Не заслоняя глаз от света 15

Ольга Новикова 2
«Он всерьёз опасается сумасшествия. Несмотря на всю логику и браваду, он очень мнителен – вы это знаете не хуже меня. Но соматическое состояние тоже явно ухудшилось. Выраженные головные боли. Носовые кровотечения. Тревожные сны. К тому же, и обстоятельства против нас. По-моему, он снова употребляет кокаин внутривенно, а накануне с ним был приступ кратковременной утраты зрения на высоте головной боли. Честно говоря, я в панике, но возвратиться мы всё равно пока не можем. Был бы благодарен за заочную консультацию»
На оплату текста телеграммы ушла вся мелочь из моего кармана. Но зато я почувствовал облегчение, словно переложил ответственность на чужие плечи.
Когда я вернулся в номер, Холмс ещё спал, и я был рад тому, что он не спросит, где я был.
Я заказал завтрак в номер, но он уже успел остыть, а Холмс всё не просыпался. Я уж задумался, не угостил ли его чрезмерной дозой снотворного, потому что в гостинице мало-помалу сделалось шумно: хлопали двери, кто-то прошёл мимо нашей комнаты, громко разговаривая на ходу, бегал по коридору и смеялся какой-то ребёнок – всего этого было довольно, чтобы разбудить и менее чуткого человека, чем Холмс. Однако, он оставался неподвижен, да и дыхания не было заметно со стороны. Наконец, я не выдержал и полез к нему щупать пульс.
- Что? – испуганно вскинулся он, когда мои пальцы – должно быть, чересчур холодные  - коснулись его шеи.
- Забеспокоился – ты слишком крепко спишь.
- Можно подумать, ты сам не приложил к этому руку, - проворчал он, постепенно приходя в себя, сел, помотал головой и жалобно признался:
- Никак не могу проснуться.
- А как ты себя чувствуешь?
- Как после жестокого похмелья.
- Что, голова всё болит? – испугался я – с похмельем у меня ассоциировались вполне конкретные вещи.
- Да нет, как раз не особенно...
- А... зрение?
- Пока вижу, - хмуро буркнул он.
- Что значит «пока»? Послушай, - я сел рядом и, насильно взяв его руки в свои, заставил этим поднять голову. – Ну, что ты всё время об этом тревожишься? С тобой всё должно быть в порядке. Ты вовсе не обязан снова ослепнуть или сойти с ума.
- А тогда что же ты тревожишься? – усмехнулся он, аккуратно высвобождая свои кисти.
- Да потому что знаю твою психосоматическую зависимость, от которой ты постоянно открещиваешься, - ответил я раздражённо. - И если ты вобьёшь себе в голову, что с тобой плохо, с тобой и будет плохо. А лечить такое вообще не приведи господь.
- Лжёшь, - спокойно сказал Холмс. – Если бы ты был уверен в психосоматической природе моей головной боли и моих... галлюцинаций, да? - ты не стал бы телеграфировать Рауху, - и, морщась, стал тереть пальцами висок.
- Откуда ты знаешь?
- Ты выходил – пальто висит не так, как вчера. Был на станции – к подошвам прилипли соломинки и угольная крошка – визитная карточка железнодорожной станции. А что тебе делать на станции? Встречать некого, провожать – тем более. С собственным отъездом мы ещё не определились, да и меня ты в любом случае спросил бы. Единственное, что могло тебя там заинтересовать – почта. Писем ты не писал, извещений не получал, прессу на все вкусы доставляют в отель. Остаётся телеграмма. Теперь дальше... Телеграммы посылать ты не особенно любишь, потому что слишком многословен, и прибегаешь к ним только в крайних случаях. Что могло тебя подвигнуть на этот раз? Вся история в целом и моё состояние - в частности. Но про историю тебе телеграфировать некому – твой распутыватель историй с тобой. А про моё здоровье – Рауху.
- Всё верно, - вздохнул я. – И, как всегда, просто и логично. Вот только едва речь заходит о Сони и о Волкодаве, твоя логика напрочь изменяет тебе... Вот что. Пойдём в публичный дом прямо сейчас. Вместе.
- В публичный дом? С утра? Уотсон, ты – испорченный тип, - он через силу улыбнулся.
- Пойдём, Холмс. Тебе нужны факты, сами они к тебе не придут. Иллюзии, какие бы надежды они не обещали, всё равно сменятся горьким разочарованием, и чем позже, тем горше. Пойдём и сами поторопим их. Пойдём?
