Правый холмистый берег свысока смотрел на левый – плоский, невыразительный, с белыми песчаными пляжами. Полуденное солнце становилось жарким. Его отражение разлилось серебром по всему Днепру. Старенький катер, оставляя позади разбегающиеся клином волны, шел вниз по течению. Я с Ирой, моей сотрудницей, стояли на носу. Теплый ветерок теребил волосы, шаловливо забирался под одежду и неутомимо ласкал прохладой.
Артем и Вера сидели в тени под тентом и привычно ссорились. С Артемом мы жили в одном дворе. Остальные – неизвестные мне парни и девушки, с которыми полчаса назад познакомился на причале – вместе с моим другом Романом сидели на корме и пели песни. Вещи были сложены возле борта и, хотя, кроме нас, на катере никого не было, они бдительно охранялись тетей Пашей – бабушкой Артема, ехавшей с нами в качестве шеф-повара.
Катер, увидев на левом берегу своего ровесника – такой же старенький, как и он, дебаркадер, кряхтя, свернул к нему. Словно заброшенный и никому ненужный, с давно немытыми окнами, он подслеповато смотрел на нас. На нем с трудом можно было прочесть блеклую надпись «Вишенки». Катер по-дружески толкнул своего старинного приятеля бортом и остановился рядом. Когда рюкзаки, сумки и прочая кладь оказались на дебаркадере, катер фыркнул, прощаясь, и продолжил свой путь.
Мы шли по берегу: впереди тяжело нагруженные парни, за ними бодро семенила тетя Паша, а девушки отстали настолько, что пришлось сделать привал. И это место оказалось замечательным. В тени от двух огромных ветвистых тополей на берегу небольшого залива поставили две старенькие светло-голубые палатки: большая – для всех нас, маленькая – для тети Паши и кухонного инвентаря. Обустройством занимались до самого вечера. Выложили камнями очаг для приготовления пищи. Оборудовали столовую: сделали земляной стол на двенадцать персон – прямоугольник, очерченный углублением для ног в виде канавы. Было очень удобно, и я гордился своим изобретением. Выкопали погреб – глубокую яму, в которую положили продукты и сверху закрыли ветками.
День клонился к ужину. Постреливая, горел хворост. Огромная сковорода и котел источали вкуснейшие запахи.
Яша и Абраша, Маша и Наташа, до сегодняшнего дня не ведавшие друг о друге, ходили теперь всюду вместе. Они принесли длинный шест. В поисках флага наткнулись на голубые трусы Романа и привязали их к шесту. Флагшток был установлен рядом с большой палаткой. Это событие было отмечено исполнением популярной в те годы песенки, ставшей нашим гимном:
«Снятся людям иногда
голубые города,
у которых названия нет...»
На фоне блеклого июльского неба трепетало на ветру сдвоенное голубое полотнище. Солнце медленно опускалось за холмы. Вытянулись, прежде чем исчезнуть, тени. Ужин становился все более желанным. Шумно сели за стол. Встал Роман. Смолкли разговоры.
- Во-первых, поздравляю всех с завершением строительства этого замечательного голубого городка, у которого названия нет... Все мы, граждане его, гордимся нашим гимном и флагом. Синий цвет по традиции означает верность, честность и безупречность. Предлагаю стоя выпить за верность флагу.
Мы выпили и долго закусывали, пока, наконец, не пришла блаженная сытость.
Снова Роман:
- Во-вторых, я хочу от имени всех, что мы признательны тому, кто отдал часть своего гардероба для создания флага. Это благородный поступок. Давайте выпьем за его здоровье.
- За твое здоровье, Роман, - сказала сидевшая рядом со мной Ира.
Мы смеялись, и стопки с водкой расплескивались в наших руках.
Стало темно. Включили карманный фонарик и повесили его на ветку. Он выхватил из темноты центр стола. Мы лениво доедали, допивали, договаривали. Звездное небо с любопытством разглядывало нас.
Я проснулся рано. Все спали. Осторожно, чтобы никого не разбудить, вышел из палатки. Тени тополей упали в воду залива. Птичья разноголосица напоминала звуки оркестра, настраивающего инструменты. Запахи речной свежести, прибрежной лозы и лугов создавали неповторимый аромат – я вдыхал его с наслаждением. Холмы на правом берегу Днепра, покрытые дымкой, были похожи на горную гряду, и казалось, что мы поселились в неведомой стране. На росистой траве видны были чьи-то следы. Продолжение их – углубления на сыром песке – уходили в воду. Только теперь я увидел, что далеко от берега кто-то плавает. Я вошел в бодрящую прохладу воды и поплыл навстречу. Это была Ира.
