Анна-жена и любовница глава6

 


ГЛАВА ШЕСТАЯ

Мы снова вместе

Явился с повинной

В разгар моего романа с Третьим всё чаще стал напоминать о себе Дмитрий. Звонил, спрашивал о моём здоровье, разговаривал по теле¬фону с сыном. Как-то забежал к няне и передал для нас приличную сумму денег. К тому времени, когда он созрел, чтобы явиться с повинной (его определение), Третий умер. Долгое время я испытывала щемящую тоску. Жалела, что он ушёл в мир иной в расцвете жизни. Но мой Третий многое успел в земной жизни. Помог Родине во время  страшной войны. А в мирное время -  мне помог.
Для меня Третий был букетом самых красивых цветов; лучшей поэмой; великолепной музыкальной пьесой; чудесной книгой; обво¬рожительным восходом и закатом солнца; родником чистейшей воды...
У нас был камерный роман. Я люблю всё камерное: театр, оркестр, концерты, компании. Без сильных эмоций, имеющих тенденцию разру¬шать и терзать душу и, в какой-то степени — тело. Камерность умиротворяет. Это тихое счастье, если можно применить «тихое» к слову «счастье».
После встречи с таким человеком, я узнала себе цену. И теперь мне не страшен был ни Дмитрий и другие особи его пола, ни окружающий мир. Третий был личностью и заставил меня поверить, что и я лич¬ность. Со всеми правами на этой земле. Теперь я знала, что если бывший супруг снова окажется в моей жизни, я буду относить¬ся к нему так, как захочу. Захочу — помилую, захочу — казню (в образном выражении). Закончился тот период, когда я относилась к Дмитрию с большой долей раболепия — как к представителю другого пола, как к моему первому мужчине, как к отцу моего сына... На¬верное, должна была пройти эту стадию жизни, чтобы понять, что я есть такое. И в этом не было женского выпендрёжа. Я взрослела!

Как-то вечером Дмитрий позвонил:
— Я тут недалеко. Позволишь зайти?
— Заходи, — и добавила шутливо, — гостем будешь. Как раз блины приготовила.
Три коротких условных звонка заставили меня вздрогнуть. Они напомнили мне о счастливом, блаженном времени нашей совмест¬ной жизни. Но я запретила себе об этом думать. Решила, что Дмитрия замучила совесть, и он пришел повидаться с сыном.
Оказалось: нет, не только ради сына пришёл. Целый час они разговаривали, уединившись в комнате сына, жужжали машинка¬ми (ребёнок собирал коллекцию машинок определённых марок), смеялись. Вот о чём я мечтала — об их дружбе!
Потом мой бывший супруг пришёл в кухню, сел за стол, отхлебнул остывший чай и заговорил:
— Я сложный человек, Ан. Меня многое в этом мире не устра¬ивает. Нервничаю, пытаюсь что-то изменить. Но что я могу сде¬лать против такой махины — государства? Кино прогнило, в упадке. Документальные фильмы вообще никому не нужны, их нигде не показывают, их не видит массовый зритель. Значит, вся моя режиссёрская работа — коту под хвост. Никому не нуж¬на оригинальность моих сюжетов, режиссёрских ходов, нестандартность моего монтажа картины. Я неудов¬летворён профессионально. Поэтому у меня неровное настроение. И достается при этом, прежде всего тебе и сыну. Хотя вы не виноваты.
Прости меня, девочка моя (Господи, я уже забыла, когда он меня так называл!). Вы мне очень дороги. Но я страдаю еще и от того, что не могу заработать на нормальную жизнь для вас — самых дорогих мне людей (я вспомнила фразу из романса: «Не лукавьте! Не лукавьте!»). Ты видела, я старался: писал сценарии, снимал фильмы, читал лекции... Платят-то мизер!
Я и чувствую себя плохо — сердце болит, живот болит, душа болит. С тех пор, как я переехал в свою квартиру, мне очень тебя не достаёт, Анна. Я привык, что ты всегда рядом, привык к твоей вкусной еде. Жизнь холостяцкая вовсе не для меня.
— Ничем не могу помочь. Мы с тобой развелись. Нравится моя еда — приходи по выходным обедать. Сын будет очень рад.
— А ты?
— То, как мы с тобой жили в последнее время, трудно назвать семейными отношениями; каждый сам по себе, в собственной скор¬лупе. Возвращаться к тому же самому я не хочу. У меня другие пла¬ны.
— У тебя есть... мужчина (наверное, хотел сказать «любов¬ник»)?
