Глава 5. Мой Некишев.
Так началась моя экспедиция.
Я мог бы описать каждый из сорока пяти дней поминутно. Воспеть песнь свежеструганным доскам обеденных столов на базе, что в неприкосновенности своей ждали набега вечно голодных студентов – от гладкого дерева одуряющее пахло смолой и стружками. То есть теми запахами, что я и не знал сроду.
Или посвятить целую главу своему рабочему месту - столу, по которому двигались неспешные солнечные лучи, они ласкали мою руку и раскаливали графические перья. Или отдать полглавы бабочке, что прилетела на полевые цветы – Вика принесла мне их и, взвизгнув, бросила на стол – в них оказалась огромная мохнатая гусеница. И той же гусенице…
А воздух деревни? Если бы я был парфюмером или любым другим дегустатором запахов, я бы выделил в его пьянящем коктейле массу ароматов: и запах полыни, что сам по себе тяжел, и запах смолы, что резок, и горячей живой земли, и дыхание Амура-батюшки, что щедро одаривает своей влагой возлюбленные им берега. Но я не хочу разбивать на части неделимое. Тем воздухом хотелось просто дышать, и надышаться им на всю жизнь было невозможно.
Но, я думаю, у всех было примерно такое же лето. И у меня с тех пор прошло немало великолепных отпусков, как зарубежных, так и наших, простоквашинских…
Я говорю вам о ЛУЧШЕМ времени в своей жизни.
Когда в умиротворение природы, в убаюкивающую музыку лета какой-то ненормальный, взбалмошный, а может пьяный музыкант вставляет новые пронзительно звучащие ноты чувственной любви. Которые мгновенно захлестывают вас, подстегивают и бросают навстречу другой, чужой, но такой же чумной музыке ответных чувств…
Какофония, скажете вы. Нет, не соглашусь я - любовь. Любовь, в которую внесла вклад сама природа своим цветением. Не осенняя любовь, улыбчивая, и не зимняя, согревающая, и даже не весенняя.
Летняя.
***
В сопровождении мелкой деревенской девчонки, вызвавшейся меня проводить, я подошел к совершено обыкновенному забору и толкнул калитку. Девчонка, радостно подпрыгнув, убежала обратно, а я… столкнулся нос к носу с темноволосым мужчиной, большую часть лица которого занимали усы и борода. Мне стоило постепенно привыкать, что не только мой дядька имеет такую экзотичную домостроевскую внешность, скорее его растительность стоит называть бородкой и бачками, в то время, как у этого нестарого человека борода была настоящая, окладистая, старославянская.
- Здравствуйте! Я Павел Волошин. Племянник Виктора Краснощекова, - отрапортовал я в ответ на недоуменный взгляд, опасаясь, как бы сельская девчонка меня не подставила, и я не вторгся в какой-нибудь чужой дом.
- И как ты сюда добрался? Транспорта-то никакого… – удивился брюнет. – Виктор говорил, что ты вроде через неделю должен приехать. Да может и забыл – с ним бывает…
В процессе разговора на завалинке оказалось, что кроме него, Дмитрия Ивановича, плотника и хозяйственника (а вообще-то – отдыхающего здесь человека из столицы) в экспедиции остались только женщины, а мужчины срочно отбыли в Суздаль – чего-то там измерять. Вместе с моим дядькой. И встречать он меня собирался через неделю. Вот, а еще говорит о маминой легкомысленности… Уехавшие должны вернуться дня через четыре, к тому времени прибудут и студенты из Владивостокского университета, которым здесь, на археологических раскопках, предстоит отрабатывать практику.
Вместе с Дмитрием Ивановичем я вошел в дом, где сразу окунулся в атмосферу оживленного женского внимания. Первым делом меня расспросили и накормили, долго обсуждали, в кого я такой светленький, хотя видели одного моего дядьку, а после сумбурно говорили обо всем вообще и о жизни в экспедиции в частности. Мира, отряхивая мою куртку, удивлялась ее заграничному крою и долго рассматривала тщательно запрятанные мамой двойные швы. Светлана Андреевна читала лекцию об оборонной крепости, раскопки которой и велись здесь несколько лет. А Вика мне, еще не отложившему даже ложку, совала в руки глазастого серого котенка и настоящее гнездо с пестрыми яйцами.
