«Олюшка!» - медово-ласково зовет Ольку бабушка.
Мы только-только разыгрались в «выбивного»!
Игра такая.
Два стоящих напротив друг друга игрока бросают мяч, стараясь попасть в тех, кто бегает между ними. Попали - игрок из игры выбывает. А уж если мяч пойман, то можно выбывшего вернуть.
Ольке здорово: она высокая, ноги длинные, да и руки… тоже… Хорошо ей мяч ловить, легко! Так что обычно та команда, в которой играет она, одерживает победу.
Вся штука в том, что игроков должно быть определенное количество, минимум – четверо. Сами считайте: двое - выбивают, двое - бегают. Попробуй, собери столько народу: Верка со своими грядками не расстанется, с Вовкой ссоримся постоянно, Катюшку мама на улицу не пускает, а уж Ольку в игроки заполучить - просто счастье.
Собрались только, а тут - 6аба Поля со своим: «Оля, Олюшка!...»
Услышав ласковый зов, Олька замирает на месте. Будто заколдованная. И смотрит на бабу Полю, как кролик на удава. С ужасом и ожиданием расправы. Мы тоже затихаем.
Олькина бабушка строгая. Она образцовая хозяйка, все у нее на месте, все прибрано, даже перед двором никто не смеет семечки на землю лузгать, пришедшие «посидеть» кумушки складывают семечную шелуху в кульки или карманы.
Игра останавливается. Мы смотрим на бабу Полю. Рука у нее заведена за спину. Так она носит воду: одной рукой придерживает коромысло, а другая рука - за спиной. Помогает сохранять равновесие. Но здесь ситуация другая.
Мы все знаем, что сейчас будет.
Там, в руке, спрятанной за спиной, зажата хворостина. И ласковый голос не предвещает ничего хорошего. Олька оббегает бабу Полю, стараясь держаться от нее подальше. Но баба Поля успевает сделать то, что по ее мнению должно внушить Ольке, что опаздывать к назначенному времени нехорошо.
На улице ранний вечер, но Ольке уже положено быть дома. Она почти бежит, но и баба Поля ускоряет шаги и стегает Ольку хворостиной по спине и рукам всю дорогу. Олька не плачет и не кричит. Она пытается отвести удар и прикрывается ладонями. Плохо получается.
«Бабушка, не надо, не надо!» - тихо говорит она бабе Поле, но хворостина все свистит и свистит, рассекая воздух.
Меня хворостиной никогда не хлестали, поэтому я решила попробовать насколько это больно. Я выломала гибкую вишневую веточку и ударила себя по руке так, как делала это баба Поля: слегка размахнувшись.
Хлестко и звонко.
Хорошо, что никого рядом не было, потому что я взвыла от боли, а слезы буквально выпрыгнули из глаз! На руке вздулась красная полоса.
Больно-то как!
И ведь это вишневая веточка, да еще и с листьями, а Ольке достается ивовой гладкой и длинной хворостиной.
За что?...
Олька скрывается за калиткой.
Мы молчим. Дальше играется плохо. Вот что сейчас происходит там, за высоким зеленым олькиным забором? Вдали от посторонних глаз?
Играть неохота. Я от одного удара вскрикнула, а Ольку хворостиной охаживали всю дорогу…
Как же можно терпеть такую боль?
И за что?
За что?
Можно бесконечно задаваться этими вопросами, только ответа пока нет. И спросить не у кого.
Олька живет у бабы Поли, но отдельно от бабушкиной семьи в «хатке» - маленьком домике, в котором есть все необходимое. Она сама топит себе печь, сама стирает одежду, носит воду. Здорово, когда ты - полная хозяйка целого домика. Пусть даже и такого крохотного.
У меня есть только своя комнатка, и я немного завидую Ольке…
Хотя, как посмотреть.
Однажды ночью разразилась гроза, ветер свистел, молния сверкала, гром грохотал так, что звенели стекла.
Я очень испугалась спросонья, голос мой пропал, и я почти прошептала: «Мама! Папа!»