- Доброе утро, - сказал я.
- Прекрасное.
Мы были в центре обступившего нас огромного светлого мира. Ира перевернулась на спину и, расставив широко руки, замерла. Мы лежали на воде рядом и видели только бескрайнее голубое небо. Серп месяца растворялся в нем и становился едва заметным. Солнце уже оттолкнулось от горизонта и начало свой повседневный путь. Так было до нас. Так будет после нас. Так будет вечно...
Мы вышли из воды. Все еще спали.
- Давай уберем со стола, - предложил я.
У самой кромки воды на мокром песке поставили тарелки, накололи берег вилками, ложками и ножами и стали мыть посуду. Остатки пищи, попавшие в воду, привлекли мальков. Они резвились у самого берега. В нескольких метрах плеснула крупная рыба, и мальки испуганно разбежались.
- Как страшно быть маленькой рыбкой! - сказала Ира.
- Деточки мои дорогие, - услышали мы сзади голос тети Паши, - вы уже трудитесь! Вот спасибо! А я, грешница, решила, что всю нашу посуду своровали.
Она дала мне ведро. Я вошел по пояс в воду, наполнил его и отнес к очагу. Мы стали помогать тете Паше на кухне.
В этот день была провозглашена Республика. Романа избрали Президентом, Яшу – Вице-президентом. Департамент «Любви и Дружбы» возглавили Артем и Вера; Маша и Наташа – департамент «Очень внутренних дел». Главным финансистом Республики был провозглашен Абраша. Департамент «Вкусной сытости» доверили тете Паше. Когда очередь дошла до нас, Ира попросила:
- Можно мы будем народом?
Все согласились, потому что без народа никак нельзя. Закрывая вече, Роман, уже вошедший в роль Президента, сказал:
- Надеюсь, народ нас поддержит?
- Непременно, - ответила Ира так, что на поддержку никаких надежд не оставалось.
Местные комары были особенно жестокими. С ними могли сравниться только комары с Чертороя – там были самые настоящие огромные кровососущие твари. Первое время они атаковали нас не очень активно. Мы лениво оборонялись. По всей видимости, слух о нас, как о пище вкусной и не опасной, прошел по побережью. Над нами собирались комариные толпы. Они напали на нас ближе к вечеру, когда отступила жара. Мы, задыхаясь, отгоняли их дымными кострами. Комары были очень коварны: предвкушая сытный и вкусный ужин, они проникли в палатки и замерли в засаде. Мы зажгли свечи и покончили с ними. И только после этого легли спать.
В центре городка рядом с флагштоком установили обломок доски. На ней появились первые объявления.
«Департамент «Очень внутренних дел» сообщает, что на период с 4 по 31 июля 1964 года кустарник возле Сухого Дерева объявляется «доветреным». Правая часть его – для слабого пола, левая – для остальных полов».
«Департамент «Очень внутренних дел» постановляет:
В светлое время суток купаться только в купальных костюмах. В темное время – в костюмах Адама и Евы. Тем, у кого таковых не окажется, купаться запрещено».
Артем и Вера были в замешательстве: их департамент никак себя не проявлял. И тогда они сделали неплохой ход:
«Департамент «Любви и дружбы» объявляет набор на курсы «Любовь – это что?» с практическими занятиями. Запись у Веры ежедневно с 10 часов утра».
К десяти часам следующего дня образовалась очередь. На курсы записались все, кроме тети Паши. Будущие курсанты выразили пожелания начать с практических занятий. Вера обещала сообщить об этом начальнику курсов Артему. Но она предупредила всех, что к началу занятий необходимо представить справку о совершеннолетии, а также о том, что практические занятия не могут отрицательно сказаться на здоровье. Тот, кто не представит справки, к занятиям допущен не будет. Мы были возмущены. Заявили протест. Мы угрожали, что будем жаловаться Президенту.
Между тем, дуэль департаментов продолжалась. Маша и Наташа прикрепили к доске еще одно объявление: «Департамент «Очень внутренних дел» объявляет конкурс «Дурость – не порок». Победителю будет присвоено почетное звание «Большой Придурок» и вручен памятный подарок. Запись у Наташи». Поговаривали, что в конкурсе примет участие сам Президент, и он имеет неплохие шансы на победу.
Демократия в Республике крепла и развивалась.
