Прощёный день

                Прощёный день.


 Он закурил сигарету и ещё раз, смакуя каждое слово, перечитал телеграмму. А в ней, в сущности, было всего два слова, но одно из них очень важное, он долго ждал его, а другое – близкое и родное, вызывающее образ человека, которого он любил, любит и будет любить: «Жду Галя.» И в этом было всё, весь мир, вся жизнь, ибо что же такое любовь, если не целая жизнь. Когда он перечитывал эти слова, всё внутри у него прыгало от нетерпеливого волнения и хотелось вот сейчас же сорваться с места и бежать туда, к ней, и говорить что-нибудь ласковое и доброе, чтобы и ей было так же, как и ему. Его приводила в бешенство мысль о том, что потребуется, по крайней мере, ещё день, чтобы оформить отпуск и уладить кое-какие обыденные дела. « К чёрту! – вдруг решил он, остановившись у письменного стола. – К чёрту! Поеду сейчас же, и точка!»
Он уже бросился к антресолям за рюкзаком, но подумал, что это глупо. Усмехнулся, сел за стол и постарался успокоиться.
Будильник на столе показывал девять вечера. Он долго смотрел на светлый циферблат, но не видел стрелок. Вместо них выплывало знакомое лицо с чуть припухшими от слёз серыми глазами. И в этих глазах была боль и отчаяние, и решимость. Она всегда была решительной женщиной. И он запомнил её именно такой. Тогда у неё, видно, была температура: когда они прощались, он почувствовал её горячую ладонь.
– Разреши, я  поцелую тебя, – попросил он.
Но она отстранила его:
– Нет, не надо. Помни только…
И не договорила, что он должен помнить. Повернулась, дошла до двери… « Господи, да что же мы  делаем?» – с отчаянием спросил он самого себя.
– Может, останешься… –  сказал он.
Ему вдруг неудержимо захотелось смять её в своих объятиях и целовать, целовать, чтобы поцелуями заглушить всё горькое, скопившееся у обоих. Но он сдержался, она ушла, и у него осталась лишь теснота в груди, словно там, за рёбрами, сидело что-то большое, и оно, это большое, всё росло и росло, и от этого роста становилось не то чтобы больно, а тошно.
После её ухода он лёг на диван, потом встал, подошёл к холодильнику, открыл дверцу и долго смотрел на бутылку водки, но так и не взял – пить не хотелось. И вообще ничего не хотелось, теснота в груди прошла, а вместо неё появилась опустошённость и абсолютное безразличие ко всему происходящему. «Зачем это всё? – спрашивал он себя. – Почему два любящих друг друга человека не могут ужиться вместе?»  – « Но любящих ли? – сомневалось внутри него. – Может, вся эта любовь построена на постели и только?»
 По темпераменту они были разными людьми, но во многом дополняли друг друга, и, наверно, были бы идеальной парой, однако неистребимое желание каждого повелевать приводило почти к ежедневным ссорам по самым незначительным поводам. Начиналось всё с какой-нибудь ерунды, а заканчивалось молчаливым отчуждением на несколько дней, и тогда они ходили по квартире и лишь украдкой смотрели друг на друга, боясь встретиться взглядами. Потом кто-нибудь, обычно это был он, отваживался заглянуть в  глаза другому, их души встречались, гордыня обоих отступала, и очередная ссора завершалась любовными объятиями.
Последняя случилась практически не из-за чего. Они собирались в кинотеатр,  он сидел на диване и ждал, когда она оденется. А она примеряла платья, то одно то другое, и никак не могла выбрать, может потому что и выбор был невелик. Потом наступила очередь причёски и макияжа. И всё это исполнялось неторопливо, с тщанием, как она всё и всегда делала. Он же был импульсивен и нетерпелив, и её медлительность всегда раздражала его.
– Ну нельзя же столько копаться, – наконец не выдержал он.
