Иван да Марья (Анастасия Чернова) / Проза.ру

      Вы, быть может, знаете это место. Перед железной дорогой. Жаркое поле, знойные травы и желтые бабочки дрожат над пыльными цветами, а в пруду, в том самом, что за холмом, купаются дети, глинный берег влажно скользит под ногами.
      В детстве я сильно боялся воды. Даже с кругом. Дырочка такая маленькая. Мгновение – и все, на чем ты держишься, воздушная упругость клеенки, обмякнет; без опоры – ты летишь в холод бездонной реки, в острую мглу скрытых течений.
      И тебя больше нет. Только шкурка круга – на поверхности, этаким мазутным плевком – плавает.
   Я боялся, но этого никто не знал. Еще я плакал, если старшая сестра опаздывала в школу, она забирала меня домой после уроков. Все расходятся, забирают шапки, надевают куртки. Хлопает дверь. И мир тогда обрисовывается в своей страшной пустоте. Там, за окном, чужие мамы несут тяжелые портфели. Дети, играя, бегут перед ними. Домой, домой…
   А что если сестра никогда не придет за мной? Что тогда? И все кругом теперь – как вода, куда бы я ни делал шаг – я проваливаюсь, мне не за что схватиться. Потому что предметы текут. Растекается дом, в котором мы живем. Фотография родителей, которых давно уже нет, их последний взгляд; старый диван бабушки, будильник на окне, город со всеми своими трамваями и подземными переходами. Где-то в их глубине исчезла сестра.
   И потом она вдруг появляется, торопливая, разрумянившаяся, вбегает – грохает дверь. Бежит мимо охранника, мимо нянечки, что вешает половую старую тряпку на крюк в стене.
   – Таня! – кричу я.
   И мир вновь обретает всю твердость и тяжесть основания. У каждого предмета свое, определенное, место. Вот школа. А вот нянечка, она в синем халате и в тапочках, а наш дом – через две автобусные остановки. Бродячая рыжая собака сидит, быть может, у крыльца…
   Все это было так давно, что казалось сном. А сон – самая настоящая большая река. В нем забываешь себя, как в речном тепле и покое, в солнечном разливе тишины. Тебя – нет, только витки волн, только камни, плоские и цветные, на дне. Дневной мир всплывает фрагментами: белая рука, гул трассы, густая прядь темных волос, дети… купаются. В знойном воздухе колеблется пыль.
Вот так я шел, и было уже поздно, близился полдень. Солнце стояло над ближней рощей, сеть лучей упала, золотясь, на дорогу, и все вокруг стало неподвижным, словно застывшим. Небо, и дорога, и роща – обрели один цвет, цвет спелых колосьев; и было в этом что-то жуткое и нереальное. Даже в том, как я шел. Мне кажется, я на месте шагал! Десять минут, двадцать…
Все то же поле, метелки соцветий у обочины.
Все то же золотое, знойное, полуденное, марево.
Быть может, я заснул, конечно, все очень просто.
Я ведь не спал прошлую ночь – у Ларисы на террасе. Приемник работал, мы кричали, что-то пели, гости несли корзины с водкой и грибами, разные корзины. Одна корзина с котом. Кот мягкий, Шпунтик. Оцарапал, подлец. Мне двадцать лет, Ларисе – далеко за сорок. Но это с ее слов. Лучшая моя подруга. А как звучит в ее руках гитара, если взбредет в голову спеть что-нибудь! А пели мы, не смейтесь, «Звезду по имени солнце» и «Бездельника». Просто Лариса, кроме Цоя, ничего другого не знает. Фанатка в любом деле. Дачу сама отстроила, кота завела, пригласила друзей-грибников и друзей-пьяниц. И меня… Я что-то среднее. Пока не определился, и то и другое нравится. И больше всего – такие ночи, когда много шума, много друзей, а Лариса предлагает: «А ну, оставайся, живи у меня!» Глаза ее блестят лихорадочно.