Однажды, гуляя по окрестностям, я забрел далеко от городка. В какую сторону нужно возвращаться – плохо себе представлял. Ориентируясь по холмам правого берега, вышел к Днепру. Из прибрежных кустов увидел голую женщину, стоявшую ко мне спиной. Это была Ира.
Почему-то именно тогда я заметил, что каждый человек помечен крестом. Вертикальная линия, разделяющая ягодицы, и продолжение ее – линия сомкнутых ног, пересекаясь с короткой горизонтальной линией складок под ягодицами, образует крест. В этом было что-то языческое и непостижимое.
Ира вошла в воду, унося свой крест, и поплыла. Через некоторое время я тоже вошел в воду и поплыл за ней. Когда расстояние от берега стало большим, я крикнул:
- Девушка! А, девушка! Нельзя так далеко заплывать!
Она поплыла мне навстречу.
- Шел по берегу. Гляжу – кто-то заплыл слишком далеко. Решил подстраховать.
Мы долго плавали и устали. Подплыли к берегу. Ире выходить не захотелось.
- Подожду тебя. Ты долго еще? – и лег на горячий песок возле ее вещичек.
- Долго, - зло ответила она.
- Ладно – ухожу, смилостивился я.
Пошел по мелководью. Мелкие рыбешки разбегались в разные стороны. Меня догнала Ира.
- Каждый человек несет свой крест, - сказал я, улыбаясь.
- Ну и что? - удивилась она.
- Когда-нибудь объясню.
- Хочу сейчас, - настаивала Ира.
На мокром песке нарисовал крест.
- А теперь следи за ходом мыслей, - и нарисовал рядом дуги бедер, ягодицы, ноги, талию, плечи, руки, голову.
- Неожиданная трактовка... Как это тебе пришло в голову?
Я не стал ей рассказывать.
В ближайших окрестностях были обнаружены несколько бревен, и Яше пришла мысль, которая захватила всех, – построить плот.
Мы выловили все плавающие предметы в акватории залива: бревна, старые доски, поломанные деревянные ящики. Нашли кусок каната и проволоку. Все пошло в дело.
Верфь находилась рядом, и все с утра до вечера пропадали на ней. На третий день со дня закладки плот был спущен на воду. Выглядел он изумительно: несколько бревен держали над водой сбитый из досок и дощечек помост, на стойках был закреплен сплетенный из веток навес. Плот украшал старый спасательный круг. На нем помадой было написано название – «Грезы».
Тетя Паша и я с Ирой как дежурные по кухне остались на берегу. Все остальные отправились на прогулку по заливу. Визг, смех и крики доносились к нам с блуждающего по заливу плота. Издали, отражаясь в воде, он казался двухэтажным. Над заливом зазвучала полюбившаяся песня:
«Снятся людям иногда
голубые города,
у которых названия нет...»
Ира, обиженная на меня за то, что я не разрешил ей во время дежурства кататься вместе со всеми, демонстративно легла в тени от палатки и читала книгу.
Тетя Паша сердито поглядывала на Иру и жалостливо – на меня.
- Лучше «до», чем «после», - загадочно сказала она.
С тетей Пашей мы хорошо поработали, и обед поспел вовремя.
В палатке у каждого было свое место. Я лежал у стенки. Между мной и Романом – Ира. Мы долго разговаривали. Когда стал дремать, показалось, что она прикоснулась ко мне рукой. Решив, что она извиняется за свое поведение, пожал ее. Она, задержав мою, стала настойчиво поглаживать. Это насторожило. И вдруг показалось, что рука её пахнет табаком. И запах становился более явственным. Другой рукой взял приколотую к спортивным брюкам булавку и всадил ее в ласкающую руку. Ира вскрикнула голосом Романа. Это был жестокий розыгрыш. Жестокой была и расплата. Ира смеялась. Умолкала и опять смеялась. Под ее смех и сердитое бормотание Романа я уснул.
Рука у Романа к утру опухла. Он сказал, что его, наверно, укусил комар. Наташа, она была медсестрой, отметила, что характер ранки больше похож на укус змеи. В дознании стала помогать Маша. Общими усилиями они заставили Романа во всем признаться. Оказывается, он увидел в траве ужа. Тот зашипел на него и укусил.
Глаза Наташи наполнились ужасом.
- Это была гадюка, - зловеще прошептала она.
- Я пошутил – просто случайно наткнулся на булавку.
- На какую булавку?! - закричала Наташа. - Господи! Ты что не понимаешь, как это опасно?! Если яд попал в кровь...
Наташа наложила жгут выше запястья и стала отсасывать яд из ранки. А Роман при этом громко смеялся и говорил, что ему щекотно.