– Если тебе достаточно надеть портки, то я – женщина, – напомнила она.
– Боже мой… – вздохнул он и от греха подальше ушёл в другую комнату.
И вспомнил слова её матери сразу после ЗАГСа:
– Не уживётесь, – неожиданно заявила тёща.
– Это почему же такое, мама? – взвился он, с иронией назвав её мамой.
Почему-то с самого начала знакомства они недолюбливали друг друга.
– А ты не ерепенься,  – ответила тёща.  – Вот послушай притчу. Жили-были баба с мужиком, как собака с кошкой. Оба ругачие и упрямые, и гордыня до небес. Дело до драки доходило.
– Дура, – говорил ей мужик, – умишка-то нету, а везде свой нос суёшь…
– А ты недотёпа вшивый, – отвечала ему супруга.
– Дура ты дура и есть, – возражал мужик, – какой же я вшивый? Отродясь вшей не бывало!
– Всё равно вшивый! Вшивый!
– Вот я тебе покажу – вшивый! – взбеленился мужик.
И за вожжи, а она в ответ рогачом на него:
– А ну, вшивец, токо подойди!
И до того у них дело дошло, что мужик задумал проучить свою супругу. Посадил в лодку, завёз на середину реки, схватил за волосы и в воду  её с головой макает:
– Вот тебе за вшивого, вот тебе! Чтоб неповадно было! Будешь ещё обзываться?
– А она от воды проперхалась и ему опять:
– Вшивый! Вшивый!
– Ах ты мать твою едрёна корень! – мужик из себя вышел. – Утоплю ведь!
А баба в ответ:
– Всё едино вшивый! Вшивый!
Голова у неё уже под водой, сказать не может, а  пальцами наверху показывает, будто вшей давит: мол, всё едино вшивый! Так и утопла… А  мужика на каторгу сослали…

 – Так мы идём или не идём? – не вытерпел он, выходя из соседней комнаты.
– Сейчас, ещё минутку.
– Ну и копуша же ты…
– Зато ты быстрый.
– Ну немыслимо же столько возиться…
– Найди себе другую.
– Глупая ты… – вырвалось у него.
– Нечего жить с глупой…
– Господи, ну хотя бы раз промолчала! Ты как та баба, которая мужика вшивым дразнила.
– Так возьми и утопи…
– Ну ты совсем дурнопетая!
– Я  – дурнопетая?!
И пошло, и понеслось едва не до драки. Разругавшись до хрипоты, потом они притихли, и она заплакала.
– Ну чего ты? – виновато подойдя к ней, попытался он успокоить.
– Уйди, уйди! – с силой оттолкнула она.
– Ах так!.. – вырвалось у него.
Он хотел добавить: ну и хрен с тобой, но сдержался. Взял подушку, одеяло и лёг на кухне, на коврике. Думал, пожалеет, позовёт. Но не позвала.
 А на следующий день она сказала ему:
– Я уезжаю к матери…
– Зачем? – удивился он, понимая, однако, о чём она.
– Хочу отдохнуть.
– Ну, отдыхай здесь… А работа? – напомнил он.
– Я уволилась.
– Уволилась? Как так? – уже предчувствуя нехорошее, спросил он.
– Нам надо побыть отдельно друг от друга…
– Отдельно… – повторил он. – Что ж, как знаешь…
Наверно, можно было как-то всё уладить, но он не сделал этого. Спросил только, стараясь сохранять спокойствие, хотя внутри у него всё бушевало:
– И надолго ты?
– Видно будет…–  обиженная его спокойствием, уклонилась она от прямого ответа.
« Опять её гордыня…» – с раздражением подумал он.
– Что ж, поезжай, – сказал  с деланным безразличием.
