Я попробовала и гражданский брак
А дальше мы года три жили по оригинальному сценарию.
Суббота. «Святой» день. Я набиваю сумки продуктами и тащу их к мужу. Покупала за свои (чаще) деньги. Вот такая была глупая. Глупая? Да нет. Любила мужчину и жалела. И этим всё сказано! Очень трудно разорвать пуповину, которая связывает тебя с тем, кого долго и искренне любила, которого не переста¬ла уважать и к кому не испытываешь зла и отвращения...
Мы были просто очень разными людьми. Я настроена на семью, он — нет. Его характер постоянно уводил его из дома, в компа¬нии; а я бежала домой, где бы я ни была и чем бы ни занималась, какие-то клеточки моего мозга не переставали беспокоиться за сына и мужа. Вне дома личные интересы я ставила выше обществен¬ных, но в семье доминировали интересы сына и мужа — никто меня к этому не принуждал, я решила, что так будет правильно; для Дмитрия всё его было важнее, чем наше. Я заботилась о му¬же, берегла его здоровье, давала ему возможность развиваться, как творческой личности. «Папа работает!», — для нас с сыном это было так же свято, как перекреститься на сон грядущий.
И ещё был существенный элемент, расталкивающий нас в разные стороны — он не мог долго жить с одной женщиной. Он напоми¬нал мне самца райской птицы. Эта особь в брачный период де¬лает просто чудеса, казалось, непосильные для маленькой птахи: строит в дупле гнездо, а рядом с ним развешивает и раскладывает много разных вкусных угощений... Приготовив всё это, он начинает петь, танцевать, порхать — только бы привлечь вни¬мание самочки. Забывает о воде и еде. И вот даму привлекли его танцы, трели и угощения. Она прилетает. Они совокупляются. И самец... улетает. Навсегда. Что будет с его женой и птенцами — не его дело. И всё же, у самки райской птицы есть одно преиму¬щество — супруг улетел и у неё отпадает забота о нём. А в человеческой семье он где-то порхает, порхает, а спать и что-то поклевать летит домой.
И вот я с сумками приезжаю к Дмитрию. Чищу и мою всё в его квартире, на что уходит у меня полтора-два часа. Так как я привыкла делать всё тщательно, эти два часа даются мне нелегко.
Потом под душем смываю пот и усталость. Есть такой совет народных целителей: приговаривать, обливаясь водой из ведра или стоя под душем: «Как льётся эта вода, так пусть смываются с меня болезни, усталость, наговоры, сглаз». Так я себя и очищала.
Вытираюсь и надеваю нечто ослепительно желтое, длинное и прозрачное — пеньюарчик. Синтетический. С синтетикой я не в ладу, но для будуарчика и ненадолго — терпимо. В магазине и такого нет. По блату достала. Белый, в котором бывала с Третьим, хранила как реликвию.
Иду в будуарчик, ложусь на тахту (постельное бельё я тоже меняю в субботние заходы к супругу), чувствую приятную не¬гу. Вздремнуть бы! Но нельзя нарушать ритуал. Я отдыхаю. А мой муж гражданского ранга плещется под душем. Интересно, о чём думают мужчины, разглядывая себя голых? Никогда об этом с Дим-Димом не говорили. А зря! Любопытно.
И вот он приходит ко мне — душистый, распаренный, ничем не прикрытый. Гордо себя несёт! Знает, что интересный мужчи¬на, знает! Об этом уже сколько женщин ему нажужжало-нащебетало. Но сейчас он мой. Подтянут, с длинными ногами, втяну¬тым животом. И взгляд у него особый — обволакивающий меня, его женщину в жёлтом, возбуждающий, обещающий...
Я думаю: «Хорошо, что ты не толстый, друг мой. Чтобы надо мной во время сношения колыхался огромный живот — бр-р-р! Если с волосами по всему телу мужчинам бороться трудно, то от брюха при желании можно избавиться. Хотя бы ради того, чтобы оно не мешало заниматься любовью. Аппетит к половым актам должен превалировать над аппетитом в прямом смысле этого слова — если мужчина хочет быть сексу¬ально выносливым и аппетитно смотреться в постели».
Дим-Диму нравится заниматься любовью при свете: «Хочу тебя видеть». То есть грудь, живот, пупок, лобок и ниже.
Нам так хорошо! Наконец-то, мой гинеколог нашла для меня и вставила в матку импортную спираль. Сказала, что гарантиру¬ет от беременности на девяносто восемь процентов. Мы на все эти девяносто восемь процентов и любили друг друга. Со всем пылом и без оглядки. Мужу не надо было в «час пик» выхватывать член, а мне — бежать в ванную, подмываться и спринцеваться, засовывая в еще вздрагивающую от любовного экстаза вагину жёсткий наконечник от спринцовки. Варварский способ предупреждения нежелательной беременности! А что было делать!
