НА СНИМКЕ: "Фазан" (синоним переодетого в военную форму, необученного, жалконького, только что с "гражданки", новичка) - рядовой Феликс Рахлин в карантине. Об этой фотографии папа мне написал: "Ты на ней несколько ШВЕЙКООБРАЗЕН"! По-моему, это комплимент: Швейк был всё-таки БРАВЫЙ солдат...
Фото Вани Конончука - рядового 2-го года службы, нашего взводного "трёкала" (трепача, болтуна), а по совместительству - шофёра. "Щёлкая" на свою лейку фазанчиков за некоторую плату, он делал свой маленький бизнес...
* * *
- Карантин – подъём! – оглушительно рявкает кто-то прямо над моим ухом, и я сваливаюсь с верхней койки (они у нас в казармах двухъярусные, и так будет всю службу), стараясь как можно быстрее натянуть на себя одежду. По рассказам мне давно известно: на одевание – 30
– 40 секунд. Для меня, с детства – выдающегося копуши, срок фантастический. Но – раздаётся команда:
- Форма одежды – без гимнастёрок! –
и это облегчает задачу. С трудом натягиваю кирзачи: они и так на два номера меньше моего размера, а в спешке я левый сапог надел на правую ногу, правый – на левую… Когда заметил
– было уже поздно переобуваться. Выходим в темноту, строем – к туалету. Через две минуты опять в строю и – шагом марш! - по едва видной под предутренними звёздами дороге. Радио между тем на весь гарнизон играет гимн Советского Союза: у нас семь утра – в Москве полночь.
- Приготовиться к бегу! Бегом – ырш!
На первый раз нас взялся гонять какой-то «крупоед» - сверхсрочник: поручили особо свирепому, чтоб фазаны с первого дня службу почувствовали. Топот нескольких десятков кирзачей по укатанному гравию дороги. Дыхание молодых глоток: сперва – равномерное, потом – всё прерывистее, всё тяжелее… «Ххе!.. Ххе!..» Одышка. Мало кто из нас тренирован, а тут ещё – двадцать суток провалялись в пыльном «телятнике» без движения, ходить – и то разучились. Но некому охладить пыл нашего служаки: по армейской традиции, он нам, молодым, «даёт прикурить». Кажется. это совпадает со всей доктриной скорейшего включения новобранца в воинскую жизнь, оглушения ею.
Однако ничего: на первый раз выдержал! Одно плохо: над пятками натёр в два счёта огромные волдыри. Может, и вообще бы остался без ног, но на выручку пришла судьба в лице (а точнее – в толстой красной морде) начальника ОВС полка майора Чёрного.
Красномордая судьба. А на руке – шесть пальцев: нечто вроде символа. ОВС – обозно-вещевое снабжение. Майор всё же не хреном собачьим – вещами ведает: лишний палец не помешает. Но, главное, в своём деле оказался настоящим докой. Всему карантину объявил перед строем:
- У кого сапоги на ногах болтаются или, наоборот, жмут – два шага вперёд!
Шагнуло нас человек семь – восемь. Богатырь-майор всех остальных отправил из казармы на улицу, нам же приказал сесть в ряд на табуретки и разуться. После чего предложил каждому выбрать из этих семи – восьми пар сапог – подходящие.
И вопрос в одну минуту был решён! Не осталось ни босого новобранца, ни лишней пары сапог. Все мы были потрясены простотой и изяществом решения проблемы.
Уж это не вина майора, а моя беда, что волдыри мои нагноились: дурак санинструктор по указанию незадачливого моего покупателя – лейтенанта Мищенко вскрыл их – и внёс инфекцию. С нарывами пришлось промучиться довольно долго.