И вот она уехала. А через неделю от неё пришло письмо, в котором она писала, что им надо проверить свои чувства и пожить какое-время врозь. Это её единоличное решение оскорбило его, и он не ответил. И она больше не писала. Так прошло четыре месяца, пришла зима. Она по-прежнему молчала, и он молчал. А в голову уже лезли разные мысли, появилась ревность: там ведь не совсем деревня – посёлок, народа всякого много… И мужиков тоже… А вместе с ревностью образовалось и отчуждение. Дни были заняты работой и прочими делами, а по вечерам, особенно перед сном, в воображении возникали разные неприятные для него картины  возможной тамошней жизни, и он, даже не видя её, всё же мысленно ругался с ней. « Ну и хрен с тобой!» - как бы говорил он ей. Но «хрен» не получался: как это, его Галя, его любовь в чьих-то объятиях? Этого не может быть! Это невозможно! Немыслимо! В конце концов, он не выдержал и написал ей письмо, в котором повинился за все мелочные ссоры, за свою грубость и что ей пора  бы вернуться. Она ответила, что во всём согласна с ним, но что надо ещё подождать. « Ну и хрен с тобой, – сказал он вслух, прочитав её письмо, – жди…» 
Но она снилась ему по ночам, и он, просыпаясь, привычно щупал рукой возле себя, спросонок ища её теплое тело, а натыкался на холодную подушку, которую по-прежнему клал рядом со своей, и разочарованно отворачивался, как не раз делал это после очередной ссоры. Однажды он даже попробовал на ночь остаться у приятеля, который специально для него пригласил, в дополнение к своей, какую-то скучающую девицу, но, несмотря на выпитое вино, так и не смог переступить через своё «я» и ушёл. Никто, никто во всём мире не мог заменить её, только она, она одна была нужна ему, только теперь он со всей отчетливостью понял, что она значит для него…
«Неужели только двенадцать? – он прислушался – старенький будильник тикал. – Тогда спать…» Но сна не было. Едва закрывались глаза, начинало работать воображение: вот он выходит из вагона поезда и идёт к её дому. Кругом снег и день солнечный и тихий, с морозцем. Она обязательно встретит его или на вокзале, или на полпути, обязательно. Он сразу ещё издалека  узнает её. Серое пальто с пушистым воротником и белая шаль… А может, шляпка? Нет, вряд ли: там почти деревня…
Поезд отошёл в восемь сорок вечера. И только тут он вспомнил, что не купил цветы. Но успокоил себя: : «Ничего, куплю там, на станции. Наверняка что-нибудь продают». Он стоял в тамбуре и курил. На улице была оттепель. За запотевшим стеклом двери проносились огни фонарей, тёплый свет из окон домов пригорода, белые и тёмные пятна: снег на земле, кучи угля, щебня, досок… Потом пошли поля, леса, перелески. « Почти тринадцать часов, – в который уже раз считал он, – к десяти буду там…Хорошо, что утром. Наверно, опять будет солнышко… Хорошо бы солнышко…»
В тамбуре стояли какие-то подвыпившие парни, курили и  разговаривали. И ему вдруг захотелось тоже поговорить с кем-нибудь и о чём-нибудь – всё равно о чём.
–Далеко едете? – спросил он.
 Парни промолчали. « Какие-то бирюки», – подумал он. Но это его не огорчило и не обидело. Он вернулся в вагон, взял у проводницы постель и лёг на своей верхней полке. Внизу выпивали, играли в домино и шумно спорили, а он лежал и мечтал. Как они встретятся, как он обнимет её, поцелует… Правда, там тёща, особа не из приятных, но да бог с ней…
Уставший от прошлой бессонной ночи, он незаметно уснул, а когда проснулся, то было уже светло, и молоденькая проводница, стоявшая внизу, смеясь, сказала ему:
– Здоровый сон… А я уж думала будить вас придется…
Он посмотрел на часы – почти девять.
– Когда станция?
– Минут через тридцать, – сказала проводница и ушла.
Он оделся и потрогал подбородок. Щетина была едва заметна, но он всё же побрился. Она не любила, когда его щёки царапались.
