Весной у меня заболел голеностопный сустав левой ноги. Мне наложили гипс и я ходил, то на костылях, то с палочкой, которую мне сделал бригадир слесарей.
А история моей болезни такова: В то время ответственность за содержание зданий лежала на механиках корпусов. Крыша на нашем корпусе бала плоская с фонарями и покрыта мягкой кровлей (рубероидом). Летом, чтобы не плавился от жары битум, мы приглашали пожарников из заводской пожарной команды, чтобы они поливали крышу водой, а зимой, чтобы убирали с крыши снег.
85 корпус - это большое здание длиной около 500м и разновысокое.
В средней части корпуса бала высотная вставка - высота подкрановых путей - 38м. Я периодически проверял, чтобы при уборке снега не была нарушена кровля. И вот однажды с высокой зоны я решил спуститься по наружной пожарной лестнице. Когда я спустился вниз, то обнаружил, что лестница заканчивается где-то на уровне второго этажа. Подниматься снова вверх на 40 метровую высоту я не захотел и решил спрыгнуть вниз. Для меня это не представляло ничего страшного, т.к. я в то время занимался спортом, и прыгнуть с такой высоты для меня не было проблемой.
Но оказалось, что под снегом лежала куча битого кирпича, и при приземлении я подвернул в голеностопе левую ногу. Не больше недели я похромал и забыл об этом случае, а весной у меня вдруг опухла нога в голеностопе, да так, что мне стало трудно ходить. Бригадир слесарей, работавших со мной, сделал мне из алюминиевой трубы с текстолитовой ручкой красивую палку, а врачи наложили на голеностоп гипс. Сидеть на больничном, когда в корпусе идет монтаж оборудования, я не мог. Так и ходил я по корпусу с палочкой. Через месяц гипс сняли, опухоль спала. Но к весне следующего года я стал чувствовать по утрам боль в правом паху. Стоило мне на работе или дома немного посидеть, и я с трудом вставал сначала из-за боли в паху, а затем и в правом колене. В начале августа мы собрались поехать в лес по грибы с Володей сыном Вяткина Николая Лукича, одного из опытнейших слесарей цеха №4.
Но утром я почувствовал, что не могу согнуть ногу, т.к. колено опухло, как будто в него накачали жидкость. Из лесу за руль пришлось сесть Володе, т.к. я вынужден был лечь на заднее сиденье и поддерживать свою ногу: мне казалось, что вот-вот лопнет кожа на колене.
Утром я пошел в поликлинику. В этот день врач-невропатолог, которая консультировала меня, договаривалась положить меня в больницу на обследование, т.к. никто не мог установить диагноз. Когда она увидела мое распухшее колено, она повела меня в кабинет, в котором принимали хирурги и говорит: "Ну вот, теперь Вы можете убедиться, что это Ваш больной". Меня отправили в хирургическое отделение нашей больницы.
Зав. отделением, Кесарь Афанасьевич (мой сосед по гаражу) выкачал из колена два огромных (как мне показалось) шприца соломенного цвета жидкости. И я почувствовал неимоверное облегчение: как будто я долго стоял на одной ноге и, наконец, могу сесть. Прошел день - второй и у меня опять все повторилось: колено - как пузырь. Опять откачали.
Больные в палате не держаться больше недели, а я продолжаю лежать и неизвестно, когда это кончится. Колено оборачивал эл. грелкой, но к концу месяца пришлось откачивать каждый день, а ноющая боль не давала уснуть по ночам.
В конце месяца я попросил, чтобы мне дали направление в Свердловск в Институт восстановительной хирургии на обследование. Там мне назначили рентгенотерапию. Я прошел безрезультатный курс лечения и снова попал в хирургическое отделение в ту же палату.