* * *
В первом нашем гарнизоне – Струговке – пробыли дней пять. Как раз в это время полку приказали сменить место дислокации. Не знаю почему – то ли чтоб не прикипали к одному месту, то ли для запутывания вероятного противника, осложнения ему задач военной разведки, но в Советской Армии было принято перемещать, тасовать воинские части примерно раз в три года. Только лишь обживётся полк на новом месте, наладит учебную базу, обзаведётся каптёрками, кладовками, расположится поудобнее, как вдруг – нА тебе: приказ о передислокации! Переезжай в другой гарнизон, осваивай всё, что не для тебя приспособлено было любовью и старанием других. Особенно тяжело приходилось семьям офицеров и старшин-сверхсрочников: не успели их хозяюшки очередное гнёздышко устроить, как уже пора вить новое.
Вот на такой момент и выпало начало нашей службы. Ну, нам-то, фазанищам, проще всего: расселись по машинам – и «фыр-фыр на сою!» (так нас дразнили старослужащие). Длинной автоколонной, с тощими вещмешками своими, потянулись мы за несколько десятков километров – в Чернятинский гарнизон.
* * *
Примерно в пяти – семи километрах от китайской границы – русское лохматое, бестолково разбросанное по распадку между сопками сельцо Чернятино – дворов, этак, пятьдесят, - может, и меньше. Но есть крошечный клуб, лавка сельпо, а главное – почта. Конечно, не было бы гарнизона - в такой маленькой деревеньке почту бы не открыли.
Но в том-то и дело, что меньше чем в километре – целый военный городок: восемь длинных одинаковых одноэтажных казарм, две большие солдатские клуб-столовые, в которых пища духовная и телесная совмещены уже в самом названии: обеденный зал – он же и зрительный, со сценой и даже с неким подобием кулис; здесь два раза в неделю (раз – для офицеров и их семей, другой – для солдат) крутят кино, здесь бывают и митинги, и собрания, а изредка – концерты самодеятельности. В стороне от солдатского городка, отделённые от него дорогой на Покровку, Новоникольск и Ворошилов-Уссурийский, - дома для офицеров и сверхсрочников с семьями, между жильём солдатским и начсоставским – котельная (обслуживающая центральным отоплением лишь начальнические дома,. но отнюдь не казармы), тут же стадион, плац, магазин военторга. А по противоположную сторону казарм – ремонтные мастерские, множество глинобитных землянок, в которых размещаются учебные классы, каптёрки, кладовки. В свой черёд, есть неподалёку от казарм артиллерийский парк, стоянки танковой и прочей техники, склад горюче-смазочных материалов (Гэ-Сэ-эМ), топливный, чуть подальше – склады вещевой и продуктовый. И уж совсем отдельно за сопкой, в стороне от гарнизона. – склад боеприпасов.
Не было бы здесь этих пяти тысяч военных и пришитых к ним семейными узами штатских – совсем бы захряла деревенька. Но не она – по военному городку, а он по ней именуется: Чернятинский гарнизон.
Через несколько дней после нас явились новые партии молодых: из Прибалтики, Молдавии, Закарпатья, Средней Азии. Они болтались в эшелонах побольше нашего: дней по тридцать. Первое время их с нами не перемешивали: взводы в карантине формировались по земляческому принципу. Так и ходили отдельными группами в строю. Закарпатцы поют свои песни, латыши и литовцы – свои, узбеки - что-то уж совсем для нас удивительное. И в казарме тоже сперва держались «землячествами». Вечером, в короткие часы «личного временим», сходились попеть. Особенно дружно и мелодично пели «западэнцы»: украинцы со Львовщины, Станиславщины… Строевые песни, правда, общесоюзные, но у каждой группы – свои. Например:
О-гой,
Красный гэрой,
На розвэдку боевой!
Сразу слышно: гуцулы и закарпатцы...
* * *
Первое и главное назначение карантина, как показывает само название, - сугубо санитарное, профилактическое. Какое-то время надо держать новичков раздельно, чтоб не перезаразили старичков. Но как раз в этом смысле у нас строгостей не было. Только лишь прибыл наш полк в Чернятино, как стали к карантину стекаться солдаты из других частей: искали земляков. Тут и на меня нашёлся спрос: я из Харькова оказался один-единственный в полку, а в соседнем танковом учебном батальоне, составлявшем половину личного состава гарнизона, с прошлого года служила целая группа харьковчан. Так познакомился я с Лёней Балагуром – потом, на гражданке, мы с ним работали на одном заводе: я – редактором местного радио, а он – электриком.
