Парадная школьная дверь из светлого дуба была открыта для школьников только в особые, праздничные дни,- первого Мая, первого сентября, и в дни, когда на стадионе, в парке, что раскинулся у школы проводились праздничные общешкольные линейки. В эту дверь я и мои одноклассники впервые в жизни вошли в школу. Из этой двери мы, выпускники, ушли из школы навсе-гда. Лестницу в двенадцать ступенек, огражденную тяжелыми, железобетонными перилами время от времени белили известью старшеклассники и школа после этого смотрелась нарядней, - чем еще можно было украсить двухэтажное здание, восседавшее на цокольном этаже. Издалека могло показаться, что здание осело в землю по самые окна. Но нам, поселковым детям, жившим в частных домах, школа казалась чуть ли не самым красивым зданим в нашем поселке - Игрени.
С тех пор, пока год 1957 сменился годом 1967, школа мало изменилась. В школу пришли уже совсем другие ученики - первоклассники, мало чем похожие на нас, послевоенных детей. Но так же как и мы, положа руки на черные, еще пахнущие масляной краской парты, первачки уже через тридцать минут своего первого в жиз-ни урока станут посматривать в окна, за которыми пел, поет и еще долго будет петь свою осеннюю песню старый, кленовый парк.
Многое я помню из своей школьной жизни, что-то так ясно, словно вчера было, что-то смутно, но вот первый урок, на котором самая лучшая в мире первая учительница говорила о Ленине, о его детстве, - помню очень хорошо.
Запах свежеокрашенных полов, парт, запах новой кожаной обуви, портфелей, букварей, астр и георгин, стоявших в банках и ведрах вдоль классной доски, - все это подкрепляло и усиливало праздник. Но мир школьной жизни не замыкался в четырех стенах классной комнаты, - парк присутствовал, участво-вал в нашей школьной жизни неизменно и влияние на настроения учеников имел огромное. Весной вместе с запахом цветущих кленов в классы залетали майские жуки, мы их называли хрущами, это неизменно заканчивалось сры-вом урока, - невозможно было не следить глазами за жужжащим, бьющимся о стены и потолок жуком, невозможно было не хохотать, когда обезумевшее насекомое вдруг садилось прямо на голову учителю! Вроде и смешного - то ничего нет, а смеялись до визга! За сим следовало неизменное: кого - то вы-ставляли за дверь, кому - то ставили за поведение двойку, кого то ставили у доски, лицом к классу, а особо громко смеявшихся лицом в угол.
Ближе к лету, когда уже «пахло» каникулами, и окна в классе были почти всегда открыты, голос учителя становился все глуше. Мы слышали только свист синиц, щелканье скворцов, скандальные вскрики грачей на ветках под окнами класса.А еще звуки ударов по мячу, - уроки физкультуры проводились на парковом стадионе. Повернуть голову к окнам мы не осмеливались, - их сразу бы закрыли, лишив нас этих звуков и запахов. Сидели, таращась на доску, проклиная время, что тянулось так долго и незаметно вталкивая под партой в портфель все свои книжки, тетрадки. Только зазвенит звонок - рывок! - и мы оказывались на свободе, на воздухе, посредине весны, пробежав по коридорам школы, проехав верхом по перилам лестницы, хлопнув входной дверью.
Парк, что примыкал к территории школы носил имя В.И.Ленина, и потому в начале центральной аллеи на кирпичном постаменте, окрашенном голубой масляной краской, красовался блестящий ,тоже окрашенный , но белой краской, бюст маленького Володи Ульянова.
Часто я, маленькая школьница, в черном фартуке, в коричневом, навырост купленном платье, с туго за-плетенными косами, стояла перед вождем и при-стально всматривалась в его, казалось тогда мне, родное, лицо .
