Армия не оставила меня своим вниманием: через три года, в 1960-м, тот же Кагановичский райвоенкомат, который призвал в солдаты и отправил на Дальний Восток (но теперь, после «разоблачения» Кагановича как «члена антипартийной группы», переименованный в Киевский), прислал мне повестку. Явившись в военкомат, встретил там майора Охапкина – он по-прежнему занимался призывниками-срочниками, но я теперь подлежал не его ведению, а числился по третьей – офицерской – части этого учреждения.
И вот я отправился на двухмесячные сборы офицеров запаса в Днепропетровск. Наша харьковская группа младших и просто лейтенантов-связистов прибыла в этот город ночью, вместе с сопровождавшим нас офицером военкомата мы явились в военный городок отдельного полка связи 6-й, если правильно помню, танковой армии когда там все в полку спали. Но на территории городка в большом четырёх- или пятиэтажном доме помещалась гарнизонная гостиница. Сопровождающий, заручившись нашим согласием оплатить места в ней, определил нас на постой, а сам убыл в Харьков, мы же улеглись спать. «Мы» - это группа харьковчан, из которых один, Сергей Шагов, горластый детина с круглым, гладким лицом, оказался бывшим офицером, разжалованным на одну звёздочку и вычищенным из армии за пьянство; другой, Виктор Жогов, наоборот, выслужился в младшие лейтенанты из старшин, но попал несколько лет назад под сокращение – впрочем, тоже дружил с бутылочкой; третий, Саша Решетняк, и четвёртый, Толя Крютченко, в своё время получили свои звёздочки младших лейтенантов, как и я, в итоге срочной службы... Я назвал сейчас четверых харьковчан, которые вместе со мною составили через день или два население одной из палаток лагерного сбора. Но из нашего города были и другие люди – например, участник Отечественной войны Николай Симкин... Каждый из них теперь был оторван для прохождения сборов от какой-то работы: Решетняк – из проектного института, Крютченко – с телецентра, Жогов был рабочим на одном заводе, Симкин – мастером на другом...
Утром нас разбудил крепчайший матюк, которым Сергей Шагов, проснувшийся первым, выразил свой восторг по поводу великолепного вида, открывавшегося взору из окна гостиницы: вдали под нами виднелась широкая гладь Днепра... Зато когда мы, выйдя в коридор, выглянули в окно, выходившее на противоположную сторону,. то увидели, что под гостиничным зданием, прямо перед его фасадом, солдаты ставят палатки – рядами, как принято в военных лагерях, а поодаль уже построены в несколько шеренг какие-то люди в штатском, которые, как мы правильно догадались, тоже прибыли на сбор. Перед строем расхаживал бравый подполковник – нетрудно было понять, что он даёт новоприбывшим «накачку». Между тем, по гостинице и возле неё ходило много людей, и большинство – в цивильной одежде. Откуда подполковнику знать, кто мы такие? Ведь не все обитатели гостиницы вызваны для прохождения службы! И мы дружно приняли решение: наскоро умывшись – улизнуть, пока суд да дело, из военного городка, побродить по городу, нам вовсе незнакомому, но такому красивому и манящему.
Дружной гурьбой спустились мы по лестнице, выскользнули из гостиницы и независимой деловой походкой направились к выходу в город – полковому КПП. Миновав проходную, оказались на улице, спустились с горы и сели в троллейбус, идущий к парку культуры и отдыха.
А там, очутившись на Комсомольском острове – одном из лучших пляжей Днепропетровска, позабыли до вечера, для чего, собственно, приехали в этот город. На другой день успешно повторили операцию исчезновения. Правда, теперь подполковник, человек, как видно, тёртый, попытался нас остановить, покричав нам вслед: «Товарищи, товарищи...», но мы сделали вид, что к нам это не относится, и снова улизнули по тому же «комсомольскому» пляжному адресу. И только на третий день «сдались властям».
Обмундировали, как и обычно, в бане, однако штатскую одежду отбирать не спешили. Хотя вскоре было приказано сдать её на хранение полковому каптенармусу, но мы, пятеро харьковчан (конечно, не мы одни), припрятали в палатке, о чём после нисколько не жалели.
Последующие два месяца вспоминаются мне как некий своеобразный курорт. Нас одели после бани во всё новое, но – солдатское, однако погоны выдали офицерские, полевые (защитного цвета), а на пилотку, вместо звёздочки, - офицерскую кокарду. Для местных граждан вдруг появившиеся в городе непривычного вида военные составили некую загадку: откуда-де эти странные войска? Некоторые предположили почему-то, что из Болгарии...