Насладившись в постели, мы шли, обнявшись, как молодожёны, в кухню, пили кофе — напиток, украшающий всю нашу совмест¬ную жизнь. Мы знали разные рецепты его приготовления и ба¬ловали друг друга. Потом я готовила обед на несколько дней, кормила мужа, мыла посуду. Уходила усталая и довольная. С чувством выполненного долга — облегчаю жизнь любимому челове¬ку. При наших этих субботних встречах Дим-Дим не скупился на ласковые слова, всё подчеркивал, что я желанная, красивая.
Провожая меня, каждый раз говорил одну и ту же фразу: «Что бы я без тебя делал!»
Но такой Эдем был в его квартире по субботам или воскре¬сеньям. Я забегала к мужу (в гражданском статусе) и в будние дни — перекинуться парой слов и пополнить его холодильник. В эти годы Дим-Дим чаще виделся с сыном – они ходили в кино, гуляли по городу.
В другие же дни в его квартире шла совсем иная жизнь.
Дмитрий был коммуникабельным человеком. Даже чрезмерно коммуникабельным. Он легко сходился с людьми, вокруг него пос¬тоянно роились молодые мужчины и женщины, старцы, вегетариан¬цы и йоги, коллеги и далекие от его профессии личности. Они приходили в «мастерскую» Дим-Дима, утоляли духовный голод разговорами с ним и, как саранча, поедали всё, что я запасала и готовила.
Самая потрясающая публика — околокинематографическая и около¬литературная. Как правило, это молодые дамы с короткой стриж¬кой, неопределённой профессией, без семьи или с неудачным бра¬ком. Апломба у таких море!
Они сидят, закинув ногу на ногу и обнажив жирные или кост¬лявые ляжки. Беспрерывно курят и рассуждают — о кино, о за¬крытых просмотрах зарубежных фильмов, выставках картин в подвалах... Самоуверенные, самодовольные, без доли сомнения в своих словах и поведении.
Конечно, каждый из нас имеет право на суждения и мнение обо всём. На то и голова дана. Но слушать этих леди было ин¬тересно лишь сатирику: общие фразы, ссылки на близкое знакомст¬во с авторами фильмов, картин, книг, полное неприятие иной оценки...
Однажды вечером я застала у моего повинившегося супруга тёплую компанию: три девицы с сигаретами в зубах сидели за столом, пили вино и закусывали продуктами, которые я принесла накануне. Я заехала случайно — по пути в свой дом и кое-что принесла в клюве для Дим-Дима.
Он был смущён. Усадил меня за тот же стол, познакомил с гостьями, назвав только моё имя и не упомянув о моей должнос¬ти при нём.
Дам моё появление нисколько не взволновало. Они продолжали что-то обсуждать, громко смеялись, одна всё прижималась к хо¬зяину квартиры (про себя я горько пошутила: «Наверное, в этом гареме её признают за самую любимую жену»). Думаю, что они при¬няли меня за родственницу.
Он не знал, как смягчить обстановку, суетился. Я поняла по¬чему: когда мы были вдвоём — я была его женой. А без меня — он был холостым. И дамы принимали его за свободного мужчину, пер¬спективного, с квартирой жениха.
Гостьи так и не стали выяснять, кто я. Они меня игнорировали.
Высидела мучительные полчаса, ни к чему не притронувшись, даже на кухню не зашла. Потом схватила сумку, плащ, молча откры¬ла дверь и убежала. Именно — убежала. Обида гнала меня: «Ах, мерзавец! То он плачется, что жить без меня не может, то представить меня, как жену, стыдится. И кому? Перед кем мечет икру, мелким бисером рассыпается? Перед девицами, которые сегодня рядом с ним, а завтра они уже будут окучивать другого мужика! Блефует, как пижон. Господи, какой у меня язык! Сама себя не узнаю. Нет, он дол¬жен определиться. Мне надо только ответить на один вопрос: «Готова ли ты его окончательно бросить?»
Слышу, кто-то меня догоняет. Догнал, запыхался:
— Ан, почему ты ушла? Что случилось?
— Ты ведёшь себя, как холостой мужчина. Мне это не нравится. Я в ложном положении.
— Что я не могу пригласить в гости знакомых? Эти женщины работают на моей киностудии. Монтажница, звукооператор... Зашли ненадолго на огонёк.
— Интересно, есть ли среди них та, к которой ты уходил с оленьими рогами? Можешь дальше о них не рассказывать. Мне они не интересны. У меня к тебе вопрос: я кто в этом твоём обществе? Жена, мать твоего сына, любовница, экономка, уборщица, ку¬харка? Как ты меня им представил?
— Никак. Мне неудобно говорить, что мы разведены.
— Так сказал бы, что я - мать твоего сына. Или они не знают, что у тебя есть ребёнок? Наверняка, не знают. Может, они при¬нимают тебя за бесплодного? И тебе это подходит?
Тебе, дорогой мой, неудобно говорить, что мы разведены? А мне неудобно, что я — твоя жена лишь по субботам или воск¬ресеньям. Больше со своим неопределённым положением мириться я не буду. Или мы с тобой оформляем брак, или разбегаемся. Три года я живу на два дома. Устала! А ради чего? Этот вопрос я часто задаю себе. Хочешь быть холостым? Пожалуйста. Ты меня уговорил помириться после развода. Я тебя пожалела, пове¬рила, что ты что-то в нашей жизни понял. Ничего ты не понял!