И они сразу же прибежали мне на помощь! Я могу сделать это в любую минуту: позвать маму. Или папу. И они опять прибегут.
А Олька одна в домике. Попробуй, докричись.
Тем более, что ее папы и мамы рядом нет. Они давно живут врозь: папа на Украине, мама - в городе со смешным названием «Находка», где работает поварихой на большом рыболовецком траулере, и чаще бывает в море, чем на суше.
М-дааа..
Мне почему-то уже не хочется индивидуальной «хатки», в которой одиноко и холодно. Даже если там вовсю топится печка, чистенькая и аккуратная…
Как и все в их дворе.
У Ольки тяжелый характер. Все так считают. Олька не выносит несправедливости и говорит в лицо людям то, что думает о них.
Даже взрослым.
Даже учителям.
Она демонстративно выходила из класса, когда в дверях появлялся физик. Тот поставил ей заниженную оценку. Очевидно заниженную. Не за знания, а за поведение. И Олька возмутилась и забастовала. Классный руководитель беседовал и завуча вызывали.
«Нет», - говорила Олька.
И вновь выходила из класса.
Если учесть, что все происходило в семидесятые, то поступок этот был смелым до безумия. Могли и из школы исключить…
Возможно, именно поэтому несколько лет спустя Ольку не взяли обратно в нашу школу в девятый класс, когда она бросила торговый техникум. И моя мама помогла ей устроиться в другую школу.
Да и спорщица Олька была та еще. Где-то классе в третьем-четвертом мы поспорили с ней на важную и животрепещущую тему: кто важнее - Сталин или Ленин. Кто был за кого в том споре - не помню. Но разругались мы с ней не на шутку. И не разговаривали долго. Помирились, конечно, жили ведь через три дома.
Однажды мы возвращались с занятий. Олька, и так не особо разговорчивая, за всю дорогу не проронила ни слова. До дома осталось с сотню метров, когда Олька остановилась и, уставившись в землю, спросила: «А ты тайны хранить умеешь?»
«Конечно», - не задумываясь ответила я.
«Я сейчас тебе один секрет скажу, а ты его никому-никому не говори », - сказала она, не поднимая глаз.
Что за секрет такой? Что за тайна может быть у Ольки? Интересное дело!...
Я ее помню, сколько и себя. Вредину и неукротимую спорщицу, плохо выговаривающую букву «р». Лучшего математика класса. Когда она была чем-то озабочена, то смешно шмыгала носом. Например, когда решала трудную задачу.
Я ведь о ней знаю все-все. В том числе и ее необъяснимую тягу к сказкам. Каких только сказок у нее не было: мордовских, нанайских, японских… И мне их регулярно подсовывала. Особенно запомнились молдавские сказки с национальным героем Ионом, обутым в обувь со странным названием «постолы» и выращивающим загадочный «папушой». В самом конце выяснилось, что папушой ни что иное, как кукуруза. Ерунда какая-то!
Я читала все это через силу, а Олька спрашивала с дискретностью в пять минут: «Ну? Интересно? Не то, что фантастика твоя»…
«Да уж... - говорила я совершенно искренне. - С фантастикой точно не сравнить!»
Странно так: взрослая девочка, а сказками зачитывается.
Там ведь все одно и то же: сел Иван-царевич на коня и поскакал царевну спасать. Ну, не Иван, а, допустим, Иштван или Жан, и не царевну, а принцессу, суть-то от этого не меняется!
Потом они там все поженятся, и будет пир на весь мир.
По усам текло, а в рот не попадало. Все предсказуемо.
Скукота!
Олька молчала и рисовала на земле узоры носком туфли.
Я ждала.
«А у меня мама сгорела», - едва слышно произнесла Олька.
«Как это: сгорела?..» - прошептала и я.
«Да так… Корабль вернулся из плаванья, команда сошла на берег, они вдвоем с другой поварихой стали на кухне убираться, устали, уснули, пожар возник и они обе сгорели,» - спокойно объяснила мне Олька.