— Спрашивать об этом неприлично. Я свободная женщина. Но я и серьёзная женщина, сейчас прежде всего — мать. Главная моя задача — вырастить сына, дать ему образование... Если я встре¬чу порядочного мужчину... Его нежности я сопротивляться не буду.
— Первый раз слышу от тебя такие слова! Ты ли это?
— Я! Дмитрий, давай поговорим начистоту. Ты же пришёл не просто так. У меня был трудный день, а завтра снова на работу. Хочу отдохнуть. И с сыном ещё надо поговорить — мы с ним всегда разговариваем обо всём перед сном.
— Зачем ты меня мучаешь? Ты же видишь, я пришёл по¬мириться.
— Как ты думаешь, Дмитрий, образование развивает умственные способности или даёт лишь профессиональные навыки?
— К чему этот вопрос?
— Я сейчас буду говорить тебе прописные истины. Ты их почему-то не понимаешь. Хотя я подозреваю иное — не желаешь понимать. Мы прежде не говорили с тобой таким тоном: ты — извиняющимся, проси¬тельным, а я — критичным, язвительным. И не думаю тебя му¬чить, унижать.
 Пойми: ты — моё прошлое. Ты всё сделал собствен¬ными руками, чтобы уйти из моей жизни. Ты не удосужился даже прилично себя вести перед тем, как переехать. Тщеславие тебя просто изъело, как червь — яблоко. У меня к тебе никаких нет претензий. Зачем мне тешить твоё самолюбие, плакаться, чтобы ты думал: «Поживи без меня! Ещё посмотрим, как у тебя это получит¬ся!» Верно?
— Остановись! Всё ты не то говоришь.
— Нет уж, я тебе всё скажу! Много лет я смотрела тебе в рот и практически слепо подчинялась всему, что ты хотел, говорил. Ты хотел меня такой видеть. И я, в угоду тебе, такой была — послушной, деликатной, понимающей и прощающей... За годы, что мы с тобой прожили, ты даже не понял, что я другая. Деликат¬ная, прощающая слабости любимых людей — это так. Но слабой, послушной, дурочкой — нет! Я вышла замуж за тебя и сразу же подняла на пьедестал нашу семью. Всем, кроме тебя, понятно, что покой и мир в семье зависят и от мужа, и от жены. Чего только не делала, чтобы у нас была хорошая семья!
Потом по¬няла: с тобой это не получится. Я бессильна перед тем, что сидит у тебя... Не знаю только, где сидит — в генах, в мозгах, в подсознании? Ты и семья — это чужеродные понятия; всё твоё существо сопротивляется иметь семью. Поэтому у тебя всё время рвутся отношения с женщинами. И я — одна из них.
Теперь, когда мы пожили в разводе, я словно сбросила со своих плеч груз, который несла на плечах, он прижимал меня к земле. Этот груз похлеще земного притяжения.
— Груз — это я?
— Да, это ты. У тебя два высших образования. Молодец, что у тебя хватило так много сил, чтобы учиться. Я знаю, что все твои успехи в жизни — только твоя заслуга, образование ты по¬лучил без протекции. Ты цельная личность. Как же я гордилась тобой! А вот жениться тебе не надо было ни разу!
— Почему же? — мой бывший супруг даже привстал со стула. И надо было видеть, как он старался помириться со мной, весь его вид взывал: «Прими меня! Прости! Я хороший! Я больше не буду!» Как будто я его не знала!
— Ты очень одарённый человек, Дмитрий. Природа щедро тебя одарила. Я преклоняюсь перед твоими творческими способностями. Но у тебя нет таланта для создания семьи. По своей натуре ты — не семьянин. У тебя на жену, детей аллергия, как у других людей — на клубнику, мёд. Поели — и всё тело волдырями покры¬лось. И ты весь волдырями покрываешься, когда рядом с тобой долго живут женщина и ребёнок. Зачем ты себя ломаешь? Что не дано, то не дано. Надо с этим просто смириться. Себе-то ты хоть раз в этом признавался?
— Это что-то новое я о себе слышу.
— Ничего нового. Женщинам с тобой не везёт. Не тебе с ними, а им — с тобой. Я знаю о твоих любовницах, жене и гражданской жене. И везде ты оставлял что-то, тебя порочащее. Одну чуть ли не проституткой обзывал, другую бил.
— Это сплетни! Кто тебе наговорил обо мне такого? Или ты сама все собирала?
— Я? Никогда! Находятся люди, готовые рассказать о чужой жизни и правду, и вымыслы. Среди твоих же знакомых.