Перед уроками, проходя мимо, я здоровалась с ним, словно с живым сущест-вом, а идя домой, после уро-ков останавливалась, брала двумя руками впереди себя свой черный портфель, рассказывала ему, мысленно, ко-нечно, что произошло со мной хорошего сегодня, какие оценки мною получены..
Я обещания ему давала, прощения просила за плохие поступки, школьные отметки и даже за плохие мысли!
Помню, с каким стыдом я подходила к нему, когда получила свою первую в жизни двойку! Мне просто страшно было посмотреть ему в «глаза»! Иногда я приносила ему цветы, укладывая их прямо на землю: по причине маленького роста до бюста мне было не достать. Приносила, не сомневаясь, в правильности своего поступка -ведь никто не приносил цветов к подножию па-мятника в будние дни. Вождю рапортовать я перестала, влюбившись в одноклассника. Любовь была безответной, все мое существо искало причину его“нелюбви” ко мне. Не до ра-портов стало… Но до того первого дня забвения вождя был день, когда я увидела у Володи на голове обыкновенного сизого голубя, что чистил перышки. Как же я растерялась! И не от того, что не знала, как прогнать нахала, - махнула портфелем, того как ветром сдуло ! А от того, что мой кудрявый, маленький божок был совершенно незащищен от таких случаев. Голубь прилетит завтра, чего еще можно ожидать от нахала, противно было даже подумать…
На уроке я вдруг придумала такое: возле памятника нужно каждый день назначать от школы, от каждого класса двух учеников - лучших, конечно, для почетного караула. Эта мысль показалась мне такой необыкновенно - красивой, смелой, что я тут же подняла руку и сказала об этом учительнице
-Сядь, Сулименко.Сейчас урок арифметики, поговорим об этом на Ленинском уроке.
Я села за парту, и только тогда почувствовала, как колотится мое сердце. Учительница не поняла моих чувств, моего порыва.Я плакала от обиды за маленького Володю, от страха, что никогда не сбудется моя мечта стоять в почетном карауле возле памятника в белом фар-туке, в “газовых” прозрачных бантах и с большой октябрятской звездочкой на груди, что сделала для меня мама. А главное, я поняла, что не смогу сказать вслух никому, зачем нужен этот почетный караул.
...На уроке труда весь класс лепил из пластилина овощи, фрукты, мне же захотелось слепить что - то более значительное, чем огурец или яблоко. Я слепила барельеф головы маленького Володи. Получилось просто здорово! Вася Авраменко, что был в меня без памяти влюблен с готовностью вытащил из кармана коробок спичек, - мне понадобилась спичка, чтобы сделать кудри на пластилиновой головке. И в этот ,такой ответственный момент, возле моей парты остановилась учительница. Звали ее Лидия Петровна, носила она строгое черное платье с кружевным воротничком и манжетами, была милой и доброй к нам, ученикам. Но тут ее словно подменили, - она закричала злым, страшным голосом, и я никогда этого не забуду: « Да кто тебе разрешил ЭТО делать?! Ты что, Сулименко, в тюрьму хочешь?!» Схватила пластилиновую головку и быстро вышла из класса. Я легла на руки, лицом на черную парту и ждала, что будет дальше... Класс напряженно молчал. И вдруг Витя Сущевских сказал твердым мальчишеским голосом : «Не плачь, Сулименко, детей в тюрьму не сажают. За тебя посадят твоего папку.» А я и не плакала, только щеки стали горячими, а лоб влажным. Вошла Лидия Пет-ровна. Она казалась спокойной и обратилась ко всему классу с просьбой ни-когда не рисовать и не лепить и не раскрашивать лицо и фигуру вождя наше-го, Владимира Ильича Ленина. Но смотрела она только на меня. Я так и не заплакала в классе, а уж по дороге домой дала слезам волю. Дома папа меня успокоил, я поверила ему, что никого в тюрьму за такое не сажают, но поздно вечером услышала как родители разговаривали об этом случае снова, и как папа назвал мою первую, мою самую умную, самую красивую учительницу дурой…