Прошу тебя, определись, пока у меня есть ещё к тебе какие-то чувства. Но имей в виду, я не напрашиваюсь тебе в жёны. Как не напрашивалась и раньше. Это дело добровольное. Всегда есть какие-то варианты. Мы с тобой хорошо пожили в гражданском браке. Не вижу ничего срамного и в таких отношениях. Кроме одного: хочу чистых, доверительных отношений. Никаких любовных треугольников! Они хороши в кино, когда смотришь игру актёров и ешь мороженое. Любишь ты меня или не любишь – я не хочу ни задавать тебе такой вопрос, ни получать ответ. Мы с тобой – люди не юного возраста, можно сказать, «не первой свежести». А в таком возрасте больше в отношениях ценишь порядочность и уважение. И – чтобы никакого лицемерия! Ты лицемерен. А ещё – жуир; хочешь в жизни только праздника. Ты меня не уважаешь. Зато я себя уважаю. Если я сейчас говорю тебе, что нам надо или разбежаться, или оформить отношения, как супругам, то второе предложение – только ради тебя. Ты в стабильных отношениях со мной нуждаешься больше, чем я. Хотя, может, полностью этого не осознаёшь. Всё кочевряжишься, всё кобенишься. Вспомнила два твоих любимых слова.
А теперь возвращайся к своим подругам и слушай их заумные речи. Удивляюсь — неужели тебе, образованному эстету, с ними не скучно? Уши же вянут от их рассуждений о кино всего мира, о публикациях в «толстых» журналах. Балаболки!
Вот такую филиппику я ему выдала.
Я снова выхожу замуж
Прошло несколько дней. Звонит мне Дим-Дим на службу и го¬ворит:
— Ан, я узнал, как работает загс. Давай сходим и напишем заявление. В самом деле — пора кончать с нашим неопределённым положением. Прости меня, дорогая, за тот вечер. Больше это не повторится.
— Как в детском саду ребятишки клянутся, если напроказят: «Я больше не буду!» Я должна подумать. Дай мне несколько дней.
Но уже вечером этого же дня Дим-Дим ждал меня у подъезда здания, где я работала, с красными гладиолусами — моими люби¬мыми цветами. Остановил такси, привёз меня к себе.
И у нас был незапланированный сеанс любви. В пылу сексуаль¬ного желания он наговорил мне массу нежностей, уверял в креп¬кой любви...
Мы договорились сходить в загс. Сходили, написали заявление. Молодая сотрудница сего учреждения смотрела на нас, как на при¬дурков; разошлись, а теперь снова хотят пожениться. Назначила нам день и час регистрации. Предупредила: «Приходите с двумя свидетелями».
Кольца у нас были от первого брака. Дим-Дим после развода своё не носил, а я так и не сняла его с безымянного пальца правой руки — традиция православных христиан. Не из-за того, что мне хотелось быть в ранге замужней женщины; оно мне нра¬вилось, мы с ним сжились. На левой руке я тоже носила колечко.
После нашего перемирия, как утеху для меня, Дим-Дим купил мне золотой перстень с большим рубином. Золото я любила и люблю. А с колечками посуду, полы мыла — не хотелось с ними расставаться. Перстень я выбрала сама. На средний палец. Видела: дорогой. «Ничего, пусть заплатит, — решила без сожаления, — на своих лохудр уже больше потратил». По его лицу видела: ото¬ропел, увидев цену. Но перстенёк так хорошо смотрелся на моей руке! Купил. Я поблагодарила. Решили немного пройтись. По пути нам попалась церковь. Дмитрий как-то очень поспешно ри¬нулся к её воротам: «Зайдём, освятим кольцо». До этого я не замечала такого религиозного рвения у моего суженого. Но воро¬та были на замке. А потом это кольцо у меня украли.
Есть та¬кая примета: что подарено без души — то уйдёт. Наверное, со¬жалел, что купил. Многие мужчины скукоживаются, как грибы-сморчки, если надо что-то купить жене. А на водку, сигареты, какие-то свои забавы денег не жалко. У моего супруга щедрость перемежалась со скаредностью. Мне кажется, что среди мужского племени скупердяев девяносто девять с хвостиком процентов.
В загсе нам выдали талоны (хи-хи, как новобрачным) и в спецмагазине Дмитрий купил мне красивый шерстяной костюм-тройку. Я потом долго его носила.
И всё было хорошо. До дня регистрации. Накануне увидела: он мрачнее тучи. Но мне уже так надоели наши выяснения отношений, что решила: захочет — сам скажет, чем недоволен. Не сказал.
Утром мы нарядились. Свидетели — его друзья (своих кол¬лег в личную жизнь я не посвящала) обещали ждать нас у загса.
Я была настроена мирно. Хотя чувствовала — вокруг витают молнии. Подозревала, почему.
Думала: сейчас Дим-Дим, который через час-другой снова ста¬нет моей законной половиной, возьмёт такси, мы сядем рядком, об¬нимемся, потом по дороге он попросит шофера остановиться у рынка, скажет так торжественно (он это умел — работать на пуб¬лику): «Я хочу купить жене самый красивый букет». И купит са¬мый красивый.