Занятия не были для нас обременительны, тем более, что некоторые из них мы, при помощи приставленного к нам командира взвода – офицера полка связи старшего лейтенанта Портнова – к общему удовольствию, превращали в развлечение. По одному из предметов – кажется, по топографии – предполагалось провести «хождение по азимуту» в пригородном лесу, но вместо этого, выведя нас строем за ворота, старлей Портнов повёл всех к троллейбусу, который привёз нас, опять-таки, на Комсомольский остров! Пробыв там до полудня, возвращаться только для обеда лень было, и двух добровольцев откомандировали за вторым блюдом (первым решено было пренебречь). Они привезли на пляж огромную кастрюлю с пловом и несколько буханок хлеба. Мы всё это съели, а кастрюлю из дюралюминия не нести же назад: могут поймать, и тогда откроется вся наша проделка. Поэтому решено было эту посудину закопать в песок на пляже. Допускаю, что она там и сейчас лежит.
Ещё одним памятным приключением было ознаменовано полевое учение по радиосвязи. Нас разделили на две численно неравные группы, одна из которых, большая (в её состав вошёл и я), должна была посменно работать на установленной в поле за городской чертой радиостанции Р-118, смонтированной в будке армейской машины, а другая – несколько человек – за такой же радиостанцией, но внутри бронетранспортёра, должна была передвигаться по определённому маршруту, - с нею мы и поддерживали связь.
Ожидать своей очереди без дела было невыносимо, тем более, что вокруг точки, где заняла позицию наша радиостанция, простирались прекрасные пригородные, никем не охраняемые сады. Зайдя в один из них, мы стали обирать сочные вишни со склонившихся под их тяжестью ветвей. Вдруг увидели работающего в саду мужчину, который оказался хозяином этого прекрасного сада. Против нашего ожидания, он вовсе не обругал нас, не попытался выгнать из сада, а, напротив, очень приветливо сказал:
- Куштуйте, хлопчики, вишню, їжте, cкiльки схочете – та тiльки з собою не берiть!
Хитрый дядько рассчитал правильно: много мы не съедим, а унести в карманах или в пилотках он не дал.
Там же мы ходили по окрестным полям, пересечённым полезащитными лесополосами, одна из них наполовину состояла из абрикосовых деревьев, с которых уже упала на землю половина плодов, однако много ещё висело на ветвях, и мы буквально объелись ими.
Но пиршество наше, как после выяснилось, не могло сравниться с тем, что вытворили наши корреспонденты (так называются партнёры по радиообмену), разъезжающие в бронетранспортёре. Кто-то из них поддерживал с нами связь, а остальные рыскали по окрестностям тех мест, где то и дело останавливался их вездеход. Возле какого-то колхозного птичьего двора обнаружили в кустах место кладки куриных яиц – и реквизировали эти яйца (их оказалось несколько десятков) «в пользу Советской Армии». Набрали также полно всяких фруктов, где-то выкрали ящики – и всю эту добычу привезли в лагерь.
Наши тоже даром не сидели: утащили прямо с края дороги только что собранные колхозниками помидоры. Вечером, в предвидении могущего разразиться (если бы колхозники пожаловались) скандала, мы все под покровом темноты перетаскали ящики с фруктами-овощами из автопарка в палатки...Но всё обошлось.
Рядом с нашим военным городком располагался большой стадион «Металлург», но нас отделял от него высокий кирпичный забор. Некоторые из наших всё же перебирались через него, чтобы посмотреть матч или какие-нибудь интересные соревнования. Но это было как бы самоволкой, да уже и неудобно, несолидно было в нашем, как-никак, 30 – 40-летнем возрасте лазить через забор. Однако природа нам благоприятствовала. Как-то раз ночью разразилась страшная гроза с ливнем, подмывшим забор так, что часть его рухнула. И мы получили возможность беспрепятственно и бесплатно ходить на стадион. В это время проводились работы по его расширению и благоустройству за счёт бывшего кладбища. И наш путь к трибунам лежал мимо разрытых бульдозером старых могил, где взгляду открывались останки давно отживших людей. Одно зрелище особенно запомнилось мне: череп, увенчанный целой шапкой огненно-рыжих длинных волос. По-видимому, военный городок и гарнизонная гостиница тоже располагались на территории бывшего кладбища. потому что рядом с палатками лежала большая, из белого мрамора, надмогильная плита с остатком какой-то надписи, прочесть которую никто не мог, потому что это были, как мне теперь кажется, еврейские буквы. Эту плиту офицеры запаса, приехавшие на сбор, использовали, чтобы чистить на ней сапоги...Стыдно признаться: в то время мне не виделось в данной ситуации ничего странного или кощунственного, и лишь теперь, на склоне лет, пришло ко мне понимание дикости того, что там делалось..
