Остафьевские истории

Анатолий Бешенцев
                Остафьевские истории     ©


                Остафьево – пролог, с Николаем Басковым    

      Усадьба Остафьево расположена в тридцати километрах южнее Москвы; с Курского вокзала, доехав до станции Щербинка, а затем автобусом – до остановки «Школа», сразу же за высоким  забором увидишь главное здание старинного особняка постройки конца 18-го – начала 19-го веков, имевшего нескольких хозяев в разное время, но  самыми известными владельцами были князья Вяземские, четыре поколения которых здесь и проживали, в основном – в летнее время года.
Князь Пётр Андреевич Вяземский, писатель и поэт, один из самых близких друзей А.С. Пушкина, вместе со своей супругой, княгиней Верой Фёдоровной Вяземской, устраивали здесь частые литературные встречи: сюда наезжали Д. Давыдов, К. Батюшков, В. Жуковский, А. Грибоедов, Е. Боратынский, А. Мицкевич, А. Тургенев, В. Кюхельбекер, трижды - А. С. Пушкин, а Н. Карамзин писал здесь свою «Историю», которая и сохранилась для потомков по той причине, что французы до имения не добрались, а  вот богатейшая библиотека Карамзина сгорела в его московском доме во время пожара 1812-го года.

      Моя срочная служба в армии в течение 1957-1960 годов проходила в авиагарнизоне с одноимённым названием, поскольку к усадьбе и аэродрому дальней авиации примыкало село Остафьево, в четырёх километрах от Щербинки. К тому времени старинный особняк облюбовал Совет Министров, превративший его в дом отдыха для высокопоставленных чиновников различных министерств, а для подкормки «сливок советского общества» был создан совхоз, сразу же за аэродромом, который занимался животноводством широкого профиля, овощеводством, имел теплицы, два больших фруктовых сада – к столу отдыхающих всё подавалось свеженьким и в неограниченном количестве в любое время года...

      Воинская часть моя шефствовала над совхозом, наезжая туда время от времени с концертами художественной  самодеятельности, а в страдную пору помогала в уборке урожая. Однажды меня вместе с моим сослуживцем нарядили в помощь комбайнёру при жатве пшеницы с поля, расположенного сразу же за глубоким оврагом, разделяющим аэродром и земли совхоза; в овраге протекала речушка-ручей ЛЮбуча, которая питала ниже расположенный пруд около самой усадьбы. К комбайну был прицеплен сборник соломы, которую мы и отбрасывали вилами по мере накопления её в бункере, стоя при этом по бокам его; сброшенную солому подбирал на лёгком колёсном тракторе «Беларусь», с прицепом–граблями, совхозный рабочий возраста, близкого к пенсионному. Комбайн заканчивал один из своих кругов, машина  развернулась на 180 градусов, и тут мы не обнаружили на поле трактора, а из оврага поднимался столбик дыма; как потом оказалось, дедок не заметил  кромки оврага, заросшего кустарником, и нырнул туда вместе с техникой, завалив её на  крутом склоне набок; эти же кусты и спасли тракториста – за них прочно зацепились грабли прицепа. Дедок наш лежал, придавленный кабиной с разбитыми стёклами, по лицу обильно текла кровь, признаков жизни – никаких...

      Я читал до этого случая, что человек в экстремальных ситуациях может выявить в себе такие резервы физических возможностей, которые в обычных условиях ему уже не повторить: как мы с товарищем смогли приподнять изуродованную машину и вызволить бедолагу, до сих пор не пойму...
Прибежавший чуть позже комбайнёр заглушил двигатель трактора, который, как это ни странно, продолжал работать даже в горизонтальном положении. Тракторист пришёл в себя, застонал, и уже втроём мы вытащили его наверх, погрузили в люльку мотоцикла его напарника, и тот рванул с ним  в совхозную больничку.
Потом нам сказали, что припозднись мы с высвобождением раненого минут на пять, его бы уже не удалось вернуть к жизни...

      Дедок выздоровел, а всё наше отделение, в котором и мы значились с товарищем, было приглашено спустя некоторое время на ужин в этот закрытый для простых смертных дом отдыха, где я и узнал разницу между едой в солдатской столовой и в этом Эдеме...
А после ужина были организованы танцы в овальном зале под аккомпанемент рояля чёрного дерева, доставленного сюда после войны из апартаментов самого Германа Геринга; вполне возможно, что здесь в своё время сиживал и беседовал с хозяином сам Александр Сергеевич;  музицировал сверхсрочник * нашей части,  который имел среднее музыкальное образование, и готовился к поступлению в консерваторию. Приглашали нас, двадцатилетних солдат, солидные министерские дамы возраста, мало нам соответствующего, но для нас в этот миг важен был сам «процесс», подогретый нашими собственными изображениями в огромном овальном трюмо с амурами и наядами по всей кромке  (зеркало тоже, видимо, было из числа военных трофеев)...