Да, размечталась! Мы молча сели в трамвай. Молча вышли и пош¬ли к загсу. И тут началось то, что я никогда не могла простить ни ему, ни себе...
Он шёл и... плевал. Откуда только взялось столько слюны! Наверное, от злости. Сколько шли, столько и плевался, и шипел что-то вроде: «Хорошее дело браком не назовут», «Все бабы мечта¬ют захомутать мужика».
Мне бы развернуться и уйти. От его наглости я была как под гипнозом.
Оплёванная дорога в загс — дурнее приметы перед регистра¬цией и не придумаешь.
Такими мы и подошли к нашим свидетелям: я с готовыми про¬литься слезами, он — насупленный, с поджатыми губами...
Всё происходило достаточно торжественно — спасибо работни¬кам загса, наверное, они уже привыкли и к весёлым лицам своих клиентов, и к нерадостным. Штатный фотограф сделал снимки. На них мы — не мы. У меня почему-то скошено лицо и вытянутая шея, а у него — отставленная в сторону нога, как будто хотел сохранить равновесие, а руки — на уровне ширинки, жест Гитле¬ра, судя по кинохронике. Но говорят, что Гитлер был евнухом, а Дмитрий — сексуальный ас...
О чём только не думаешь, когда тебе плохо!
Потом эти фотографии куда-то исчезли. Кажется, я их разор¬вала.
Свидетели подарили мне цветы, открыли шампанское.
Я глотнула раз-другой вина и, наконец-то, почувствовала облег¬чение, нервное напряжение стало спадать. В своём бокале я не оставила ни капли. На слёзы оставлять? Ни за что!
И тут, как говорят, меня понесло. Решила: «Ты, мой милый, хмуришься, зато я буду весёлой». Стала шутить, рассказывать анекдоты, соответствующие событию, смешные случаи — услышанные или вычитанные.
Мы вышли из загса, и я сказала супругу: «Останови, дорогой, такси». Моё веселье ему не нравилось, но и выглядеть неучти¬вым в глазах своих знакомых он не мог. Мы поехали к нему, я быстро накрыла на стол (полгорода объездила, чтобы достать по баночке черной и красной икры — стыдоба для «водной» страны). Гости настроились на мою волну — шутили, вспоминали свои свадьбы, ели, пили. Мы даже осторожненько грохнули об пол бокальчик — на счастье, как положено по русскому обычаю. Меня так и подмывало шмякнуть фужер в загсе, но не решилась разбить казённое имущество.
Когда вышли на улицу, чтобы проводить гостей, я дала нашим свидетелям по пакетику цветной конфетти — чтобы они обсыпали нас с Дмитрием. Новобрачных обычно посыпают рисом, ещё чем-то, а, кажется, в Индии — лепестками роз... Так как мы были молодожёнами уже «с душком», нам и конфетти подойдут. Таким путём я просто разряжала обстановку, сама себя веселила...
Наверное, совесть, как червь, делала своё разрушительное дело в душе моего супруга. Лицо его постепенно светлело, он пытался взять меня под руку. Сначала я дернулась в сторону. Потом решила играть роль счастливой женщины до конца, и сама взяла его под руку, слегка прижалась.
Когда возвращались — шли рядом, как два случайно встретив¬шихся человека. Я быстро вымыла посуду, всё расставила по местам. Муж сидел и молча за мной наблюдал.
Я напевала романс: «Только раз бывает в жизни встреча», все слова не помнила, но пела.
— Всё! — я даже не присела.
Темнело. Мне хотелось вырваться из квартиры Дим-Дима, словно, она была «темницей сырой». Он уже почти доиграл, написанный по своему сценарию, фарс. У меня в этой его пьесе была роль «жалкой» женщины. Испереживалась, моя душа рыдала, чего я никак не хотела ему показать.
— Я поняла: ты чем-то недоволен. Не хочу никаких разговоров. Потом объ¬яснишь причину твоей злости. А я скажу тебе моё мнение.
— Ан, ты что, уходишь? А как же наша брачная ночь? Я рассчи¬тывал, что ты останешься, и мы проведём эту ночь вместе.
— Только не сегодня. Меня ждёт сын. Он под присмотром няни, но я волнуюсь. Всё было прекрасно. Спасибо. Но в гостях хорошо, а дома — лучше.
С тем и ушла. Какие на самом деле хотела ему сказать слова, знает только моя подушка.
И почему я не повернула назад с той оплёванной дороги? Точно, бабы, моментами бывают дурочками.
Терпимость — не всегда полезная штука в семейных отноше¬ниях. Я всегда была деликатной, верной, тактичной с ним, с его друзьями, даже с теми, кто был мне неприятен. А мужчины любят, когда мы строптивы, непокорны, язвительны, самостоятель¬ны, когда нас надо добиваться, преодолевать сопротивление, обхаживать, отбивать у кого-то, отрывать от чего-то; им нра¬вится дух соперничества, борьбы; им хочется нас укрощать, как стихию, пожар...Супружеский стаж никак не влияет на весь этот «театр».