Затем женщины разом пришли к одной теме и стали обсуждать мое будущее проживание в селе. По плану я должен был поселиться со студентами в выделенном им общежитии. Но место для них организовано еще не было. Поэтому перебрав разные варианты, меня определили на четыре дня в дом Миры, жены уехавшего геодезиста, и ее дочери Вики. Ни одна (тридцати двух лет), ни вторая (тринадцати) не испытывали по этому поводу ни малейшего смущения, да и комната, предназначенная мне, была отдельной – прежней Викиной. Геодезист Алексей в Суздале тоже видимо был не против, раз за него все решили, и я в сопровождении долговязой Вики отправился со стопкой постельного белья и своим багажом в их снятые на лето полдома.
Большой дом, в котором обитали Дмитрий со своей женой Светланой Андреевной (исполняющей в экспедиции роль кухарки), он же – будущая столовая для студентов, он же – штаб, где собиралось для конструктивных решений начальство раскопа - назывался у них в обиходе «базой».
Пока я носился с бельем по деревне в сопровождении Вики, потом обустраивал свое рабочее место на базе, а позже, охнув, вспомнил, что надо бы послать маме телеграмму и в компании неутомимой Вики бегал па почту, настал вечер.
Итак, первый вечер среди женщин на базе прошел так же, как проходил он здесь каждый раз независимо от того, были в наличии их руководящие мужчины или они уехали – то есть, сами понимаете, состоялась любовно организованная пьянка.
Моя усталая личность была способна только к лицезрению и исключала даже анализирование. Я с удовольствием слушал Миру, рассказывающую о проделках своей непоседливой дочери-подростка. Она так тонко и не зло шутила, что не обижалась даже сама Вика, вошедшая в сложный подростковый возраст. Если прибалтийские черты ее мамы были горделивы и эффектны в любом их ракурсе, то Вика казалась мне просто чернявой скуластой девчонкой с гневно сверкающими карими глазами и задорным неожиданно-прорывающимся смехом.
Я, опустив нос в стакан, выслушивал очередное бахвальство Светланы Андреевны. Это я-то! – проведший в их обществе от силы полдня. Представляю, как всех достали рассказы о личном знакомстве с Высоцким и ее вхожести в круги Окуджавы… У ее мужа, бородатого Дмитрия, наверное, уже давно падает заслонка в мозгу на одно ее предисловие: «Да-а, но вы зна-аете, я тоже имею, что сказать на этат счет…» Причем утрированное московское акание мне особенно резало уставший слух.
Дмитрий говорил мало. А когда спрашивали меня, я, тоже рисуясь, изображая единственного из всех представителя искусства, описывал насколько потрясающа, логически невероятна окружающая природа, приводил в примеры живописцев, и меня с интересом слушали все, кроме… сами понимаете, всезнающей кухарки.
На столе вместо известных мне напитков присутствовал незнакомый мне вид. Тот, который я в первый раз попробовал тогда (если полтора месяца его непрерывного потребления можно назвать одним разом), и последний в своей жизни. Он назывался «бражка». Легкое его приготовление (как рассказали мне), мутный вид и весьма неприятный дрожжевой запах были неубедительны. Не учтя урок студенческих вечеринок, когда любая домашняя настойка могла оказаться убойной, я решил, что этот доморощенный напиток по крепости не выше яблочного сока с мякотью, и его мягкий вкус утвердил меня в сем ошибочном мнении. Он, черт возьми! легко пился и стакан за стаканом легко исчезал в моем тщедушном теле, провожаемый лишь задумчивым взглядом Миры.
И вот на этой благостной почве…
Да, главное подготовить посадочную площадку и тогда любой неопознанный летающий объект придется впору! Но все не так просто, дорогие мои. Как бы ни был пьян подопечный, ангелы все же фильтруют действительность. Так что мои честные и возвышенные чувства начались отнюдь не с того экспериментального вечера (события которого наутро я вспоминал, как нокаутированный помнит начальный счет рефери), а несколько позже. …Но, так или иначе, этот вечер был ПЕРВОЙ НАШЕЙ ВСТРЕЧЕЙ.
Не зазвучали фанфары, не упало небо, не запели небесные феи. Нет, не было.
