Дважды в Израиле (в двух несколько различающихся версиях) был опубликован мой непридуманный рассказ «На железной дороге», отрывок из которого я включаю и в это повествование,. потому что он имеет к нему прямое отношение.
«После первого года службы в армии на Дальнем Востоке, по случаю досрочного возвращения моей матери из лагеря, получил отпуск и еду в Харьков – с нею повидаться: отец ещё сидит, но для моего начальства то, что мать – с такой гиблой статьёй. а отпустили, -это знак новых времён. От изумления мне и предоставили побывку. Еду, конечно же. опять в «общем» - теперь в солдатском, но там есть и штатские, среди них пожилой работяга с большим семейством и с кучей чемоданов и узлов. В вагоне не тесно, и я занял «нижнюю боковую».
Вечерело. В сумерках глава семейства подсел ко мне и сам вдруг стал рассказывать: он – из бывших заключённых «Давлага» (Дальневосточного лагеря), просидел там лет 15, был расконвоирован, женился, освобождён, но оставлен на поселении, а теперь, по новым временам, амнистирован. И решил со всей семьёй податься в родные места.
- Да-а-а! – протянул он, как видно, по поводу своих мыслей о пережитом. – Полжизни на чужбине прошло, как коту под хвост! А посадили меня, сынок, знаешь, через кого?
У меня под ложечкой ёкнуло от нехорошего предчувствия. Непрошенный собеседник тут же и бухнул в ответ на собственный вопрос:
- Чэрэз еврэя!
И, захлёбываясь собственной слюной, торопливо стал выкладывать резоны:
- Ведь до чего же врэдная нация! Ну, посмотры: в армии они не служат – откупаются… Вот у вас в части – скажи: есть хоть один?
У нас в части – в зенитном полку – был я: рядовой Рахлин, отличник боевой и политической подготовки, к этому времени уже радист 3-го класса, носивший на гимнастёрке значок «Отличный связист». Ещё в полку служили: рядовой Зуси Махатас, родом из Литвы, по военной специальности – телефонист, популярная фигура в части, так как, будучи художником, мастерски расписывал миниатюрными пейзажами циферблаты наручных часов. А, кроме того, был полковым почтальоном, ежедневно таскал на своём горбу мешок с письмами и посылками. «Зусю» все любили за беззлобный, миролюбивый характер, а ещё за то, что с готовностью выполнял разные просьбы товарищей: для каждого из нас сбегать в село Чернятино на почту или в магазин «сельпо» - было проблемой. В соседней батарее был младший сержант Школьников – ладный, спортивный командир огневого расчёта. В транспортном взводе – шофёр Здоровяк из Одессы, которому я заочно, про себя, дал забавное прозвище: «чахлый еврей Здоровяк», - чистейшая литературщина, так как на самом деле он был крепенький, широкогрудый и, кажется, драчун.
Ещё служил у нас Мордхэ Нудельман из Молдавии – полковой кингомеханик; осенью он отличился во время наводнения на полигоне: поехал в машине менять коробки с фильмами – и грузовик попал в бурный поток разлившейся от сезонных дождей таёжной речки. Мордхэ оказался отличным пловцом и парнем не робкого десятка: несколько раз прыгая в бурлящую, стремительно несущуюся воду, вывел на сушу сидевших в кузове колхозников, а заодно спас и ленты с фильмами.
Правда, служил у нас и разнесчастный Либин – этот был «моряком», то есть страдал ночным недержанием мочи. Но ведь с таким недостатком он был не единственный - например, тем же страдал и сибиряк Шатуров. И. с другой стороны, должен же хоть кто-то в еврейской семье соответствовать хрестоматийному образу, созданному фольклором наших заклятых друзей!
Были евреи, конечно же, и в других частях нашего гарнизона. В учебном танковом полку – мои земляки-харьковчане Лёва Гутман, Женя Гиль, Лёня Балагур… Наконец, заместителем командира нашего полка по политчасти был подполковник Койлер, которому я и по сей день обязан тем своим отпуском. Сильно подозреваю, что он мне его выхлопотал не только по политическим соображениям, но и из национального сочувствия. А что ж тут плохого?
Евреями были и ещё два-три офицера в полку.