Они пытаются нас укрощать. А мы — их. Только зачем?
Если бы нашу жизнь рассказывал Дмитрий, она бы выглядела совершенно по-другому; в этом случае он был бы жертвой моего сильного характера, властности. Анна в его варианте была бы упрекающей, вечно что-то требующей, его не понимающей.
... Нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Мы попытались опровергнуть это утверждение. И ничего не получилось. И хотя во втором браке мы прожили пять лет, не надо было нам жениться снова. Всё было сделано на фуфу. За эти годы мне пришлось многое перенести.
Наш второй брак был ошибкой. Но и он, и я его хотели. Я всё ещё любила моего сложного мужа. А ему нужна была женщина, которая бы готовила еду, стирала его вещи, следила бы за чисто¬той в квартире и, конечно, была бы под боком, когда у него возникало сексуальное желание.
Но это лишь поверхностные при¬чины того, почему он уходил от меня и снова возвращался. По¬дозреваю, что он научился ценить какие-то мои качества, как жены, которых не находил в других. Себе, возможно, он в этом признавался, а мне не говорил. Один из героев романа Грэма Грина «Тихий американец», репортёр Фаулер признаётся своему более молодому знакомому: «Начинаешь с распутства, а кончаешь, как твой прадед, храня верность одной-единственной женщине».
Если бы Дим-Дим так истово не лелеял своё самолюбие, может, мы бы дальше жили мирно и долго.
Я продолжала жить на два дома. Это меня выматывало. Надрыва¬лась, разрывалась между сыном, мужем, работой. По-прежнему были проблемы с деньгами. Но много ли надо было мне, при всей моей хлопотной жизни, чтобы чувствовать себя счастливой? Не¬много благодарности, немного помощи... Увы!
Супруг продолжал заниматься кино — писал сценарии, ездил в командировки; снимал, монтировал, озвучивал; радовался и нервничал... И много рисовал, в его квартире все стены были увешаны картинами, он искал свои оттенки, пробовал смешивать разные краски, по-своему наносил грунт на холст...
Он делал то, чего не умела делать я. Не было дара. Зато я умела ценить такой дар в других. Своей заботой и похва¬лами я выражала супругу понимание и уважение к нему.
К сожалению, наши таланты не делают нас счастливыми в браке.
О, только бы привстать, опомниться, очнуться...
(Строка принадлежит поэту Арсению Тарковскому)
А потом Дмитрий тяжело заболел.
Беда подкрадывается, вроде бы, незаметно. Хотя сигналы иногда посылает и весьма красноречивые. Но многие люди не¬лепо, небрежно относятся к своему здоровью, считают себя вечными.
Болезнь остановила мужа на бегу. У него было громадьё планов. И вдруг!
Как-то зимним вечером, переделав все домашние дела, села я за письменный стол поработать. Но что-то меня мучило, то и дело отвлекалась.
И когда зазвонил телефон, я уже знала: весть будет печаль¬ной. Звонили из ведомственной поликлиники: «У вашего мужа по¬дозревают инфаркт. Приезжайте. Он очень вас ждет. Мы вызвали «скорую», чтобы отправить его в больницу. Но без вас ехать он не хочет».
У меня подкосились ноги. Но усилием воли взяла себя в руки, что-то на себя натянула, запихнула в карман деньги и ключи, написала записку сыну. Выбежала на улицу. Темень! Москва чуть дальше от центра всегда освещалась плохо. В восьмидесятые годы прошлого столетия лётчики называли Москву самой тёмной столицей мира.
Была в городе тогда одна роскошь — такси. Эти машины с зе¬лёным огоньком стояли на специальных стоянках и ждали пас¬сажиров. Только выбежала из подъезда и сразу же увидела зе¬лёный огонёк на ветровом стекле — словно, Провидение автомобиль послало. Минут через пятнадцать я входила в поликлини¬ку. Она была уже закрыта, лишь несколько сотрудников суети¬лись возле моего супруга. Он меня ещё не видел. Я постояла возле кабинета — дух перевела.
Без слёз подошла к мужу, улыбнулась, поцеловала в щёку:
— Всё будет хорошо. Не волнуйся.
Он чувствовал сильную боль за грудиной, в левой руке, ему трудно было дышать. Об этом он мне прошептал. Я погладила его по руке:
— Я рядом. Врач сказал, что пора ехать в больницу, «ско¬рая» уже пришла. Там больше возможностей тебе помочь.
— Не хочу я в больницу, Aн, — в глазах его показались слёзы.
— Нет, надо ехать. Если врачи посчитают, что ты можешь на¬ходиться дома, тебя не станут держать в больнице. Здесь нечем снять боль.
Быстро же мужчины теряют уверенность в себе и начинают цепляться за жену. Может, это главное назначение жён — служить точкой опоры для потерявших веру в себя мужей? Как правило, даже самый отъявленный ловелас, Казанова, заболев, лишается всей привлекательности поклонника и любовника. Все дамы тут же вспархивают с ветки, на которой сидели с ним вместе, и перелетают к другому — на его ветку. Вокруг образуется пустота. Лишь жёны не убегают. Даже имеющие уже на голове ро¬га. Такое преданное племя. И я к нему отношусь.