Просто на дворе в темноте раздался гудок машины, потом стукнула калитка, а после - дверь в прихожей… или в сенях? (поправьте меня…)
- Сергей Владимирович! Проходите.
- Сергей Владимирович, а мы думали ты в Чите. Ты кстати - к столу. Никаких отговорок, еда у нас простая: картошка да сало.
- Здорово, самое то для рабочего человека… - в светлом проеме двери появился невысокий человек в кожаной куртке и кепке.
- А у нас новый член экипажа. Знакомься - Павел - наш художник из города N, будет помогать Руслану Борисовичу оформлять его исследовательскую работу. А это Сергей Владимирович Некишев, основная власть на селе, партийный человек, парторг, наш хороший друг.
- Очень приятно – Сергей! - против света он протянул мне горячую ладонь, и я по обыкновению вяло ее пожал, привстав со своего места.
- Павел – племянник Виктора, - добавил бородатый Дмитрий, придвигая дополнительный стул и усаживаясь сам.
- Не похож! – с лучезарной улыбкой из-под рыжих усов заклеймил меня парторг и сел на предложенный стул.
Заботливыми руками Андреевны перед ним оказалась тарелка, столовые приборы и стакан.
Я никогда не встречался с начальством любого пошиба. Когда на завершение реконструкции нашей школы приезжал председатель райисполкома, я болел. А позже, выше проректора нашего института я ни с кем и не виделся, да и с последним встречался лишь два раза, причем второй раз – в туалете института, так что это может не считаться.
Поэтому на человека со звучной должностью парторг я смотрел во все глаза. Это слово, уже несколько вышедшее из моды, словно отбросило меня лет на сорок назад во времена моих бабушек, когда приставка «парт…» действительно обозначала непререкаемую власть и вызывала трепет.
Может быть археологическая экспедиция, располагающаяся на одном и том же месте уже несколько лет, действительно нуждалась в поддержке местечкового начальства, а скорее всего Сергей Некишев просто был их давнишним другом и сам любил общество столичных и дальневосточных ученых.
О чем был разговор в тот вечер, я не могу припомнить точно.
Помню только его изучающий взгляд и то… что в ответ на него я улыбнулся. Да, улыбнулся! Должен же я был как-то реагировать на такое пристальное внимание! Хорошо хоть, язык не показал!
Упомянули о какой-то стройке неподалеку.
Заговорили о студентах из Владивостока, которых с нетерпением ждут местные девчонки. «Так ребята приедут уже другие, чем в прошлом году», - удивился Дмитрий. «Неважно», - усмехнулся своей притягательной улыбкой Некишев.
Вика, потянувшись, покачала в моем ухе серебряным колечком и что-то защебетала матери о мальчиках из старших классов. Я дернулся и сердито прикрыл колечко ладонью, выставив локоть на стол. От гостя не укрылась наша возня. Как и мой румянец, вспыхнувший на его очередной взгляд.
Не могу сказать, что чувство, описанное в романах, пробило меня с первого взгляда. Да и в кого было влюбляться? Небольшого роста (едва ли выше меня), рыжий, как и все в их деревне, с ершистыми усами, удивительной глумливой улыбкой и серьезным хватким взглядом серых глаз.
- Мне пора, - сказал я, выпрямляясь и собираясь убежать от его заинтересованности мною. Я не столько возбудился от внимания непонятного мне свойства, сколько разволновался неизвестно из-за чего…
Стены избы резко качнулись ко мне, словно корабль, на котором я до сих пор мирно плыл, собрался именно в этот момент потерпеть крушение. Пытаясь удержаться, я резко опустил ладонь на стол, со всего маху звякнув о стакан тарелкой. На извинения у меня не было сил.
- Вика, проводи, - пихнула под бок дочери Мира.
- Я могу довезти Павла, – вдруг вызвался дорогой гость вечера. – Мне все равно домой. Нет, серьезно, я довезу…
- Паше неплохо бы проветриться. Вика, иди уже! – снова подтолкнула Мира только что плюхнувшуюся обратно на стул девочку.
Во время их спора я всё же плавно обошел стол и даже разыскал куртку.
Вика подхватила меня под руку, и мы вышли в черную лунную ночь.
Я слышал, как Некишев сделал еще одну слабую попытку:
- Темно уже. Страшно отпускать.