За несколько минут до остановки  вышел в тамбур и закурил. И загадал: встретит или не встретит? « Должна, должна», – мысленно повторял он под стук колёс, и это успокаивало. Пусть он не предупредил о дне приезда, пусть, может быть, она работает, но должна почувствовать. Должна… Она наверняка уже знает это… « Если любит…» – загадал он.
В тамбур вошла проводница. Поезд замедлил ход и, скрипя, остановился.
– Вот вы и приехали.
– Да, спасибо, – ответил он, взял рюкзак и неловко, соскальзывая с металлических ступенек, ища глазами её, спустился на землю.  На станции не было перрона. Утоптанный снег, рельсы, специфический запах нефти от цистерн неподалёку, одноэтажное здание вокзала напротив и реденький снежок сверху. Здесь тоже была оттепель. Он огляделся, ища какой-нибудь киоск с цветами, но кроме двух старух, продававших капусту и свёклу, на станции никого не было.
И её тоже не было. Это он сразу увидел и принял как должное, но когда вдалеке, в конце поезда вдруг появилась вроде бы знакомая фигурка, бросился навстречу. Но это была не она, и он остановился, разочарованный. «Ладно, обойдусь без цветов», – решил он, по-мужски не придавая этому особого значения.
 Закурил, взял рюкзак и пошёл к её дому. Теперь у него уже не было того радостного чувства, с которым он ехал, вместо него появилось тревожное, щиплющее душу ожидание. «Что-то не так… – думал он. – Что-то не так…»
Недалеко от её дома какая-то старуха в рваном полушубке с пустыми вёдрами на коромысле остановилась и  долго смотрела ему вслед, а он, хотя и не верил в приметы, всё же подумал об этих пустых вёдрах.
Дверь в избу открыла тёща.
– Миша? Ты?..
Она округлила глаза, и несколько секунд стояла, загораживая своим дебелым телом проём двери. Потом засуетилась, торопливо и неловко.
– Проходи, проходи… А Галя  болеет, ангина… Бедная девочка…
– Кто там, ма? – услышал он знакомый голос.
Она встретила его на пороге своей комнаты в халате, в тапочках, с растрёпанными волосами. А тёща зачем-то вклинилась между ними, и он не мог обнять её, как мечтал там, в поезде.
– Здравствуй, – поздоровался он.
– Здравствуй, – ответила она, поправляя волосы.
И он увидел, что она вовсе и не ждала его и ничего не предвидела.  Это неприятно поразило. « Мои фантазии…» – с горечью подумал он. И в душе сделалось как-то пустовато.
– Проходи, – сказала она и повернулась к матери: – Поставь чай… Не озяб?
Голос у неё был хрипловатый.
– Нет, там тепло.
Тёща взяла у него рюкзак и ушла с ним. Он снял пальто и прошёл  в крохотную, где едва помещалась одна кровать, комнатку.
– Садись, – показала она на кровать.
 Сказано это было обыденно и даже скучновато. «Что-то не так…» – опять подумал он. Она села рядом. Он осторожно обнял её и хотел поцеловать, но она отстранилась:
– Заразишься…
И он не стал настаивать. Как-то всё не так было... « Не так, не так...» - думал он, с отчаянием ощущая, что они сейчас, сидя рядом,  были как никогда далеки друг от друга. Они сидели и молчали. Как чужие.
– Вот мы и встретились, – наконец сказала она.
Сказала обыденно, словно о погоде. Оба сидели, не глядя друг на друга.
– А ты изменился, – заметила она.
– И ты – тоже...
И больше  как-будто и говорить было не о чем. «Надо разорвать этот ступор», – решительно подумал он, взял её за плечи, насильно поворачивая к себе, чтобы увидеть  глаза, но она упёрлась.
– Зачем же ты позвала? – спросил он, с раздражением отпуская её.