— Вот суки!
— Люди тут не при чём. Не надо грешить. А если грешишь — не оставляй следов. И не рассказывай о себе всем встречным и поперечным. Для мужчины это неприлично.
Ты пришёл мириться. А мне это зачем? Месяц-другой ты бу¬дешь тише воды, ниже травы, а потом опять сойдёшься с какой-нибудь дамой. Тебя легко заманить в постель.
— Неправда! Ты что, этому веришь? Хорошего же ты мнения обо мне!
— Мнение о человеке — это его поведение. Как себя ведёшь, так о тебе и судят. Дим-Дим, ты не заметил, как я за годы замужества повзрослела? А умной я была и до тебя. Думаю, ты сразу это понял, потому и женился на мне. Мог бы уехать. Не уехал. Мог бы не жениться на мне. Но женился. Чувствовал, что я могу стать хорошей женой. Из меня и получилась хорошая же¬на. Жаль, что не тому досталась.

«Кушай, дорогой, кушай!» — думала я, но совсем без злорадства. Смотрела на этого всё ещё красивого мужчину, пылкого лю¬бовника, образованного, не примитивного, не скучного, жалела, что он так распыляется, что его бросает то вправо, то вле¬во. Знала, что его теперешняя покорность — лишь недолгое перемирие в его душевном мире. Он никогда не будет другим! Я уже приняла решение: согласиться на его уговоры, по¬пробовать, насколько у нас обоих хватит сил, жить вместе. Знала я, что, возможно, у меня никогда больше не будет возмож¬ности сказать ему всё то, что я о нём думаю, что накопилось во мне за годы замужества. Понимала: это ничего не изменит. И не надеялась, не заблуждалась. Так хоть, душу отведу, чтобы в бессонные ночи думать о чём-нибудь другом! И пусть ещё благодарит меня за то, что я не обижаю его, как он меня своим «подставилась!» Я бы тоже могла найти, чем его боль¬но уколоть. Но не буду этого делать. Пусть дурные примеры будут заразительны для кого-то, но не для меня.
— Ты права, дорогая (так и хотелось сказать: «Не подлизы¬вайся!»), жена из тебя получилась замечательная. Друзья мне завидуют. Но чем же я так плох, что мне нельзя иметь хорошую жену? Мы с тобой так здорово прожили много лет. Нам ведь есть о чем вспомнить. Правда?
— Я всё пыталась понять, почему ты  так быстро на мне женился? Да, конечно, в какой-то мере «виновата» моя девственность. Ты поступил, как порядочный мужчина. Но вот ещё я до чего додумалась. У тебя были возлюбленные — твои ро¬весницы. Сильнее волей, способнее в профессии. Но разве ты мог допустить, чтобы женщина была способнее тебя? Только не ря¬дом, чтоб не затмевала.
Тебе захотелось женщину совершенно другого склада. Я сей¬час готовлю для своего шефа доклад. Чтобы как-то его оживить, стала смотреть всякие латинские выражения. Нашла вот та¬кое — т;буля р;за, в переводе это значит «гладкая дощечка» или «чистый лист». Для тебя, как для художника, я была чистым листом. Заполнять можно долго, какими угодно мазками, разными сю¬жетами. И испытывать при этом удовольствие, блаженство, может, даже в чём-то схожее с оргазмом. Вот ты и малевал столько лет! От души намалевался и сбежал.
— Да, теперь понимаю, что ты очень повзрослела. Я и не заметил, в самом деле. Но за что ты меня так распинаешь?
— Я тебя не распинаю. Мне нет дела до тех женщин, которые у тебя были до меня. Мне интересна только моя и твоя жизнь. И она у нас не получилась. Тебе не повезло со мной, а мне — с тобой.
— Но я тебя люблю, Ан! Мы развелись по глупости. Я об этом жалею. Да, последнее время мы не ладили. Можно было просто пожить немного врозь, а мы развелись. Я никогда не переста¬вал тебя любить. Уважаю тебя, как маму моего сына.
Давай забудем всё, что нас разъединило и начнём... Нет, продолжим нашу жизнь вместе.
— Ты напрасно меня уговариваешь. Я тебя очень любила. Это моё первое такое серьёзное чувство к мужчине. Может, и последнее, не знаю.
