НА ВСЕХ ТРЁХ СНИМКАХ - автор, рядовой Феликс Рахлин, в разное время своего срока службы.
На снимке справа сфотографирован в чужой (сержантской) фуражке: рядовым солдатам таких головных уборов у нас не выдавали. На снимке слева - уже классный радист, но эмблемы на погонах приколоты не по уставу (впрочем, в нашем полку тогда все так носили), На снимке в центре - причёска на голове: это уже пошёл третий год службы, когда можно было её завести.
* * *
Вся учёба в Советской Армии называлась «боевой и политической подготовкой». Ну, без боевой ни одна армия в мире не обойдётся. А Советская не могла, конечно же, и дня прожить без политики. Политзанятия проходили еженедельно, в обязательном порядке. Но ПУР (так многие по старой привычке называли Главное политуправление Советской Армии) не успевал за стремительным бегом жизни. Уже появились в рядовом составе лица с высшим, вроде моего, образованием, а «политика» всё ещё преподавалась по выпущенной ПУРом тоненькой брошюрке «Как жили и боролись трудящиеся нашей страны до Великого Октября». Содержание этого пособия было рассчитано на еле грамотных и, в основном, деревенских парней с образованием не выше четырёх классов.
…Идёт политзанятие. Ведёт его один из полковых лейтенантов, как видно, и сам не слишком разбирающийся в материале, но пыжащийся от доверенной ему роли наставника.
- Почему случилась Великая Октябрьская социалистическая революция? – вопрошает он строгим тоном. А чёрт его знает, почему и зачем она случилась… Во всяком случае, никто не рвётся ответить. Подождав, лейтенант выкликает:
- Рядовой Прокофьев!
Встаёт телефонист Прокофьев – скромный, молчаливый татарин из Кузбасса – молодой шахтёр-проходчик. Молчалив он, главным образом, потому, что почти не умеет говорить по-русски. Может быть, в Кузбасс явился из приволжской глубинки. В семье по-русски не говорили, а на шахте научиться ещё не успел.
- Вы вопрос поняли? – догадывается спросить преподаватель. Предвкушая развлечение, за спиной Прокофьева трясутся от смеха три сибиряка: Панов, Здобнов и Курбаков – товарищи телефониста Прокофьева по взводу связи.
- Так тошно! - отвечает Прокофьев. Первое основание для взрыва хохота у него за спиной.
- Отвечайте! – требует лейтенант. И татарин, как видно, переводя в уме с родного языка, начинает продираться сквозь заросли русских склонений, спряжений, глагольных форм, с невероятным трудом подбирая слова:
- Ранше… многа работал… рабочий, крестян… Кушал мала-мала, работал многа-многа… на помещика рука…
Позади отвечающего – трясучка безмолвного хохота. Углами губ улыбается, не в силах удержаться, и сам педагог-лейтенант. Но многие из солдат полностью отключились от происходящего, так как не понимают, что, собственно, происходит. Ведь среди пополнения, прибывшего из Прибалтики, Молдавии, глухих районов Галиции и Закарпатья, есть такие, кто понимает по-русски ещё хуже Прокофьева!
Например, таких немало среди литовцев. Вот толстый, как откормленный поросёнок, розовощёкий и улыбчивый Нойекайтис, похожий на «фрица» с карикатуры военных лет. В первый же вечер в уборной, где он присел для известного дела, с него кто-то в полной темноте сдёрнул новенькую форменную зимнюю шапку, напялив взамен на его круглую голову старую пилотку. Шапки в армии выдают две за всю трёхлетнюю службу. Если в начале третьего года полученную только что новенькую не припрячешь, то за зиму она так выносится, что домой приедешь в уже потрёпанной. Поэтому старослужащие исхитрялись раздобыть себе на отъезд совсем новую, предлагая ребятам из пополнения поменяться. Но мало кто на это соглашался, и оставалось – грабить. А где? Удобнее всего – в сортире. «Фазан» присел над очком, освещения, как правило, в этом учреждении нет, а если есть – лампочку разобьют специально. Новичок чувствует, что кто-то с него шапку на мгновение снял, потом опять нахлобучил. Но он не знает, что этот «головной убор» уже другой – выцветший, обтерханный, скомкавшийся, потерявший форму и вид… Но даже такой не достался бедняге Нойекайтису. Он натягивал пилотку на уши и так и ходил в этом дурацком колпаке среди лютой, ветреной приморской зимы… Что-либо ему объяснить, приказать возможно было только через переводчика.
Не понимая ничего на любых занятиях, а уж особенно на политических, такие вот «слушатели» мирно хлопали ушами. А нередко задрёмывали. Среди безъязыких были: мой сослуживец по взводу молдаванин Филипп Кирияк, этнический немец Цапенцавер, два русина из горного закарпатского села… Немец прекрасно говорил на каком-то диалекте славянского, но какого именно славянского – так и осталось мне непонятным…
Считается, что большинство жителей Закарпатской области – украинцы. Спорить не буду, но уж очень их говор своеобразен. Мне одна случайная знакомая, работавшая там по институтскому распределению, рассказала:
- Приехала ко мне мама с Полтащины, из села. Вышла во двор посидеть – по двору гуси ходят. А хозяйка ей и говорит:
- Утки?
