Сидит на холодном полу головой вверх. Плачет. И потолок обрушивается пеплом на поседевшие в какой-то там раз волосы.
Выстраданный тремя строчками мир ее сейчас напрягся и посуровел. Нынче не одному нормальному миру не хочется быть Атлантидой, а она, ведь, утопит все, такая уж человеческая натура.
Бросили невзаимно. Наказали носить шарфы и пить спирт. А она все пытается выжить из собственной головы запахи, взгляды, прикосновения. Она все пытается удушить, застрелить, отравить что-то внутри себя, пока окружающие, тяжко хлопая ее по плечу говорят: «Да, расслабься ты, не твой это был человек!».
Монстры по ночам лезут из всех углов. Она начинает бояться войны. Спит беспокойно. Разговаривает тревожно. Пишет тоннами какие-то тексты и все надеется что где-нибудь он заметит ее, прижмет лбом к плечу и скажет, что никакой войны нет и что новости лгут.
Она собирает письма в больших картонных коробках и желает ему зла иногда. Она милая дура, которой не объяснили, что люди умеют врать, смотря прямо в глаза. Ругается на себя, отчищая обувь от грязи. И то, что называется душой или сердцем, пытается заживить кровоточащую пробоину где-то в области печени. Переживет. Так уж бывает, что у каждого человека случается смерть, после которой любая реабилитация – боль. У нее тридцать три трагедии спрятаны в старом шкафу, он станет тридцать четвертой, последней стоящей.
Вырастет. Найдет применение всем своим ненужным талантам. Научиться улыбаться. Не забудет, естественно. Тысячу и один раз пожалеет. Но любое спокойствие – это результат многолетней борьбы с собой, за правду. Она сделает его героем поэтических хроник, лишенных рифмы. Он улетит с подоконника в неизвестность, так и оставшись самым талантливым автором во всем мире.
Она будет скучать, только предать-то некому, да и неважно все это вовсе. Она оставит его в памяти грустью. Расставит точки и продолжит сходить с ума. Такая уж детская страсть у нее к собиранию антикварных людей внутри нервов.