      После демобилизации я на целых десять лет осел, женившись на местной красавице из рабочей многодетной семьи, в селе Остафьево, сняв комнату в частном доме напротив того самого овального крыла дома отдыха, - разделяло моё жилище с ним лишь водное пространство пруда, шириной метров в сто...
Уже проживая во Владимирской области, мы с женой по телевизору приготовились как-то смотреть любимую свою передачу «Романтика романса», и тут нам показывают тот самый овальный зал, в котором проводился в это время конкурс певцов очередной «Романсиады», и под аккомпанемент того самого чёрного рояля запел совершенно незнакомый молодой певец с удивительно красивым и сильным голосом, за которого мы стали отчаянно болеть, но жюри с красавицей-ведущей присудили только третье место 16-летнему студенту московской консерватории, – так  начиналось восхождение на вершину музыкального искусства Николая Баскова...

P.S.
      Давно уже бывший дом отдыха прекратил своё существование, и особняк передан министерству культуры под намечающийся литературный музей «Русский Парнас» (такое имя носила липовая аллея в имении с пушкинских времён); намечалось его открытие после реставрации всего комплекса в 2007-ом году, но, как заметил ещё Крылов, «а воз и ныне там» – как всегда, чиновники ссылаются на недостаток средств...

* Институт прапорщиков в Советской Армии будет введён позднее
 

                Остафьево – история поучительная    

      Однажды в районе купальни отдыхающая в совминовском раю дамочка утеряла перстенёк, а была она ни много ни мало женой какого-то министра; золотое украшение оказалось ценностью в несколько сотен тысяч советских рублей – эквивалент цены нескольких десятков авто того времени марки «Волга»; всё дело в том, что в перстень было вмонтировано несколько камушков, весом в энное количество карат...

      В тот же день прибыл водолаз со снаряжением, но, обшарив илистое дно вокруг купальни, только замутил воду – драгоценность, в прямом смысле, в воду канула. Дама была неутешна, и на следующий день прибыла уже группа из трёх человек, вооружённая металлоискателями; только к вечеру, обнаружив и выбросив на берег кучу железного хлама из ржавых гвоздей, консервных банок и прочей дряни, чем так богаты все водоёмы, активно посещаемые нашими гражданами, перстенёк, к неописуемой радости владелицы, торжественно вернули на её далеко не  худенький пальчик. Был ли по этому поводу устроен в «Эдеме» банкет, мне неведомо, но окна в овальном крыле особняка в эту ночь горели ярче и дольше обычного...

      В описываемое время, на пике популярности, Эдуард Хиль пел песенку про капрала, мечтающего стать генералом («Как хорошо быть генералом!» – рефрен из той песни); а, по-моему, быть министром ещё круче, особливо - в России...


                Остафьево – случай приятный    

      Как уже отмечалось выше, к лесопарку усадьбы князей Вяземских и к особняку примыкает довольно обширный и глубокий пруд, образованный плотиной, перекрывающей речушку ЛЮбучу. Львиную часть соснового бора за домом отдыха Совмина оттяпал себе под дачу никто иной, как министр рыбной промышленности ИшкОв, снятый Хрущёвым за очковтирательство: под предлогом выполнения плана выловили всю молодь ценных пород рыб в Цимлянском море (отчёт вёлся в сотнях тонн), но «Кукурузника» скоро подсидел «Главный поцелуйщик страны», и опальный «рыбный король» был восстановлен в прежней должности.
Почти сразу же за памятником Василию Жуковскому * начинался дачный забор, за которым виднелся особняк в два этажа, а рядом с ним – маленький домик сторожа; под натянутой параллельно забору проволоке бегали две немецкие овчарки, гремя цепями, соединяющими их ошейники с проволочным канатиком...

      Сам хозяин был не частым гостем на даче, приезжая на чёрной министерской «Чайке», а завсегдатаями стали многочисленные родственники Ишкова. Верным признаком скорого посещения дачи «Самим» было появление предварительное машины-цистерны с надписью «Живая рыба», из которой в пруд таковая и выпускалась. Приезжал министр не один, а с очередным гостем; оба усаживались с удочками на берегу, и, как только первая рыбина (стандартный карп на 600 грамм) вываживалась из глубин, её кидали в целлофановый пакет, тут же сматывали удочки и удалялись в дачные апартаменты, – смотреть на этот ритуал со стороны без смеха было просто невозможно (видимо, такая краткая рыбалка была прелюдией к предстоящему обильному застолью)...

      Мне от министерских забав тоже перепадало; снимал я в то время комнату в старинном доме, примыкавшем к пруду со стороны, противоположной усадьбе, и в заборе, как раз напротив крыльца моей квартирки, за калиточкой у воды был маленький мосток, с которого я в ночное время и «браконьерствовал», отлавливая часа за два 5-6 серебряных рыбин, так  кстати разнообразивших семейный наш стол. Рыба других пород (лещ, карп зеркальный, амур, толстолобик) в пруду просто кишела, но, ежедневно подкармливаемая с лодок рабочими дома отдыха, на удочку ловиться просто не желала, а эти новички из цистерны клевали так, как будто их перед прудом специально морили голодом. Поскольку министр был из татар, то каждую свою вылазку на отлов «халявы» я заканчивал мысленно молитвой к Аллаху с просьбой продлить славные дни правления рыбным хозяйством страны хотя и коммуниста, но всё же подверженного, как я полагал, влиянию небесных сил...