Мать ей возражает:
- Та ни, це гуси!
Хозяйка – своё:
- Утки?!
Мать заспорила:
- Гуси!!!
Так они друг на друга покричали: «Утки – гуси, утки – гуси», и лишь потом дело выяснилось. Оказывается, хозяйка хотела у приезжей спросить – «удки вона», то есть , по-нашему, «звидкы, видкиля», из каких мест…
Но это мелочь, случай. А вот что говорили прибывшие из Закарпатья Чишко и Ружчак, понять никто не мог. Единственное, что было в их речах понятно – это мат.
Конечно, таким на политзанятиях только и оставалось, что спать.
Но и мне, с моим «верхним» - выше телеграфного столба – образованием – тоже ведь так! Правда, у меня на это была причина как бы противоположная: пройдя полный курс марксизма-ленинизма – все три его источника и столько же составных частей, - неужели я не знаю наизусть, как «жили и боролись»?! Мне на политзанятиях невыносимо скучно. А заниматься чем-то другим (например, читать книги) нельзя!
Потомившись так несколько раз, вдруг додумался я до великолепной мысли – и тут же высказал её начальству. Замполитом (заместителем командира полка по политической части) был у нас подполковник Койлер – спокойный (несмотря на свою мрачноватую фамилию ), доброжелательный еврей. Ежедневно он появлялся в казарме с обходом, разговаривал с солдатами на разные темы, проводил собрания, выступал с информациями. К замполиту, в отличие от командира полка, мы имели право обращаться без соблюдения субординации, то есть непосредственно. Вот я и обратился с предложением: мне, учителю русского языка, под силу обучать во время и вместо политзанятий этому языку тех солдат, которые им не владеют. Ведь пока что они на политзанятиях ничего не понимают, я же, наоборот, «слишком много понимаю»… Так не воспользоваться ли такой нашей «зеркальной симметрией», чтобы в короткий срок дать этим солдатам толчок к овладению русским?
Идея была (не стану скромничать) проста и изящна. Но в глазах начальства именно потому и подозрительна. Ну, как это так: «освободить от политзанятий»?! Вообще, разве допустимо – заниматься чем бы то ни было вместо политзанятий? Уверен, что не предрасполагал к внедрению новшества и мой политический статус. Ну, сами подумайте, на что это похоже: «сын врагов народа» обучает чему бы то ни было наших советских солдат за счёт политической подготовки!
Подполковник Койлер, как я прекрасно понимал, не может взять на себя решение столь сложного вопроса. Поэтому, пока в каких-то высших сферах (не исключаю, что и в самом ПУРе!) было дано согласие на мой проект, прошло довольно много времени. За эти недели или месяцы «безъязыкие» кое-как выучились изъясняться на великом-могучем-свободном, и это сильно облегчило мою задачу. Впрочем, я даром время не терял: разыскал в полковой библиотеке несколько экземпляров учебного пособия по русскому языку для солдат нерусских национальностей, выпущенного. оказывается, Воениздатом (если б не моя идея – они бы там лежали невостребованными ещё долгие годы).
Итак, в конце концов начальство решилось (в этом тоже сказалась начавшаяся «оттепель»), и я приступил к преподаванию.
По понедельникам, после завтрака, ко мне в казарму стали присылать молодых солдат из всех подразделений полка. Не стал ли понедельник считаться «тяжёлым днём», с тех пор как его по всей стране отвели для политзанятий?! Потом я наблюдал и «на гражданке: по понедельникам после работы люди задерживались в цехе или учреждении часа на полтора – на два и получали заряд марксизма-ленинизма, чтоб легче жилось на свете (кому?) Признаюсь, что и я внёс свой «лепет» в это дело… Впрочем, как и многие, верил в то, что говорил…
Сейчас, однако, мне выпало поработать в русле своей «узкой» специальности. Ни опыта, ни знаний в преподавании РКИ («русского как иностранного», - такой предмет с течением времени появится в учебных планах многих советских вузов и обретёт свою методику, инструментарий, специалистов) у меня. разумеется, не было. Всё приходилось делать на ощупь. Но в лице своих «студентов» я обрёл терпеливую и благодарную аудиторию. Каждый из них уже изрядно намучился от своего незнания языка – смешно было бы ожидать от неотёсанных командиров уважительного отношения к «чертям нерусским», «чуркам», «чухне» и т. д. Любое непонимание истолковывалось ими как проявление тупости, упрямства. хитрости и лени. Недаром же, наверное, закрепилось в русском языке дикое выражение: «Я тебе по-русски говорю!» - то есть говорю заведомо так, что всем должно быть понятно… Или: «Как-то ты это делаешь не по-русски», то есть неловко, неправильно, шиворот-навыворот… В такой атмосфере невладение языком, который объявлен первым среди равных, было существенным минусом. И слушатели за мою помощь в изучении языка относились ко мне с теплотой и благодарностью.