Между тем, хотя нам и была сохранена средняя зарплата на всё время сбора, однако мы имели право и на некоторую сумму денег по месту прохождения воинской – пусть и временной – службы. И вот, где-то уже более чем через месяц-полтора после её начала, каждому выплатили причитающуюся небольшую, но приятную сумму. По русскому обычаю, кому-то пришла мысль «обмыть» выплаченные деньги. Кто-то из наших офицеров договорился со старшиной – начальником столовой – о том, что тот предоставит нам закусь и даст приют в доме, где с недавних пор поселились несколько семей сверхсрочников, и он – в том числе. Оказалось, что это дом бывшей комендатуры и гауптвахты. Новые, оттепельные веяния, сменившие в армии (после коварного смещения Хрущёвым боевого маршала Жукова) острый приступ строевой муштры, привели к очередному перегибу: бездумному смягчению дисциплинарной практики, чрезмерному росту увещевательных тенденций в воспитании личного состава. И такой насквозь военный город, как Днепропетровск, был лишён не только своей гауптвахты. но даже комендатуры!
Это был особняк в самом центре города, выходивший, если память мне не изменяет, одной стеной прямо в центральный городской парк. Внутри была широкая глухая, без окон, прихожая, в которую с разных сторон выходили двери комнат, отданных теперь семьям военных. В этом помещении во всю его длину установили столы, накрыли их всяческой снедью, частью купленной на полученные нами деньги, частью предоставленной старшиной-поваром из его собственных (читай – ворованных) запасов. Ну, и, конечно, среди еды там и сям возвышались бутылки с горячительными напитками – преимущественно, водкой. Мы пришли, дружно уселись за стол и немедленно напились – каждый в меру своих вкусов, привычек, наклонностей и стойкости. Один из пьющих, лейтенант Сасин, - тот, под чьим фактическим руководством совершался описанный выше рейд бронетранспортёра по колхозным тылам – был жителем Днепропетровска, работал на одном из предприятий и на сборы, в отличие от нас, из дому прибыл трамваем или даже пришёл пешком. Семья его ютилась в маленьком домишке недалеко отсюда и нуждалась в улучшении и расширении жилища. Мы все с пирушки разошлись кто куда (большинство просто ушло в палатки и улеглось спать), а худой и резвый Сасин, алкаш со стажем, несколько похожий лицом и фигурой на киноактёра Олега Даля, разгорячённый выпитым, побежал к обкому партии и стал проситься немедленно на приём к первому секретарю, члену ЦК КПСС товарищу Гаевому, твёрдо решив сегодня же добиться у него предоставления новой квартиры. Был поздний вечер, милиционер, естественно, не пустил в обком пьяного человека в солдатской форме с лейтенантскими погонами и золотистым эллипсом офицерской кокарды на солдатской пилотке. Но лейтенант Сасин стал ломиться в дверь и - уж не знаю чем – разбил толстое литое дверное стекло. Случись такое раньше, до расформирования комендатуры – милиционер вызвал бы комендантский патруль, и дебошира водворили бы в камеру комендантской «губы». Но теперь ни комендатуры. ни патрулей, ни «губы» в городе не было, а задерживать военнослужащих, вступать с ними в конфронтацию сотрудникам милиции было строго воспрещено. Поэтому, насвинячив у входа в обком, лейтенант Сасин бежал с поля боя (стеклянного боя!) домой – в маленький домик одноэтажного района Днепропетровска.
Между тем, благодаря нашей «особой» форме одежды, милицейскому посту, охранявшему обком партии, не стоило труда установить, что хулиган в настоящее время проходит здесь же, в родном Днепропетровске, военный сбор. Позвонили начальнику сборов, подполковнику Садчикову, который тут же провёл расследование и без труда установил личность ханыги.
