НА СНИМКЕ: Река Сейфун (ныне Раздольная) и сопка Сенькина Шапка (фото с сайта http://www.zaimok-pokrovka.ru/photo). Мимо этих мест вела дорога на Пушкинский зенитно-артиллерийский полигон.
* * *
Машина углубилась в тайгу. Я жадно рассматривал обступившие дорогу заросли, вспоминая всё, что читал об уссурийской тайге: книги Арсеньева, Фадеева, Фраермана… Уже перед самым концом пути мы вброд пересекли три рукава горной речушки Шуфан – мелкой-мелкой: нашему грузовику до половины колёс. Каждый из рукавов имел свою нумерацию: Первый Шуфан, Второй, Третий… Как назвали эту речку позже, во время кампании замены китайских топонимов на русские, – не знаю.
Сразу после речки нам открылся огромный лагерь Пушкинского полигона – ряды стандартных армейских палаток над хорошо оборудованными, рассчитанными на многолетнюю эксплуатацию палаточными гнёздами, обшитыми ровным, дощечка к дощечке, тёсом. Сюда съезжались на учебные стрельбы зенитчики чуть ли не со всех концов Дальневосточного военного округа.
Мне повезло: спрыгнув с машины, я сразу увидел приземистую фигуру замполита нашего полка подполковника Койлера. Молодцеватым шагом подошёл к нему, попросил, как положено, разрешения обратиться и браво доложил:
- Товарищ подполковник! Рядовой Рахлин по вашему приказанию прибыл!
Подполковник взглянул на меня с недоумением:
- Я тебе ничего не приказывал…
Как тут было не растеряться? Да ведь мне накануне ясно сказали: «Тебя замполит полка вызывает»!
- Нет, не вызывал, - ещё раз подтвердил Койлер.
Что было делать? Трамваи и троллейбусы на полигон не ходят, обратная попутка когда ещё будет…Я поплёлся в палатку родного взвода. Едва вошёл – раздался громовой хохот моих товарищей. Оказалось, они, во главе с новым командиров взвода лейтенантом Бучацким, меня «прикупили». Здесь, в условиях военного лагеря, очень много всяких нарядов: и в караул, и на кухню, и на всякие хозяйственные работы, а между тем, для проявления «солдатской находчивости», при обилии воинских частей, самый великий соблазн и самые широкие возможности. Так что надо и день и ночь охранять палатку, чтобы не разворовали имущество. И каждый лишний человек здесь вот уж никак не лишний.
На ребят из родного взвода я ничуть не обиделся. И даже рад был их проделке: как уважающий себя «старик», почти переваливший на третий год службы, вряд ли сам бы решился проявить служебное рвение и отправиться на полигон, а болтаться без дела в пустых казармах было невыносимо скучно. Так что я, подчиняясь правилам игры и разыгрывая добродушное возмущение, с удовольствием вписался в общие заботы и тут же заступил на ночь дневальным возле палаток (взвод занимал их две или три).
Как раз, как будто я его с собою привёз, зарядил дождь. Сезонные муссонные дожди в Приморье, отделяющие жаркое, нередко с грозовыми ливнями, лето от сухой, ясной, прозрачной осени, приходятся чаще всего на конец августа – начало сентября. Именно в это время я и попал на полигон. Сильный, ровный, «ряснЫй», как говорят украинцы, дождь лил, не переставая ни на минуту, трое или четверо суток, вызвав, как это часто бывает в том краю, настоящее стихийное бедствие. Мелкие горные речушки, заполнившись ливневыми водами, стремительно понеслись с вершин на равнины, сметая всё на своём пути.
Одним из первых в военном лагере полигона прибывание воды почувствовал наш «Матуша» (Юрка Веснин), о котором подробно рассказано в 17-й главе («Мыльная опера»). На полигоне его заботам поручили походную баню, которая была развёрнута на берегу самого ближнего из Шуфанов и где мылись по очереди все прибывшие на стрельбы полки. То была длинная палатка с системой смонтированных внутри труб с кранами и душами и – уж не знаю каким способом осуществлявшимся – подогревом воды. Веснин выполнял при этом сооружении примерно те же обязанности, как когда-то на манёврах Петя Попович, - но, в отличие от него, не разово, а ежедневно. Так и жил при бане. Когда вода стала катастрофически прибывать, он принялся демонтировать всё доверенное ему хозяйство, снимать палатку – и во-время успел, потому что, не сделай он этого, всё унёс бы поток.
