История русской мысли весьма занимательна. Прежде всего тем, что ее пробуждение произошло намного позднее, нежели на Востоке или Западе, а во вторую очередь - своей глубиной и силой она может если не тягаться с западной философией, то, во всяком случае, выступать во многом наравне с ней; Западная мысль, по мнению, например, Н.Бердяева, в России непременно становится догмой, основанной на экзальтированной вере в высшую ее Истину. Вспомним знаменитые кружки XIX в., где попеременно Шеллинг, Гегель, Сен-Симон, Фурье, Маркс и многие другие приобретают чрезвычайное значение, становятся предметом глубокого и искреннего увлечения, правда, при весьма поверхностном знакомстве самих увлекающихся с соответствующими трудами, а затем - внезапно - исчезают почти полностью из интеллектуальной сферы, уступая место новому кумиру.
Русские классики, русские философы, преимущественно религиозные, но не таким образом, как католические теософы, богословы, а особенным, в котором размышление над вопросами веры является делом не профессиональным, но - общедоступным, принадлежащим русской интеллигенции, образованным людям в принципе, непременно, несмотря на внешнее разнообразие своих взглядов, приходят к одной, общей для всех идее: безнравственности, греховности власти, в том числе и государственной, как лишающей человека свободы, выбора. По их мнению, наделенные властью, те, кто правит - апологеты социального детерминизма, старающиеся предельно упростить, свести к минимуму свободную мысль каждого из индивидов, образующих наше общество, в то время как должны бы осознавать свою вину за занятие столь порочным ремеслом, в котором, выражаясь в манере Великого Инквизитора, должны хотя бы нести собственную полновесную ответственность.
Однако же властвование, обеспеченное одним лишь "каноническим" позитивным правом, всегда, еще даже более 150 лет назад, неизбежно вызывало в русском человеке своеобразный бунт, связанный с неразделенностью в самом обычном сознании моральной правды и правовой правды, связанный с анархизмом русскогонарода, свободного если не телом (как во времена существования крепостного права), то как минимум своей душой. Этот анархизм, даже у кн. Кропоткина, есть стремление не к хаосу, а к светлому идеалу свободы, обеспеченной правдой, т.е. не отрицание общества, а отрицание власти, насильно стремящейся привить "антихристово" рационально-индивидуалистическое начало, устремленное к материальным благам.
Конечно, у нищего, не имеющего ничего "своего", не обладающего обеспеченным правом собственности народа, лишенного даже мистического обоснования права сильного, права собственника-захватчика с изничтожением языческого культа и принятием переосмысленного западными славянами (в первую очередь спасающимися от магометанства булгарами) греческого христианства, нет иного места приложения силы своего духа, кроме как в нематериальной, духовной же сфере, ограниченной нашей двойственной верой. Но откуда взялся традиционный русский бунт? Откуда же происходит это искание правды, эта дихотомия властного и народного? Ведь наличие сильного, стихийного языческого элемента, повлекшего даже искажение христианства и возникновение феномена двоеверия, не дало возможности привить и развить Византийскую концепцию симфонии властей.
Падение "второго Рима", Царьграда-Константинополя в 1457 г. и подпадание бывшей православной страны под власть мусульман имело крайне серьезные последствия сразу в нескольких сферах. С отобранием светской власти у басилевса над христианами и передачей оной церковным иерархам произошло слияние двух властей вопреки принципу "нераздельности и неслиянности", что сделало невозможным любые апелляции к обоснованности этой теории. Священство и царство стало по отношению к православному населению завоеванных территорий священноцарствием.
Затем это поражение повлекло эвакуацию православия на территорию Царства Русского, в Москву, вызвав разрыв православной идеологии московской и цареградской и действительное обретение Русской православной церковью автокефалии, а заодно и убеждение в необходимости непоследования пути греческого христианства, павшего вследствие собственной греховности.
Наконец, отказ от концепции симфонии царств приводит к возможности идеологического обоснования более высокой роли светской власти, отказом нестяжателям как ратующим за духовное и покровительстве и победой иосифлян в затяжном их споре. С пониманием того, что Русская православная церковь осталась единственной истинно православной церковью начинается и усиление эсхатологического в христианстве, а затем - во всем обществе.