Для подполковника, кадрового, прошедшего войну фронтовика, командование нашим сбором было последней страницей его военной карьеры. Уже пошёл по инстанциям приказ о его увольнении в запас или отставку, и боевой офицер только о том и мечтал, чтобы благополучно, без особых ЧП, уйти на покой в полковничьем звании и с соответствующей полковничьей пенсией. Учинённый Сасиным дебош грозил ему прискорбными осложнениями, и группа наших неформальных лидеров (такие всегда выявляются в любом, даже временном, коллективе) решила принять свои меры, чтобы, поелику возможно, притушить могущий разразиться скандал. Для этого попросили у Садчикова грузовик, поехали (человека два-три) к Сасину на квартиру. вынули его из постели, погрузили в кузов, предварительно связав, отвезли в пригородный лес, там окончательно протрезвили молодца, а потом хорошенько его отлупили. После чего отвезли к начальнику сборов и велели просить прощения. Присмиревший Сасин покорно подчинился диктату.
По старинке полагалось бы теперь его посадить суток на пять-десять. Но – куда?! В городе гауптвахты не было, она была, самая близкая, в Киеве, но чтобы его туда водворить, надо было везти арестованного пароходом, снаряжать сопровождающего, выписывать командировочные... В результате начальство плюнуло на всю эту историю. а уж как оправдалось перед товарищем ГаевЫм – право, не знаю...
Разумеется, вскоре и комендатуры, и практика дисциплинарных арестов были в армии восстановлены и, должно быть, существуют там, на просторах СНГ, до сих пор. Впрочем, не уверен.
По воскресеньям, когда занятий на сборах не было, мы переодевались в припрятанное в палатках гражданское платье и шли гулять по городу, как бы возвращались на несколько часов к обычной, не военной, жизни. В первый раз, прогуливаясь в одиночку по главной улице города (кажется, проспекту Маркса), встретил нашего же, со сборов, человека, тоже интеллигента-одиночку, и мы стали бродить вместе. Зашли в кафетерий, который был устроен на новомодный западный манер: вдоль стойки, за которой орудовал бармен, стояли высокие круглые стульчики на одной ножке... Мы забрались на них, поджали ноги и стали думать, что бы заказать. Сошлись на кофе с коньяком – такого ни он, ни я ещё не пробовали, а только читали в книжках западных авторов. Бармен налил в наши стаканы на донышко по чуточке коньяка. потом заполнил их чёрным холодным кофе, мы с удовольствием выпили, уплатили достаточно высокую цену и продолжили нашу прогулку.
Вечером в палатке каждый «отчитывался» о проведённом дне. Дошла очередь до меня. Рассказом о кофе с коньяком заинтересовался мой сосед по койке Витька Жогов.
- А сколько же там кофе и сколько – коньяка? – спросил он.
- Коньяка – 15 граммов на стакан кофе, - ответил я.
- Пятнадцать грамм?! – с явным пренебрежением воскликнул Жогов. – И сколько же вы заплатили за всё?
- По 13 рублей... – (Напомню: дело было до денежной реформы 1961 г.)
- Что??? - В голосе завзятого выпивохи зазвучало нескрываемое презрение и негодование. – И это всего за пятнадцать грамм коньяка? Да вы же могли на эти деньги хлопнуть по сто пятьдесят водки!!!
Он долго не мог успокоиться – и в течение всех оставшихся дней так и не простил мне этой моей бездарной траты...
Ещё одно воспоминание светлой звёздочкой горит в моей памяти. Однажды в воскресенье, гуляя по городу, я вышел к городскому автовокзалу. который тогда находился напротив вокзала железнодорожного. Моя семья: жена, маленький сын и тёща – находились в это время на даче, которую снимали в селе Белики, Полтавской области, у станции Лещиновка. Читая от нечего делать расписание автобусов, я вдруг увидел такой маршрут: «Днепропетровск – Кобеляки». Кобеляки - это была следующая железнодорожная станция после Лещиновки по дороге из Полтавы на Кременчуг, я знал, что там ходит рабочий поезд. В справочном бюро узнал: время в пути отсюда до Кобеляк – всего лишь четыре часа. А что если съездить к семье на выходной? Обратился к подполковнику Садчикову – он не возражал и отпустил меня. И вот я в маленьком автобусе ПАЗ, временами набитом под завязку, трясусь по мощёным булыжниками, а то и грунтовым дорогам украинской глубинки – напрямик от Днепра через Царичанку к Кобелякам... Неожиданно нагрянул к жене, а лучшей наградой был мне счастливый смех моего малыша, которому едва исполнилось тогда два с половиной года. Увидав меня, он так трогательно обрадовался. так весело прыгнул ко мне на руки...