– Не знаю, – ответила она и, помолчав, объяснила: – Мне сделалось страшно. Я вдруг поняла, что мы теряем друг друга. С каждым днём уходит частичка чего-то...
– Так вернулась бы, –  ядовито усмехнулся он, закуривая без разрешения.
– Не надо, – возразила она, – мне и так трудно дышать...
Он пальцами, обжигая их, смял огонёк. Вошла тёща.
– Чай... чай готов.
– Спасибо, – сказал он. – Но мне пора. Если я не успею на поезд, то следующий только завтра. – И соврал: – А мне – на работу...
– А чего ж ты приезжал? – спросила тёща, не настаивая, однако.
Она  недолюбливала своего зятя.
– Так... – сказал он.
А она стояла в дверях своей комнатки, какая-то потерянная, скукожившаяся. И он пожалел её. « Ну скажи же что-нибудь, – мысленно просил он, – скажи, останови меня».
– До свидания, – произнёс он, но в его голосе явственно прозвучало «прощай».
– До свидания, – ответила она, глядя куда-то мимо него.
Он взял рюкзак, усмехнулся и вышел. Ждал – окликнет, остановит, но нет – не окликнула и не остановила. «Ну и хрен с тобой!» – вслух со злостью сказал он, отойдя от избы.  Но, опять же, никакого «хрена» не получалось: он чувствовал, что жизнь по сути кончилась. Как жить без неё? Для чего? И она? Почему она так ведёт себя? Бред какой-то...
Дорогой опять встретилась та давешняя старуха и опять с пустыми вёдрами. «Карга старая», – мысленно обругал он старуху.
Дошёл уже до середины пути и вдруг, будто лбом в столб врезался, – остановился.  «Да что же я делаю? – подумал  с ужасом. – Что мы делаем? Да надо же прежде выяснить всё! Да не может же того быть!..  И плевать на всякую гордость! Чёрт с ней, с гордостью!..»  И он, всё ускоряя шаг,  пошёл назад, а потом и побежал, вслух убеждая себя:
– Да не может того быть, чтобы вот так... Глупо! Глупо! Бездарно глупо! Не из-за чего! На ровном месте!..
Вдалеке показался идущий навстречу человек, и он перешел на шаг.  Это была женщина примерно такого же роста, как и она. Но не она – пальто другое. И он  равнодушно отвёл от неё  взгляд, но вдруг, словно что-то толкнуло – да она же! Он пошёл быстрее, но  у первой избы, стоявшей возле дороги, женщина вдруг исчезла!
– Галя! – крикнул он и, как спринтер, рванулся вперёд, однако женщины уже нигде не было.
« Обознался… – с разочарованием подумал он. – Наверно здешняя и вошла внутрь… Хотя вот дверь, а я не видел…»
И он остановился в растерянности. Но вдруг заметил на снегу небольшие, явно женские следы, идущие за избу. «Спряталась!» – радостно торкнуло в груди.
– Галчонок? – тихо позвал он. – Ты?..
 Она медленно, будто с опаской, вышла из-за угла избы, и остановилась в ожидании.
– Галка!
 Он рванулся к ней, сгрёб в объятия, целуя и в лоб, и в щёки, и в платок, везде, куда попадал губами.
– Милая, хорошая моя, – шептал он. – Зачем мы так? Зачем? Что же ты не остановила меня?
– А ты? – возразила она.
– Опять? – спросил он, заглядывая в её глаза.
– Мама говорит, сегодня прощёный день. Проси прощения…
– Галчонок, родной мой, прости меня, пожалуйста…
И, целуя её, спросил:
– А ты?
– А что я? – искренне удивилась она.– Это от тебя зависит...
– Значит, вшивый?
– Конечно вшивый…
Несмотря на её болезнь, эту ночь они спали вместе на  узенькой кровати, и им было хорошо друг с другом. Но утром она вдруг вспомнила, что он не привёз ей даже цветы, и они опять поссорились.