- С Викой ничего не страшно, - уверенно прозвучал голос Миры, отдаляясь от меня далеко-далеко, словно утопая в густом тумане. – Она так кричит, что у наших соседей на первом этаже уши закладывает, это если учесть, что мы живем на восьмом. Да и кого здесь бояться – разве быков…
***
В который раз, отворачиваясь от монитора, я думаю, что не настолько владею словом, чтобы описать нахлынувшие на меня чувства. И нет слов, как я сам себя разбередил этой главой, где я юный и взъерошенный, словно одуванчик, и все уже прошло и не вернется. Да и остатки воспоминаний уплывают от меня в такой же густой туман забвения, как и тогда голос Миры…
Глава 6. Поцелуй
За свою, на тот момент не такую уж длинную жизнь, я ни разу не был в деревне и даже в лагере. В областном центре жили родители мамы и дяди, у которых кроме такой же городской квартиры была дача. Там я и проводил все свои лета, да постарше бывал с мамой у родственников в Ленинграде, ныне Питере, и еще в городах Прибалтики по путевкам. В свое время дядька не раз пытался спровадить меня в пресловутый пионерский лагерь, чтобы я стал «нормальным ребенком» и получил «хоть один жизненный урок». Но мифический «жизненный урок» пугал меня даже больше, чем маму, и я упрямо не соглашался с дядей, о чем теперь несказанно жалел.
Новая жизнь закрутила меня в пестром колесе впечатлений ничуть не меньше, чем юную Вику. Шесть лет разницы между нами словно сократились до нескольких минут, которые разделяют возраста двух неразличимых близнецов. Я радовался любому открытию так непринужденно и самозабвенно, что удивляло меня самого, но это было выше меня - я ехал сюда удивляться и сполна получил желаемого. Если я и пытался сохранять высокомерно-равнодушное выражение лица, то каждая мелочь вновь округляла мои только что такие чайлд-гарольдовские глаза или растягивала улыбку от уха и до уха.
И именно как ребенок, искренне восхищенный яркими обертками и жужжащими паровозиками, забывает лица многочисленных родительских друзей, что принесли ему эту гору подарков, так и я на несколько дней выбросил из головы свои воспоминания о Некишеве.
Он напомнил о себе неожиданно. За забором раздался гудок, неслабо встряхнувший меня – машин было крайне мало в этой деревне, и Сергей Некишев вошел, как к себе домой: по-хозяйски и привычно. В тот момент мы сидели в светлой столовой, только отобедав с тремя приехавшими из Суздаля русскими богатырями. Все до одного шумные и громогласные они обменялись приветствиями и рукопожатиями. Моей руки тоже коснулась крепкая ладонь Сергея, но казалось, он всерьез и не заметил меня – самого худого среди всех, мелкого и белого, словно моль.
А вот мое сердце подскочило куда-то к горлу, а после рухнуло вниз, зажигая пожаром все тело лишь от одного его веселого, вскользь брошенного взгляда.
Может, подсознание выудило какой-то сон, приснившийся мне в первую хмельную ночь о том, что бы он делал со мной, доведись ему меня подвезти? Или обаяние неутомимого дамского угодника, а именно такой славой он пользовался на селе, заставила и меня, Пашку Волошина, испытать на себе необъяснимое притяжение?
Я оставил их в обеденной комнате и ушел в смежную, где располагался у окна мой рабочий стол. И, расставляя в полной симметрии листы, карандаши и перья, глубоко вздохнул, пытаясь избавиться от распирающего меня чувства обиды, и в какой-то мере проклиная этого Некишева, пошатнувшего мое блаженно-спокойное пребывание в деревне.
Но дверь скрипнула и открылась настежь. Вошла Андреевна с опустевшим графином – направилась в свои комнаты, чтобы пополнить тару никогда не заканчивающейся бражкой - она настаивалась в большой алюминиевой фляге у нее в спальне. Забрел Виктор Краснощеков, радостно похлопал меня по плечу, полностью разворошил мою выстроенную гармонию на столе. Ушли оба, а минут через десять появился и Некишев.
- Виктор здесь? – спросил он.
Не заглянул, а вошел сразу, словно свой вопрос намеривался выяснить именно у меня и до конца.