Сдав чисто формальные экзамены, мы были представлены к очередному офицерскому званию, и наша харьковская группа автобусом отправилась домой. На этом моё физическое пребывание в составе советских вооружённых сил завершилось навсегда. Любопытно было бы подсчитать, какие колоссальные потери несло «народное хозяйство» Советского Союза от таких вот «переподготовок» в масштабе всей страны. Ведь за каждым призванным на сборы согласно закону сохранялась средняя зарплата в течение всех месяцев пребывания в армии. Плюс к этому, каждому выплачивалось некоторое денежное содержание по месту прохождения временной службы. Обмундирование и питание этой массы людей тоже влетало в копеечку. А толку от подобной «учёбы», как видно из обрисованной картины, если и было, то – чуть...
*
Да, больше мне служить в армии не пришлось. Однако она не хотела меня отпустить так уж легко и бескровно. К следующему году мы с женой надумали провести свои отпуска в Ленинграде (Инна уже вновь работала в школе). За 15 минут до отъезда на вокзал мне принесли домой повестку: срочно явиться в военкомат с вещами для отбытия на очередной двух- или даже трёхмесячный офицерский сбор. Вообще-то, как правило, вырывать военнослужащих запаса из гражданской жизни, отрывать их от производства чаще, чем один раз в три года, было не принято. Но военкоматам давалось право в отдельных случаях нарушать этот порядок в случае настоятельной необходимости, и они этим правом широко злоупотребляли. Иди проверь: есть необходимость или нет, достаточно ли она настоятельна... Как видно, при формировании команды для отправки на очередные сборы кому-то одному удалось отбояриться, и военкому понадобилось срочно найти замену. Я решительно отказался расписаться на корешке повестки в её получении, стал показывать нарочному наши билеты, но он не пожелал даже взглянуть на них, бросил повестку на пол в коридоре и удалился. Конечно, я не кинулся вслед за ним и не побежал в военкомат – мы взяли чемоданы и уехали на вокзал, но я вплоть до отхода поезда опасался, что за мной приедут и вынут из вагона...
Однако обошлось.
*
Но уже в следующем, 1962 году вновь пришла мне повестка. К этому времени мною командовал на нашем заводе новый заместитель секретаря парткома по идеологической работе полковник в отставке Попик. Я был ему очень нужен, так как, сверх основной моей редакторской работы, писал разные бумаги для парткома (сам он, хотя и был в прошлом военным журналистом, с сочинением всяких текстов справлялся туго). Попик по своей последней воинской должности был начальником политотдела тыловых частей харьковского гарнизона и благодаря этому обладал обширными связями в служилом военном мире города. Но сам не вмешался в дело освобождения меня от призыва на сбор, а поручил это другому своему подчинённому – заведующему парткомовским кабинетом политического просвещения товарищу Безкоровайному.
Бывший полковник Николай Ефимович Безкоровайный незадолго перед тем ушёл в отставку с поста начальника политотдела Харьковского облвоенкомата. Получив задание Попика. он немедленно поехал в Киевский райвоенкомат. Вернувшись оттуда, сказал мне следующее:
- Мне обещали вас освободить. Но всё-таки вы должны явиться по повестке с вещами. А там вам скажут, как решился вопрос.
К указанному сроку я прибыл с чемоданчиком в военкомат к капитану или майору... Иванову! Да-да, к тому представителю этой могучей русской фамилии, которого в своё время майор Охапкин (см. главу «Квартирьеры», стр. 7 – 11) пытался мне навязать в покупатели моей комнаты на Лермонтовской. Иванов сказал мне:
- Посидите здесь, пожалуйста, часик – полтора, мы попытаемся всё уладить. Думаю, что всё получится, но если не выйдет, вам придётся ехать.
Через полтора часа он подошёл ко мне (я сидел в коридоре) и сказал:
- Всё в порядке, можете идти домой.
Как видно, вместо меня нашли другого человека – как за год перед тем меня хотели послать вместо кого-то...
*
Хотя больше я в армии не служил, но ещё один или два раза проходил сборы без отрыва от производства – надо было после работы ехать на другой конец города – в высшее авиационное училище связи и просиживать там на занятиях часа по четыре... Затея дикая, потому что вместо повышения своей военной квалификации слушатели, как правило, весь вечер дремали.