Ещё одно знакомство меня поразило. Голубоглазый младший сержант из танковой учебки представился:
- Лёва Гутман.
Во-первых, я хорошо знал его старшего брата Вовку – мы были ровесники, учились в параллельных классах одной и той же школы. Но самое интересное: лишь недавно, как раз перед армией, мне довелось познакомиться с их отцом. Нас обоих позвала в гости одна чудесная украинская семья – там праздновался день рождения моего школьного друга. Хозяева очень ласково принимали папу-Гутмана. Называли его запросто Абрашей, гостеприимно ему подливали вина-водочки… Абраша выпить явно не любил, потому что – обожал. И в ходе ужина хорошо назюзюкался. Он подпрыгивал, кричал, рычал, трубил, пел… Оказалось, Абрам Гутман – известный в Харькове музыкант, капельмейстер военного оркестра и руководитель хора (кажется, в академии). Мы с именинником вынуждены были проводить весёлого Абрашу домой, в соседний дом Военведа, - и еле довели Уже на лестничной площадке возле дверей своей квартиры он принялся рассказывать о трёх своих сыновьях, из которых один – и именно Лёва, - «с-с-служит в ар-р-мии на Д-д-альнем В-во-стоке».
Ну, надо же: так мал Дальний Восток, что судьба забросила меня как раз в тот гарнизон, где служит Абрашин Лёва!
Пей, да дело разумей. Абраша был знаменит, между прочим, тем, что хор под его управлением здорово пел красивую строевую песню «Рота бравая идёт…». Оказалось, что Лёва, прекрасно владеющий аккордеоном, научил этой песне весь учебный батальон. И на строевых смотрах батальон, выстроенный в «коробку», бывало, как грянет эту песню – сопки в такт маршировали! Офицерши и старшинши толпой сбегались слушать. Артисты ведь до нас не доезжали НИКОГДА! А телевидения нигде, кроме Москвы и Питера, ещё не было…
Голубоглазый Лёва, вернувшись, поступил в харьковский мединститут, окончил его, а потом, по слухам (впрочем, не проверенным) подался за бугор. (Уж не сюда ли?).
(Примечание 2013 года: недавано меня разыскала женщина, живущая в Нью-Йорке, - я помнил её... пятилетней! Наши отцы тогда работали в Гмпростали, а жили мы в одном и том же доме. Удивительно, однако она с малых лет помнит нашу семью. В ходе телефонного разговора оказалось: она - двоюродная сестра братьев Гутманов и рассказала мне, что Лёва уже несколько лет назад умер в эмиграции. Не промню только, в какой стране, ьно не в Израиле).
* * *
Казалось бы, пребывание в карантине должно было начисто исключить наше участие в общем кухонном наряде. В Советской Армии было принято почти полное бытовое самообслуживание. Только разве что ассенизация осуществлялась подрядной организацией, а всё остальное – самими солдатами. Так, на кухню по специальному графику высылался суточный наряд: в кочегарку – топить печь под котлами, в варочный цех – помогать поварам при разделке и закладке продуктов, мыть котлы, разделочные столы, полы, в посудомойку – драить миски, ложки, бачки, чайники…
И вот, вопреки всякой санитарно-гигиенической логике, новобранцев, формально числящихся в карантине, то есть в изоляции, стали включать в состав этого – пожалуй, самого трудоёмкого наряда. Не только в кочегарку (что допустимо), но и к котлам и посуде. Так попал я в мой первый суточный наряд и… оконфузился: не выдержал непривычной нагрузки.
