Ольга не любила, когда Петр приезжал к ним в гости, потому что приезжал он всегда неожиданно, как-то даже без спросу. Высылал телеграмму – и на следующий день уже стоял под дверью, дергая металлическую ручку и нетерпеливо усмехаясь в глазок. Лицо его становилось, как и любое лицо в глазке – плоским и немного выгнутым, словно резиновым.
– Приехал, – шептала Ольга зловеще.
Щелкал замок, открывая дверь.
Не любила Ольга этого гостя еще и потому, что Петр всегда с собой кого-то привозил. То старый друг в клетчатой рубашке из-за спины выглядывает; то клетка, полная морских свинок, из зажатого кулака свисает на цепочке.
Эти свинки… Своим свистом они чуть с ума не свели всех. Представляете? Сидят целый день на диване, в рядок, и – свистят. Их Ольга в коробку картонную складывала, чтоб диван не пачкали, и капустными кочерыжками кормила, все равно, свистят…высвистывают, хоть бы что. «Чтоб они объелись!» – думала Ольга в те дни.
Временами ей самой хотелось свистеть, от тоски всеобщего свиного свиста. «Мир свихнулся», – чувствовала она.
– Больше свиней не привози! – кричала Петру.
А тот только крутил головой, размягчая себе подушку, и спал как ни в чем ни бывало.
Если бы только спал. Проснувшись, он слушал музыку на полную громкость, трогал пальцами зеркала, оставляя на них сальные отпечатки, громко харкал, когда чистил зубы, задевал тонконогую пальму возле большого окна, пил каждый раз из нового стакана – да много чего, всего и не перечислишь.
Поэтому-то в то утро Ольга рано встала и сумрачно жарила яйцо себе на завтрак, пока муж Вадим привычно улыбаясь, провалился в глубоком кресле и перечитывал телеграмму: «Скоро буду Петя».
– Опять едет. Неймется! – бурчала Ольга, вынимая из передника кухонную тряпочку и обтирая край плиты.
Потом она окинула взглядом кухню:
– Хорошо хоть полы чистые, а то бегала бы сейчас, как ненормальная.
Вадим не отвечал, и Ольга добавила:
– Надеюсь без свиней.
Тут она вспомнила, что в позапрошлый раз Петр приезжал с гитарой.
Он учился на ней играть, неторопливо дергая одну и ту же струну, самую толстую, извлекал колокольный замогильный, как казалось Ольге, звон, под который ей представлялась серая полоска железного забора, кладбище, опавшие листья, а на одном из крестов – потрепанный венок, который страшно шевелился на ветру и перезванивал застывшими белыми венчиками.
– Ты бы спел, Петя, – говорил Вадим.
– «Утро туманное», – пел Петя, – «Утро…э… седое».
Дальше он слов не знал, и просто тянул «аааа….».
Потом говорил:
– Не современно? Так, теть Оль? Зато… как-то, так… Душевно.
– Делать ему нечего, – понимающе вздыхала Ольга. – Это он баклуши бьет.
– А Петя обещал приехать, кстати, не один. – С удивлением, будто неожиданную новость, проговорил Вадим, разгоняя тем самым воспоминания жены.
– И с кем же? Твой Петя! Вечно, Петя, всё вот Петя и только он! – Ольга принялась деревянной лопаткой отдирать яичницу. – Сковородка совсем уже испортилась, а ты всё – Петя! А знаешь почему? Она испортилась? Потому что Петя проскреб эмалевый слой! Ложками мешал! А я говорила ему – только лопаткой, деревянной, а он…
– Он – мой брат. И этим всё сказано. Перестань. – Попросил Вадим. – Мы новую сковородку купим.
В это время раздался звонок.
Вадим обычно на звонки не вылезал из кресла, потому что кресло было глубокое, он только разворачивал голову и, устроив поудобнее руки на коленях, ждал.
«Приехал», – шептала Ольга, с силой ударяя язык по верхним зубам на «л», так что получался звук, похожий на шипение.
– Здрасти! – кричал за дверью Петя.
Ольга приложила глаз к двери, пытаясь рассмотреть, с кем в этот раз приехал Петр. Но, как ни странно, вокруг было пусто. На плече у Пети висела кожаная сумочка – он всегда с ней ездил, даже, когда Вадим подарил ему портфель с вделанной в замок сигнализацией, чтобы, как он сказал, «Петеньку не обокрали, чего доброго, воры, ведь он такой рассеянный, а воров сейчас столько – что только уворачиваться успевай, каждый второй прохожий, считай, вор». Этот портфель Петя отвез к себе домой и повесил на дверную ручку, ему нравилось делать все вопреки.