Холмс поднял голову. Я увидел в его глазах решимость – слава богу, свинцово-серую, ничуть не окрашенную сиреневым безумием.
- Пойдём, - сказал он. – Ладно, пойдём. Дай только я перекушу – меня трясёт от голода.
- Должно время от времени, раз ты перешёл на одноразовое питание, - проворчал я.
Он ел жадно, но совершенно бесчувственно, механически – полагаю, сунь ему сейчас вместо еды салфетку, он и её бы сжевал так же, не ощущая вкуса.
-– Скажи, друг мой, - не выдержал я. - Почему все твои действия последнее время отчаянно напоминают саморазрушение? Где твои очки, например?
- Не знаю, не помню, - отмахнулся он. – Да всё равно дни стоят пасмурные.
Я только вздохнул, а он и, одеваясь, был настолько небрежен, словно задался целью непременно простудиться – ни шарфа, ни перчаток.
- Ну что же ты? Пошли!
Мокрый холодный воздух улицы словно отрезвил его. Он нервно прерывисто втянул его ноздрями, и на остром лице появилось выражение решимости, а взгляд серых глаз заострился и словно тоже слегка заледенел. Я уже не знал, что нам всё это сулит – улучшение или новый виток болезненных иллюзий, ночных кошмаров и неуправляемого раздражения. Но я привык надеяться на лучшее и в заблестевшем взгляде Холмса тоже постарался увидеть надежду.
К тому же, я всё время ставил и ставил себя на его место. Я думал: а если бы Мэри... Намёк, тень, запах духов, может быть, почерк, голос за стеной. И меня тоже при одной мысли об этом встряхивал невольный озноб, и я понимал, что случись подобное со мной, мой рассудок – а я уравновешеннее Холмса в этом смысле – тоже начал бы трещать и прогибаться, как гнилые мостки.
Мы шли торопливо. То есть, торопливо шёл Холмс – от нервов или от холода – а я трусил за ним, делая на один его шаг полтора, а то и два.
Публичный дом, о котором он говорил, находился неподалёку от станции. Обшарпанное двухэтажное здание, чью принадлежность выдавали только чересчур плотные занавески на окнах и красный фонарь – сейчас, впрочем, фонарь не горел. Дверной колокольчик звякнул резко и требовательно, и, должно быть, поэтому дверь распахнулась почти сразу.
- Как?! – возмущённо вскричала женщина лет сорока с высокой, но изрядно растрепавшейся причёской и лицом, на котором пудра, помада и румяна смешались так, словно по нему грубо провели тряпкой. – Это снова вы? Вы? Мерзавец! – и ладонью она со всего маху ударила Холмса по щеке так неожиданно и резко, что он даже отшатнуться не успел.
Должен заметить, что бить Холмса открытой ладонью по лицу, как минимум, небезопасно – он никогда не выносил этого и, задохнувшись от ярости, как правило, возвращал удар раньше, чем его спинной мозг успевал сообщить головному о том, что, собственно, произошло.  На этот раз он просто схватил женщину за запястье и крутанул так, что она завизжала от боли. Но в следующий миг вывернулась и вцепилась ногтями в его лицо, словно дикая кошка:
- Глаза выдеру!
Холмс насилу вырвался, а я ухватил женщину поперёк груди.
- Успокойтесь, мадам. Что за обезьяньи ухватки!
- Что я вам сделал?! – крикнул Холмс, хладнокровие которого теперь не просто изменило ему, но, кажется, ушло навеки. Его веки были поцарапаны, правый глаз быстро заплывал, по щеке текла кровь.
- Эй! – раздался властный голос. – Что такое здесь происходит? Вы напали на женщину?
Это был уже знакомый нам сержант Остин, подходивший к нам с самым неприступным и – я бы сказал – недоброжелательным видом.  Я посмотрел на Холмса и, честно говоря, побоялся, что он заплачет – так кривилось и дрожало его лицо.
Он не заплакал – он захохотал.
- Да что весь Ипсвич! - еле выговорил он сквозь смех. – На меня весь Остров, чёрт возьми, ополчился! Что, Остин, снова меня в ваш погреб потащите? Ты, Уотсон, прав – мы с тобой прямо рецидивисты. Ну, пошли, пошли, сержант, что же вы стоите на месте?
- Фрида, что случилось? – повернулся сержант к женщине. – Что он тебе сделал? Можешь говорить без боязни.