Но любовь, постель — одно. А совместная жизнь — другое. Помнишь, стишок наивный, но верный: «Любовь — не вздохи на ска¬мейке. И не прогулки при луне»? Правильно написал Степан Щипачёв. Мы с тобой развелись, и, представ¬ляешь, у меня появилось больше денег. Я могу наряднее одевать нашего сына, мне не надо считать мелочь в кошельке, когда мы с ним идём в парк, где есть аттракционы; себе купила кое-что. Питаемся мы лучше. Парадокс! Без мужа у женщины улучшилось материальное положение. Скажи кому — не поверят.
Зачем ты хочешь помириться? Если мы помиримся, тебе придёт¬ся давать в наш общий бюджет деньги. По-другому не будет. Меня унижало, что я должна была выпрашивать у тебя каждый месяц день¬ги на сына и на тебя. На тебя! Ты меня не кормил — я работаю. И я не хочу больше такой жизни. Первые годы нашего брака ты был другим, понимал, что обязан содержать семью. А потом ты стал тратить свои деньги отдельно, ублажал свои прихоти. Зачем мне такой муж?
— Я так и знал, что ты всё повернёшь к деньгам. Деньги, деньги! Только и слышишь от вас, баб. Ты — как все. Кукушки. Что я их рожу тебе? Или печатать мне их научиться?
— Не утрируй. Мне от тебя теперь ничего не надо. В семье всё должно делаться добровольно и совместно. Если из-под палки — ничего хорошего не получится. У тебя должны быть деньги на сигареты, на газеты, на еду, если ты не обедаешь дома...
Кто с этим спорит? А всё остальные — в общий котёл. Как я это делаю. Ты зажимал свою зарплату, постановочные, премии. Я всё знаю от жён твоих коллег. И от кого ты их прятал? От сына и жены. Неужели тебе не стыдно? Минус тебе в моих глазах. Пре¬зираю безответственных и жадных мужчин.
Это первое. И не главное.
Второе. И главнее. Долгое время ты выступал в роли моего учителя и покровителя. Оказывал мне такую честь! Но ты, мой бывший муж, не стал мне защитником. Постепенно ты даже перестал со мной разговаривать по-серьёзному. Раньше мы с тобой гово¬рили ночи напролёт. А в перерывах любовью занимались.
Я знаю, что потом случилось. Ты ко мне привык и автоматически перевёл меня в разряд «баб». Ты не терпишь, когда не принимают твою точку зрения, возражают. Я знаю, что о женском уме, женской логике ты судишь скептически. Не собираюсь с тобой спорить, кто умнее — мужчины или женщины. Я не баба и не женщина, я была твоей женой. Ты меня выбрал, взял в жёны. И должен был поставить рядом с собой. Вот и вся логика. Да ты и не мо¬жешь меня упрекнуть в том, что я хоть когда-нибудь где-ни¬будь в обществе тебя высмеяла, покривилась бы, когда ты рассуждал о «высоких материях» таким тоном, словно, ты там был самый умный. Я с большим уважением отношусь к мужчинам. А к тебе — моему... тогдашнему супругу — с уважением в квад¬рате. К сожалению, ты не умеешь слушать других. Я не права?
— Черт возьми, что это ты так расходилась! Не права, ко¬нечно! Ты меня просто подлецом и тупицей изобразила.
— Подлецом — нет. Я бы не стала жить с подлецом. Но ты не способен к семейной жизни, к её трудностям, к быту — это точно. Ты думаешь, мне нравится изо дня в день мыть посуду, чистить кастрюли, таскать сумки, стирать, гладить? Лучше бы я сходила куда-нибудь с сыном, на девичник сбегала. Или к подруге.
А твои похождения! И до меня ты менял женщин. Уже семейным человеком бегал, как ты выражаешься, по бабам. Сам суди, кто ты есть!
И от сына ты всё время отпихивался: «Потом, потом! Ты же видишь, я работаю». Все работают. В парке гуляют семьями. Видел бы ты, с какой завистью смотрит твой сын на ребят, которые приходят с отцами. Сейчас, когда мы в разводе, я могу тебе сказать: ты плохой отец. И этого дара у тебя нет. Что же ты мне не возражаешь?
— Остановись, Анна. Да, я мало времени провожу с сыном, тебе не помогаю. Времени нет, кручусь, как белка в колесе. Даю тебе слово, что изменюсь. Поверь мне. Пожил без вас и по¬нял, что работа не спасает от одиночества. Без тебя и сына мне плохо. Куда бы не пошёл, что бы не делал — всё о вас думаю. У меня было время подумать и всё взвесить.
— С трудом верю, что ты можешь стать другим. Тебе при¬дётся себя ломать. А у тебя уже возраст не тот. Сейчас ты как айсберг. В тебе, как и в этой ледяной глыбе, всё так спрессовано, что изменить ничего невозможно.