На завтрак Роман пришел с перевязанной рукой, уютно покоившейся на косынке, висевшей на шее. В его облике появилось что-то героическое. Он вошел в роль раненого, и это ему нравилось.
- По-моему, он и сам верит, что его укусила гадюка, - тихо сказал Ире.
У Романа был отличный слух, а я частенько забывал об этом.
- Молчи, змей! - сразу же ответил он мне.
- А ты руки не распускай! Моду взял – гладить что попало. Так себя приличные девушки не ведут!
Ира хохотала безудержно и случайно выплеснула горячий чай на приемник – он начал хрипеть и замолчал.
- Я пропала. Роман меня растерзает…
- Приемник поперхнулся горячим чаем. Это пройдет, успокоил я ее. - Тихо поставь его на место.
Ира ушла и вернулась.
- Я его встряхивала – никаких признаков жизни, - сказала она.
- А искусственное дыхание делала?
- При чем здесь искусственное дыхание?! - возмутилась Наташа.
- Наташенька, я говорил о другом заболевании. Швейка в свое время от всех болезней лечили промыванием желудка. Человечеству еще предстоит оценить это испытанное средство. Клизму я берусь взять на прокат в селе, но при условии, что укушенный сам меня об этом попросит. И стоимость проката оплатит сам, потому что каждый может захотеть делать эту процедуру за счет казны.
На следующий день произошло два чудесных исцеления: сошла опухоль на руке Романа, и вновь стал работать приемник – он высох. Наташа была счастлива – она отвела от Романа смертельную угрозу. Ира же могла продолжать жить с чистой совестью.
Изо дня в день мы видели одинокий челн с рыбаком, черневший на серебристой воде залива.
Путешествуя на плоту, мы однажды приблизились к нему на столько, что разглядели рыбака, а он рассмотрел нас. Это был загоревший до черноты крепкий сухощавый старик. Из-под дряхлой выцветшей шляпы торчали снежно-белые давно не стриженые кудри, насмешливый взгляд и ироническая улыбка. Между двумя буграми скул – крючковатый нос. Небольшой впалый рот отделял его от тоже крючковатого, но устремленного вверх подбородка.
- Нaw do you do? - спросил Яша. - Do you speek English?
- Как вы себя чувствуете? Вы разговариваете на английском? - перевел Роман.
- No, ser. I speek Russian, - ответил рыбак.
- Нет, сэр. Я разговариваю на русском, - перевел Роман.
На плоту раздались аплодисменты.
- Вы так загорели, - перешел на русский язык Яша. - Мне показалось, что мы заблудились и случайно заплыли на Новую Гвинею, а вы – абориген. Но, к счастью, это не так.
Так мы познакомились с Аркадием Борисовичем. Он оказался соседом: жил в старой небольшой палатке неподалеку от дебаркадера и ловил сомов, огромных и страшных, которых продавал пассажирам проходящих катеров.
Пригласили его на ужин. Это было утром, а в полдень услышали его крик:
- Эй, на «Грезах»! Греби ко мне!
Подплыли.
- Для ужина, - сказал рыбак, передавая Артему толстую бечеву с деревянной палочкой на конце. - Я оглушил его веслом, чтобы у вас было меньше хлопот.
Артем потянул на себя бечеву – из воды показалась огромная усатая голова только что пойманной рыбы. Девушки вскрикнули от испуга. А Ира сказала мне, поеживаясь:
- Я опять почувствовала себя маленькой рыбкой.
Мы буксировали безвольную тушу сома и оглашали окрестности радостными возгласами.
На берегу нас торжественно встречал кухонный наряд. Артем передал бечеву Абраше, а сам зашел в воду, чтобы помочь вытащить рыбу. И вдруг сом ожил. Огромным хвостом он ударил Артема. Тот упал в воду. Абраша изо всех сил держал бечеву. К нему на помощь подбежала Наташа. Артем схватил доску, которую использовали как весло, и дважды ударил ею по голове обидчика. Сом замер. У Артема щека стала пунцового цвета.
- Ах, какая пощечина! - восторгалась Вера. - Я уверена, что это сомиха: она знает, как обращаться с мужчинами.
Вскрытие показало, что это была сомиха.
В том месте, где ранним утром появилось солнце, была уже ночь. За холмами на правом берегу вслед за ушедшим солнцем свет, угасая, становился золотистым. В него вплетались оранжевые, вишневые, красные, пурпурные тона. Они густели. Становились яркими. Менялось их сочетание. Залив пылал опрокинутым закатом. Чередование красок в нем было обратным, а оттенки – более насыщенными. Дуэт закатов завораживал, и не было сил отвести взгляд от этого чарующего занавеса. Закат старел – блекли краски. Он уходил от нас. Его не стало.