Признание Москвы Третьим Римом по причине того, что "два Рима падоша, а третей стоитъ, а четвертому не быти" признает обреченность московии быть последним христианским царством; этот мотив обреченности сохраняется и по сей день. "Блюди и внемли, благочестивый царю, яко вся христианская царьства снидошася въ твое едино", наставляет Филофей царя, попутно одаряя его всей полнотой власти, простирающейся отныне и над церковью. Да, эвакуация Палеологов приводит не только к браку с Софьей, но даже к заимствованию византийской символики: знаменитый двуглавый орел утверждается именно в этот период! Орел этот - символ власти государственной, царской, власти абсолютной и неразделимой, восходящей своими корнями к древней Римской империи, объединившей Восток и Запад в мировое государство. Впрочем, что еще, кроме возвышенного, тысячелетнего аристократизма монаршей власти, идеей сведенного в лаконичные и ясные (для того времени) символы могли предложить представители побежденной династии?
После этого следует долгий и противоречивый период Домостроя, а также усиления, укрепления царевой власти: церковь к моменту восхождения на престол Иоанна Васильевича утрачивает самостоятельность, подчиняется светской власти, по сути – лишь идеологически обеспечивает ее. Период смуты не приносит каких-либо нововведений, развития, несмотря на то, что народ в это время проявил всю свою силу в противостоянии интервенции, не столько иностранной, сколько – католической (и действительно, Гришка Отрепьев, выдавший себя за цесаревича Дмитрия, навлек на себя недовольство не столько своим правлением, сколько проводимыми изменениями, противными православной вере). Любопытно, что двуглавый орел именно в правление Лжедмитрия впервые расправил свои крылья, обратив их вверх (правда, по причине очевидного католического влияния, в частности, двуглавого орла Габсбургов, правивших в то время Священной Римской империей - католической державой). Повторно он опустит их лишь при Временном правительстве (пририсовавшем было к гербу Ивана III даже свастику). Этот период привел к появлению героических фигур Минина и Пожарского, стоявших во главе второго народного ополчения. Данный образ, соединяющий князя и земского старосту в единое целое, позволяет говорить о том, что народ принял, признал к тому времени сложившуюся идеологию, провозглашающую государство не в симфонии, но во главе церковной власти. Подтверждением тому служит и предложенная С.М.Соловьевым версия, согласно которой Минин в своей речи оказался понятнее и ближе народному сознанию, убеждая: «Захотим помочь московскому государству, так не жалеть нам имения своего, не жалеть ничего, дворы продавать, жён и детей закладывать, бить челом тому, кто бы вступился за истинную православную веру и был у нас начальником», в то время как обращенная к народу просьба прот. Саввы о необходимости постоять за одну лишь веру не вызвала столь единодушного принятия.
Но позднее, с утверждением рода Романовых во главе русского государства, некоторое время спустя, возникает фигура Петра I, обратившего свой взор к Западу. Именно он первым начал обширную, всеохватную вестернизацию не только государственно-властного аппарата, но также и всего российского общества. Именно Петр Алексеевич окончательно подчинил церковь государству, обратив ее в один из многочисленных органов, поставив во главе ее Синод; такое решение пришлось не по нраву дворянству, но практически никак не отразилось в народе. Много большее значение имел церковный раскол, произошедший при его отце, но углубившийся при первом российском императоре: Никонианская реформа, приведшая к сопоставлению текстов канонических книг с греческим образцами, разорвала русское общество, русское сознание на две части: едва окрепшая в умах вера в богоизбранность православного народа, во вселенскую значимость Москвы ввиду греховности павшего греческого государства не может принять как данность необходимость следовать еретическому греческому образцу. Алексей Михайлович будет крайне последователен в своем решении; помимо прочего, При этом сам царь, признававший реформу, произошедшую в правление его отца, старообрядцами рисовался в образе антихриста, явившегося на погибель русского государства. С этого времени начинается отрицание власти государевой частью населения России, утверждается, пусть и не повсеместно, ранее нами объявленная идея греховности государственной власти, имевшая место в том числе и в некоторых течениях XIX в. Вкупе с установившимися апокалиптическими настроениями это приводит к революциям начала XX в., причем революциям, изначально не могущим привести к установлению западной демократической модели общества. Причиной невозможности выступает пресловутый восточный элемент русской культуры, выразившийся в отрицании, непризнании частной собственности (в противовес коллективной), а также и отрицании права, установленного властью и потому представляющего собой аморальное, вопреки правде, принадлежащей по преимуществу народной стихии, образование. Вл. Соловьев правильно видел в праве лишь минимум нравственности. Оговоримся только, что такое правопонимание характерно именно для России переломного периода конца XIX – начала XX веков.
