Когда землю заливает дождь, тучи раздирают небо на части и зловеще чернеют готовые вот-вот упасть мокрые высотки - в метро спокойно и сухо. Эскалатор равномерно поднимает людей, однообразно меняются поезда: выскочат, точно ошпаренные из темного туннеля, постучат, пошипят, хлопнут дверями - и уносятся дальше.
Тепло в метро, и ветер дует ласково. Моя бабушка как наступал выходной – в метро гулять ходила. Ни в парк, ни в музей, а наденет шляпку, синее платье в полосочку, зонтик захватит - и в метро.
«Лучше любого театра,- рассказывала она мне.- Ты, Павлуша, иди с дружками в садик гулять, а я в метрополитене пока мозги развею да сердцем отдохну». Тут тебе все: и картинная галерея, и скульптурные выставки, и скрипичные концерты. А мозаика какая! Ой, какая! ... А главное - тепло, светло, и мухи не кусают.
Метро моя бабушка знала как свои пять пальцев. К каждой станции, к каждому переходу она питала какие-нибудь чувства. На любимых станциях прохаживалась, неторопливо и важно, а вот некоторые старалась обходить стороной, называя их «гиблыми срамными местечками с удушливым простором и обшарпанными стенами». Большинство таких станций находилось далеко от центра, были они новыми, а потому, увы, ничто на них не радовало глаз.
Когда же я подрос и стал ездить по городу самостоятельно - бабушка меня одевала и строго наказывала: «На ступеньках, Павлуша, не прыгай. А когда придет поезд, садись в любой вагон. Но только никогда не заходи в последний. Никогда».
Когда я возвращался домой из школы, бабушка, услышав по домофону звонок, бежала встречать к лифту. А там, запыхавшаяся и оживленная, крепко целовала меня и спрашивала: « Ну, что, Павлуша, в каком вагоне ты ехал? Не в последнем?»
Мы проходили на кухню, бабушка, сполоснув тарелку, накладывала вермишель, резала помидор, грела яблочный компот и поджаривала печенье. Печенье она всегда мазала вареньем и подогревала на сливочном масле. «Печенько должно быть горячим,- приговаривала она. Ты, смотри, внучек, ешь, жуй хорошенько: не подавись».
Время летит быстро: палец не успеешь согнуть, десять лет позади. Закончил я школу, поступил в институт. Многое изменилось! И только бабушка по-прежнему провожала меня, ждала, встречала. Как-то раз, возвращаясь с лекции, я замечтался и, рассеяно проталкиваясь сквозь толпу, кружившую по перрону, не заметил, как сел в вагон. В какой? Ну, конечно, в последний. Как обычно встал к стенке, собираясь приятно провести время в беседах со своими мыслями. Поезд нервно запрыгал по рельсам, а я неожиданно для себя задремал. Это сказалась магнитная буря, снегопад и долгая лекция молодого профессора.
Проснулся от рычания мобильника: бабушка уговорила вместо нежного колокольчика поставить какой-то дикий звериный звук, походивший скорее на рык голодного волка в лесу, чем на цивилизованный звонок. « В случае опасности, - все приговаривала она,- ну, скажем, захочет какой злой человек тебе зло сотворить, а тут я позвоню: я, Павлик, всегда чувствую неладное; рыкнет свирепо мобильник, точно бульдог зубастый, злой человек наутек и гопнется».
Наверное, бабушка, действительно, невидимо следила за мной. Включив мобильник, я услышал ее встревоженный голос: « Добрый вечер, Павлик, в каком вагоне едешь?» Быть может, конечно, это был и просто праздный вопрос, задаваемый по обыкновению. Но я, окинув вагон сонным взглядом, ляпнул сдуру: «В последнем».
« О, Павлик… Хряк…» - раздалось на том конце, и все замолкло. Сам же я только сейчас осознал, что еду не где-нибудь, а в том самом запретном, таинственном вагоне, еду впервые жизни и, быть может, не в последний. От этого мне стало сразу как-то весело и жутковато одновременно.
Я с любопытством оглядел всех пассажиров. Рядом со мной стояла женщина – с копной желтых курчавых волос, собранных на макушке, зелеными треугольными глазами и синими губами. Она была погружена во что-то, доносившееся из плеера. Морщилась от удовольствия и зачем-то покусывала нижнюю губу.