Теперь ночь царствовала от края и до края. Луна и звезды обжили небо. По воде потянулась лунная дорожка. Как судьба, у каждого из нас она была своя.
Нас ждал торжественный ужин. У Яши, нашего Вице-президента, был день рождения. Пришел Аркадий Борисович.
Горели свечи. В центре стола стоял букет полевых цветов. Бутылки возвышались над празднично украшенными блюдами. Золотистые шпроты поблескивали рядом с жареной рыбой, салаты в виде космических тарелок с куполообразной оболочкой разных цветов, зеленый лук и чеснок, огурцы, помидоры, укроп, петрушка, колбаса, сало, хлеб и огромная голова сома на отдельной тарелке. Пламя свечей колебалось, и пьяные тени шатались на столе.
Похолодало. Водка была желанной – она согревала. Выпили за именинника, которого теперь называли капитаном «Грез». За его родителей, тетю Пашу и Якова Борисовича, за все департаменты. И за «народ» выпили. Стало тепло. Табачный дым уходил в ночь. Казалось, что все говорят одновременно. Голоса сталкивались, смешивались и растворялись в монотонном шуме до тех пор, пока не пришла ленивая усталость. И наступила тишина.
- Бедный Йорик, - негромко сказал Яша, кивнув на голову сома.
И был услышан.
- Что делать? Такова жизнь, - откликнулся Аркадий Борисович. - Было время, когда Йорик говорил: «Бедный Петер!» или «Бедный Джо!» Ей-богу...
- Вы верите в Бога? - прервал его Роман.
- Допускаю, что он есть. В таких переделках во время войны бывал, что оставалось только уповать на Бога... И он меня не подвел ни разу.
- А вы убивали на войне? - спросила Маша.
- Старался не убивать. Приходилось это делать, но, в основном, это был брак в нашей работе. Нужно было брать живыми. В штабе было много гурманов: они обожали «языки». Особенно ценили офицеров. Кстати, наша 136 стрелковая дивизия осенью 1943 года именно здесь, возле Вишенок, форсировала Днепр. По приказу комдива полковника Пузикова, используя рыбачьи лодки и другие плавсредства, авангардный батальон ночью переправился на остров Казачий. Так что мне давно знакомы эти места. Но в такой чудесный вечер не будем об этом... Завтра рано вставать. Спасибо, ребята. Мне с вами было интересно и весело. Вспомнил молодость…
Аркадий Борисович ушел.
Яше, не пропустившему ни одного тоста, было тяжело встать, и еще труднее – сохранять равновесие. Но он все же встал и, пошатываясь, пошел к палатке рывками: то очень быстро, то останавливаясь. И каждый раз, когда ему удавалось гасить свою скорость, он замирал и командовал:
- Стоять, Казбек! Стоять!..
Замигали, прежде чем погаснуть, догорающие свечи. Стол обезлюдел.
Я лежал на плоту и дремал в тени навеса. Мне снился незнакомый город. В нем нас никто не знал, и мы с Мишель, не таясь, ходили по улицам и площадям.
- Капитан, ваше судно пока не зафрахтовано? - услышал я, не понимая во сне это или наяву.
На берегу стоял элегантно одетый старик. Бежевые брюки были безупречно отглажены. Белая тенниска на выпуск облегала его стройную фигуру. Густые коротко стриженые волосы дыбились на голове. В одной руке он держал босоножки, в другой – портфель.
- Пока нет, - ответил я, - но сразу предупреждаю – на Корсику и Сицилию не пойду ни за какие деньги!
- О, капитан! В наше время быть правильно понятым – не так уж мало. Если вас не затруднит идти курсом зюйд-зюйд-вест к той пиратской шхуне, - он показал на челн, - я вас щедро отблагодарю. Динары? Песо? Пиастры?
- Вам к Аркадию Борисовичу?
- О, вы знакомы со старым пиратом? Коллега, когда хочет, не отразим.
- Вы тоже пират?
Старик засмеялся. Я сделал приглашающий жест. Он снял брюки, положил их на плот рядом с босоножками и портфелем и довольно легко взобрался на него.