 Смотрю на своих коллег-мужчин, они, как и ты, отлынивают от семейных обязанностей. Дела нет — а домой не торопятся, треплются о том, о сём, курят... Один у нас только есть приличный муж. У него постоянно в одной руке портфель, в другой — хозяйственная сумка. Над ним посмеиваются, а он самым серьёзным тоном говорит: «Моя Машенька сла¬бее физически, чем я, вот я и помогаю. У нас же двое детей, ей хватает дел. Хочу, чтобы она была здоровой». Кстати, ра¬ботает этот наш коллега много, на хорошем счету у начальст¬ва, в его проектах всегда есть что-то оригинальное.
Ты думаешь, Дмитрий, что мне всё нравится в нашей стране? Дай мне волю — я бы всё перестроила. Вы - мужики - не можете управлять этой огромной, богатой страной... Не можете обеспе¬чить своих женщин — матерей, жён, дочерей — нормальным жильём, одеждой, питанием. Только жалуетесь: то погода подвела и уро¬жай погиб, то реки не хотят поворачиваться, куда вы их хотели повернуть, а потому...
Государственную политику я вижу в мага¬зинах, в своём кошельке, в натруженных руках женщин.
Дефициты, очереди... Мне жаль себя. Жаль женщин с рюкзаками за плечами. У них странные лица — лица терпеливых мадонн. Она стоит и покорно ждёт, когда ей что-то — по норме, вами - мужи¬ками -  придуманной — взвесят; бегает из очереди в очередь. А у неё из рюкзака капает кровь — мясо размораживается. Потом ей, нагруженной, надо ещё добраться в какую-нибудь деревню Подмос¬ковья. Там её ждут голодные рты. У меня положение лучше? Нет. Только я изо всех сил стараюсь держать марку женщины с выс¬шим образованием, жены режиссёра: и в очередях стою в туфлях на высоком каблуке, и рюкзака у меня за плечами нет...
Что это за жизнь у женщин! А ты ещё предъявляешь мне свои претензии!
— Да мне ничего не надо! Я привык к еде в кафе или в ресто¬ране. Не стой в очередях, не мучайся...
— Ради себя я бы не стояла. Ела бы три раза в день кашу. Но на мне ответственность за ребёнка. Он растёт и должен есть хорошую и разнообразную пищу. Я не хочу, чтобы у него погнили зубы, болел желудок и была плохая память.
И ради тебя я стояла в очередях. Могу я допустить, чтобы мой муж ел только бутерброды с «синей» колбасой? Да и её где-то надо достать. Заметь: не купить, а достать! Глагол, который при нормальной жизни, никак нельзя применить к продуктам, вещам. Интересное дополнение к русскому языку.
 Ты привык есть в ресторане? С каких это пор? С тех пор, как мы поженились, ты предпочитал домашнюю пищу. И у тебя ничего не болело. А теперь жалуешься, что болит живот. Да и какой ресторан! У тебя семья. Я всё в клюве домой тащу, а ты в ресторанах переплачиваешь за всё втридорога.
Но всё же, не очереди нас развели. Ты совершенно не терпишь конкуренции. Я знаю, почему ты стал раздражительным. Всё тебе не так! Меня ты постоянно в чём-то упрекал, обвинял. Как толь¬ко я стала заниматься интересным делом и вышла из дома на рабо¬ту, ты понял, что я вышла из-под твоего контроля, что ты по¬терял власть надо мной. Не можешь перенести того, что я не только жена, мать и домашняя хозяйка, но и что-то там проекти¬рую. Ты даже не знаешь, что. И зачем тебе надо мной власть?
— Ты стала похожа на мужика, — вскипел Дмитрий, — а этого я в женщине не терплю.
—  И не терпи. Я-то тут причём? В мужика я никогда не превращусь — анатомия не позволит. Да, я стала жёсткой, рациональной. А мне не до сантиментов, я борюсь, должна выжить вместе с ребёнком. Ты же давно от нас в стороне, ты не помощник, не защитник, не хребет семьи. Живёшь своими делами, своими страстями. Такой муж мне не ну¬жен. Одной мне легче. Могу взять себе тебя только в качестве любовника...
— Хороша шутка! Но зато мне одному тяжело, — Дим-Дим подошёл ко мне, пальцами провёл по моему подбородку — любимый его и мой жест. Я почувствовала, как дрожит его рука. Только почему она дрожала? От вины? От страсти? Боялся, что не приму этой его ласки? Я и не приняла. Отошла. — Жёнушка моя, давай начнем всё с начала.