Напротив дремала старушка в пуховом платке, с большим потертым ранцем за спиной, слева от нее молодой мужик, положив ногу на ногу, читал какой-то журнал с голой парой на обложке; поезд качался, а мужик гадко улыбался. Ну и, наконец, где-то совсем далеко, утонув в меховом воротнике, сидел кто-то: то ли мужчина, то ли женщина. И этот кто-то уныло смотрел в одну точку.
- Однако, как мало романтики,- вздохнул я,- ну все-таки же это последний вагон! От разочарования мне хотелось плакать, как вдруг поезд подскочил, стукнул громко колесами, и все встало.
- Ик-тук-тук-тук!- громыхало, удаляясь что-то впереди.
- Ок-ок,- откликнулось рядом. Свет погас.
А я подумал: «Вот оно, начинается». Тихо, слышно даже приглушенную музыку из плеера у тетушки с треугольными глазами; слышно, как похрапывает старушка; что-то мягкое и пушистое защекотало щеку: «Пардон!- просипело над ухом, - кажется поломка?»
- Кажется да,- пролепетал я.
- И домой нам не попасть?- что-то мягкое и волосистое легло на мое плечо.
- Я не механик.
- А ведь боязно? Могу сказать с точностью: поезд застрял в туннеле – и всем нам теперь крышка.
Положительно, это была женщина. Глаза уже различали очертания пышной волосатой шубы.
- Граждане! В чем дело?!- раздался зычный звонкий голос совсем недалеко, и я вспомнил мужика с журналом.- Вот сапожники! Совки! Журнал не дадут перечитать! На самом интересном месте…
Чья-то скользкая рука полезла в мой карман.
-Эй!- я сжал ее крепко. Совсем рядом блеснули, как у кошки, глаза.
- Ай-яй-яй,- прохрипела женщина в пышной шубе.- И тут же спросила: У вас покурить не найдется?
- Включите свет, комуняки! - перебил все рев мужика. Между мной и рукой продолжалась с минуту борьба и, наконец, обдав меня копной волос, вор бесшумно отскочил в сторону.
- Глаза горят в темноте, между прочим, только у ведьм, мне еще мои предки сказывали, как узнать ведьму среди 1000 порядочных людей. Меховая шуба опять легла мне на плечо. Судя по всему, типичная ведьма, омолодившаяся кровью младенцев.
- Да что же это такое! Включите свет!- опять взвизгнул мужик.
- Мой дорогой,- меховая шуба направилась к нему, а я с облегчением вздохнул,- не ссаживай напрасно голосовые связки. Забудь про свой журнал. Жить осталось считанные минуты.
- А-а-к!- голос мужика растерянно осекся, как у рыбы, вытащенной из воды.
- Не веришь?- Я сама думала, что поезд застрял или еще какая безделица, но нет, посвети фонарем, выше, выше: мы отцепились. Поезд ушел и капут. О нас никто не знает.
Я всмотрелся вперед и с ужасом увидел не следующий темный вагон, а черную пустоту уходящих вдаль рельсов. Верно! Сердце бешено застучало, страх обнял меня за горло: « Бабушка! О! Как не прав я был! О, моя милая, милая, любимая бабушка, единственная, родная, на всем этом свете».
От избытка чувств останавливалось дыхание, страх все больше сдавливал горло. Где-то в другом конце хищно горели зеленые глаза. Я, пошатываясь, сел на скамейку между старушкой и мужиком. Мужик уже угомонился. Он лишь обреченно прошипел: «Полжизни отдал бы, чтоб дочитать ту статью до конца».
А я думал совсем о другом. Рядом шевельнулась старушка: она уже давно не спала, а беззвучно горько плакала. Неожиданно она схватила меня за руку: « Так всегда, сокол,- зашептала скоро и неразборчиво, глотая слезы,- спешить надо. Жизнь наша, короткая. А кто не успел, прыгнул в последний вагон, может и не доехать. Совсем не обязательно, что доедет. Медлить-то нельзя было. Старушка прижалась ко мне, как будто искала защиты от того неизбежного, что рано или поздно должно было произойти. Я еще раз вспомнил мою бабушку. Такую чуткую и заботливую!
В кармане приглушенно зарычал мобильник.
-Ты что?- мужик толкнул меня в бок.- С собакой едешь? Журнал, видимо, я так и не дочитаю.
А сзади уже свирепо нарастал гул, что-то тяжелое и грузное стучало по рельсам, вихрем неслось на нас. Блеснули в темноте фары…
Поезд приближался, быстро и неумолимо.