Один из них, мой ровесник Филипп Кирияк, молдавский колхозник из-за Днестра, попавший в армию, уж не знаю по какой причине, тоже с опозданием на четыре года, с большим трудом подбирая слова, сказал мне:
- Рахлин, мне почта посылал посылка. Там есть вино. Я тебе говорить, мы буду пить вино из Молдавия вместе!
Сослуживец мой сдержал своё слово. Но что из этого получилось – это тема для отдельного рассказа (см. главу 15).
Наибольших усилий из всех моих учеников потребовали два закарпатца – Ружчак. и Чишко. Первый был носат, улыбчив и хитёр. Второй, по моему теперешнему пониманию, просто дебил. Выяснилось, что, несмотря на запись в учётных документах об окончании шести классов, оба не умеют ни читать, ни писать.
Ружчак оказался явно обучаемым. Я быстро научил его читать по складам. Впрочем, мне даже показалось, что он это и раньше умел, а теперь для чего-то просто притворился «неписьменным». Он показал мне письмо, которое сам написал домой, и, хотя оно не соответствовало даже самому мягкому из школьных критериев, из него всё же можно было почерпнуть какую-то информацию.
Этот долгоносый, лупоглазый рыжеватый парень как-то раз задал мне загадку, которую я так и не смог разрешить. Он объяснил, что его зовут Георгий, или Юра, а по-венгерски это Дьердь. Пока что всё понятно и возражений не вызывает. Но дальше он принялся втолковывать, будто одновременно это ещё и означает, что его зовут… женским именем Лиза! А вот этого я уже постигнуть не в состоянии!
Но, в чём, собственно, диво? Лиза и Лиза… Известен же в русской литературе Елисаветъ Воробей. «Лиза» Ружчак, при всей загадке своего дамского имени, был всё-таки настоящим гением по сравнению со своим земляком Чишко. Вот кто оказался мне совершенно не по зубам.
Учу его читать. Все буквы знает. Называет их без ошибки. Но вот начинаем из букв складывать слоги. В лежащем перед нами учебнике – напечатанное по складам слово сол-дат.
- Ну, Чишко. Это вот какая буква?
Маленькие глазки под большим лбом впились в текст, лоб весь сошёлся в морщинках: Чишко вспоминает с трудом, но выпаливает уверенно:
- Сы!
- Молодец, правильно. А вот это?
Снова все меленькие детали его лица напряглись, снова, кажется, слышен скрип удручённых мозгов в этой каменной голове – но ответ опять точный:
- О-о-о-о!
- Правильно: о! – радуюсь я. – Ну, а теперь соединяй эти буквы, как я тебя учил, - что получится?
- Ос! – синтезирует эта несчастная башка… Сколько раз говорил я ему, что читать надо не справа налево, а – наоборот: слева направо, и – бесполезно.
…А может быть, он был тайный еврей?..
Однажды мы с Чишко оказались оба на дороге у казармы в тот момент, когда мимо проходил заместитель полка по ПФС – продуктово-фуражному снабжению. Уж какой там в современной армии фураж – для кого он? Но многие термины оставались прежними. Правда, в гарнизоне у нас было две-три клячи…
- Слушай, что ты делал в своём колхозе? – спросил меня остановивший нас обоих подполковник. Пришлось объяснить: я – из города.
- А лошадь запрячь сможешь? – с надеждой спросил офицер.
- В детстве когда-то запрягал, а сейчас, наверное, забыл, - честно признался я. Подполковник приуныл. Но меня вдруг осенило:
- Вот он умеет, товарищ подполковник!
Нас с Чишко послали в конюшню, и тут я увидел, как ловко и красиво управляется с лошадью и её сбруей мой тупой ученик. Случилось что-то с водоснабжением, и нам было приказано доставлять воду в бочке на подводе. Чишко сидел на передке телеги, свирепо кричал на кобылу и бранился… как извозчик. Слушая родные формулы мата, кто бы поверил, что этот человек не знает русского языка?!
* * *
Неожиданная педагогическая карьера, хотя бы и временная, создала мне в полку определённую известность – у меня появилось много друзей в разных подразделениях. Может быть, отчасти благодаря этому мне служилось в целом хорошо, без особых трений и конфликтов, хотя бывали, конечно, и несогласия, и ссоры и даже пару раз кое-что похуже. Но в целом с ребятами я ладил.
Надо, однако, выполнять обещанное: сейчас расскажу, как получил я за свои педагогические труды единственный гонорар. Зато какой!
Далее читать главу 15-ю "Вино из Молдавии" http://proza.ru/2011/06/23/1333