— С начала не получится. Много уже пережито. Много сказано. Многое опошлено тобой. У меня много обид — как раны в душе. Да я и не успела соскучиться.
Торопилась ему всё высказать. Как правило, всегда больше го¬ворил он. Дома, в обществе, в компаниях. Поначалу я тоже пыталась принимать участие в общих разговорах, но супруг меня раза два неприлично оборвал, и с тех пор я почти не открывала рта, а просто вежливо улыбалась.
— Дорогая, я понимаю, что тебе со мной нелегко. Мужчины —сложные люди. Нам мало пространства, в котором живём, мало одного дома, одного города, одного государства. И, увы! — одной женщины. Нас постоянно куда-то тянет, поэтому мы бродим, на¬биваем себе шишки; чтобы залечить раны, возвращаемся к лю¬бимым женщинам. Что я должен сделать, Ан, чтобы ты меня прости¬ла и вернулась ко мне?
— Видишь, как ты всё хорошо о себе понимаешь. И ничего не можешь сделать. У меня такое впечатление, словно, ты — это не ты. Ты всё время в каком-то образе. И дома ты режиссёр. Режис¬сируешь нашу семейную жизнь. Со стороны это выглядит ненатурально и печально. Как будто, ты ненастоящий, а кинематографический призрак. Прости, что я тебе это говорю. Я совсем не хочу тебя обижать. Просто пытаюсь разобраться, почему наши отноше¬ния закончились. Копаюсь в себе. Ты, может, думаешь, что я себя только хвалю? Ещё как ругаю!
Пришла к выводу: хочу пожить одна. Вот что ты можешь сделать — не уговаривать меня мириться. Ты можешь к нам при¬ходить, когда захочешь. Я не отношусь к женщинам, которые пос¬ле развода запрещают отцу встречаться с ребёнком. Наши отноше¬ния с тобой никак не должны отражаться на твоих отношений с сыном. Это разные линии жизни. Наоборот, хочу, чтобы ты боль¬ше был с сыном. Он скучает. Я вижу. К сожалению, ты не пы¬лаешь родительской любовью. Некоторые мужчины очень трепетно относятся к детям, независимо от того, ругаются они с жёнами или милуются. А тебе и этого не дано — раскрыть своё сердце ребёнку. Может, у тебя больше и не будет детей. Ты об этом думал? Жён у тебя может быть ещё десяток, а детей... Сомне¬ваюсь.
— Ты меня просто уничтожаешь, Анна. Не бери на себя роль судьи. И муж я никакой, и отец плохой. Это не так. Я вас люб¬лю. Мне без вас плохо. Уже не рад, что получил квартиру. Мне там так одиноко! У меня идея: я сделаю из неё мастерскую, а жить перееду к вам. Как ты на это смотришь?
— Отрицательно. Хочу пожить одна. И ты поживи один. Мне надо многое обдумать. И тебе — тоже. Очнись! Выйди из образа. Жизнь гораздо проще, чем ты её видишь.
— Ты не боишься, милая моя, что пока ты будешь думать, ме¬ня какая-нибудь женщина обласкает и уведёт от тебя? — на пол¬ном серьёзе спросил мой бывший благоверный.
— Дмитрий, ты свободен. Мы же в разводе. У меня на тебя никаких прав. Какая для меня новость: уведёт! Пер¬вый раз, что ли. Ты же говорил, что тебя убаюкивали. Странно только, что тебя — давно не юношу, а солидного мужа, мож¬но соблазнить, убаюкать... Беги, ищи...
— Я пошутил, дорогая. Я тебя очень ценю. Ты прекрасная жен¬щина...
— С тех пор, как твоя любовница по телефону сказала, что ты прекрасный любовник, я ненавижу слово «прекрасный».
— Повторяю: ты прекрасная женщина, страстная, красивая. Великолепная мать. Зачем мне ещё кого-то искать? Пожалей же меня. Я раскаиваюсь.
— Хочу тебе напомнить один наш разговор. Когда мы только поженились, ты почему-то очень переживал, что я гораздо моло¬же тебя. И сказал: «Девочка моя, если тебя что-то не будет устраивать в наших отношениях, скажешь мне. Я отпущу тебя, чтобы ты пожила одна. Я старше, перенёс уже много страданий, а ты молодая. Подумаешь, разберёшься, может, я не тот муж¬чина, который тебе нужен?» Я тогда очень удивилась твоим словам. И не поверила, что они твои. Подумала: вычитал где-то.