- Видите ли, - сказал он, - это старая история. Мы воевали вместе. Он – в дивизионной разведке, а я в санбате – хирург. И, бывало, попадал в мои руки. Подружились. Однажды пришел к нему в гости. А мне говорят: «Профессор на операции». Так уважительно... Профессор... Вот так вот... Приходит он ко мне с ответным визитом, а у меня срочная операция. Я ему и говорю: «Извини, коллега. Иду на операцию. С тех пор и пошло – «коллега».
Было полное безветрие. Вода отражала челн, берега, небо, солнце. Казалось, что под нами такой же, но потусторонний мир. Мы бесшумно подплыли к челну. Аркадий Борисович сидел к нам спиной.
- Хенде хох, коллега! - негромко сказал старик. - И тихо! Со мной шутки плохи. Форштейн?
Аркадий Борисович, не поворачиваясь, поднял руки.
- Эскулап чертов! Не «форштейн», а «ферштейн». Когда, наконец, научишься правильно говорить на немецком?
- Опусти руки, коллега. Повернись. Дай-ка я гляну на твою рожу. Хорош... Хоро-ош!..
Аркадий Борисович перебрался на плот, и они обнялись. Я решил не мешать, погрузился в воду и поплыл. Часа через два плот с привязанным к нему челном подплыл к берегу.
- «Красота спасет мир?» Чушь собачья, - доносился голос Аркадия Борисовича.
- Аркаша, ты не прав...
- Человечество слишком часто беременно злобой. Ему не до красоты. В мире есть два враждующих начала. Зло – агрессивно. Его больше, и оно чаще побеждает. А эта подлая страсть к разрушениям?! Дай Бог, конечно, красоте спасти мир. Не верю. Хотя в старых развалинах есть какая-то щемящая красота, но...
- Аркаша, меня не волнуют мировые проблемы. Что ты привязался ко мне со своим человечеством? А помнишь Томку Белопольскую?
- О, Томка Белопольская...
Старики шли по мокрой кромке берега. За ними на привязи послушно плыл челн. Они жестикулировали. Кого-то передразнивали. Останавливались. Потом снова шли. Они были похожи на влюбленных. Я долго смотрел им вслед.
Для настоящей дружбы нужен талант. Он у них был...
Боже мой, как трудно любить замужнюю женщину! Встречаться в глухих переулках, сквериках, пустырях. Бояться случайных встреч с общими знакомыми. И муки ревности. И попранное самолюбие. И проклятое воображение. Все это составляет чудовищный коктейль, от которого может устоять только тот, кто любит сильно и безнадежно.
Как я завидовал тем, кто, не скрываясь, ходил, взявшись за руки, по освещенным улицам! Они не понимали своего счастья.
Шла третья неделя моего пребывания в нашем полотняном городке, и я все чаще и чаще думал о Мишель. Имя ее – Людмила. В семье – Людмиша. А для меня она – Мишель.
Я лежал на плоту, который, повинуясь течениям, блуждал по заливу. Воспоминания, как плот, дрейфовали в моей душе. Это было трудное и утомительное счастье. Но было неоспоримо то, что, если бы она была со мной, то самое лучшее место на земле было бы на этом берегу. В моей комнате на стене висела фотография – ее улыбающиеся глаза, обрамленные темными рамочками очков. Удивительным было то, что в каком бы месте комнаты я не находился, они смотрели на меня. И точно так же – где бы я ни был, чем бы не занимался, она всегда была со мной.
- Эй, на «Грезах»! - крикнули с берега. - Вернитесь в порт приписки!
Я вернулся и вдруг понял, что не могу не увидеть Мишель. Катер уходил в Киев через полчаса. Боясь опоздать, быстро оделся и побежал к дебаркадеру. По дороге встретил Иру – она собрала роскошный букет полевых цветов.
- Ира, выручай! Мне так нужны цветы! Спасибо!
Схватил протянутый букет, и едва успел на катер.
Киев меня, как всегда, не ждал – он прекрасно обходился без меня, а я без него никак не мог. Обычно после трех недель разлуки начинал тосковать. С удовольствием шел по городу и наслаждался до мелочей знакомыми и всегда в чем-то незнакомыми мне улицами. Вошел в телефонную будку. Позвонил ей на работу. Повезло – она взяла трубку.
- Здравствуй, Мишель!
Встревоженный голос:
- Дод, что случилось?
- Соскучился.
- В Вишенках есть телефон?
- Не так в Вишенках, как на Крещатике. Жду на нашем месте.
Наше место – это скамейка в укромном месте старого двора неподалеку от ее работы. Ее долго не было, и вот, наконец, пришла.
- Боже, ты весь – бронзовый! А борода – какая прелесть!