– Ты что один? – изумилась Ольга. – Ну, здравствуй, здравствуй.
– Теть Оль, слов нет, как рад, но я…
Он зашел в прихожую, а дверь не закрывал, загораживая спиной подъездные стены. Ольгино сердце сжалось недобрым предчувствием.
– Петя! – запоздало закричал с кухни Вадим. Потом тяжело вылез из кресла, вышел навстречу и раскрыл объятия.
– Я, в общем, не один.
Тут он остановил свой взгляд на Ольге.
– С кем? – сурово спросила она.
Петр вспомнил недавно прочитанный в электричке какой-то роман, кажется, «Розы на столе», в котором все женщины падали в обморок, и приходилось долго хлопотать вокруг них, смачивая лицо водой, опрыскивая спиртовой жидкостью нос, но самое тяжелое наступало, когда женщины приходили в себя и принимались стенать, чтобы до конца выразить свою душевную боль окружающим. Петр знал, что тетя Оля нрава другого, что она никогда не потеряет сознание от пустяка, но на всякий случай он всё-таки сделал шаг вперед и придвинул Ольгу к стене. Так, что с одной стороны был шкаф, а с другой – вешалка.
– Я приехал не один. Она – там. На лестнице.
– Кто? – почти бессильно спросила Ольга.
– Эта, ну, пустяк, знакомая. Моя.
– Кто она? – Ольга волновалась, но старалась голосу придать равнодушие.
Петр подумал, стоит ли говорить прямо сейчас, или лучше отложить на потом.
На лестнице нетерпеливо закашляли. По грубому бурчащему кашлю, он понял, что все равно не скроешь. И сказал:
– Жена.
– Вадим! Ты слышал? – Ольга прижалась к стене, медленно сползая.
– Мы, правда, еще не поженились, – дополнил Петя. И тут в прихожую
вошла немолодая женщина, с жесткими желтоватыми волосами и впалыми, будто спрятанными, глазами.
– Эльга.
Как ни странно, Вадиму почему-то представилось детство. Он и Петя, маленькими, сидят в комнате, выходящей на балкон, в той самой, куда сейчас Ольга составила банки с мочеными помидорами, сидят рядом на диване, и Петя еще такой маленький, что чмокает, вздыхая, а второй, свободной рукой, прокатывает по колену красную машинку, туда-сюда. Они молчат, но где-то во дворе, за окном, скрипят качели, и Вадиму становится грустно, от того, что комната какая-то пустая и тихая, а брат еще такой маленький, соску сосет, на улицу-то с ним стыдно выходить.
Вадиму четыре года. «Мелюзга», – кривится он на Петю, стараясь отодвинутся подальше. Ему кажется, что нет ничего позорнее, чем быть таким малолетком.
Потом он одним рывком, словно из куклы, вытаскивает соску и перекладывает её к себе в рот. Петя плачет.
Соска мягкая и теплая. Она утыкается в щеку. Какое удовольствие!
А качели за окном всё скрипят и скрипят…
Скрипят и скрипят…
Эльга медленно разматывала с себя шарф, стягивающий плечи. Потом она скинула черные матовые туфли и тронула Петра за руку.
Голос, как качели – то вверх скользит, то вниз.
«Знаешь, мне кажется, её зовут на самом деле Ольга – он просто над нами издевается», – собиралась сказать Вадиму Ольга, как только они останутся вдвоем, но боялась забыть про свою догадку, а потому хмурилась и не очень вслушивалась в то, что говорила будущая жена.
– Здравствуйте, да мне тапочек не нужно, ой, вот коврик, нет эти малы,
про вас да-да Петя рассказывал, – бормотала Эльга, быстро и монотонно.
«Такие женщины обычно не говорят много», – подумал Вадим, и оказался
прав.
На следующий день Эльга молчала, и только на часы поглядывала да в окно, перечеркнутое дождем.
– Знаешь, – потихоньку сказала Ольга Вадиму, – он над нами издевается. Эту его невесту звать на самом деле не Эльга, а как-нибудь по-другому.
Через день гости уехали.
Ольга поснимала со всех кроватей простыни и принялась стирать.
– Скоро наступит зима, – медленно проговорил Вадим. – Вон за окном иней.
Жена ничего не ответила: в ванной громко шумела стиральная машина.
Тогда Вадим провалился в кресло и закрыл глаза.
За окном тихо-тихо падал снег, скрипели качели. И терлась об пол махровая мягкая тряпка. Ольга вычищала квартиру, а в воздухе, между стенами, всё еще висел неясный беспокойный запах росистых утренних полей, пыльных дорог, цветущих кувшинками пруд