Теперь тебе говорю твоими же словами: «Бред сивой кобылы!» К чему было это менторство? И как ты себе это представлял? Я от тебя ушла, пожила одна, а потом вернулась? И ты бы меня принял? Никогда! Я теперь тебя достаточно хорошо знаю, чтобы сказать: ты скрылся бы на каком-нибудь необитаемом остро¬ве, только бы меня не видеть.
— Я верил в то, что тогда говорил. Знаю такие случаи.
— Нелепость — переносить законы чужой семьи в свою. Луч¬ше бы ты укрощал свои страсти. Сам бы себя воспитывал. Я ве¬рю, что именно сам себя может воспитывать, изменять чело¬век. А не кто-то. Если кто-то возьмётся тебя воспитывать — это будет насилие над твоей волей, поэтому будешь сопротивляться. А против себя сопротивляться невозможно.
Ты думаешь, что я такая домоседка, какой ты меня привык видеть? Нет же! У меня много разных желаний: ходить на выстав¬ки, в театр, в какое-нибудь женское общество... Хочу больше читать, меньше работать. Тебе нравятся ухоженные женщины. И я хочу быть ухоженной, хорошо выглядеть. Для этого на¬до ходить в парикмахерскую, чистить лицо, делать массаж, маски... И много спать. Кожа на лице женщины очень чувст¬вительна к недосыпу. Вон Софи Лорен, когда её спрашивают, в чём секрет, что она так хорошо выглядит, призналась, что спит по девять часов. Разумеется, она не стареет, потому что горячо любима своим Понти, твоим коллегой, кстати. Зна¬чит, может кинематографист сочетать и работу, и любовь к жене, и стабильную семью.
Но в парикмахерскую я хожу редко, жалею деньги, у меня их не так много. Пока. И развлечения у меня скромные. Так было с тобой и без тебя. Понимаю, я должна быть больше дома, здесь я нужна. А тебе всего хочется. Подайте сейчас и немед¬ленно! Это называется безответственностью. Я принимаю свои обязанности в семье, как необходимость, а ты от них убегал. И куда? Перемалывать кости киношному начальству, политикам! Меняют что-то эти ваши разглагольствования? Не обольщай¬тесь! Только пар выпускаете. Лучше бы это время потратил на сына. Пока он в тебе нуждается. Он вырастет и пойдёт своей до¬рогой. Но тебе скучно с ним! Скоро и ему будет скучно с тобой. Не занимаетесь своими детьми, а потом ворчите: «Не та моло¬дёжь пошла!» или: «Сын вырос черствым!». Сколько отдаёте — столько и получаете.
— Ан, я принимаю все твои упреки. Ты во многом права. Без тебя я плохо сплю. А раз не сплю, то пытаюсь понять, почему мы с тобой не уживаемся. Я не злой, не безответственный, напрас¬но ты меня в этом обвиняешь, не пьяница, работаю, как вол... Ты — женщина с большой буквы... А вот не уживаемся. Но что-то ведь нас и объединяет. Я пришёл к тебе. Ты меня не гонишь. Давай ещё раз попробуем?
— Стоит ли? Дим-Дим, сколько мы с тобой жили — ты всё время навязывал мне свои вкусы, учил меня, как жить, разгова¬ривать с людьми, во что одеваться... Зачем? Женщина, даже са¬мая необразованная, всё равно мудрее мужчины. Даже, если у него от ключиц до пупка висят ордена и медали, сто разных званий, и он награждён Нобелевской или какой-то дру¬гой премией.
— Это почему же?
— Природа так устроила вас и нас. Вы — мужчины — разрушаете. Женщина настроена на созидание, умиротворение, усмирение (всяких страстей и катаклизм, а не мужчин — чтобы тебе было понятно), обустройство, создание комфорта... А это не так просто — идти по разрушенному вами, мужиками; по руинам, остав¬ленным войной или оставшимся после распавшейся семьи. Вы, «отстрелявшись», оставляете нас один на один с проблемами. Нам надо выжить. И спасти детей, если они есть.
Что такое выжить? Ты человек начитанный, знаешь теории Мичурина и Дарвина. Дарвин говорил о естественном отборе, имел в виду и человека — выживает сильнейший. Но он не просто выжива¬ет. Под влиянием обстоятельств, биологическая особь закаляется, изменяется, приобретает новые черты. У кого-то хвост отпадает, так как он ему мешал; у кого-то вместо жабр появляются легкие, потому что ему надо было приспосабливаться жить на суше...