Дома вот у нас – не в пример тихо. Таня третий институт кончает – два уже закончила, с отличием, и все мало. С утра до вечера занимается. Ее книги – везде, и на полках – стопочками – и на кухонном столе, и на узкой холодной кровати, похожей на больничную койку. И чего, казалось бы? Я недавно поступил в институт, и то – не сильно-то рад. Вот возьму, и перееду к Ларисе, насовсем. Лариса столько вузов не кончала, а что задумает – обязательно сделает. Не отступится. Как гитару возьмет – не вырвешь. Над ее избушкой звезды ночью яркие, а диван, который она раскладывает, такой глубокий и жаркий, словно пар от самовара. Да-да, перед сном Лариса обязательно самовар ставит, – на табуретку. И крендельки там всякие, забавно.
Сахарная пудра на губах… тает…
Вот так я шел и думал устало, и Ларисин наказ «не забудь вернуться к ночи» в мыслях вертелся. А дорога – луга и роща – никак не менялись, будто и шага я не сделал! Мои ноги отяжелели, болела голова, сильно хотелось пить, а воды с собой не было. Лариса не переносит трех вещей: малиновое варенье, воду в бутылочке и робких баб. Конечно, я с ней, в целом, согласен. Пить воду из бутылочки, чмокая, словно новорожденный младенец – просто смешно. Умей терпеть, умей ждать.
Подул ветер, тяжелая волна прокатилась по земле, извивая травы… Я впервые шел по этой дороге, но, странное дело, все было родным. Где-то уже я видел эти цветущие, оплывшие сладким тленным запахом, луга и чувствовал страшную обреченность. От Ларисы я обычно уезжал рано утром, на восьмичасовом автобусе – сразу до Москвы, в институт.
Но сегодня я опоздал на автобус: слишком устали от гостей.
– Теперь на электричке езжай, – сказала Лариса напутственно, – до станции минут сорок топать. Прямо по асфальтовой дороге. Никуда не сворачивай. Вот и придешь.
Какие сорок минут!.. иду уже так давно, а конца не видно. И все знакомое, очень… Обрыв, ромашковое поле, пруд, вода в нем – цвета крыла лимонной бабочки…
И тогда я вспомнил!
   Я видел уже это место в кошмарном сне. Сомнения быть не может. Травы поднимаются все выше, обрастая невысокий холм, а за холмом – пруд, купаются дети; их неясные силуэты (сидят, поджав ноги, на берегу? кидают в пруд мячик?) исчезают, бледнеют, в золотистых подтеках света так, что я почти и не вижу их, только догадываюсь по голосам и звукам. В воздухе томительно душно. И тут, вдалеке, на повороте, появляется ярко зеленая точка, автомобиль…
   Все развивается так быстро, что я ничего не успеваю подумать, если во сне возможно хоть о чем-то думать… Откуда-то, словно из пустоты, выворачивает, петляя, грузовик с прицепом.
   И вот две машины несутся друг на друга, они необратимо встретятся на повороте, том самом, что за холмом. Я вижу зеленый автомобиль, как мерно и легко он приближается, а водитель и не догадывается о страшной опасности, о скорой своей гибели! Я хочу закричать, но вместо этого отпрыгиваю в сторону и падаю на траву. Грузовик мчится зигзагами, словно маятник часов. Ничто не может его остановить.
   И на повороте они встречаются. Буквально разрывают друг друга. Рев и человеческий крик – сменяется внезапно наступившей, острой, давящей тишиной. Теперь я встаю и бегу к этому месту. Что-то притягивает меня и влечет.
…Так и есть, груда металла. Ничего более.
Грузовик с прицепом стоит, развернувшись боком, посередине дороги, у него разбито лишь переднее стекло. Зато от маленького автомобиля ничего не осталось. Я наклоняюсь.
   То, что увидел, – всего лишь на одно мгновение – наполнило меня ужасом!..
Внутри машины, среди ее обломков – совсем молоденькая девушка. Кровь смешена с лоскутами, цветными обрывками пестрого платья, но – лицо… Лицо я помню до сих пор. Необыкновенно красивое, с застывшим страданием… Ее губы полураскрыты, а глаза, не отрываясь, смотрят сквозь меня, словно в немом укоре: «Ты мог бы меня спасти… ты же знал…» Ее темные волосы еще хранят тепло, широко и свободно сбегают на плечи, но тень смерти уже стынет надо всем, распространяя холод и тишину. Серые глаза молчат.
«Да разве мог я помочь тебе?!» – кричу я, и тут же просыпаюсь. Мои ладони мокрые, и лицо мокрое, будто во сне я плакал. А на душе тяжело, страшно тоскливо. Ощущение, словно то был и не сон.