Она немного помолчала и добавила: «Они не полностью сгорели. Обгорели. Узнать можно было. А сначала задохнулись в дыму. Так что больно им не было.»
От этих жутких уточнений голова моя пошла кругом.
Не стало тети Вали, самой красивой из всей семьи, где три брата и четыре сестры.
Такая улыбчивая, высокая, нарядная…
Была.
«Ну что: пошли? Ты чего стоишь?» - спросила Олька у меня.
И мы пошли дальше.
«Что же мне делать? - думала я. - Как себя вести?»
Если бы Олька заплакала, я бы стала ее утешать, но она спокойно идет, таща в руке портфель и шмыгая носом…
Вон видны аккуратные заплатки на локтях рукавов школьной формы, они всегда коротки Ольке, эти рукава. Она самая последняя из нас сняла нарукавники, черные сатиновые, как у счетоводов из старых кинофильмов.
Что нужно говорить в подобном случае? Я ищу нужные слова, но подходящих просто не знаю. Я ведь еще не теряла близких…
Мои размышления не завершились у Олькиной калитки.
«Пока», - сказала мне подруга.
И пошла к своей хатке.
Теперь маму уже точно не позовешь.
Вернее, позвать можно, только вот не дозовешься. Даже если очень громко кричать. И телеграмму не пошлешь. Письма не напишешь. Не пожалуешься и не похвастаешь, не поделишься секретами, не спросишь совета.
Я пришла домой и села за стол. Я не могла решать примеры, вникнуть в суть заданного материала.
Как же теперь Ольке жить?
Она всегда так ждала маму из поездок.
Прошлый раз ее мама привезла из Японии красивую птичку, которая прилеплялась прозрачной липучкой к зеркалу. В клювике яркой птички были зажаты шелковые тесемочки, которые заканчивались бордовыми атласными вишенками. Ни у кого не было такой птички, такой игрушечной посудки и мебели: шкафчика, столика и стульчиков-предметов нашей зависти. Мы не могли вдоволь наиграться этими сокровищами, ведь их не разрешалось выносить за пределы двора, а во двор баба Поля пускала нас редко..
С трудом выполнив задание я залезла на абрикосу.
На этом дереве была очень удобная развилка, почти кресло, и там я проводила много времени: прохладно, всех видишь, а тебя - никто, меньше отвлекают. Можно поразмышлять, почитать книгу, помечтать… И легко достать оранжевый нежный плод. Только руку протяни.
Вкусная абрикоса, почти персик…
Я вертела полученную информацию и так, и эдак, искала нужные слова и никак не могла их найти…
Спать я легла рано, а утром мама подняла меня «для разговора». Слова, произнесенные ею, ошеломили меня: «У Оли погибла мама, ты должна помочь ей пережить эту потерю.»
«Олина бабушка сообщила, - сказала мама. - Все соседи в курсе.»
Очень может быть, что баба Поля поделилась горем, но Олька–то этого не знает! И она решит, что это я всем рассказала доверенный мне секрет.
Как же я ей в глаза смотреть буду?
Болтунов и разглашателей чужих тайн у нас называли шершавым словом «сексот». Что сие слово обозначало, мы не знали, но услышать это в свой адрес считалось позором. Я готова была не пойти в школу, чтобы не объясняться с подругой.
И Катюшка узнает, что я сексотка, и Вовка, и Вера…
Как стыдно!
Мне не пришлось оправдываться перед Олькой, горечь потери затмила все частности, но царапина в моей душе осталась. Я все порывалась объясниться с подругой, мол, честно хранила твой секрет, Оля, но так и не смогла заговорить на эту тему. Как будто оправдываюсь, хоть и не виновата вовсе…
Мы росли-росли и выросли.
По окончании школы баба Поля сказала Ольке: «Я тебя до семнадцати лет дотянула, теперь пусть о тебе заботится другая бабушка. Ее очередь.»
Олькины вещи собрали, посадили девочку на поезд и отправили на Украину. Как посылку. Получите и распишитесь.