В одно из моих посещений военкомата неожиданно выяснилось, что я уже не младший, а просто лейтенант. Это было последствием днепропетровского сбора. Но далее мой карьерный рост затормозился, и по достижении определённого возраста я был снят с воинского учёта. Тем не менее, подав документы на выезд в Израиль, был вынужден ещё раз явиться в военкомат (теперь уже Московского района) для сдачи военного билета. Вот теперь-то. наконец, настал для меня момент моей окончательной демобилизации!
*
Но мои воспоминания о Советской Армии будут неполными без рассказа о том, как пытались туда призвать нашего сына. К сожалению, у него смолоду развилась высокая близорукость, и в мирное время, по нормам министерств обороны и здравоохранения, он призыву не подлежал. Однако военкомату не хватало призывников для выполнения разнарядки, и дыру решили заткнуть нашим мальчиком. Призывная комиссия вознамерилась направить его в артиллерийскую часть.
Непосвящённым разъясняю: человека, который страдает высокой близорукостью, не принимают на военную службу не потому, что он плохо видит, и не потому, что во время боя с него могут слететь очки. Нет, дело вовсе не в этом, а в том, что люди, носящие очки с линзами более чем минус 6 диоптрий, опасно предрасположены к отслоению сетчатки глаз, то есть к мгновенной слепоте. Таким людям противопоказаны поднятие тяжестей, прыжки, значительное мышечное напряжение – словом, то, без чего невозможна воинская, особенно солдатская, служба.
Справочник медицинских нормативов и противопоказаний воинскому призыву формально не составлял военной или государственной тайны, но военкоматы тщательно скрывали его от призывников и их родителей. Не имея чётких сведений об этом документе, мы не могли протестовать против призыва нашего сына, потому что у нас не было на руках официальных оснований для этого. Но тут к нам на помощь пришла мать его товарища – санитарный врач, хорошо осведомлённая в призывной политике военкоматов. Она возглавляла один из районных отделов здравоохранения в нашем городе и попросила медицинскую комиссию военкомата в своём районе провести неофициальное переосвидетельствование Миши. Вывод был однозначен: в мирное время он категорически не подлежит призыву даже в нестроевую часть. Но, главное, нам назвали интересующий нас пункт утверждённого министерствами обороны и здравоохранения перечня медицинских показателей, несовместимых с призывом. При этом нам был дан такой совет: с претензиями к военкомату обратиться должен не отец призывника, а мать. Отец ведь и сам состоит на воинском учёте в данном военкомате, на него легче прикрикнуть, да и в самом деле как-то потом ему навредить... Поэтому в военкомат отправилась моя жена. Не без труда добилась она повторного официального переосвидетельствования зрения сына, причём он был направлен к специалистам областной глазной клиники. Разумеется, там подтвердили его полную негодность к службе. В ходе дальнейших разбирательств оказалось, что в военно-учётной карточке сына были ранее проставлены фальсифицированные данные: вместо указания о том, что он носит очки минус 9 диоптрий значилось, что – минус четыре! А с таким зрением можно служить – например, в таких очках отправился в армию я!
Чтобы «сохранить лицо», сидящий в военкомате солдафон сказал жене:
- Это в гражданской жизни всё решают врачи, а у нас в армии другие порядки. Прикажет военком – и любой пойдёт служить, как миленький!
Но ни сын наш не захотел стать «миленьким», ни мы с таким его званием не согласились бы...Так и не судилось ему держать равнение на грудь четвёртого человека, ни на пятого, ни на двадцатого.
По этому поводу, дорогие товарищи, подруги, дамы и господа, крикнем дружное солдатское «Ура!» Лично я не жалею, что отдал два с половиной года моей жизни военной службе в Советской Армии. Но, как и всё на фактической нашей родине, этот государственный институт постепенно деградировал, и некоторые стороны и эпизоды такого процесса, надеюсь, мне удалось отразить в моей правдивой, непридуманной повести.
К о н е ц
Следующая в записках "Повторение пройдкенного" - книга 6-я "О Борисе Чичибабине и его времени. Строчки из жизни". http://proza.ru/2011/06/25/1266
ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ! МНЕ ИНТЕРЕСНО И ВАЖНО ТВОЁ МНЕНИЕ О ПРОЧИТАННОМ, ИЗЛОЖИ ЕГО, ПОЖАЛУЙСТА, ХОТЯ БЫ В НЕСКОЛЬКИХ СЛОВАХ ИЛИ СТРОЧКАХ В РАЗДЕЛЕ "РЕЦЕНЗИИ" (СМ, НИЖЕ). = Автор
------------------------------Примечания