Супруга оставили в больнице. У него нашли самый настоящий обширный инфаркт. В палату унесли на носилках. А мне отда¬ли его вещи. И вот я иду в два часа ночи с его тёплым пальто, костюмом, ботинками, портфелем; по московским меркам — больница недалеко от дома. Такси нет. Но и бандитов тогда не было в таком количестве, как в начале двадцать первого века. Вот толь¬ко теперь я могла поплакать.
Такого поворота событий в нашей жизни не ожидала.
Целый месяц ездила в больницу. Утром выходила из дома с двумя термосами: в одном — завтрак, в другом — обед. Каждый день. Первые дни — самые для него тяжёлые, навещала мужа три раза в день, потом — утром и вечером. Перенесла туда домашние тарелки, чашку с блюдцем, переодела его в домашнюю пижаму, на подушку надела наволочку с ненавязчивым рисунком. Для физичес¬кого выздоровления эти мелочи не имели значения, а вот для поднятия настроения, духа — были важны. Судно выносила, даже полы в палате иногда мыла — в советских больницах всегда был дефицит санитарок...
Хорошо, что мой шеф оказался понятливым человеком. Но мою норму работы с меня никто не снимал, что могла, делала дома ночью.
Поняла, что муж выкарабкивается, когда увидела, что он пилоч¬кой подтачивает себе ногти. Врачи говорят, что, если женщина в палате попросила зеркало, значит, идёт на поправку. Симптомом у мужчин, наверное, тоже служит желание привести себя в порядок.
А потом пришёл день выписки. Вычистив его квартиру до послед¬него закуточка, приготовила вкусный обед. И поехала за Дим-Димом. Одна.
Вот ведь какая странность: моего супруга никто не навещал. Когда миновал острый период, я позвонила его приятелю и рас¬сказала о случившемся. Он один раз навестил Дмитрия. Ни од¬ного человека с киностудии! Ни одного родственника! Мой супруг не умел поддерживать родственные отношения. Понять я этого не могла. С его-то коммуникабельным характером и не дружить с достаточно близкими по крови людьми! Но так было.
Когда Дмитрий готов уже был выйти из отделения, я вышла на проспект, остановила такси и попросила водителя подъехать, по возможности, поближе к двери.
И вот я вижу, как по длинному больничному коридору идёт мой муж: медленно, неуверенно, пальто ему не по силам из-за слабости, седая щетина на щеках, с трудом несёт авоську с двумя книжками.
Я улыбаюсь, целую его, подставляю ему свой локоть — он хватается и облегчённо вздыхает: опора появилась. Мы останавли¬ваемся, Дим-Дим кладёт под язык нитроглицерин...
И это всё напоминает замедленные кинокадры.
В конце концов, мы усаживаемся в машину, водитель выруливает на проспект. Ослепительное мартовское солнце. Ещё кое-где поблескивают последние льдинки, что придаёт городу нарядный вид.
Муж молчит. И я молчу. Просто отдыхаю. А он оторопел, онемел, как будто долго был в заточении, а теперь вырвался на волю.
И он произносит фразу, которую я потом буду часто вспоми¬нать:
— Если бы у меня было много золота, я бы поставил тебе, дорогая моя жена, памятник из него. Ты спасла меня. Как я тебе благодарен, Ан! — слабой дрожащей рукой он берёт мою руку и целует в ладонь. А глаза влажные.
Подруги мои! Бойтесь обещаний и прожектов. Мужчины часто говорят нам то, что не собираются реализовывать. Как только им становится легче, если болеют, или они избавляются от своих проблем, они тут же забывают о женщинах-соратницах в их труд¬ное время.
Вэрба в;лянт, что в переводе с латинского языка — «слова улетают».
Я была рада, что муж на своих ногах вернулся домой. Пусть больным и слабым, но живым. Он был нежен, и это меня подкупало. Я думала: «Нет, всё же страдания делают людей добрее, терпи¬мее, терпеливее, они начинают больше ценить заботу о них, из¬бавляются от мании величия, проще смотрят на жизнь, выбирают в ней главное: семью, детей, любовь, преданность».
Жизнь вот таких дурочек, как я, учит, учит и никак не научит уму-разуму.
Полтора года после инфаркта муж приходил в себя. Особенно трудными были первые месяцы. Ему надо было приспособиться к возможностям своего, уже теперь серьёзно больного сердца, жить по-другому режиму; он страдал от того, что не может быстро ходить, съездить на киностудию и в Дом кино, курить.
А я везде старалась успеть, была нянькой, медсестрой, кухар¬кой, добытчицей денег и товаров для дома — для семьи. Похудела. К вечеру гудели ноги. Раньше я не садилась в вагонах метро, не терплю, когда чьё-то плечо справа, чьё-то бедро — слева. Теперь я плюхалась на освободившееся место, одного боялась — сяду и усну. Катастрофически не хватало денег. А помощи — ниоткуда. Но я никак не показывала свою усталость, забеганость, то, что искала продукты подешевле.