Другая бабушка, папина мама, оказалась добрым человеком и помогала Ольке, чем могла. Приехавшей как-то в гости внучке баба Поля подарила на прощание пол-литровую баночку варенья. А чего еще? И так столько лет поила-кормила, от себя отрывала.
Олька приехала на мою свадьбу. Одна из всех друзей детства. И привезла белые гвоздики. С ними я и пошла на регистрацию.
«Мне надо быть твоей свидетельницей», - как что-то жизненно необходимое попросила она у меня накануне.
«Говорят, если будешь свидетельницей, то скоро и сама замуж выйдешь», - объяснила Олька.
И я попросила прощения у своей институтской подружки Натки, которая уже готовилась к почетной обязанности подружки невесты.
Оля была яркой девочкой. С правильными чертами лица, высокая, тоненькая и изящная. Но почему-то мальчики непростительно мало обращали на нее внимание. Мне это было не понятно. Такая красивая…
Как-то однажды в седьмом классе, когда я вела умопомрачительную переписку с мальчиком на год старше, Олька робко попросила у меня разрешения прочесть очередной адресованный мне опус.
Великолепные слова писал тот мальчик: «А я одной тобой любуюсь, и сама не знаешь ты, что красотой затмишь любую королеву красоты..»
Я, удрученная своей непрезентабельной внешностью, с удивлением читала эти строки. Иногда поглядывая в зеркало. Где он увидел королеву красоты? И не знала, что это слова из песни. Все равно-красиво!
«Читай», - протянула я листочек в клеточку Ольке.
Она бережно разгладила бумажку на парте и затихла, внимательно поглощая текст. Как будто читала условие трудной задачи. Ища оригинальное решение или заветную формулу.
Формулу любви.
«Почему тебе ТАКОЕ пишут, а мне-нет?» - спросила она меня.
Я опять не нашлась, что ответить. Пробормотала что-то типа: «Напишут, обязательно напишут…»
Дорогой ты мой математик… Нет никаких формул, поверь! Хотя, ты уже и сама это знаешь…
Олька не вышла замуж. Она родила сына, получила высшее образование, но работала воспитателем в детском саду: к сыночке поближе. Сыночка вырос и уехал, а Олька осталась одна. На Украине. Нищей, разграбленной, заброшенной стране. Отгороженная от меня границей. Вот с этой стороны - Великороссия, а с этой - Малороссия.
Интересно, если самовольно пересечь эту границу, стрелять будут? И кто? И в кого? Свои в своих?
С работой ничего не получалось, и Олька устроилась экспедитором. Я приехала к ней, спустя почти тридцать лет после моей свадьбы.
«Как ты, Олька?» - задала я дурацкий вопрос.
«Нормально,» - получила я соответствующий ответ.
И мы просидели почти всю ночь, тихонько вещая друг другу о своей жизни, пытаясь впихнуть почти тридцать лет в несколько часов.
«Тяжело живу,» - просто сказала мне подруга и расстегнула халат, собираясь переодеться ко сну.
«Олька, что за синяки у тебя?» - ахнула я.
Ее плечо и бедро были покрыты кровоподтеками разного цвета: бордового, синего, желтого. Старые и свежие.
«Ничего удивительного, я же товар не только по описи принимаю, я его еще и разгружаю, - так же спокойно объяснила мне подружка. - Я ведь не просто экспедитор, а еще и грузчик».
Олькин хозяин экономил на грузчиках, поэтому женщины разгружали товар сами.
Товар - это коробки с сигаретами.
Самые тяжелые - с «Мarlboro».
У Ольки есть отдушина, т.е. место, где отдыхает ее душа. Это дача. Там нет сорняков и кривых дорожек. Все ровненько, чистенько и узнаваемо ухожено. На входе приветливо шелестит листьями калина и цепляется за одежду виноград «Алешенькин». Все цветет, плодоносит и благоухает.
Хозяйка и чистюля.