Всё это мгновенно пронеслось в моём сознании – но должен ли я был предъявлять такие доказательства старому урке? Лучше всего было бы схватить его за грудки и произнести что-нибудь вроде: «Ах ты, падла, пропадина, пидор ты гнойный», - короче. на знакомом ему языке. Судите меня – я этого не сделал, а лишь пробормотал в ответ:
- Ну, отчего же – у нас «их» есть несколько…
- Есть, но – мало! – возразил он. (Любопытно, какого бы количества ему было достаточно?) Поскольку я разговора не поддержал, он от меня отлепился. А назавтра уже не подходил – и потом, все десять дней пути, даже не заговаривал: видно, на свету рассмотрел, кто я такой».
* * *
Хотя в этом тексте кое-что из уже рассказанного выше повторено, всё же я решил включить его в эту непридуманную повесть, потому что здесь собраны все евреи нашего полка – так, как они, к сожалению или к счастью, не собирались нигде и никогда. Некий критик в газетной статье призвал меня к ответу: отчего я всё-таки не отлупил жидоеда-урку или. по крайней мере, не дал ему словесную отповедь? Но как раз это и составило смысл четырёх сюжетов, вошедших в рассказ «На железной дороге»: в них показан преобладающий тип поведения евреев в окружении недоброжелательного нееврейского большинства. В жизни (в том числе и моей) бывали случаи, когда таким разговорам, наскокам, придиркам давался решительный отпор, но надо всё же признать, что «сила солому ломит», и более типичным было со стороны еврея стремление сгладить конфликт, обойти его, не идти на противостояние и стычку.
Однажды в свободное послеобеденное время – даже, кажется, в праздничный день – привезли в крошечную военторговскую лавочку свежие глазурованные пряники в мешках. Мгновенно выстроилась на улице очередь – в основном, из солдат-новобранцев, я был в их числе. Но старослужащие «нахалом» шли без очереди, силой расталкивая молодых. Один из «стариков», шофёр Сашка Новиков из четвёртой батареи, полез в дверь, пуская в ход локти и плечи. Я стал этим громко возмущаться. Здоровый, наглый Новиков взял меня за горло и начал душить, приговаривая: «Ах ты фазан» и уж конечно «Жидяра!». Сил бороться с ним у меня не было, железными пальцами он перехватил мне дыхание, ещё немного – и он бы меня удавил… Но это не входило в его планы. Отпустив моё горло, он беспрепятственно вошёл внутрь лавки и через три минуты вышел с пряниками, даже не взглянув на меня. Простите, господин критик, что я оказался слабым. Но ни один из стоявших в очереди не подал голоса в мою защиту.
Правда и то, что когда хватало решительности, я вступал в конфликт без оглядки. Как-то раз на территории склада боеприпасов мы переносили со двора в помещение ящики с зенитными снарядами калибра 85 мм. Каждый ящик весил что-то килограммов 75. Двое клали из штабеля такую ношу третьему, он шёл согнувшись в здание склада, а там кто-то помогал ему снять со спины ящик, и вместе они укладывали его в новый штабель. Я как раз и носил этот груз на спине, а снимать его помогал долговязый солдат из батареи – по забавному совпадению и фамилия-то у него была – Довгаль. Этот Довгаль вообще надо мною подтрунивал, подхихикивал весьма недвусмысленно, однако я до поры до времени терпел. Как вдруг, донеся тяжеленный ящик до места, почувствовал, что вместо помощи он ещё и нажимает сверху на ящик, нарочно увеличивая мне нагрузку. Освободившись от ноши, я не задумываясь ударил хихикающего болвана ногой под зад. Он оторопел от изумления, я хотел повторить удар – он проворно отбежал… и больше таких шуток не повторял.
Антисемитские проявления мне время от времени случалось ощущать – но, в основном, вне своей обжитой среды. Например. когда однажды огромный фурункул на животе мешал мне ходить в строю, и я вынужден был в одиночку, полусогнувшись от боли, плестись в столовую, то из проходящего мимо какого-то «чужого» строя донеслось до меня издевательское:
- Ё-о-о-ня?-а-а?! Аб- га-ша?!
Но в своём взводе никогда я не чувствовал ни малейшего морального дискомфорта, никто не выказывал какого-либо недоброхотства. В видах правды и объективности должен это отметить: в довольно пёстром по составу, хотя и небольшом коллективе взвода разведки антиеврейских настроений не было.
Далее читать главу 24-ю "Певец во стане русских воинов" http://proza.ru/2011/06/24/1187