо мне того вьетнамца найти, если, конечно, он жив ещё. Может у косорылого какие пилюли есть, ну, чтоб обратно в человека превратиться. Накинул я пальтишко, на голову черную пидорку вязаную, аж до глаз натянул, чтоб сразу не разглядели, что за фрукт хиляет, и к выходу. А в прихожей Борман храпит. Привалился кабан к двери и пузыри из шнобеля пускает. Стал я его двигать, а он возьми да проснись. Увидел меня, глаза как у бешеного таракана сделались, орет:
— Шухер! Черные!
Голову Борман опустил, набычился весь. Сейчас, думаю, на калган возьмёт – излюбленный бормановский приёмчик. Дождался я, как он решит меня с разбега к стене припечатать, шаг в сторону сделал, ножку подставил и ещё успел его в спину подпихнуть. Вздрогнула серийная панельная многоэтажка, качнулись самописцы сейсмографов в Гидрометцентре, ударная волна прошла по планете, а в центре города Токио заплакал ребёнок, оставленный нерадивыми родителями без присмотра. Вся эта хрень у меня в голове промелькнула, когда я по лестнице вниз бежал. Видать ещё азиатская дурь до конца не выветрилась. Распахиваю дверь подъезда, а мне на встречу, Мюллер с Мопсом хиляют. Мои вчерашние кореша. Ублюдки ещё те! Я аж взмок, но виду не подал, что испугался. Спокойно так говорю:
— Гамарджоба, генасвале! Дайтэ прайты!
— Панаехали тут!
Мопс не поленился оставить у меня на заднице след тяжёлого берца, а Мюллер брезгливо поморщился:
— У Ганса в подъезде развелось «черноты», как грязи!
Кстати, Ганс это я, меня так зовут все кроме родной матери, для неё я – Саня. Ребята видимо очень спешили и я могу утверждать, что наша встреча прошла в духе миролюбивого добрососедства. Но потом с лестницы послышался призыв Бормана:
— Ару… Ару держите!
Меня стало быть! Почему Борман решил, что я «ара» размышлять было некогда. Саданув локтем по морде, вцепившегося в меня Мопса и оставив в здоровенной лапище Мюллера рукав своего пальто, я со скоростью торпеды нырнул в ближайшую подворотню, где сбил с ног дворника таджика. И услышал, как тот заругался мне вслед:
— Шайтан башка! Панаехал тут всякий!
Помятый и обессиленный, в рваном пальто, я брел по грязной улочке, беспомощно озираясь вокруг. Сочувствуя таджику вместе с метлой ставшему добычей преследовавшей меня троицы. Прохожие сторонились меня и на их сытых рожах читалось брезгливое раздражение. Одна дородная тетка сказала дочке:
— Это цыган, Машенька. Самая бесполезная нация. Они только воруют. Вишь, как пялится? Думает чего бы спереть!
Не выдержав, я закричал, забыв про свой безобразный акцент:
— Я русскай масвыч!
Тетка затряслась от смеха, а у меня от отчаяния защипало в глазах. И тут, сквозь дрожащую пелену, я вдруг увидел ЕГО! Наркодилера, променявшего джунгли в русле реки Меконг на пойму Москвы и Сходни. Желтый от природы, синий от нашей последней встречи и зелёный от встречи с бесплатной медициной, вьетнамец плыл над улицей полной москвичами и гостями столицы, движение его было величавым, над головой разливалось нестерпимым светом сияние. Глаза его не выражали ни страха, ни удивления.
— Ты чё, карифан? — спросил я его со всевозможным дружелюбием, — помер что ли? Мне антидот нужен, по скорому…
Кошмарный глюк молча двинулся мимо меня, навстречу вывернувшим из-за угла Борману, Мопсу и Мюллеру.
***
Водитель обратил внимание старшего экипажа:
— Слава, смотри, «чурка» загашенный буянит.
— Поехали, кажется, с ним сейчас гражданское общество разберётся…
***
Очнулся я на больничной койке весь в бинтах.
Рядом сидела мать и плакала….
--Здравствуй, мама. – Сказал я и вдруг с радостью заметил, что мой чужеродный акцент исчез…
--Сашенька, сынок, кто же тебя так? Какие люди стали жестокие!
Внезапно я ощутил прилив бешенной ярости:
--Да какие это люди?! Скинхеды поганые! Националисты хреновы! Ничего, мать! Я с ними еще посчитаюсь!
15 06 2011