Рассказ.
Фифочка.
Её не любил в нашем дворе никто: ни девчонки,
ни мальчишки. С ней не играли, не разговаривали,
дразнили её «Фифочкой», произносили прозвище
с презрением и шипением.
Было ей лет шесть. Хорошо сложена, кудряшки
цвета спелой соломы – до плеч, глаза голубые, голубой
бант, «бантиком» губы на сытом лице.
Её платья, шёлковые, всегда чистые, резко выделялись
среди наших, застиранных, шитых-перешитых обнос-
ков.
Шёл 1942 г. Война. Мне – восемь. Папа – на фронте,
мама – работе: сутки – в госпитале ,сутки - дома.
Зарплаты не полагалось: когда на работе, кормили.
Давали ещё рабочую карточку: хлеба на день – 500 гр.,
да у меня – 400гр. Сколько-то соли, немного круп.
Питание – скудное, огромные очереди за жидким мылом,
за керосином, за спичками. Отрежет мама купон на хлеб –
и стоишь. На левой ладони – номер очереди, а в другой –
кошелёк в кулаке. Никогда я не теряла карточки!
Гордилась!
Фифочку и её мать никто никогда не видел в очередях.
Из – за матери невзлюбили девчонку:
женщину, молодую и красивую, прозвали «Птичкой»
за легкомысленное поведение.
Усталые и постаревшие, наши матери не простили ей, тоже
проводившей мужа на войну, кавалеров –
интендантов, сумками тащивших ей продукты.
Сначала, когда они только что приехали, девочка
угощала нас пряниками, шоколадками, конфетами.
Но вскоре мы наотрез отказались от угощений.
Вовка, заводила нашей компании, сказал:
- Всё это тыловые крысы у раненых и сирот тырят, с…
Кто жрать будет, потом не жалуйтесь! С тех пор и
травили Фифочку.
Нам, семье офицера-фронтовика, дали 4 сотки земли
под огород. Я понимала, что без своих овощей нам не
выжить. И полола, и поливала грядки. Работала в полную
силу!
Однажды пришли мы на огород и ужаснулись:
вместо саженцев помидоров и кустиков ранней картошки –
яма, а в ней - хвост от бомбы: ночью была бомбёжка.
Целую неделю мы таскали в мешках и возили на тачке
землю. А земля – глина и песок. Мама выпросила у зенитчиков
конского навоза и накормила их ржаными пирогами с картошкой.
Раза два мы ходили за ним : туда 1,5 км. - и обратно. Идёшь – пот глаза выедает, под мышками горячо: навоз спину греет.
Пришли к дому, а Фифочка через верёвочку прыгает.
Слезы как – то сами поползли по моей щеке.
- Лялечка! Иди домой! Пельмешки и котлетки стынут! –
позвала мать Фифочку
А она будто не слышит: прыгает через скакалку.
Ребята окружили её и стали злорадно выкрикивать:
- Иди котлетки кушать1 – и протягивали ей камень или ком
грязи.
Вовка пулей пронесся мимо неё, ударил палкой по луже,
грязная вода с головы до ног окатила девчонку.
Не дождалась Птичка дочку, вышла на крыльцо в туфельках
на венских каблучках, в крепдешиновом платье. А Фифочка - вся
в грязи:
- Ой! Что с тобой, деточка?
- Упала, - был ответ.
- Гордячка! - Вовка плюнул в её сторону.
Глаза девочки, грустные, грустные, потемнели.
Она молчит, не жалуется на нас. Другим бы в заслугу, а ей -
всё в укор.
Однажды мама пришла с работы, открыла сумку, подала мне
платье. Ситцевое, новое, синим горошком, сшито « татьянкой».
Долго вертелась я перед зеркалом. Обидно: никто обновку не
видит. Выскочила я на улицу.
Темно, дождь, холодно. Очень мне хотелось пофорсить перед
Фифочкой. Я подошла к их подъезду. Со второго этажа доноси-
лась весёлая музыка.
- Гуляют гады! – повторила я чьи – то слова и хотела уйти.
Но вдруг мне показалось, что в коридоре кто – то тихонько пла-
чет. Я вошла – плач прекратился.
Темь… Шаря по стене руками, я полезла под лестницу, кос-
нулась банта и кудряшек, испугалась и убежала домой.
Я поняла, что случилось что-то страшное, и всё рассказала
маме. Она ушла и скоро вернулась с Фифочкой.
Но что у неё был за вид?!
Платье грязное, порвано, бант повис, как тряпка.
По лицу текли ручьём слёзы, волосы обвисли плетьми.
Одну руку она слабо вырывала из маминой, а другой –
придерживала карман.
Мама раздела её, закутала в одеяло, прижала к груди и
ни о чём не спрашивала. Плечи девочки содрогались от без-
звучного плача, голова безвольно клонилась то в одну, то в другую сторону. Лицо бледное, губы посинели.
Мама ласково повторяла:
- Ну, что ты? – и гладила её по голове.
- Принеси чаю, - попросила меня мама.
Я подала девочке чашку с чаем. Его мы настаивали на сухой моркови и на цветах липы. Стукнув зубами о край чашки, Алёна сказала:
- Не люблю её. Она гадкая. Я папу люблю, а он… и она зарыдала.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем она уснула.
Мама положила её на свою кровать, взяла голубое платье,
и из кармана вдруг выпал листок бумаги. Я хотела его поднять,
но отдёрнула руку, будто меня током ожгло… Это была похоронка.
Бумага, но все её боялись.
- Бедная девочка! – тихо сказала мама. – Не обижайте её!
Она и так несчастная!
Я до боли закусила губу и покраснела до слёз. Я поняла, как,
наверное, страдала Алёна от нашего презрения, считая себя
хуже нас. Она, бедная, завидовала нам, полуголодным, нашей
дружбе, завидовала,
что у нас другие мамы, и стыдилась своей. Ненавидела её и ждала -
ждала отца…
Я смотрела на спящую девочку, а в моих ушах навязчиво звучала бравурная музыка, услышанная мною только что из окон
их квартиры. Я даже зажмурилась и зажала уши руками.
« Показала ли она похоронку матери? – вдруг подумала я. –
Конечно, нет!»
Я с гордостью посмотрела на свою маму, подошла к ней, обняла и шепнула:
- Родная моя! Я буду делать всё: полоть, поливать грядки, хорошо учиться в школе. Спасибо тебе!
Нижегородская область, г. Кстово. Газета « Маяк».
11 января 2005 г.
.