Едва успел Матуша справиться, как тут же, на его глазах, разыгралось драматическое ЧП. Не зная прогноза, наши командиры снарядили полкового киномеханика в Покровку, в штаб дивизии, для обмена кинофильмов. Туда отправился грузовик, в который и погрузился со своими коробками киномеханик Мордхэ Нудельман – еврей из Молдавии. Шофёром был наш, из взвода разведки, Папакин. По дороге к ним в кузов напросились какие-то колхозники с мешками картошки. Едва машина стала переезжать первый из Шуфанов (именно возле Матушиной бани), как на самой середине стремительно мчавшегося потока мотор заглох – и никакими силами Папакину не удавалось его завести. А вода прибывает прямо на глазах… А случайные пассажиры и даже водитель не умеют плавать…
Их спасителем стал маленький Мордхэ. Он взял у Папакина верёвку, привязал её к машине, сплавал вперёд – на остров между двумя Шуфанами - и там привязал к дереву другой конец. А потом, одного за другим, сопроводил от машины к островку всех пассажиров, каждый из которых, держась за верёвку, ни за что не хотел спастись без груза и волок за собой ещё и картошку. Последним покинул «судно» его «капитан» - шофёр Папакин.
Вот эту сцену и наблюдал с берега банщик Матуша. Более того, с помощью всё того же отважного киномеханика он тоже перебрался на остров Спасения, переправив туда и всё банное имущество.
Дождь прекратился, с неба брызнуло яркое солнце, а вода всё ещё прибывала. Вдруг наш взвод в полном составе построили возле палаток, и кто-то из старшего начальства объявил, что теперь мы назначены быть «спасательной командой», которой приказано немедленно эвакуировать на «большую землю» наших застрявших на острове товарищей.
Над чисто промытой, сверкающей яркими красками землёй светило солнышко, сияло голубое, безоблачное небо, а мне на душу легла чёрная туча страха. Дело в том, что плавать я научусь, да и то кое-как, только спустя года три после армии. В момент же, когда меня, в составе нашего взвода, назначили спасателем, я держался на воде не лучше топора. Объявить о своей непригодности к осводовским подвигам мне показалось немыслимым, но и утонуть не хотелось…
Однако пока что – «нале-во! Шагом – марш!» - команда последовала привычная и выполнимая, и взвод деловито зашагал к переправе.
Там мимо берега, таща на себе сломанные ветки, целые стволы бурелома и всякий плавающий хлам, стремительно неслась река, в которой невозможно было узнать тот меленький, воробью по колено, ручеёк, через который машины шутя переезжали ещё несколько дней назад. На другом берегу этого довольно широкого потока видна была группа людей, среди которых мы увидели и нашего Матушу.
В это время с нашей стороны в воду въехал большой гусеничный тягач. Офицер, распоряжавшийся спасательной операцией, полусерьёзно, полушутя спросил:
- Ну, орлы, кто возьмётся доставить туда питание?
Без памяти обрадованный, что не придётся отыскивать «плавсредства», я взял из его рук наволочку с харчами, взгромоздился на тягач, который легко пересёк стремнину, и завтрак на всю компанию робинзонов был передан мною из рук в руки Юре Веснину.
Застрявший грузовик, с которого спасся сам и спас всех других Мордхэ Нудельман, ночью перевернуло и унесло. Потом его, сильно помятым о камни, обнаружили метрах в 600-х ниже по течению реки.
А вода всё не убывала, и в положении бедствующих оказались все находившиеся на полигоне воинские части. Запасы круп и, может быть, консервов здесь были, но возникла острая необходимость в хлебе. Легче всего решить проблему оказалось нам – зенитчикам ближайшей к полигону дивизии: её командир, генерал Слюсаренко, приказал доставить нам хлеб из Покровки на дивизионных самолётах. В его распоряжении было два маленьких самолётика - таких, какие в народе называют «кукурузниками». Вдруг командир нашего полка приказал выложить на большом поле, зеленевшем совсем близко от палаток, букву Т из белых простыней. Солдаты весело и дружно выполнили приказание, после чего поступила команда: всем покинуть поле. Мы решили, что самолёты прилетят и сядут на поле, а нам предстоит их разгрузить. Они действительно оба прилетели, покружились над подготовленной посадочной площадкой и улетели обратно. Но вскоре вернулись, на бреющем полёте пролетели над полем и … выбросили на него по мешку свежевыпеченных буханок! Каждый мешок, ударяясь о землю, лопался, и содержимое фонтаном взлетало на воздух, кусками разлетаясь вокруг. Самолёты улетали за следующими мешками, а мы толпой бежали на поле - собирать «урожай».
Примечательно, что никто не клал себе в рот ни крошки. Хлеб, оприходованный начальником ПФС (продуктово-фуражного снабжения) полка, выдавался затем, как обычно, в столовой на завтрак, обед и ужин.
Вскоре мы вернулись на зимние квартиры. У меня к этому времени образовалась на шее у подбородка огромная флегмона. Командир полка, оправдывая своё прозвище «Батя», повстречав меня однажды, ужаснулся величине опухоли и приказал мне немедленно обратиться в медсанчасть. Полковой врач, не взявшись лечить такой огромный абсцесс, немедленно отправил в медсанбат, где я и пролежал около месяца. Флегмону мне оперировали, след от неё остался на всю жизнь.
------------------
Далее читать главу 38-ю "В медсанбате" http://proza.ru/2011/06/25/355