В советской историографии бытовала устоявшаяся версия: решающий удар по японскому милитаризму был нанесён не американскими атомными бомбардировками Хиросимы и Нагасаки, а мощным наступлением советских войск, сломивших становой хребет главной силы японской военщины – Квантунской армии.
Я не историк, не военный специалист и, тем более, не поклонник атомного шантажа, включая американский. Однако судьба свела меня с человеком, компетентным в тех событиях уже хотя бы потому, что он сам был одним из главных участников пленения японской Квантунской группировки. Но в его книге «От первого до последнего дня», вышедшей в Харькове двумя изданиями ещё в советские времена, эпизод, о котором он мне доверительно рассказал, отсутствует – и войти туда не мог именно потому, что противоречит той официальной трактовке.
СССР и КПСС больше не существуют, на вечное молчание мой собеседник меня не обрекал, и полагаю себя вправе предать гласности его рассказ.
Но сначала о самом рассказчике. Где-то с середины 80-х годов к нам в редакцию многотиражки Харьковского подшипникового завода стал захаживать новый начальник обслуживавшей завод пожарной части – Иван Тимофеевич Артёменко. Плотный, коренастый, с хитрой «хохлацкой» улыбкой на простом крестьянском лице, он оказался не просто бывалым человеком, но тонким знатоком истории Отечественной войны. Оно и не удивительно: полковник в отставке прошёл её, как свидетельствует и название его мемуаров, от звонка до звонка, участвовал во множестве сражений и знаменитых диверсий. Например, если верить ему, то и в операции, когда из помещения Воронежского радиоцентра был послан в оккупированный Харьков сигнал на взрыв радиоуправляемой мины, в результате чего отправился к праотцам местный гауляйтер фон Браун – родной брат создателя немецких дальнобойных ракет. Будто бы рядом с полковником Ильёй Стариновым, организовавшим эту операцию и замкнувшим кнопку радиосигнала, находился и он, Артёменко.
Если верить… Но и не верить было нельзя: рассказы Ивана Тимофеевича неизменно подтверждались публикуемыми документами, свидетельствами мемуаристов – в том числе и прославленных полководцев. Сам рассказчик, упоминая тот или иной эпизод войны, так и сыпал названиями фронтов и направлений, номерами воинских соединений, фамилиями военачальников. Да и его собственную фамилию не раз упоминали в своих воспоминаниях знаменитые генералы и маршалы. Объясняется это просто: с какого-то момента войны он, до тех пор командир военно-инженерной части, был взят на штабную работу и даже назначен ни больше, ни меньше как начальником или замом начальника оперативного отдела штаба одного из фронтов!
Наконец, в самый последний момент войны – уже в Маньчжурии – ему была доверена важнейшая миссия: И. А. Артёменко стал главным парламентёром советского командования при переговорах с самим командующим Квантунской армии генералом О. Ямадой. Полковнику поручили предъявить генералу советский ультиматум с требованием безоговорочной капитуляции всей армии. То, что эту миссию выполнял именно Артёменко, зафиксировано во множестве исторических источников и сомнений не вызывает. В его книге – да и не только в ней – опубликованы даже фотографии исторического события: подписания акта о капитуляции. За одним столом с Ямадой и маршалом Василевским среди других советских офицеров запечатлён и Артёменко.
Иван Тимофеевич – великолепный рассказчик. Мне особенно запомнился описанный им момент, как он входил в кабинет японского главнокомандующего сквозь строй самураев, скрестивших над образовавшимся живым коридором свои обнажённые мечи.
- Я шеей чувствовал, как тщательно они наточены!, – улыбаясь говорил ветеран.
В мою задачу не входит пересказывать весь эпизод – он широко освещён в литературе, описан и в собственных мемуарах Артёменко. Но вот один момент остался, насколько знаю, не раскрытым.
Я упомянул, что Артёменко окончил войну в звании полковника – в этом звании и в отставку уволен. Это вызывало недоумение: по тем должностям, особым поручениям и заслугам, с которыми он завершил свою службу, вроде бы полагалось ему быть генералом. Удивляло и то, что среди его многочисленных наград одна (вот уж не вспомню, какая) по своему статуту была именно полководческой, генеральской… Однажды я набрался храбрости и оба вопроса задал ему самому.
– Ну, «ларчик» со званием совсем простой, - ответил Иван Тимофеевич. – Меня ведь в тридцать седьмом посадили. И хотя вскоре выпустили, но «пятно» в анкете всё равно осталось. Оно и мешало повысить звание: считалось, что я «якшался» с расстрелянными военачальниками. Да и в самом деле так было. Их, правда, потом всех реабилитировали – но не присваивать же мне за это задним числом генеральское звание!
А вот второй вопрос – интереснее. Мне были даны как главному парламентёру подробные инструкции. Но Ямада задал вопрос, инструкциями не предусмотренный, «нештатный».
Я рассказывал вам, что, пока длились наши переговоры, над городом барражировали советские самолёты. Наш ультиматум включал угрозу: если Ямада на безоговорочную капитуляцию ответит отказом, то его армия будет беспощадно уничтожена.
– Должен ли я понимать советский ультиматум так, что, в случае нашего отказа капитулировать, здесь будет применено против нас то новое оружие, которое ваши союзники применили при бомбардировке японских городов: Хиросимы и Нагасаки? – спросил японский генерал.
– Представьте себе моё положение, – продолжал свой рассказ Артёменко. – Что я должен был ответить? На обдумывание времени не было. Я видел лишь, что японцы смертельно напуганы американскими атомными ударами. А войну надо было кончать. И я, почти не промедлив, сказал решительно: «Да!»
– Капитуляция была принята, - продолжал свой рассказ Артёменко..– Ямаду взяли в плен, а через некоторое время нас представили к наградам. Меня – за операцию по пленению Ямады и его штаба – к званию Героя Советского Союза. Но Сталин, читая наградные представления, с этим не согласился. Мне после рассказывали: звание Героя напротив моей фамилии он зачеркнул, а вместо него написал наименование вот этого полководческого ордена. Подавшему же документы помощнику сказал:
– Передайте полковнику Артёменко: пусть знает, сколько стоит слово «Да!»
– Откуда же Сталин знал о вопросе Ямады и вашем ответе? - спросил я у Ивана Тимофеевича. Он снова хитро улыбнулся и добродушно промурлыкал в ответ:
– Да я ж сам и написал в отчёте. Неужели вы думаете, что я мог попытаться что-то скрыть? Ведь Ямада был у наших в плену!
* * *
Такова эта небольшая, но любопытная история. К еврейской истории она, вроде бы, прямого отношения не имеет. И всё-таки, приехав в Израиль, я здесь решил её рассказать. И опубликовал вот этот рассказец в газете "Наша страна", выхдившей на русском языке. Ну, может ли в мире быть хоть один вопрос, который к нам, евреям, не имеет отношения? Или – мы к нему?!
------------
Далее - рассказ "Погорелец" http://proza.ru/2011/06/26/1390