В этом отделении работал хирург Аркадий Израилевич Килимник. Когда он дежурил по ночам, он заходил к нам в палату и брал у меня почитать журналы. Однажды он поинтересовался, что со мной и, почему я так долго лежу и не сплю по ночам. Я рассказал, что не только я, но, по-моему, и лечащие врачи не знают, что со мной. Он посмотрел мое колено и предложил снять грелку, а сестру попросил принести резиновую грелку со льдом и предложил положить его поверх одеяла. "Если будет хуже, снимите, а утром я к Вам зайду". Уснул я, как убитый. И проснулся очень поздно: все в палате вели себя очень тихо и не хотели меня будить. Чуть позднее зашел Килимник. Он говорит, что я так крепко спал, что он решил дождаться, пока я проснусь, и повести меня к рентгенологу на обследование.
Рентгенолог Минц Лев Григорьевич известный в городе врач, сделал снимки моего колена и тут же мокрыми посмотрел их. "Ба, так у Вас же туберкулез!". У меня все оборвалось внутри. Видимо на моем лице отразилось смятение и он начал меня успокаивать: "Когда мы не можем установить диагноз, ждем чего-то худшего. Но теперь Вы можете быть спокойны: с туберкулезом мы знаем, как бороться". Я объяснил ему, что боюсь не за себя, а все это время пока я был дома, я возился со своим годовалым сынишкой. (Когда у Андрюши спрашивали, что у папы болит, он отвечал: “ко-ле-но”.) Он меня начал успокаивать, что туберкулез кости это совершенно закрытая форма и никакой опасности для окружающих не представляет. Правда лечение будет длительным - год или больше.
Я не поверил этому, но уже в госпитале и санатории узнал, что лежат по нескольку лет, а то и всю жизнь.
Сначала папа отвез меня в соответствии с направлением в г. Камышлов, в госпиталь инвалидов отечественной войны. Положили меня в палату на первом этаже, а второй, третий и четвертый этажи занимали, умирающие от туберкулеза, бывшие защитники отечества. Каждый день мимо нашей палаты проносили носилки с телами уже отбывших в мир иной. На это было страшно смотреть, страшно то, что, мне казалось, все относились к этому спокойно, а места умерших не оставались пустыми - их места занимали вновь прибывшие.
Жизнь на верху мне показалась похожей на зал ожидания железнодорожного вокзала - в ожидании своего поезда, в основном это были мужчины, играли в домино, поедали скудную пищу, и спокойно, без каких-либо эмоций, выносили вчерашних партнеров и продолжали "забивать козла" в ожидании своего поезда.
Когда папе было за шестьдесят он, рассказывая об умерших своих коллегах по работе, говорил: "бьют по нашему квадрату" и я представил себе сидящих под бомбежкой или артобстрелом, каждый в своем окопчике, стариков, которые знают, что это не тот случай, когда после обстрела можно спокойно выбраться из окопа и продолжать мирную жизнь. Рано или поздно снаряд ударит по твоему окопу.
Думаю, что не всем легко это сознавать, но не чувствовать себя обреченным поможет только работа, забота о ком-то, а не копание в своих чувствах. Многие из его знакомых-сослуживцев кроме работы на производстве не умели ничего делать, не имели никакого увлечения (хобби) и, выйдя на пенсию, вдруг оставались не удел.
Папа по дому все делал сам. Любил и имел хороший, по тем временам, инструмент. Рабочий инструмент, а не коллекцию. Он, работая на заводе до 68 лет, говорил мне, что боится уходить на пенсию.
Возвращаюсь к вопросу о трудотерапии. Пролежал я в госпитале около трех недель. За это время папа добился, чтобы меня перевели в детский костнотуберкулезный санаторий в г. Сысерти, что под Свердловском. Приехал он за мной как раз в тот момент, когда мне ставили укол: 10 кубиков 10% хлористого кальция сестра ввела мне в руку внутримышечно. Когда я сказал ей, что укол болезненный она ответила, что дольше помнить буду. И я помню этот укол до сих пор по выпавшей мышце на правой руке. Оказывается, она просто перепутала лекарство. По этому случаю меня задержали в госпитале еще на три дня, а папа ожидал эти дни в гостинице.
На фото: У папы болит ко-ле-но
Продолжение следует:http://www.proza.ru/2011/06/27/447