Почта для личного состава нашего гарнизона прибывала сперва в Чернятинское отделение связи, а оттуда её забирали полковые почтальоны. Специальной должности письмоносца в воинских частях нет, эти обязанности выполняет кто-либо из солдат – кому поручат. К моменту нашего прибытия почтальоном был ефрейтор Фёдоров из нашего взвода – простенький парнишка, по должности планшетист, дослуживавший свой трёхлетний срок и вот-вот готовый демобилизоваться. Поэтому его сменил новый во взводе человек – Илья Шульц, солдат второго года службы, переведённый к нам из другой какой-то части. При такой своей немецкой фамилии человек он был, подобно лермонтовскому Вернеру, совершенно русский, при том – местный, из Приморья, что для дислоцированных здесь войск – большая редкость: гражданского населения в крае чуть ли не меньше, чем военного… Илюшка был родом из таёжного селения и до армии занимался охотой и сбором целебного корня жень-шень, о котором такую чудную повесть написал Михаил Пришвин.
Почтальон в армейском быту фигура особая – недаром о почте полевой даже песни сложены. Почтальона в полку всегда с нетерпением ждут, ему рады, ему готовы услужить, потому что именно он вынужден таскать на своём горбу не только мешок с письмами и газетами, но и тяжёлые посылки. За это его всегда готовы угостить, поделиться им же доставленными сластями и – радостью…
Филипп Кирияк давно, ещё со времён карантина, ждал посылку из дому, из далёкой Молдовы. Он попросил родных, чтобы непременно вложили туда большую бутыль, а с чем – сами должны догадаться! И чтоб упаковали безопасно, обложив чем-нибудь мягким. В свои ожидания посылки посвятил почтальона (чтоб тот нёс осторожно, не разбил, не пролил); меня – как своего учителя русского языка; нашего общего товарища Манеску – как самого уважаемого среди своих соплеменников… И всем обещал: когда вино из Молдавии будет получено – я вас угощу!
И вот – торжественный момент: Илюха Шульц припёр из Чернятина солидный ящик, Кирияк проверил содержимое – литровая бутыль в целости и сохранности!
Филипп ликовал. Его курносое, несколько бульдожье крестьянское лицо сияло от предвкушаемого удовольствия. Вообще-то он выглядел старше своих 23-х лет, - даже, я бы сказал, старообразно, однако теперь от радости морщины на лбу и на щеках разгладились, человек помолодел!
В это время в армии властвовал «сухой закон». Не так чтобы его строго придерживались: офицеры в своём кругу, в свободное от службы время могли себе позволить выпить. Но солдат и сержант срочной службы находится на службе всегда. И за одно только появление в нетрезвом виде, как правило, наказывали гауптвахтой. Однако ведь давно известно: «Руси есть веселие пити», - должно быть, и Молдавии – тоже… Что ж (думал я), ради удовольствия отведать вкус и аромат тамошней знаменитой лозы - стоит рискнуть…
Теперь предстояло в условиях строгого запрета на употребление любых видов алкогольной продукции организовать распитие прибывшей бутыли. По-видимому, для облегчения задачи её хозяин пригласил к пиршественному столу, кроме уже названной троицы, ещё и нашего помкомвзвода младшего сержанта Крюкова, который только что сменил на этой должности младшего сержанта Фетищева. Казалось, начальство специально подбирало их на этот пост по признаку наибольшей курносости, а главное - по росту: в каждом от макушки до пят было по 1м 52 см – минимальный призывной рост в СССР. Но если Гена Фетищев был добряк, то Коля Крюков – ревностный служака. По всякому поводу и без всякого повода он нас дёргал: строил, ровнял, тренировал – лишь бы не давать ни минуты покоя. У него были свои присловки и обмолвки: станешь, например, о чём-нибудь расспрашивать (на тему предстоящих учений, завтрашнего кино или ещё что-то) – он в ответ: «В армии тем хорошо, что всё скажут!» Но прямо, не уклончиво – никогда ни слова! Или – вот как он пересказывал дисциплинарный устав. Там говорится: командир, чтобы заставить подчинённого выполнить приказание, имеет вообще-то право применить оружие, но – «только в крайнем, не терпящем отлагательства случае». У Крюкова эта формула звучала так:
- Когда командир имеет право применить к подчинённому оружие?
Спросил – и глядит победительно на замершую перед ним шеренгу солдат. Переждав мгновение, сам же и отвечает с потешной назидательной важностью:
- Только в крайнем, не терпящем отлагательстве!
Но, как и большинство встречавшихся мне строгих ревнителей уставов, сам наш «младшой» был непрочь от них отлынить – в частности, прикладывался к спиртному. Вот хитрый Кирияк и решил его взять в долю…Иначе было бы практически невозможно нам четверым (самому Кирияку, Шульцу, Манеску и мне) не явиться сразу после обеда в казарму.
Пообедав, мы четверо из столовой побежали во взводный «класс» - глинобитную мазанку в дальнем углу военного городка. Вскоре туда явился и Крюков. Кирияк вытащил из мешка огромную бутылку. Мне, как нельзя кстати, припомнились чудесные стихи Николая Тихонова: «И струился сок задорный, все печали погребал, - красный, синий, жёлтый. чёрный – по заветным погребам».
Наш молдавский друг обнажил бутылку от всяческих предохранявших её тряпиц – и нашим глазам предстала дивная тёмная жидкость… «Красное!» - догадался я. Филипп вытащил пробку… и в нос шибанул одуряющее гнусный дух свекольной сивухи!
Дальнейшее развитие действия таково. Я не смог отпить даже глоток – хотя бы из вежливости. Илюшка Шульц оказался тактичнее: он выпил… и тут же отдал всё земле. Точнее – некрашеному дощатому полу класс-хибарки. После чего сам принялся удалять следы своей минутной слабости. Манеску оказался более стойким и одолел с полстакана адского пойла. Но Кирияк с помкомвзводом надрались под завязку, и мы втроём вынждены были их двоих средь бела дня тащить в казарму, а там, мертвецки пьяных, укладывать на койки. Как и почему всё это обошлось без каких-либо последствий – до сих пор понять не могу.
Далее читать главу 16-ю "Через день на ремень" http://proza.ru/2011/06/23/1339