«Оль, - спрашиваю я, зная как нелегко приволочь за город железные и деревянные прутья, которые огораживают ее участок, - как же ты все это сюда доставила? Где взяла?»
«А что где. Притаскиваю на себе.»
«Так купи велосипед!» - советую я.
«А ты не помнишь разве, что я на велосипеде ездить не умею?»
Младший сын Олькиной бабушки, спортивный юноша, был ненамного старше нас, и велосипедов у него было два: обычный и гоночный, рогатый, с узкими шинами. Только младший дядька не позволял Ольке к ним приближаться.
«Оля, так давай я тебя научу, - расстроено предлагаю я. - Научу, и будешь свои грузы на велосипеде возить.»
«Нет,- говорит Олька. - У меня ведь сердечная недостаточность, задыхаться буду. Я так, пешочком, привыкла уже.»
Пора уезжать. Я не могу задерживаться надолго. Два неполных дня пролетели мигом.
Мне пора, Оля.
И она произносит спокойно: «Что делать, я все время одна. Почти привыкла.»
«Я привыкла быть одна. Я всю жизнь одна,» - говорит подруга и шмыгает носом.
Она никогда не плачет.
Не умеет.
Так же, как и ездить на велике.
Я в дороге. Опять четыре часа минимум потеряны на таможне. Лучше бы я потратила их на общение с Олькой.
Какие они разные мои подруги. Интересно было бы собрать их за одним столом! Что бы из этого получилось? Среди моих подруг откровенная зануда, неутомимая болтушка, молчунья, из которой слова не вытянуть, одинокие и замужние, многодетные мамы и бездетные дамы.
Полагаю, что веселого застолья бы не получилось: обязательно кто-то с кем-то поссорился, а Олька в конце вечера поставила бы жирную точку,
Уж она-то бы точно не смолчала, а раздала бы сестрам по серьгам.
«Ты же знаешь мой характер,» -сказала она мне на прощальные мои пожелания держать себя в руках.
Конечно, знаю, подруга. Себя не переделаешь. Да и не надо.
Я ведь приехала к тебе издалека, к такой, какая ты есть. И была.
Неуступчивой, принципиальной, прямой, как шлагбаум.
Я люблю тебя такой, какая ты есть.
И переживаю все твои невзгоды.
Еще эта ее сердечная недостаточность… Сердечная недостаточность…
Я не медик, но в Олькином случае способна установить причину ее заболевания.
Олькина сердечная недостаточность – следствие недостаточной сердечности по отношению к ней с самого детства. Недолюбленная, недожаленная.
Детство - это время, когда человек заряжается добротой и любовью, как батарейка, на всю жизнь.
Недозарядили девочку.
Она же отдавала больше, чем позволял полученный заряд.
Я набираю Олькин номер.
«Ты чего деньги тратишь? Недавно ведь расстались!» - ворчит она, стараясь скрыть радость.
Голос из моего детства. Девочка из моего детства.
Олька шмыгает носом.
Сейчас что-нибудь выдаст.
Шмыганье носом - не признак подступающих слез.
Для Ольки. Она ведь не умеет плакать. В отличие от меня.
Поэтому каждый делает то, что может: Олька шмыгает носом, а у меня текут слезы.
«Ревешь,» - спрашивает-утверждает она.
И как только догадалась, я ведь прикрыла микрофон рукой.
«А то я тебя не знаю,» - говорит Олька, превратившаяся за время почти 30-летней разлуки из двадцатилетней девушки во взрослую женщину.
Чувствует. Своим сердцем.
«Пока,» - говорю я очередные дурацкие слова.
«Пока, Малинка!» - отвечает мне Олька.
Надо же: Малинка! Как в далеком детстве, где за это прозвище я так жестоко карала.
«Знаешь что…» - начинаю я и слышу в ответ: «Знаю, не любишь, когда дЛазнятся, не буду больше… МАЛИНКА!»
Смешок, и Олька отключается.
Маленькая упрямая вредина, живущая в крохотной беленькой хатке, плохо выговаривающая букву «р».