Она трогала бороду, терлась щекой и хохотала.
- Тайга, понимашь, - сказал я на сибирский лад. - От комаров, однако.
- Таёжные цветы? Спасибо. Я отпросилась.
Из захолустья двора мы вошли в город. Он зазывал и манил в прохладу кафе-мороженое, в рестораны, кинотеатры, на прогулку по Днепру, на «чертово колесо», чтобы с высоты увидеть Киев. Мы шли и ели мороженое. По дороге купили кулек пирожков. Из идущих навстречу прохожих выбирали самых колоритных и забавлялись комментариями. И это было интересней любого кинофильма. Вот, наконец, невзрачная калитка, и мы вошли в нее, оставив за забором, сутолоку многолюдной улицы. Здесь когда-то была стена Древнего Киева. Пройдя по узкой дорожке, спустились по крутой деревянной лестнице к живописному отрогу Старокиевской горы. Перед нами открылась панорама Подола, распластанного вдоль берега Днепра, и уходящих к горизонту далей. Воздушные потоки снизу, из урочищ Гончары и Кожемяки, обвевали нас, и казалось, что мы парим над ними. Спустились ниже. Здесь начинался оазис нетронутой природы, и мы, словно жители древнего Града Владимира, вышли за пределы его и затерялись среди кустов и деревьев.
Погода портилась. Временами шел дождь. С севера на юг плыли светло-серые тучи, похожие на огромные льдины во время ледохода. В голубых полыньях иногда появлялось солнце, высвечивая сизые дали. Вскоре тучи сомкнулись и без устали цедили мелкий навевающий тоску дождь.
Поник наш флаг, прижавшись к флагштоку. Понуро мок наш любимец-плот, подергивая веревку, которой был привязан.
Дождь неутомимо терся о полотно палатки, и от монотонных жалобных звуков клонило ко сну. К вечеру все выспались. Кто-то предложил рассказывать по очереди случаи из жизни, стихи, анекдоты. Слушали с большим интересом. Оказалось, что Яша и Абраша знали очень много анекдотов. Время от времени все содрогались от хохота.
Очередь рассказывать приближалась. Я с трудом вспомнил два анекдота. Они мне показались несмешными, и я решил прочесть то, что однажды после свидания с Мишель выплеснулось на бумагу. И вот подошла моя очередь.
- «Ночь за окном. Идет дождь. Холодный, осенний, слезный... За окном один на один с дождем остались березы и клены. Покорно и молча роняют листву на мокрый асфальт дорог, на траву, в огромные лужи... За окном небо черное, как земля, как тоска, как жизнь без мечты и друзей. И где-то очень далеко от меня на земле есть ты. Не знаю – люблю ли тебя сейчас?.. Нет. И, наверно, да... Не все ли равно?! Случится если беда, и ты скажешь: нужен он – это я... Быть может, буду в двух кварталах или в десятках бурь и туманов – услышу тебя, приду. И сделаю всё, что я смогу…
За окном ветер дрожит усталый, холодный и злой... За окном угасает осень последним кленовым листом...».
Я закончил. Тишина длилась так долго, что я слышал, как в меня вползла тревога, и зачастило сердце.
- Как хорошо! – я услышал чей-то шепот.
Мир отсырел и с удовольствием сушился под сияющим утренним солнцем. Мокрый хворост дымил. Мы по очереди натужно дули, пытаясь разжечь его.
- Опять сухим пайком, - высказал общее опасение Артем, потому что на вчерашний ужин были консервы и хлеб.
Артем, делая страшные глаза, добился того, что дыма стало еще больше.
- Не дуть нужно, внучек, а думать, - сказала тетя Паша.
- Здесь думай – не думай, а надо дуть, - ответил Артем.
Артема сменил Роман. Теперь он раздувал щеки и делал страшные глаза.
- Рома, перестань делать дым, - пожалела его тетя Паша. - В моей палатке справа от входа стоит мешок. Принеси его.
Роман принес мешок. Глаза его весело блестели.
- Объявляю конкурс, название которого «Что в мешке у тети Паши?». Время на обдумывание – минута.
Мы были вынуждены признать свою несостоятельность. И тогда Роман торжественно провозгласил:
- Конечно, кто еще, кроме Президента, смог бы догадаться? Никто! В этом мешке... сухой хворост. Тете Паше – ура!
Мы дружно подхватили «ура!».
Появился огонь. Хворост, потрескивая, салютовал тете Паше. Мы, как огнепоклонники, взявшись за руки, танцевали вокруг ожившего очага.