Если бы кто-нибудь снял фильм о том, как я жила и что делала хотя бы в течение полугода — от звонка из ведомственной полик¬линики и до того ночного часа, когда супруг попробовал залезть на меня, чтобы проверить, будет ли ещё работать его член, — автор фильма мог бы получить «Оскара» или другую престижную премию. За сюжет. Только в том фильме не должно было бы быть слов и музыки. Как в японском фильме «Голый остров». «Сто лет назад» мы смотрели его с супругом в Доме кино и были потрясены. Хотя там ничего особенного не происходит; вниз-вверх по горе ходили люди и носили в вёдрах на коромысле воду или землю, или то и другое. Не помню, была ли музыка, но слов, точно, не было.
Тяжёлый и изнурительный труд островитян не был тяжелее и изнурительнее, чем мой, пока я бегала в больницу с неподъём¬ными сумками. Чтобы сохранить котлеты или мясо, гарнир тёплы¬ми, я обкладывала мисочку грелками с кипятком; машины не было, пользовалась общественным транспортом с пересадками; без помо¬щи — все его друзья, подружки исчезли в один миг...
Жалела ли я когда-нибудь, что так старалась помочь супругу окрепнуть? Никогда! И никакой благодарности от него не требовала и не ждала. Есть такой христианский закон: сделал доброе дело и забудь.
Время шло. От моих супчиков и котлеток на пару Дим-Дим поправился, кожа стала розовой, а не землистого цвета, как в боль¬нице.
Как-то мы сидели в кухне и пили чай с моим «мгновенным» бисквитным пирогом. Вокруг было разлито благодушие — Дмитрий чувствовал себя с каждым днём всё лучше, мы уже строили планы: куда бы съездить отдохнуть вместе с сыном. На юг нельзя. Выб¬рали Прибалтику.
И тут он с удивлением говорит:
— А где же люди? Вокруг меня всегда было много людей. Где мои друзья? Где сослуживцы? Мы же каждый день встречались и находили о чём поговорить. Где все они? Они, что, меня похоро¬нили? Не заметили, что я исчез? Телефон раньше не замолкал, а теперь редко кто позвонит. Я, что, ошибался, когда так расточал себя людям? Сколько я всего сделал разным знакомым и малознакомым! И где они, когда у меня беда? Одна ты, жена моя, со мной. Теперь ты связываешь меня с миром. Ты — самый преданный мой друг. И я тебя очень люблю. И благодарю за всё, что ты для меня делаешь.
О, мужчины! Имя вам — противоречивость!
После больницы супруг стал тихим, деликатным, терпеливым, меня не учил, не критиковал; пока я была на работе, он спал, читал, гулял (во время этих прогулок со стороны он производил впечатление дряхлого старца: медленная, не очень уверенная по¬ходка, частые остановки передохнуть, опущенные утолки рта — потерял уверенность в своих силах).
Но время, лекарства, спокойная обстановка дома, резервы его ещё не старого организма стали Дмитрия возрождать. И он возродился, как птица Феникс.
Жить на два дома я больше не могла. Пока выхаживала мужа, сын был больше под присмотром соседки-няни, чем моим. Это меня беспокоило. К тому же, Дим-Дим боялся оставать¬ся один, особенно ночами: «Если мне станет плохо, я не смогу даже «Скорую» вызвать». Мы решили соединить наши квартиры.
Обмен сделали быстро. Переехали. Что мне это стоило, знала только я. Квартира очень хорошая, просторная, большая, но она мне всегда была чужой. Словно чувствовала: здесь мы будем жить недолго.
И тут опять пошли ссоры: это не так сделала, не так посмот¬рела, задержалась где-то — уже неинтересно домой идти; секса нет — ты виновата, другая бы подпорки поставила, чтобы муж мог получить удовольствие (его мучило длительное воздержание, а член не стоял), что ты готовишь по утрам только манную кашу? Денег нет? Ничем помочь не могу, я же болею. Ты сердитая, я знаю почему. Недовольна, что я болею...
Да, почти все болезни влияют на характер и поведение че¬ловека. Но не до такой же степени! Муж стал тираном.
А потом снова появились какие-то странные люди. Пока я была на работе, супруг где-то их откапывал. Он познакомился с пышно-телой блондинкой далеко не «бальзаковского» возраста. Она была «завёрнута» на проросшей пшенице, на морковном соке и ещё на чём-то. Кто-то верит в мочу, как панацею, и пьёт её. Кто-то ест одуванчики и крапиву сырыми, они, якобы, из организма что-то вредное выводят... А та дама верила в чудодейственность морков¬ного сока, считала, что пол-литра сока каждый день вылечит все болезни, в том числе и инфаркт.
Дмитрий сразу же поверил. Когда эта дама приходила к нам (всегда надолго), я оставляла их вдвоём. При первых её визитах я старалась быть гостеприимной хозяйкой. Но пироги она мои не ела, чай и кофе не пила. Слушать её мне было скучно, как скучно слушать врачам разглагольствования людей, умеющих «ле¬чить» от всех болезней особыми диетами, отварами и прочим. Я совсем не против лекарственных трав и диет, но всё должно быть в разумных пределах и компетентно.