Почему я испытал такой страх? Я дома. Сижу на своей кровати, одеяло сползло. Глубокая ночь. За окном – темнота, разбавленная мирным сиянием оранжевых фонарей…
А в глазах моих все еще держится сон, я все еще там, на незнакомой дороге, перед разбитой, раздавленной машиной. Незнакомой? И вновь я вижу обломки, резину… Одно колесо почему-то сохранилось. Лежит теперь, откатившись, в стороне. Не удержавшись, я падаю на колени. Нет! Это не просто смерть. Не просто гибель. Вглядываюсь в ее лицо, в ее уже холодные, молчащие, широко раскрытые глаза… Гибель эта, такая нелепая, неожиданная, касается каким-то образом и меня. Всего моего существования. Всей основы. И тут я осознаю, непонятным образом, по ощущению, которое входит в мою душу; и как внутри что-то откликается, бьется сильнее и больно, – ведь это она, которую я должен был встретить, должен был найти… А теперь мы никогда и нигде не увидимся. Встретиться впервые лишь для того, чтобы ощутить утрату. И никакой надежды! Даже ее слабого далекого мерцания!
В голове моей проносится вопль неисполненного. Вселенная меняет свои очертания. Это мир, в котором не будут жить наши дети. Это мир, в котором не будет ни дел наших, ни песен. На дымящиеся обломки разбитой машины – вот на что похожа теперь моя жизнь.
Проснувшись, я долго не мог успокоиться. Я почувствовал тогда – больше, чем просто кошмар, и больше, чем тягостное сострадание. Сон навис надо мной, словно плакат, и несколько дней, даже – недель, я помнил малейшую его деталь.
Потом, постепенно, подробности забылись, конечно… То было время, когда я только познакомился с Ларисой. Она подошла ко мне в баре и сразу угадала, что мне пятнадцать, что я поругался с роднёй и домой возвращаться мне не хочется. Тогда Лариса угостила меня хорошими сигаретами и предложила переночевать у нее, в загородном домике. А как расписала свой сад! «Садик, – говорит, – есть. Вишневые деревья. Все белое. В белых цветочках – весна. Ночью – соловьи поют. На деревьях, вишневых, сидят и – поют».
Вот только из-за вишневого сада, мне кажется, я и поехал. Лариса тогда не очень понравилась: ее влажная тонкая ладонь, которую она протянула мне, ее неспокойные, такие же влажные, глаза…
Кто бы знал, сколько открытий меня ждет. Ну, никакого сада не оказалось, разумеется. Только утром, когда я вышел и сел на крыльцо, под крапающий дождик, мне подумалось, что ведь, в сущности, ничего другого в жизни и не нужно. Домик в дачном поселке, друг…
– Эй, Лара! – крикнул я, (с этого дня мы были друг с другом уже на «ты») – а домой ты меня отвезешь?
– Ты можешь жить и здесь, мой милый, – потягиваясь, она вышла на порог.
– Ну, уж, знаешь ли…– тут я захихикал, мне вдруг стыдно стало и смешно, и я не мог никак успокоиться; а дождь все усиливался, и небо темнело.
Так я сидел, и смеялся, смеялся, странно, до тяжести в сердце, до ощущения утраты, пережитого в том странном сне. Лариса взяла меня за руку и отвела в дом, в тишину пустой комнаты, старые ковры лежали на полу, и пахло плесенью. И только штрих асфальтовой дороги, в прорезях зелени, в раскрытом окне.
   – У тебя такая мягкая ладонь…– пробормотала она, – и линия губ… очень красивая.

И вот я иду той самой дорогой из сна, спустя пять лет. Жаркий воздух кажется плотным и липким, я пытаюсь проснуться, трогаю свой лоб и тру щеки. Вот уж виднеется холм, прозрачная полоска пруда…
   Зажмуриваю глаза. Вдалеке – появляется точка, ярко-зеленая. Автомобиль мерно скользит, и в голубом безмолвном небе висят облака, похожие на куски ваты. Нет.
   Я не сплю. Это происходит на самом деле. Как тогда, только пробуждение меня теперь не спасет.