- Мне бояться нечего, - тут же подбоченилась Фрида. – Я правила соблюдаю. Вчера этот тип, - она ткнула пальцем в Холмса – пришёл и попросил одну из моих девочек. Но едва они остались одни, он набросился на неё, заткнул рот и так избил бедняжку, что она и по сию пору без сознания. Мало того, он всё в кабинете перевернул – видно, искал деньги или ещё чего, а потом снял с бесчувственной  девушки все украшения, даже бижутерию, и унёс.
- Это всё я? – растерянно спросил Холмс, который к тому времени уже перестал смеяться и был бледен. – Бижутерию? Зачем бы мне? Продать перекупщику?
  - А мы нашли несчастную только уже поздно утром, - продолжала в возбуждении Фрида. - И я теперь не знаю, будет ли она жива – там у неё сейчас один малый, студент-медик, а за доктором и послать не успели. Кровищи там полно.
- Что же вы молчите! – воскликнул я. – Я ведь врач. Позвольте, я...
- А ну, легче! – прикрикнула на меня Фрида. – Ещё я стану подпускать к ней, - она мотнула головой в сторону уходящей внутрь лестницы, - сообщника вот этого, - и столь же энергичный жест в сторону Холмса.
- Ну-ну, не глупи, - нахмурился Остин. – Пусть врач посмотрит.
С явной неохотой женщина отступила, и мы получили возможность подняться по рассохшейся и наверняка гнилой, но зато застеленной красной ковровой дорожкой лестнице.
-Здесь, - указала на дверь смирившаяся с моим присутствием Фрида.
В тесной комнатке, почти всё место в которой занимала широкая кровать, толкалось сразу несколько человек. На ворохе скомканного и окровавленного белья лежала молодая женщина, чья безжизненная поза страшно не понравилась мне. Всё её лицо опухло и было сине-фиолетовым, зубы выбиты, целые клочья волос усеивали постель вокруг неё – волосы явно драли «с мясом». Но хуже всего было большое количество уже подсохшей крови на простынях и подушках.
- Боже, - растерянно пробормотал Холмс. – И это мне приписывают?
- Вы ведь доктор, да? Здесь рана на затылке, - кинулся ко мне бледный молодой человек в недорогом костюме, но зато с чрезвычайно пижонским галстуком и фальшивым бриллиантом -очевидно, тот самый студент-медик, о котором говорила Фрида. – Крови много, но кровотечение уже остановилось, когда мы её нашли.
Я склонился над девушкой. Её пульс был нитевидный, дыхание еле заметно.
- Послушайте, - нахмурился я. – да она умирает! Я уже вряд ли что-то смогу сделать. И, в любом случае, пусть кто-нибудь срочно принесёт... дайте, я напишу, что нужно. И не толпитесь здесь, пожалуйста, прошу вас – ей же из-за вас дышать нечем!
За медикаментами бросилась шустрая девица с накладным шиньоном и фальшивой мушкой, а остальных Остин выпроводил из комнаты.
Холмс, которого полицейский тоже ухватил было за локоть, вывернулся из его пальцев, подошёл и осторожно приподнял разбитую голову девушки:
- Вот и опять тот же самый почерк, - хрипло проговорил он. – Взгляни, Уотсон.
Я взглянул. Удар, явно нанесённый левшой. Я прекрасно помнил точно такой же шрам, шрам-близнец  - у Холмса на голове под волосами. А Холмс уже приподнимал и осматривал кисти рук, тронул пальцами окровавленные уголки рта:
- Губы разорваны. Вокруг рта – следы от пластыря. Он связал её, заткнул рот и пытал – задавал вопросы и отдирал пластырь, чтобы она могла ответить, а потом приклеивал обратно. А по голове ударил уже позже, наверное, уходя. Думаю, перед самым рассветом. Как она, Уотсон?
Я покачал головой:
- Не жилица... Сколько-то ещё будет дышать, но, боюсь, что мозг пострадал невосполнимо.
Холмс помолчал, поджав губы и глядя в пол. Я прекрасно понимал, что он сейчас чувствует.
- Только не вини себя, - попросил я тихо – так, чтобы не услышал Остин. – При чём здесь ты?
- Я не виню. Но я думаю, что знаю, какой вопрос он ей задавал снова и снова.
- Кто играет на скрипке, да? – догадался я.
- Да, - выдохнул мой друг.
- Может быть... – начал я, но  вынужденно прервался, потому что вернулась моя посланница с медикаментами, и мы с юным коллегой занялись несчастной девушкой. Краем глаза я видел, что Холмс успел куда-то выскользнуть из комнаты, и Остин его почему-то не остановил, но мне пока что было не до него.