Знала, что пол-литра морковного сока да ещё каждый день будет действовать, как отрава. Но убедить мужа не могла. И плюнула про себя: «Делай, что хочешь! Потом не жалуйся».
Однажды Дмитрий исчез. В течение дня я много раз звонила домой — телефон молчал. Вернулась вечером — мужа нет, обед не тронут.
Темнело. Беспокоилась: а вдруг ему где-то стало плохо, он упал, и его увезли в больницу? Мобильных телефонов тогда не было. Разные тревожные мысли лезли в голову. И тут он появился — с коробкой. Весь день ездил по магазинам, чтобы купить соковыжималку. С трудом нашёл. Вернул¬ся с болью в сердце, но с блеском в глазах — игрушку приобрёл.
Пол-литра сока он выпил лишь один раз. И меня уговаривал пить. Отказалась — обиделся. Соки — моя слабость. В то время в магазинах их продавали и в разлив. Томатный, морковный — самые дешевые и почему-то самые непопулярные у населения соки. Не было дня, чтобы я не выпила стакан какого-нибудь сока. Стакан, но не пол-литра.
На следующий день супруг купил много морковки, выжал сок и выпил. К вечеру ему стало плохо. И смех, и грех! Как ребёнок: сделал то, что запретно. Весь диагноз был на его ладонях и подошвах — они стали желтеть. Пыл его к морковному соку быстро угас. Дама исчезла.
Но след она оставила: познакомила Дмитрия со своей приятель¬ницей, которая и стала его... Об этом речь впереди.
Наш повторный брак переживал длительную и мучительную агонию. Мы то мирились, то ссорились. Успели съездить в один из домов творчества. Там мой окрепший муж уже позволял себе выпить маленькую стопочку коньяка, снова начал покуривать. И любовью мы занимались почти каждый день. В щадящем темпе.
Мне теперь не хотелось секса с Дим-Димом. Ему хотелось. Я не отдавалась, как раньше, любимому мужчине, и не брала его, как любимого, а исполняла супружеский долг. Но не показывала этого, женщине ничего не стоит сыграть пылкость в постели.
Мне было жаль больного, стареющего мужчину, душевно не¬развитого, не сумевшего оценить всей прелести семьи, отцовства. Теперь мне было тяжело с ним. Я разочаровалась в замужестве. Хотелось другой жизни — без упрёков, скандалов, обвинений во всех грехах, неуважения, без вечной спешки, усталости.
Наш брак себя исчерпал. Мы устали друг от друга.
Всё уже было не то. И не так. Раньше мне казалось, что я, как женщины моего родового клана, буду терпеть всё, только бы сохранить семью, что сыну будет плохо без отца, что любой муж — лучше, чем без мужа.
В конце концов, поняла: всё это выдумки.
Я нахлебалась замужества. У меня из горла уже вылезали обиды. И любовь ушла. Остались жалость, уважение к одарённости, христианское терпение...
Любовь на равных у нас не получилась. Дмитрий слишком долго испытывал моё терпение. Он так и не научился относиться к жен¬щинам с уважением. Женщина для него была объектом, который он имел право использовать по своему усмотрению.
Я была выжата. Мне не хватало сил и энергии дальше бороться за семейное благополучие, за сохранение для моего сына отца, за тыл, которым, по всем природным законам, должен был быть муж. Замужем — это ведь за мужем.
Больше всего я страдала от того, что все мои усилия иметь нормальную семью проходили в какие-то неведомые дырки, как вода уходит из решета.
Нельзя любить, если тебя любят так, что не поймёшь: любовь это или какое-то неизвестное аномальное чувство.
В начале замужества я не думала о себе, как о личности. О том, что у меня такие же права на труд, отдых, счастье, развитие, как и у супруга. Сама виновата: позволила с са¬мого первого дня нашей совместной жизни подавить мое «я». Это было моей большой ошибкой. Мужья приходят и уходят. Нельзя им позволять разрушать в женщине «я». Тем более, мужчинам, у которых на семью аллергия.
Я сдалась.
Милые подруги! Не бойтесь экспериментов в своей жизни.
• Выходите замуж столько, сколько судьба пошлёт вам мужей.
• Живите в гражданском браке.
• Выходите замуж за своих бывших мужей. Хотя бы ради любопытства — как он изменился за годы после вашего развода. Как-то я прочитала, что одна американская пара расходилась и сходилась более тридцати раз. Значит, им было интересно друг с другом.
• А муж из бывших ваших мужей или из новых знакомых — разницы никакой. Всё равно никогда мужчина и женщина не поймут друг друга. Всегда будет элемент драмы. Но в этом тоже есть свей кишмиш.
• Не бойтесь разводов. На всякую женщину всегда найдётся свой мужчина. Чтобы понять всю прелесть жизни без мужа — найди¬те себе другие развлечения и увлечения (не мужчинами, надо ведь отдохнуть). Сама себе хозяйка — звучит заманчиво!