Дальнейшее установление диктатуры пролетариата и материалистического коммунистического режима очень показательно. Стихийное разрушение старого, дискредитировавшего себя царского режима, наконец, усталость большей части народа, первоначально далекого от властных (а в равной мере и правовых) отношений, вызванная безответностью ранее благословляемого батюшки-царя, подогреваемая большевистской пропагандой до пылающей ярости и ею же направленная на обретение свободы (между прочим, в рамках коммунистической общины) путем вооруженного свержения старого режима – все это приводит к созданию нового государственного аппарата, действующего на основе несколько иных принципов, отрицающего веру, всякое индивидуальное начало и частную собственность как таковую. Органы, осуществляющие власть, становятся механизмом государства.
Отсутствие веры религиозной компенсировалось новой государственной идеологией, созданной на основе марксизма, реинтерпретированного сначала Лениным, а затем и Сталиным и обращенного в догму. Суровый догматизм позволяет строить послушное общество, позволяет признавать правом любые веления государства и партии, обнимающей все сферы жизни человека, упраздняющей любую личную свободу. Кроме того, отсутствие возможности проявить малейшее участие в жизни государства приводит к созданию неэффективной номенклатуры, неспособной справляться со своими задачами, неспособной даже, особенно в правление Брежнева, осознать свою невостребованность и предвидеть свой неизбежный крах. Впрочем, середина XX в., освещенная заревом кровопролитнейшей войны, позволяет увидеть и некоторые характерные черты, присущие русскому самосознанию: высшую мобилизацию всех сил народа во время борьбы с иностранными захватчиками, представляющими неприемлемую духовную систему (в данном случае - зоологический национализм) и объединение во имя победы над нею всего народа и власти в единое, неразрывное целое; с другой стороны, преобладает именно восточный, абсолютный государственно-властный элемент, карающий малейшее неповиновение смертью (нельзя не вспомнить резкое неприятие в народном сознании всякой казни, в XIX столетии нашедшее свое высшее выражение в речи князя Мышкина, в которой Достоевский обозначил именно духовное неприятие столь сурового наказания).
Но только к середине 80-х годов прошлого века мировоззрение в России постепенно начинает меняться. Это связано с окончательной утратой доверия органами государственной власти, их полной неспособностью выполнять свои функции и нести ответственность за принятые решения, с «выцветанием» идеологии, превращением ряда ритуализованных ранее действий в лишенный смысла фарс. Кроме того, несмотря на неглубокое укоренение идеи об абсолютности права собственности в начале века, 80-е г.г. XX столетия показали, что нельзя в сложившихся в мире сложных рыночных условиях полностью от нее отказаться. Более того, беспрерывное давление на личность, ее свободу, вызвало наконец бурное противодействие со стороны общества, по истечении стольких десятилетий правления коммунистического режима осознавшего всю практическую непригодность вдохновлявшей ранее идеологии, утверждающей только одну, материальную, сторону жизни.
Во всей полноте начинает проявляться правосознание нового типа, вылившееся в установление в России демократического режима, нацеленного на создание антропоцентричного правового государства. Полное свое отражение оно получило в Конституции Российской Федерации и потому может именоваться конституционным. На смену общественной свободе пришло признание свободы индивидуальной; не все идеологизированное общество, но народ, состоящий из взаимодействующих между собой индивидов, из свободных личностей является, согласно Основному закону РФ носителем и источником власти. Однако же по-прежнему проявляет себя и анархический элемент, подтверждением чему может служить, например, непризнание органов исполнительной власти (прежде всего – полиции), проявляющееся в субъективной психологической интолерантности. Во все времена существовавшее стремление противопоставить индивидуалистическим началам некий объединяющий фактор лежит в основе укрепления президентской власти, формально отделенной ото всех трех ее ветвей, но фактически - возглавляющей власть исполнительную.;