*   Четыре плоских изображения лебедей из белого металла, окаймляющие гранитную стелу  памятника, уже в  ельцинское время были  украдены охотниками за цветными металлами


            Остафьево – Унтер Пришибеев, история трагическая   

    «Они вот жалятся вам (мировому судье – А.Б.), что я песни петь запрещаю...
    Да что хорошего в песнях-то? Вместо того, чтобы делом каким заниматься,
    они песни...
    А ещё тоже моду взяли вечера с огнём сидеть. Нужно спать ложиться, а у
    них разговоры да смехи.
    У меня записано-с!»
                А. П. Чехов «Унтер Пришибеев»

      Берег остафьевского пруда, противоположный дому отдыха, хоть и был обнесён высоким деревянным забором, жителями села не признавался как препятствие для купания – на всём его протяжении со стороны Зелёновки (так называлась окольная сторона села) зияли прогалы в виде выдранных досок...
Свободно сельчане посещали и старинный парк, протянувшийся вдоль правого берега подпруженной ЛЮбучи, да и поимка на удочку «сорной» рыбы, вроде окушков и плотвичек, не возбранялась...
Ситуация резко изменилась, когда новым комендантом курортного комплекса был назначен приезжий детина лет сорока, с вечно багровым лицом, словно однажды, озлобившись на всё человечество, навек сохранил маску мизантропа.* Моё воображение сразу же рисовало физиономию полицая на  оккупированных немцами территориях – именно с такой точно рожей...
Обзаведясь мопедом, он до полуночи объезжал территорию усадьбы, пресекая всё и вся: мог у сельского мальца выкинуть из бидончика его скромный улов, предназначавшийся домашнему коту, и сломать об колено удилище,  выгнать с матом из парка влюблённые парочки из местной молодёжи...

      Возмездие не заставило себя ждать: в сумерках на липовой аллее со старинным названием «Русский Парнас», оставшимся с пушкинских времён, между двух деревьев кем-то из заинтересованных лиц был натянут стальной  тросик, и ревностный хранитель «Ordnung-а» ** вместе с железным «пегасом», в две лошадиные силы, загремел в пруд под ехидный смех наблюдателей из кустов противоположного берега, поддержанного одобрительной улыбкой Александра Сергеевича, с постамента памятника, тут же, в аллее, ему поставленному...
В Остафьево и окрУге за новым держимордой прочно закрепилась кличка: вначале – «Унтер Пришибеев», а потом и короче – просто «Унтер»...

      Стоял жаркий июльский полдень... Весь берег Зелёновки усыпали тела сельчан, а по водной глади пруда на лодках катались отдыхающие. Время подошло к обеденной трапезе, и курортники потянулись к корпусу, оставляя лодки у причальной стенки, между плотиной и зданием. Пара молодожёнов, ничего не подозревающая о нововведениях, прогуливаясь под дубами у причала, взяла на время отсутствия у двоих отдыхающих лодку, и супруг вывез свою  жёнушку на открытое водное пространство...

      Тут-то и нарисовался «Унтер», на челне с подвесным мотором, и направился к нашей парочке, приказав ей немедленно покинуть лодку; та готова была уже поставить на место плавсредство, но идиот стоял на своём, приказав им прыгать в воду в одежде...
Место здесь неширокое, каких-нибудь метров двадцать, и с сельского берега хорошо было видно, что молодая женщина готовилась стать вот-вот матерью...
Муж беременную подругу отказался сплавлять в воду, и тогда разъярённый неподчинением «Пришибеев», поднял со дна катерка одностволку и выстрелил парню в область паха – тот сразу же рухнул на сиденья...
В воду одним за другим бросились загорающие на сельском берегу ребята, а те, что плавали неподалёку в районе купальни, выскочили на тот берег, отсекая возможный путь отступления злыдня в сторону дома отдыха...

Дальнейшие события уложились в каких-то пять минут: «Унтер» газанул в сторону проходной, слева от плотины, успел выскочить на берег и запереться в погребке неподалёку, но ярость толпы была такой, что дверь под напором десятков двух человек слетела с петель, и состоялся «суд линча»...
Подоспевший удивительно скоро по звонку вахтёра милицейский наряд отбил уже Нечто, напоминающее человеческое тело...

      В тюремной больнице «Унтер Пришибеев», однако, вскоре оклемался, и был по суду отправлен в места не столь  отдалённые всего на несколько лет, ввиду «смягчающих обстоятельств», –  раненый им парень выжил, потеряв после резекции две трети желудка...
Участники самосуда, к одобрению всех сельчан, присутствовали на процессе в качестве свидетелей...

      Прошло не более года со времени отсидки этого урода, как он был амнистирован, но, протянув ещё с полгода, был упокоен где-то у себя  на  родине – стараниями  местного населения тому было отказано в могиле на земле, которую он опоганил.
А в доме отдыха должность коменданта после этого дикого случая упразднили...

* Ordnung (нем.) – порядок

                5-го сентября 2010 года