- Нет, он вон там… - поспешно и услужливо заговорил я.
- А ты, значит, фотографом у них? – перебил он меня.
Его серые глазки хитро поблескивали, а губы кривились, стремясь растянуться именно в той невыносимой улыбке, что и сбивала с мыслей.
- Художником, - поправил его я.
- И что ты будешь рисовать? - продолжил парторг.
Рассматривая растребушенные дядей листы на столе, он подошел настолько близко, что я почувствовал от него запах браги и бензина.
- Пока не знаю. Ядра, наконечники, кресты - что найдут…
Чтобы только занять руки, я схватил трущегося об ноги котенка, силой уложил податливое животное на колени и принялся гладить.
Только через две минуты я понял, что воцарилась тишина.
В обеденном зале раздавались голоса, с другой стороны избы за дверью Виктор Краснощеков что-то объяснял Светлане Андреевне.
А в нашей промежуточной комнате стояла тишь, наполненная лишь урчанием серого котенка на моих сомкнутых коленях и неистовым стрекотаньем кузнечиков за окном.
Я поднял голову и увидел совершенно серьезные глаза мужчины, цвет которых был даже не серый, а скорее расплавленное серебро, и которые не отрываясь смотрели на меня.
- Не то гладишь, - спокойно сказал он. – Тебе уже не котов пора гладить.
- Так если некого больше, - смело сказал я.
В какие-то моменты я умел идти ва-банк, правда, до сегодняшнего дня подобный маневр выходил мне боком.
Да и сейчас вместо уверенного в себе человека я, наверняка, представлял из себя жалкую картину: только что бледный парень мгновенно покрылся лихорадочно пунцовыми пятнами, плохо гармонирующими с практически белыми волосами.
Кот, не в состоянии более выдерживать нервные поглаживания, вывернулся из моих пальцев и соскочил на пол.
- Девушку-то чего не взял с собой? Здесь вон почти все со своими…
Глаза Некишева, даром наполненные искристыми смешинками, обладали таким свойством подчинять, что казалось, я разговариваю не с человеком, а только с ними. И отвечаю именно им, не в состоянии отвести взгляд или ответить неискренне.
- У меня нет девушки. Вернее… Да мне и не предлагали никого с собой везти.
- Ничего, Павел, наверстаешь. Здесь скоро будут ученицы с Владивостока. Меня-то они уже боятся, старого хрена, а ты вполне ничего.
- Да не… - снова смутился я этого «ничего» или же своего желания опровергнуть его слова о «старом хрене» - ему от силы было тридцать восемь, а может и меньше, просто должность и мужицкая внешность добавляли ему без малого пару лишних лет.
- Не любишь что ли девчонок-то? Боишься их?
- О чем вы? – я ощутил растерянность.
Разговор выходил за рамки приличного и главное - первого. Такие откровенности можно выспрашивать у знакомого человека, но не вести же о том разговор прямо с хода.
- О девчонках, - вдруг резко ответил он. – Я человек прямой, что имею в виду, то и спрашиваю. Пока я спрашиваю только о девчонках.
Вот тут я точно вспыхнул настоящим румянцем. Этот наглый человек самым неприкрытым образом заявил о том, что я для него почти разгаданная задача. Да что же во мне есть такого-то, в конце концов? Стеснительность? Мать ее!
- Я здесь только четыре дня. Я не понимаю…
- Понятно, - это слово прозвучало успокаивающе, как говорят мамы сыночкам на ночь, утешая их от глупых слез. - Я разговаривал с Виктором. У вас доверительные отношения?
- Нет.
- Ты не рассказываешь ему все? Не делишься?
- Ни в коем случае…
- А почему? У тебя же нет отца, ты мог бы рассказывать ему.
- У нас разные цели и интересы. Почему вас это интересует? - обозлился я, как тоже частенько случалось со мной: ощерюсь, будто дикий обиженный зверек, если меня понимают неправильно или вовсе извращенно при моем-то терпеливом подходе ко всему…
- Не злись, я не хотел тебя задеть. У меня, кстати, тоже не было отца.
- Вы хотите поговорить со мной без присутствия Краснощекова? – догадался я, отмирая и замирая вновь.
- Именно! – снова миролюбиво ответил Некишев и наконец-то улыбнулся своей чеширской улыбкой под рыжими щетинистыми, даже на вид колкими, усами.