Слышу смертельный звон, – у смерти ведь тоже есть свой, неуловимый, звук, смерть гудит, словно вибрируя: то пустые пространства перемещаются вслед за ней. Гул пустого пространства… Свист колес, пыль асфальта…Через несколько минут, всего-то.
   Я выбежал на середину дороги, и замахал руками, закричал. Потоки горячего солнца пронзили мое тело, не помню, кажется, я перестал чувствовать себя, перестал видеть. Ничего не видел, кроме желто-слепящего света и точки зеленой, необратимо растущей.
   Машина остановилась. Передняя дверь открылась, выглянула удивленная девушка.
   – Туда, туда, – я махал к обочине, – туда! скорее! – и не мог ничего объяснить.
   Она почему-то поняла меня. Развернулась, отъехала.
   – Мало! еще – туда! – я-то понимал, что просто припарковаться у обочины, – рискованно, но дыхания на слова не хватало.
   – Что? – она выглянула опять.
   Тогда я подбежал, схватил ее за локоть и потянул за собой, на пригорок. Мы поднимались, она послушно ступала вслед за мной, по земляным выступам, среди клочковатых, темных трав.
   И тут, из-за поворота, вылетел огромный грузовик с прицепом.
С грохотом петляя, он промчался внизу, под нами. Я видел, как он сбил оградительные столбики; прицеп перевернулся. Через мгновение раздался оглушительный взрыв.
   Мы упали одновременно, а когда я раскрыл глаза – было тихо и мирно, словно ничего и не случилось. Дети продолжали купаться в пруду. Небо все также источало знойные лучи, и облака клубились пенистыми волокнами.
Она сидела, опираясь на руку, и перебирала пальцами траву.
   – Что делать? – спросила, – что же теперь будет?
   Спускаться вниз было опасно. Я прошелся, осмотрел место аварии сверху. Водитель, наверное, погиб. Его тела нигде не было видно.
   А потом я понял, что нет и самой машины. Ни прицепа, ни грузовика.
Тогда я вернулся и сказал:
   – Погибло все. А, может быть, еще что… Я не нашел грузовика, лишь сбитые оградительные столбики.
   – Как жаль, – ответила девушка и заплакала.
   Ее волосы, разделенные на две широкие пряди, спускались по вздрагивающей спине.
   – Да ладно, ну ты чего, – я сел рядом. Горсти мелких желтых цветов – рассыпались – словно капли света.
   – Спасибо тебе, – она подняла глаза, – ведь если бы не… Как ты узнал? Откуда? Ты же… ты спас меня!
   – Сам не знаю… Когда-то давно…
   – Ты обогнал грузовик?
   – Нет, но я чувствовал, понимаешь… этот грузовик и ты… в том самом пестром платье…
   – Марья, меня зовут Марья.
   – Иван.
   Мы замолчали. Да, имя какое... Встретились, можно сказать. Иван да Марья…
   – Я думала, Ваня, что-то случилось вот тут, на этом холме… Когда ты позвал меня. Думала, помочь кому-то надо. Представляешь?!
   Я посмотрел в ее глаза, серые, словно лепестки ромашки в лунную ночь, и почувствовал, как падаю, плавно погружаюсь; как течение невидимой реки подхватывает меня и несет, и нет ничего в этом мире более привычного и знакомого. Растекается город, каменные дома и герани, люди, столбы, птицы на проводах.
– Марья, – сказал я, с трудом, пересохшими губами.
Она взглянула на меня, тоже, как-то по-особому, задумчиво. И вдруг улыбнулась.
– Мне кажется, я тебя где-то видела. Где-то…
Ветер колышет травы, тень падает от рощи. Через ее плечо перекинута лямка: тряпичная небольшая сумка, и она продавливает пуговицу, открывая, и достает флягу, прозрачную, с белой пустой наклейкой.
– Хочешь? – протягивает, – здесь вода, живая, родниковая…
Вода; и река течет сквозь меня, новые запахи, жара спадает, ее рука так близко, прядь волос…
– Ничего мне не надо! – с силой отталкиваю ее руку, – слышишь?! Ничего!
Вскакиваю. Иду, нет, почти бегу, прочь, в сторону железной дороги. Поезд уже шипит, земля дрожит от стука колес.
Платформа, я знаю, будет сразу за рощей, главное – не оглянуться.
И роща густая, березовая, шелестом листьев и прохладой – встречает меня…