Столовая обслуживала 2000 человек, меня поставили в варочный. Понадобилось выносить огромные, 40-литровые, кастрюли с помоями. Но так растёрты были мои ноги, что каждый шаг причинял невыносимую боль. А повара подгоняют. А напарник злится. А работа не даёт и дух перевести. Поздно ночью, едва дошкандыбав с партнёром до помойки и вылив туда содержимое проклятой кастрюли, я сказал товарищу: «Больше не могу», повернулся и отправился в казарму. Да и туда еле дополз…
Утром со скандалом явились какие-то горлохваты, но я молча показал им свои страшные пятки – и они от меня отступились. Однако ведь как-то эти пятки надо было лечить. Пойти в медсанчасть я не мог: сапоги не налезали на мои напухшие, набрякшие ноги, не идти же босым по холоду. В естественных понятиях штатского человека, если Магомет не в силах попасть к врачу, то врач обязан посетить Магомета на дому. После обеда желающие ежедневно строем отправлялись в медсанчасть. Я передал с ними просьбу к врачу: прийти ко мне в казарму. По моему разумению, он был обязан это сделать: ведь пятки у меня нарвали после оказанной под его руководством «медпомощи». Но мои гонцы принесли неутешительный устный ответ: в армии врач к солдату не ходит; мне надо - я и должен явиться к врачу самостоятельно, хоть ползком.. Это Мищенко, несостоявшийся мой начальник, так меня воспитывал. Не поверив,. я стал настаивать на своём, даже записку ему послал. Результат – тот же. А нарывы не проходят.
Наконец, кто-то из «товарищей командиров» догадался принести мне огромные валенки. И я, как мог, дотащился в них до медсанчасти, где сначала выслушал нудную нотацию шепелявого доктора, а уж потом получил долгожданное лечение.
* * *
Всё-таки, карантин – это одно, а курс молодого солдата - нечто совсем другое. Нас распределили по батареям. Но я в огневом взводе пробыл буквально два-три дня: был переведён во взвод разведки. Останься я в батарее – вся служба пошла бы по-другому. Кажется, лишь однажды успел побыть на занятии в артпарке возле пушки – намёрзся на холодном ноябрьском ветру так,. что и вспомнить зябко. А ведь таких занятий у огневого расчёта несколько в неделю, да и просто ухаживать за орудием, чистить его и смазывать – тоже задача не из лёгких и в мороз, и в зной. И на учения полевые пришлось бы выезжать гораздо чаще. Считаю, что мне со взводом разведки по какой-то неведомой мне случайности очень повезло.
Разведка в зенитном полку - это боевой расчёт локаторной станции, группа визуального наблюдения за воздушным пространством, планшетисты, наносящие воздушную обстановку на карту… во всём этом я полный невежда, потому и объясняю столь косноязычно. Мне выпало быть в расчёте локатора радиотелеграфистом. А всё другое меня мало касалось. К нашему взводу были прикомандированы ещё и полковые «химики», которых обучали бороться с атомной, радиационной, химической опасностью. Весь взвод был в ведении начальника разведки полка майора Емельянова, а химики – в распоряжении начальника противохимической и противорадиационной службы. Но непосредственно взводом командовал лейтенант Андрусенко – спокойный, слегка лупоглазый чернявый парень. Было нас во взводе всего-то чуть больше двадцати человек, но чуть позже появился и ещё один офицер, лейтенант Решетняк (фамилия изменена), добродушный украинский увалень, – его назначили начальником локационной станции. Помощником командира взвода стал уже знакомый читателю Фетищев, получивший звание младшего сержанта, через какое-то время его сменил такой же маленький и курносый Крюков.
Особенностью моей последующей службы стало то. что, находясь в списочном составе взвода разведки, я в то же время очень тесно общался по службе со взводом связи. Летом всех радиотелеграфистов дивизии посылали на общий дивизионный сбор, да и зимой по своей специальности мне пришлось заниматься именно вместе с радистами.
И вот всё время чувствовал себя по-разному: в родном взводе – как в родном доме; ребята здесь были тёплые, дружелюбные. А в радиовзводе (позже – взводе связи) – склочные, взаимно подозрительные, злые... Почему так – не знаю, но так это было.
Время шло, подходила пора принятия присяги. Но сначала надо «отстреляться» из личного оружия – лишь после этого мы станем полноправными солдатами.
-----------
Далее читать главу 10-ю "СтрашноГо ничеГо нет" http://proza.ru/2011/06/23/885