Именно Алиса я теперь, а не Пашка Волошин. Я понял, что не знаю, как вести себя в этом чудном мире, в мире напичканном до отказа мужчинами, долгожданными, открытыми и к чему-то клонящими… в мире без защитницы-Галки, без зубоскала Валеры, с которым я общался в институте. И без мамы.
- Сергей Владимирович! Так мы едем или нет? – прогремел голос моего дядюшки сразу с порога, оборвав все недосказанности и лучезарную улыбку Некишева.
- Это у тебя надо спросить. Мы давно ждем. Я тебя отвлекать не хотел от общения с Андреевной в спальных покоях, - спокойно откликнулся тот.
- Да брось ты, - равнодушно махнул рукой Краснощеков и, не глядя на меня, словно меня совершенно не существовало, развернул парторга на выход. – Пойдем, пойдем, а то стемнеет скоро.
Они вышли из дома и присоединились к ожидающим на улице. Подошли к калитке с разных сторон Светлана Андреевна с Дмитрием, о чем-то напоминая им. Я же решил не маячить перед глазами лишний раз и наблюдал из приоткрытой входной двери.
Мужчины столпились у некишевского служебного уазика и вскоре как-то все разместились в нем. Само собой, за руль сел парторг.
Через мгновение он же громко ругнулся, настежь распахнул дверцу машины и выскочил из нее. В приоткрытую щель я с возрастающей паникой наблюдал, как парторг зашагал обратно к дому. Мой, только было успокоившийся организм, снова заходил ходуном: бешено застучало сердце и затряслись руки – не работать мне шпионом…
Я рванулся прочь, но запнулся о плетеный коврик и неловко привалился к стене темной прихожей.
Некишев зашел в сени стремительно, но дверь затворить за собой все же не забыл.
- Ты чего это здесь? - глухо и неудивленно спросил он. – Я где-то кепку свою забыл.
Мы оба обернулись к полкам в поисках кепки, но так же синхронно развернули головы обратно, сталкиваясь взглядами.
Я хотел отвести глаза, но лишь опустил их и совершенно невольно на преступно-долгое время задержался на его губах, и...
Руки мужчины вдруг оказались на моих боках, а сразу за тем я в полной мере ощутил его хмельной и настойчивый поцелуй. Некишев так вжал меня своим кожанно-бензиново-пьянящим телом в какие-то висящие на крючках плащи и куртки, что я не смог бы вырваться, даже если бы сопротивлялся.
Но не было и мысли, чтобы противиться. Все мои ощущения переместились лишь на наши губы и на его язык, ищущий мой. Своего тела я не чувствовал. Оно было горячо, охваченное неистовым внутренним огнем, и легко, словно бесплотное. Я не то, чтобы отвечал – я как-то сразу покорился.
Он оторвался от меня так же резко, как и припал.
Проведя тыльной стороной ладони по своим коротким усам, точно стирая лишнюю влагу после глотка браги, он усмехнулся, схватил кепку, которую еще тогда мы увидели с ним оба, когда посмотрели разом на полку, и так же стремительно покинул дом.
Я ушел в комнату, сел за свой стол и закрыл горящее лицо руками.
Вначале не было даже мыслей, лишь возбуждение, дергающее член, и глупое щенячье желание вернуться к тем вещам в прихожей и тереться об их вонюче-овечье-кожаные бока до наступления оргазма.
После это прошло.
И навалились мысли, полчища всяких мыслей, плохих и хороших: плотной колодой карт они разместились во мне и тусовались, выскакивая то черной мастью, губящей, то красной - возбуждающей.
Когда вернулась Светлана Андреевна и загремела грязной посудой со столов, когда она заглянула в комнату и спросила, где Мира с Викой, в моей голове осталась лишь одна мысль:
«Главное, что никто ничего не понял. И теперь это только наше с ним дело и только наша тайна. А уж мы разберемся».
И от моего «решения» так всё запело во мне и обернулось красной козырной мастью, что я готов был расцеловать и не слишком любимую мной Андреевну и только-только уснувшего на кресле кота.
Ему, сонному и уж точно ничего не понимающему, и достались мои ненормальные поцелуи, конечно, полностью невинные, но настойчивые и жаркие.