Человек тоже меняется. Вот ты нас c сыном бросал уже не раз. Уходил и «с приветом»: живите, как хотите. А если бы я не могла содержать себя и ребёнка? Пришлось бы его отдать в интернат, где государственное обеспечение.
— Я бы ни за что этого не допустил, Анна! Что ты такое го¬воришь? В интернат при живых родителях...
— Я бы этого ни за что не допустила. А ты тут причём? Переехал и живёшь в своё удовольствие. И голова у тебя не бо¬лит каждый день: чем кормить, как защитить, как оградить от уличных соблаз¬нов, как воспитать его человеком с сильной волей... Я рада, что у меня есть сын.
— У нас есть сын!
— Он твой, потому что твой сперматозоид оплодотворил мою яйцеклетку. А с зачатия и по сегодняшний день он мой, ведь ты совершенно им не занимаешься. Хоть бы один раз сказал: «Возьму-ка я сына на съёмки. Вдруг ему кино понравится. Понравится, тогда помогу ему поступить во ВГИК». Хотя бы пофанта¬зировал. Так нет же, всё для себя. Вот ты всё твердишь, что много работаешь. Мы с тобой обожаем сочинения Оскара Уайльда. Хочу напомнить тебе одно его любопытное заключение: «Работа — последнее прибежище тех, кто больше ничего не умеет».
Так что, работа — лишь отговорки. Ты хочешь быть женатым холостяком. Но только не со мной. Я не хочу быть замужней холос¬тячкой.
... Когда вот так много говоришь, уходит вся энергия, уже ничему не хочется сопротивляться. Наверное, внутри нас есть какой-то особый защитный механизм: когда люди доходят до точки в спо¬рах, появляются примиряющие импульсы. Они заполняют всё про¬странство, проникают в кровь, будоражат гормоны...
Весь тот вечер в моей голове крутилось стихотворение Евге¬ния Баратынского:

Не искушай меня без нужды
Возвратом нежности твоей:
Разочарованному чужды
Все обольщенья прежних дней!
Уж я не верю увереньям,
Уж я не верую в любовь
И не могу предаться вновь
Раз изменившим сновиденьям!

Просто в точку попадало!
Но когда мой бывший супруг подошёл ко мне, обнял меня креп¬ко, зарылся лицом в мои волосы, я почувствовала, нет, не сексуальное влечение к нему, а... жалость. К нему, к себе, к сыну. И сдалась. Он меня снова искусил. Но я ни о чём не жалею.
Ах, как мужчины умеют плакаться! Каждый из них знает, какую струну надо у женщины тронуть, чтобы она тут же начала его жалеть. Не сразу, не в тот вечер, но постепенно Дмитрий меня уговорил «на перемирие». На тридцать процентов я сдалась ради себя и на семьдесят процентов — ради сына. Если бы вы знали, детки, на какие жертвы готовы идти ваши матери!
Я не верила в долгое наше перемирие. Вспомнила кредо моей знакомой: «Если мне нужно принять какое-то важное решение, я сплю сама с собой». Я «спала сама с собой» почти месяц.
 А ещё разговаривала со своим влагалищем. Выслушав все мои «за» и «против», оно мне сказало:
 - Не понимаю, чего ты боишься? Я частенько вспоминаю, как  с членом твоего разлюбезного Дмитрия мы веселились. У нас был роман! Ты не веришь, что у мужского члена и женского влагалища может быть роман? Заблуждаешься, миленькая. Его член подходил мне по всем параметрам. Он меня ласкал, поглаживал… Я млела, как млеет невеста, когда  её первый раз целует жених.
Ты не сердись, дорогая, но члены тех мужчин, с которыми ты успела познакомить меня, пока член твоего Дмитрия гулял  по другим влагалищам, совсем не то. Я не сопротивлялась, когда они приходили ко мне в гости, назовём это так, но ни с одним  романа не получилось. Поэтому я грущу, как и ты. Делай выводы. Если я смею дать тебе совет, то вот он: соглашайся на примирение с Дмитрием. И не тяни с этим решением. Жизнь бежит быстро. Не успеешь оглянуться, как покроешься морщинами, а морщинистых женщин могут любить только мужья - семейные ветераны. Не забудь, что и я, влагалище, старею. А пока мы с тобой ещё о-го-го! Я буду рада  снова встретиться с членом Дмитрия. Уверена: ты – тоже. И нечего краснеть, давно уже не девочка.
На том и порешили.