У стола во время завтрака обнаружили не приглашенную персону – сидел пес и жалобно заглядывал нам в глаза. Это было невероятно милое существо с добродушной черной мордой. Несколько удлиненное туловище сверху было черным, а снизу – белым. Белые ноги были в черных носочках, а черный хвост кончался белым пятнышком – пес был одет со вкусом. И сидел с достоинством. Только виляющий хвост выдавал его волнение. Умные глаза и кротость покорили нас.
- Как тебя зовут? - строго спросил Роман.
Пес выдавил из себя какой-то звук и облизнулся.
- Это наш гость, - с этими словами тетя Паша положила перед ним мясные косточки.
Он посмотрел на нас и еще раз облизнулся.
- Ешь, дурачок, - ласково предложила тетя Паша.
И только тогда он принялся за еду.
- Чувствуется порода, - сказала Ира.
- Умен, - добавила Наташа. - Ценю в мужчинах ум.
- А какие манеры! - восхитилась Маша. - Хорошие манеры украшают даже собаку.
- Мужская верность – такая редкость! - забыв, что речь идет о собаке, сказала невпопад Вера.
А тетя Паша добавила:
- Он вкусно ест!
- Боже мой, - сказал Абраша, - как вы хорошо разбираетесь в мужчинах! Давайте назовем его так, как назвал бы его Робинзон. Какой сегодня день?
- После дождика обычно наступает четверг, - подсказал Яша.
- Быть ему Четвергом.
При этом пес впервые подал голос, и все решили, что это знак согласия.
Четверг стал общим любимцем. Но больше всего он привязался к Ире и ходил за ней всюду.
Мы гуляли втроем – Ира, Четверг и я.
- Мне понравились твои стихи, - сказала Ира.
- Это не стихи. Так – взбрело.
- Читаешь проникновенно. Продиктуешь?
- Это невозможно. Не обижайся – они очень личные.
- Тогда почитай еще раз...
Ветер гнал волны к нашему берегу. Они облизывали наши ноги и убегали. Четверг ревниво лаял на них. Был жаркий полдень. А я читал стихи о холодном осеннем дожде и о любви.
И вот наступил последний закат. И вот наступила последняя ночь. И вот наступило последнее утро.
Тот же старенький катер снова доверчиво прижался к дебаркадеру. Мы перенесли наши вещи на катер. По берегу бегал недоумевающий Четверг. Останавливался. Обреченно вилял хвостом и печально смотрел на нас. Срывался с места, лаял на катер и на матроса, снимавшего канат с больших металлических тумб на дебаркадере.
А когда на катере заработал двигатель, Ира и Четверг бросились друг к другу. Она схватила его и прижала к себе. Узкая полоска воды, отделяющая катер от дебаркадера, стала расширяться. Ира с Четвергом на руках успела перешагнуть ее. Радостный лай Четверга и недовольное ворчание капитана слились.
Мы стояли у борта и смотрели на удаляющийся шест, служивший флагштоком, наш плот, привязанный к дереву, челн с Аркадием Борисовичем и берег, приютивший нас и ставший родным. На наших глазах они уходили в воспоминания...
Прошло лет двадцать – не меньше. В жаркий июльский полдень в мой кабинет вошла Ира.
- Очередная служебная записка? - раздраженно спросил я. - Как мне надоел твой шеф!
Она положила лист бумаги на стол. Странный текст: «Ночь за окном. Идет дождь. Холодный, осенний, слезный... За окном один на один с дождем остались березы и клены...». Видит Бог – ни одному человеку на Земле не дано было его иметь. На меня нахлынуло почти забытое прошлое. Бросил удивленный взгляд на Иру. Как такое могло случиться? Даже Мишель я не давал читать! И она об этом даже не подозревает. Мистика! Нечистая сила! Как слова могли вернуться из небытия таким странным образом?! И причем здесь Ира?
- Откуда?!
- Помнишь – я просила тебя читать: мне очень нравилось. И запоминала. И записывала... А что было делать?!
Да-да-да... Я ей читал. На берегу. Во время дежурства. В самых разных местах. Какое коварство!
Ира ушла, а я читал и перечитывал то, что когда-то написал, и удивлялся...
Мне иногда снится один и тот же сон. Пылает костер. Искры поднимаются в небо и гаснут. Ночь вместе с нами греется у костра. Пламя высвечивает лица тети Паши, Романа, Аркадия Борисовича, Артема и Веры, Яши и Абраши, Маши и Наташи, Иры и мое. И Мишель...